No one would listen

— Мне не следовало оставлять вас наедине. Этот мальчишка вполне мог подождать и до утра. Эрик взволнованно оглядел Кристину. Потухший взгляд таких любимых глаз не выражал ничего живого. — Нет-нет… Я рада, что всё окончено… Девушка покачала головой, откидываясь на спинку кресла. Она говорила тихо, с трудом, и резкие пятна румянца необычайно ярко горели на её бледной коже. Эрик осторожно коснулся её щеки, горячей, как раскалённые зеркала в комнате пыток. — Всё окончено… — вяло проговорила Кристина; глаза её медленно закрылись, и Эрик, с тревогой увидев, как быстро смыкаются веки, вспомнил стремительно падающий занавес Парижской Оперы. Девушка тяжело и редко дышала. — Кристина! Кристина, что с вами? Ответа не последовало. Эрик, не опасаясь уже более ничего, стянул перчатки и прикоснулся дрожащими пальцами к овалу её лица, беря его в ладони. Сейчас он как никогда был рад, что его кожа холодна, как лёд. Он позвал её вновь, но ничто не показывало, что его услышали. Она впала в то бессознательное состояние, когда во всём теле, во всём разуме от невыносимой усталости не находится силы, чтобы ответить на зов даже самого близкого человека. Несмотря на тревогу, Эрик понял это. Он осторожно отпустил Кристину, снял с крючка свой плащ и перекинул его через локоть, чтобы накрыть им девушку по дороге в дом у озера. Его взгляд скользнул по шлифованной двери, вокруг которой расходилось облако тёплого воздуха. Мужчина презрительно усмехнулся, однако подошёл к камину и залил часть углей водой, чтобы уменьшить жар в зеркальной комнате. Он дал слово, и виконт останется в живых. По крайней мере, пока. Призрак Оперы тихими шагами вернулся к креслу своей воспитанницы. Кристина казалась такой слабой, что ему на мгновение стало больно дышать, однако он быстро выдохнул, беря себя в руки. Сейчас ей была нужна его помощь, Кристине была нужна его помощь. И Эрик мягко поднял её на руки, накрывая девушку плащом и чувствуя, как бессознательные руки обвиваются вокруг его шеи. Этот полусонный жест подействовал на него чрезвычайно сильно. Он нахмурился и, стараясь не смотреть на девушку, вышел из крохотной комнатки, закрывая за собой дверь одним быстрым движением. Он нёс её, стараясь закрыть от порывов сквозняка, который гулял по подземелью. Ему слабо верилось в то, что всё произошедшее сегодня было правдой: от признаний Кристины, его неожиданного приступа непреодолимой нежности к ней до разговора девушки с виконтом. Эрик был неглуп и понимал, что последняя точка в разговоре ещё не поставлена. Вместе с тем ему казалось, что все недавние воспоминания, связанные с Кристиной, ложны: слишком много доброты с её стороны, слишком много надежд для такого, как он. Еще недавно она не могла глядеть на него без дрожи отвращения, теперь же в её глазах он натыкался на необъяснимую ласку, едва ли не нежность. В это было невозможно поверить…но как бы он этого хотел! Как бы хотел, чтобы лицо под маской не заставляло его самого сжиматься от ужаса, а руки не были залиты чужой кровью! Когда спустя десять минут Эрик вошёл в свой дом, Кристина дышала ровнее и спокойнее. Она уткнулась головой ему в плечо, туда, где оно переходит в шею; её неосторожное дыхание снова и снова прогоняло целые стаи мурашек по его коже. Эрик еле заметно усмехнулся. Это едва ли не детское сопение делало Кристину той крохотной малышкой, которую он встретил много лет назад, возвращало его к самому началу. Кристина была маленьким ангелом, чистым сгустком доброты и ласки, а он…он снова любил её с первого взгляда. Эрик опустил девушку на кровать в её комнате и присел рядом, задумчиво глядя на неё. Было около двух часов ночи, и Кристина уже погружалась в усталую дремоту. Эрик коснулся её руки, безвольно свесившейся с края постели, и положил её на одеяло. Так ладонь не затечёт. Он уже готов был уходить, хотя всё в нём так и молило остаться, полюбоваться его Кристиной ещё пару мгновений, как почувствовал слабую хватку прохладных девичьих пальцев. Кристина во сне держала его ладонь. Мужчина недоумённо смотрел на свою костлявую, бледную кисть, придерживаемую мягкими пальчиками его Ангела. «Она взволнована, даже во сне», — догадался Эрик. Что ж, Кристина всегда говорила, что легче засыпает под звуки его голоса… Он перевёл взгляд на её лицо, всё ещё покрытое измождённой бледностью. Не хочет слушать это наяву, так услышит во сне, может быть, так она быстрее поверит? — Мой вид внушает страх… В уродливых чертах Нет ничего, что вызвало б участье… Чудовищный оскал И в голосе металл — Таким, как я, надежды нет на счастье… Кристина, не слушайте меня… Не слушайте Эрика, не слушайте той правды, что он говорит вам, пытаясь отвратить вас от себя и всё же вернуть Свету… Не слушайте, молю, да не услышите вы этих слов. Ведь вы уйдёте, как он этого и хочет, но разве Эрик сможет после этого прожить хотя бы час? — Розы облетают, время тает, Жизнь моя — химера! Снова всё, как прежде, Без надежды, без любви и веры… Годы уходят, как бездарно-много лет проходит мимо меня, Кристина! Они текут, как песок сквозь пальцы, ускользают, как редкие сны, дразнят меня прекрасными мелодиями, которые я больше никогда не напишу… Время идёт, и я опять сижу в клетке — вокруг меня стены подземелья, и мир снова проклинает Эрика… Он уже смирился с тем, что ни в ком не вызовет добрых чувств, и боль от этих мыслей уже не терзает его так, как прежде. Однако от этого боль не уходит… Кристина, если бы вы знали, как бывает одиноко в Париже! — Что сердце согреет? Кто чары развеет? О, если любить не суждено мне? Что согреет душу Эрика? Одно лишь слово, которого никогда не выговорят её губы. Кто развеет тёмные чары и обратит вечную ночь в солнечный день? Она — одним своим присутствием. И если бы только была надежда, надежда на жизнь без страха и сожалений, на маленький дом, в котором Эрик мог бы писать музыку, а по вечерам сидеть на веранде и чувствовать, как Кристина кладёт свою голову ему на колени… Если бы была надежда на чудо, на будущее, в котором была бы даже не любовь — привычка, большего он не смел просить даже в своих мечтах! — Сон светлый поманит, Но снова обманет, О, мне нету места в сердце её, увы, Мне не суждено любви… Но нет, надежды обманчивы… Кристина Дае, милый и лёгкий ангел, никогда не осталась бы в этом подвале навечно. Мотылёк улетает, увлечённый огнём, его не удержать мрачной клетке с притаившимся во тьме пауком. Нужно признать, признаться самому себе, хватит строить воздушные замки — она никогда не смогла бы полюбить его! И её сердце, мягкое и сострадательное, видит в нём лишь того, кто когда-то был её Учителем… Эрик продолжал петь. Его ладонь, сжатая Кристиной, была для него единственным залогом того, что его слушают, слушают хотя бы сердцем. — Нет жизни смешнее! Нет боли страшнее! Нет, мне нету места в сердце её, увы… Нет тяжести большей, Нет участи горше… Эрик выдохнул, обрывая половину строки. Тяжело было петь эти горькие слова тихо, чтобы не потревожить усталый сон Кристины, но сейчас, раздразнённый её разговором с виконтом, он едва ли мог думать о чём-то ином. Слова чужие, о чужом горе, найденные когда-то давно в старой библиотеке под знаком алой розы*, удивительно перекликались с его собственной болью. Их истории казались зеркальными, двумя половинами одной трагедии. Эрик с сожалением вздохнул. Она спала, и глубоко спала. Довольно изливать душу перед спящей Психеей. Он медленно высвободил свою ладонь из живых пальцев Кристины, поднося её к носу и чувствуя еле заметный запах: сирень и ваниль, цветы и духи. На её запястьях и кончиках пальцев ещё жил аромат, нанесённый с утра. Эрик на мгновение замер: — Спите, мой Ангел, — тихо прошелестел его голос, — Спите, и пусть вам не снятся сны. *** Рауль потерял счёт времени. Ему начинало казаться, что он целую вечность сидит в этом сумасшедшем доме среди своих измотанных копий-отражений. От духоты ему хотелось распластаться на полу. Лишь усилием воли, вспоминая предостережения перса в их первый визит к чудовищу, он отворачивался от призывно манящего озера, которое засыпал колючий песок. Из-за жары воспоминания о недавнем разговоре с Кристиной казались бредом или сном. Он не мог поверить в правдивость её слов, не мог ни принять их, ни понять. Что означало её желание остаться в этих катакомбах с бездушным монстром? К чему было упоминание о девушке, которую ему будет не стыдно ввести в их дом? И о чём она говорила, когда вспомнила день своего побега как причину расторжения помолвки? Кристина, милая и славная девочка, с которой он провёл так много времени бок о бок в детстве. Он не узнавал её. Увидеть её на сцене в Парижской Опере — неожиданный поворот в скучной череде развлечений, которые должны были, по мнению Филиппа де Шаньи, сделать из мальчика мужчину. Её голос был чем-то невероятным: всем в день премьеры казалось, что с небес спустился ангел и одним своим присутствием высветлил истрёпанную оперу с затасканной до дыр партией Джульетты. Рауль не понимал этого тогда, но понял сейчас: Кристина, к которой его влекло, была чем-то средним между маленькой девочкой, восхищённо внимающей отцовской скрипке, и оперной дивой, срывающей аплодисменты многочисленной и поднаторевшей в критике толпы. Он полюбил эту мишуру, блестящий ореол, который окружал Кристину, и этот свет ослепил его. Обладать подобным сокровищем, ещё и расположенным к нему, ищущим старой дружбы, было приятно. Но незримый соперник, ещё и обладающий такой властью над умами и сердцами, встал между виконтом и его детской привязанностью. Рауль с горечью вздохнул, закрывая глаза: с того момента, как он подслушал разговор Кристины с Призраком Оперы, в его сердце незаметно для него самого проснулся спортивный азарт. Члену дома де Шаньи всегда принадлежало всё самое лучшее — земли, поместья…девушки. Этот случай не должен был стать исключением Он играл не по правилам, снова и снова давя на жалость, переманивая Кристину на свою сторону и, как он был убеждён, сторону Света. Порой ему самому становилось неловко и стыдно от тех упрёков, что он бросал Кристине. Однако в одном он не считал себя виновным: в его понимании ловушка «Торжествующего Дон Жуана» с Кристиной в роли приманки была отличной идеей. Чудовище заслуживало тюрьмы и казни, и Рауль был убеждён, что не требовал от Кристины ничего особенного. Молодой человек тяжело глотал воздух. В комнате было раскалено всё, стекло обжигало, а в лёгких словно бы клубился горячий пар. Совсем как там, в той комнатке, где они с персом изнывали от жары и страха перед Призраком. Виконт до сих пор не понимал, почему этот монстр отпустил их, но это не помешало ему воспользоваться его глупостью. Спустя пару дней Кристина уже была представлена его сёстрам, окружена роскошью и покоем в его поместье. Свадьба была назначена через два месяца. Вот здесь и начались сложности. Рауль поморщился, пытаясь припомнить, что стало первым камнем, ударившим по витражу некогда прекрасной жизни. Кажется, Кристина не пришлась по вкусу одной из его сестёр: или она была стройнее, чем Джозефина, или держалась естественнее, чем было принято в доме де Шаньи… Где-то он и правда замечал еле прикрытое недовольство своим выбором, однако не придал этому внимания. И экспедиция! Как он мог про неё забыть! Почему не сказал об этом раньше? В любом случае, он уже был включён в итоговый состав морского плавания, которое бы продлилось четыре месяца. Признавать свои ошибки он не любил… А тут ещё и её непонятное желание петь, петь в Опере! От одной мысли, что Кристина снова выйдет на сцену, где будет так близка ненавистному уроду, Рауля бросало в дрожь. Он злился. Кристина, которая прежде казалась ему на всё согласной и покорной его воле, теперь требовала того, что он не хотел ей давать: свободы и выбора. Дышать становилось всё сложнее. Рауль понимал, что он должен что-то вспомнить, должен понять, о чём говорила ему Кристина…но в голове от несусветного жара было обманчиво-пусто. Внезапно он почувствовал слабый поток воздуха. Будто на мгновение одна из горячих струй замерла, или кран, извергающий кипяток, завернули. Рауль жадно приник к полу, который медленно начинал остывать. На его глазах выступили слёзы. Когда через пару минут он смог привести себя в спокойное состояние духа, он перевернулся на спину и задумался. …Вино… Много вина… Кристина, ускользающая от него то в часовню, то в тенистую аллею, то в библиотеку… Вечно одна, вечно где-то там, где он не может достать её мысли… Воспоминания о Филиппе, так ужасно погибшем ради спасения чести Рауля… Ненависть застилала разум, придавая образу отвратительного Призрака новые, ещё более мрачные черты. И неожиданно голос Кристины, яростный, гордый, оскорблённый его словами… Он не мог поверить своим ушам. Она вышла прочь, оставляя его наедине, снова укоряя в том, чего он не мог и не желал менять. Бокал наполнился сам собой: янтарная влага хлынула по венам, оживляя и даря лживое, но такое желанное тепло. …он не помнил, сколько выпил. Помнил лишь одно: Кристина может уйти, уйти обратно, вернуться к тому чудовищу, что сломало ему жизнь… Он направился к ней. Выбросил прочь её вещи, чтобы ей некуда и не с чем было идти… Рауль вдруг сел, ужаснувшись собственным мыслям. Голова будто прочищалась от дурмана, и в тот же миг он вспомнил, вспомнил… ... Девушка, что лежит перед ним, испуганно сжавшись в комок, сейчас и вовсе не похожа на Кристину. Но ему плевать. Его распирает от ненависти и ревности. Удар. — Ты не пойдёшь… Удар. — К нему… Шлепок с размаха. — К этому чудовищу… Удар. Вскрик. — Монстру!.. Тычок в плечо. Тело размякло и упало навзничь. — Убийце!.. Удар. — Уроду!.. Руки пытаются закрыться, тело — сжаться, чтобы как-то избежать нового удара. — Дьяволу!.. Он слишком пьян, чтобы бить сильно, на её счастье. Но недостаточно пьян, чтобы оставить её в покое. — Да пусть…он…будет…проклят!.. Каждое слово впечатывается в дрожащее тело. Он поднимает её за грудки и пытается рассмотреть, но перед глазами всё плывёт от слёз. Тело кулём падает на кровать, и он, шатаясь и нащупывая стены, выходит из комнаты, бросив ей последние указания. Темнота смыкается над ним на следующем повороте, и Рауль растягивается на диване в коридоре. Сквозь пьяный сон он чувствует две пары рук и тихие голоса: — Бедный брат… Как он измождён… — До чего же довела его эта профурсет… — Сестра, молю тебя, не роняй себя. Бедный брат, нужно перенести его в спальню… Рауль медленно закрыл лицо руками. Теперь он понял, почему она настаивала на расторжении помолвки. Молодой мужчина качал головой, застыв без движения. Как он может осуждать монстра, если сам ничем не лучше его? Если также впадает в ярость и не понимает, как больно делает той, что, как он думал, любит? Оба они потеряли голову от этой северной королевы, но из них двоих Призрак не вынуждал Кристину переломить свою природу и не травил за желание остаться собой. Из них двоих он был благороднее де Шаньи, и сейчас Рауль это отчётливо понимал. Понимал и другое: Кристина потеряна для него вовсе не из-за того, как ужасно он обесчестил себя, подняв на неё руку. Она была потеряна для него много раньше, в тот самый момент, когда он поцеловал её в подземном доме Призрака, отпускавшего их обоих. На мгновение ему захотелось уничтожить монстра, похитившего его Кристину, но одна эта мысль тут же повлекла за собой другую, ещё более парадоксальную. Его ли Кристину он хотел отнять у отвратительного монстра? Что он знал о ней, чтобы называть своею? Было ли у него хоть что-нибудь, чтобы предложить не девочке с северных берегов и не диве, обласканной славой, а Кристине Дае? Настоящей Кристине? Рауль вскочил на ноги, начиная медленно расхаживать по комнате. Её глаза зажигались от священного огня музыки, она не могла жить без пения… И он закрыл ей путь на сцену. Она была одна, одна пережила смерть горячо любимого отца… И лишь уродливый монстр, забитый и презираемый всеми, проявил к ней доброту и ласку. И он поливал его имя гнусными оскорблениями. Она ждала его любви, ласки и тепла, ждала всем сердцем, отдаваясь ему целиком, со всей доверчивостью… И он оттолкнул её, надев маску богатого аристократа, погрузившись в расчёты, деньги, сборы. Почему она так долго оставалась с ним, почему так долго ждала, вместо того чтобы уйти? Рауль откинул голову и печально улыбнулся. Нет. Кристина вернулась туда, где её будут любить, любить так, как она того заслуживает. А он…не заслужил ни её, ни её музыки. Он, в сущности, полюбил выдумку, мираж — конечно, рано или поздно ему надлежало быть разрушенным действительностью. Вдруг он услышал тихий скрежет и шаги. Повернув голову на звук, он столкнулся взглядом с Призраком Оперы: холодный взгляд янтарных глаз сверлил его, заставляя застыть на месте. — Вы ждали меня, виконт? Мадемуазель Дае просила меня сохранить вашу жизнь, и я сдержу слово, данное ей. Но не больше и не меньше, виконт. Не больше и не меньше… Рауль чувствовал, как по его коже пробегает дрожь и волосы встают дыбом. Он казался себе маленьким, ничтожно маленьким по сравнению с этим человеком, в чьих руках так легко гасли жизни. — Ваша комната пыток чрезвычайно способствует размышлениям. После разговора с Кристиной мне нужно было о многом подумать. — Что ж, рад, что смог вам в этом поспособствовать, — усмехнулся Эрик. На его лице не шелохнулась ни одна черта, лишь глаза сузились, приковывая виконта ещё крепче. — Однако размышлять вам здесь более не придётся. Вы сейчас же покинете эту комнату и само здание Оперы. Покинете его и больше никогда не вернётесь. Рауль удивлённо посмотрел на него. Он ждал пыток, дуэли или расстрела, но никак не свободы. Тут он понял: его выкидывают прочь, как нашкодившего щенка. Выставляют за дверь. Безболезненно, но унижение останется надолго. Что ж, он это заслужил. Он кивнул, принимая слова Эрика. Затем, глядя ему в глаза, сказал: — Мне нужно написать письмо для Кристины. — Если я не ошибаюсь, она не изъявила желания говорить с вами больше, — тихо и медленно проговорил Призрак. Рауль оглядел его: от гордо выпрямленной спины до настороженно смотрящих глаз, в каждой складке чёрного плаща в пол — во всём сквозила сила и властность. Призрак Оперы не напрасно держал в страхе три поколения директоров и весь состав Парижской Оперы на протяжении многих лет. Одного взгляда хватало, чтобы понять: этот человек не повторяет дважды, и слова его не обсуждаются. Рауль кивнул. — Мне понятно её желание. Это письмо станет последним, и более я не стану связываться с ней, даю вам слово чести. Губы Эрика на мгновение дрогнули в довольной усмешке. Однако он кивнул. — Разумеется, — с издевкой проговорил он. — Я предоставлю вам перо и чернильницу. *** Когда Кристина проснулась на следующее утро, на прикроватном столике стоял букет сирени — пышные нежные цветки оттягивали ветки, усыпанные глянцевой листвой. Она улыбнулась. От вчерашнего нервного испуга, даже некоторой апатии не осталось и следа. Всё это казалось бы странным сном, если бы не конверт, который ждал её около вазы с цветами. Медленно поднявшись на ноги, девушка подошла к столу и взяла в руки письмо. Оно было безымянным, и на конверте не было печати. Развернув его, Кристина взяла в руки лист плотной бумаги и пробежалась взглядом по аккуратным строчкам. «Крошка Лотти, милая Кристина! Нет слов, чтобы выразить, как я сожалею о сделанном в тот день. Ты права, мы оба изменились. Кажется, совсем давно, в дни нашего детства, мы были очень близки. Но прошло десять лет, и мало что осталось прежним. Какие же чувства охватили нас недавно, в день твоего триумфа? Мы оба ослепли, и большая вина лежит на мне. Мне следовало понять, что тех детей, которыми мы были, уже нет. Теперь мне пора. Я и так посягнул на время и благосклонность Призрака Оперы, который любезно разрешил мне написать тебе. Мы оба сделали выбор. Пусть твой Ангел Музыки будет рядом с тобой, как ты и мечтала — надеюсь, он даст тебе то, чего не смог дать я. Прими мои глубочайшие сожаления, Рауль» Письмо упало на столешницу, а Кристина облегчённо вздохнула, закрывая лицо дрожащими ладонями. Она была свободна.