Ирвин-Парк, 74

Gerry Reed — Guitar Man 25 января, 1974

Частная школа. Богатые родители. Воспитанные дети? Как бы не так. — Эй ты, — Арье на голову что-то упало — судя по звуку, плевок, — тебя же Мия зовут, да? Она бы предпочла не отвечать. Ей вообще не хотелось заводить знакомства в новой школе — в особенности когда их так грубо навязывали. Говорила с ней какая-то наглая школьница, явно возомнившая о себе невесть что; и самое обидное, Арье было нечего соврать, чтобы та отстала. Девчонка плюнула снова, но Арья успела отодвинуться, и смачная лужица слюны шлёпнулась рядом. — Я, кажется, с тобой разговариваю? — раздался голос сверху. Арья подняла голову: круглая белобрысая морда улыбалась ей, продолжая пережёвывать что-то в своём рту. — Так гораздо лучше. — Ты мне свет загораживаешь, морда верблюжья, — пробубнила Арья, опуская голову в книгу. — Понимаю, читать ты вряд ли умеешь, и не поймёшь, как это важно, поэтому надеюсь, что поймёшь мой чистый английский. Сгинь отсюда. — Думаешь, раз шляешься с шлюхой Бейлиша, тебе всё можно? — продолжала девчонка. Это уже было чересчур: кроме самой Арьи, Сансу не мог оскорблять никто! Она захлопнула книгу, быстро бросила её в сумку и снова вскочила со скамейки. — Шлюха Бейлиша? Да схуяли ты это взяла? — белобрысая заржала. — А что, ревнуешь? Небось она и у тебя между ног всё вылизала, раз ты так завелась. Ёбаная лезбуха, вы все в аду гореть будете, — вместе с последним словом она выплюнула и жвачку, разворачиваясь и направляясь обратно в школу. Не будь это дебильное частное заведение, Арья бы тут же бросилась следом и повыдёргивала у этой дряни — сама она шлюха! — пару клоков волос, чтобы не повадно было на новеньких задираться. Но если бы их кто-нибудь заметил — а они были во внутреннем дворе школы, кто-нибудь бы их обязательно увидел — и сказал бы, что во всём виновата именно она, Арья, то есть, Мия, конечно, ёё бы привели на ковёр к Станнису Баратеону, перед ним Арье — именно Арье, а не Мии — стало бы стыдно, и способа искупить свою вину она бы вряд ли нашла. Он бы ещё на неё так посмотрел исподлобья, этими своими невинными, но суровыми голубыми глазами под кустистыми бровями, можно на месте провалиться. Тем более, любая драка значит царапины, но она сегодня должна встретиться с Роббом — бросилась бы к нему на встречу тут же, как только сказал Джон! — но у неё были проклятые занятия. Ей хотелось быть хорошей ученицей — хотя бы в память о матери с отцом. Им бы так хотелось, чтобы их дочери приносили домой табеля с отличными оценками и получили приличный аттестат. Да, именно так. Вряд ли они планировали, что их дочери будут подрабатывать в ночном клубе с сомнительной репутацией. «И всё-таки, я правда увижу сегодня Робба, — повторила себе Арья. Старший брат, которого она и не чаяла увидеть в живых, казался ей лучиком солнца в беспроглядной тьме. — Да, я не должна унывать. И не могу позволить, чтобы какие-то дуры портили мне настроение». Она отряхнула волосы, поправила ремень сумки и гордо зашагала в класс, на урок географии. Интересно, как сейчас в её старой школе? Она не была частной, потому что отец не хотел отделять своих детей от «простого народа», составлявшего подавляющую долю его избирателей, и Арья дружила с простыми детьми, бегавшими по коридорам и развлекавшимися простыми забавами вроде салочек. С ними было весело, хотя это, конечно, не помогало заткнуть Сансу, едва вышедшую из пубертатного периода, каждый раз, когда она начинала настаивать на частной школе, потому что «все её подружки там учатся, и Джоффри тоже — как она будет подавать документы в Йель, получая образование с детьми фабрикантов, телефонистов и прочих непотребных жителей Чикаго»? Некоторые из них, ужас какой, приехали из Детройта. Говорят, в их лёгких сажа. «Папа, ты же не хочешь, чтобы я заразилась астмой, верно?» На это отец только горестно вздыхал, активизируя поиски частных учителей биологии. Вряд ли, конечно, можно сказать, что теперь Санса довольна — её лицо было на первой полосе всех таблоидов, соревновавшихся между собой в игре заголовков; кто-то с CBS уже даже связался с ней и предложил честно рассказать о том, какие отношения связывают её с Петиром Бейлишем — эти, видимо, как всегда унюхали очередную сенсацию, похожую на новости об изнасиловании мальчиков в приходских школах. Сестра справлялась с внезапно навалившейся славой гораздо хуже, чем Арья того ожидала. — Я же не Алейна Стоун, — вздыхала Санса, когда они с сестрой встретились после уроков и шли к метро. — Я всегда гордилась нашим папой и его богатством. Я хочу быть Сансой Старк, я не хочу быть… — «Шлюхой Бейлиша»? Да, — усмехнулась Арья, увидев возмущённый сестрин взгляд, — именно так тебя называют. — Что-то я такого не слышала, — фыркнула та, — уверена, ты снова всё придумала, как это всегда и бывает. Не можешь хотя бы сейчас быть серьёзной? Ты совсем голову потеряла, а совести у тебя никогда и не было. Санса убыстрила ход, пользуясь тем, что её ноги были длиннее — и, хотя Арья возмущённо ахнула, так до сестры и не снизошла. Ей вдруг вспомнились слова Станниса, сказанные в их первый день. Ни отец, ни мать не хотели бы, чтобы мы ругались, думала Арья, пытаясь всё-таки поспеть за быстроногой Сансой. Цапля быстроногая, да как ты умудрилась так вымахать за одно лето?! Я могла бы быть хорошей, милой, я могла бы защищать Сансу, если бы только она была чуть более благодарна мне. Неужели я о многом прошу? Неужели обязательно так гнать, кобыла ты этакая? Хотя, конечно, стоило им увидеть Робба, вышедшего встречать их на лужайку перед домом Таргариенов, они мигом забыли все обиды. Любые слова теперь не имели никакого значения, ведь они были вместе. Робб обнимал обеих сестёр, и в уголках его глаз стояли искренние слёзы. Он гладил их по головам, словно отец, и целовал их в щёки. Раздались коллективные рыдания. Робб и Санса более всего походили на Кейтилин Старк. Теперь, глядя на них двоих — похожих, словно близнецы — Арья чувствовала, что мать находится рядом с ней, мягко обнимает её и не осуждает за решение остаться в борделе и зарабатывать там на жизнь. Пока Робба не было, это ощущение было половинчатым, но теперь вернулось к ней в полной силе. Да, она не одинока, её семья рядом с ней и защитит её, и она защитит их тоже. Робб передал приглашение Таргариенов к обеду: Санса согласилась не раздумывая, но Арья несколько мгновений колебалась. И потому что Рейегар Таргариен выставил их за дверь, и потому что ей всё ещё было неловко встречаться с Эйгоном — разобраться в своих чувствах к нему ей было очень тяжело. Даже его покровительственное отношение, его «Подумай, я не буду торопить тебя» выводило её из себя. Но вот Робб, конечно же, очень хотел остаться. Кроме них, в его жизни была и другая женщина — и с ней он тоже хотел быть рядом. Могла ли Арья осуждать его за это, обижаться? Да и чем ей навредит этот безобидный визит? «Нет, ну почему я вообще это затеяла?», задавалась она вопросом, входя в покрытый белым ковром коридор. Чёрт, меня всегда так от этого тошнило. Эти их старинные гобелены с китайскими драконами, вышитыми золотыми нитями, с которых, она точно знает, горничная каждый день сдувает пылинки; эта дурацкая жёлтая бахрома, кремовые перила и гигантские лестницы; китайские фонарики под самым потолком, эти расписанные вазы по углам и витражные окна с силуэтами львов (на них настояла миссис Таргариен — таков был её свадебный подарок), в которые влезло бы три Арьи. Каждый раз, заходя в это место, она чувствовала приступ тошноты от кричащей роскоши: для Сансы же войти в одну только парадную особняка Таргариенов было сродни прогулки по прекрасному благоухающему саду, запахи цветов в котором заставляют тебя забыть о своих проблемах. Это всё иллюзия, вздохнула Арья, наткнувшись на лучившееся удовольствием лицо Дейенерис Таргариен. «Какая она счастливая», — подумала Арья, с удовольствием оказываясь в её объятиях. От Дени всегда пахло её домашними ящерками; она безуспешно пыталась перебить запах дорогими духами, но у неё ничего не получалось. Очевидно, своих ящерок она любила куда больше, чем создаваемый ей образ — и за это Арья её бесконечно уважала. Рядом с ней стоял Джон: он неловко жался на месте, хотя при виде сестёр его взгляд потеплел. Рейегар Таргариен держался с ними более сдержанно — только кивнул, повторно выразил свои соболезнования и заявил, что надеется, что преступников скоро поймают. На вопрос Сансы, есть ли какие-то подвижки в расследовании, Рейегар покачал головой, и Арья решила не заговаривать о том, что видела заголовки вчерашних газет. Миссис Таргариен стояла рядом с ним и деликатно поинтересовалась, как девочки себя чувствуют — девочки чувствуют себя нормально — и заявила, что, в случае чего, они всегда могут обратиться к ней за женским советом. Санса просияла — она обожала, когда будущая свекровь оказывала ей подобные знаки внимания. Эйгон стоял рядом с отцом, ожидая своей очереди, чтобы поздороваться с девочками — Санса лишь легко пожала ему руку, выглядывая за спиной Джоффри, а вот Арья перед ним застыла, не зная, как себя вести. Обнять? Поцеловать? Не хотелось ни того, ни другого. Она протянула ему руку, понимая, что пауза длится слишком долго. Может, он натворил слишком много всего? Может, вовсе не стоило его прощать? — Привет, — неловко обронил Эйгон, сделав столь же неловкий шаг вперёд и предложив ей не менее неловкие объятия, на которые Арья ответила, похлопав Эггса по спине. — Привет. — Ты хорошо выглядишь, — выпалил он как из автомата. Сомнительный комплимент — выпрямившись, он довольно скоро это понял. — То есть… гораздо лучше, чем в последний раз, когда мы с тобой виделись. — Спасибо. «И что я в тебе нашла?», снова спросила себя Арья. Он выглядит так же, как все Таргариены — глупый вид, ещё мальчишеский, хотя ему все 20 лет, светлые волосы, глаза подозрительного оттенка. Когда он встанет взрослым мужчиной, тогда, должно быть, в его фигуре появится статность и гордость, присущие его отцу. Джоффри начал спускаться со второго этажа, и Санса заверещала так, словно не видела его целую вечность. Я же никогда не испытывала таких эмоций, разве можно сказать, что я люблю его? Да, мы с Эйгоном давно дружим, и он, в отличие от остальных, всегда относился ко мне как к девочке, хотя все кричали, что под этой юбкой прячется мальчик… Кроме Эйгона, это нравилось разве что отцу. Потому-то и Эйгон ему нравился. Наверное, он хотел бы, чтобы я была счастлива… а я не могу быть счастлива, пока его убийц не поймали. И если Эйгон не может помочь мне в этом, то… — Ну, раз Джоффри здесь, можно наконец-то и пообедать, — улыбнулся Рейегар, приглашая всех в столовую. — Наконец-то! — загорелся Эйгон, поглядывая на Арью. — Я так проголодался. Хоть быка бы съел. Арья растерянно кивнула. Она не могла сказать ему, что рядом с ним, рядом с его родителями у неё совершенно пропадал аппетит. Ещё тошнотворнее было смотреть за обедом на Сансу и Джоффри: она кормила его с ложечки, а он хихикал, словно недоразвитый младенец. По крайней мере, Арья была уверена, что не её одну за столом раздражает подобное поведение — миссис Таргариен не делала никаких замечаний, но её недовольная всем на свете физиономия освещала весь стол, словно мрачное солнышко. — Значит, Робб, ты и правда отправишься во Вьетнам? — заговорил мистер Таргариен в перерыве между блюдами. Жена взяла его за руку: — Милый, не лучшая тема для обсуждения за едой. — Ты отправишься во Вьетнам? — спросила Санса, наконец-то оторвавшись от своего ненаглядного Джоффри. Арья ничего не могла сказать: когда мистер Таргариен произнёс это, что-то упало в её душе и гулко прокатилось по всему телу, придавив остатки хорошего настроения. — Кажется, у меня нет выхода, — вздохнул Робб. — Я останусь здесь ненадолго, но потом должен буду улететь. Иначе я никогда не получу образования. А если те, кто пытался убить нас, узнают, что я здесь, в опасности окажется вся моя семья. — Но ведь это так глупо, — проговорила миссис Таргариен тоном совершенно не заинтересованного человека, — спасаться от смерти, убегая на верную смерть. — Чтобы вы знали, я не поддерживаю эту войну, как, впрочем, и любую другую, — согласно кивнул её муж. — Я считаю её пустым кровопролитием. У Арьи совершенно пропал аппетит. Его и прежде не наблюдалось, но теперь отрубило как будто кто-то дёрнул за рычаг. Всё. Рейегар Таргариен врёт напропалую, не признаваясь перед ними и даже не пытаясь оправдаться. Даже если Вашингтон Пост правы, никто не узнает правды — Тайвин Ланнистер об этом позаботится. Теперь и Робб, способный защитить их обеих, оставляет их ради «пустого кровопролития»… не этим ли занимался ты, Рейегар, убивая моих родителей и братьев? В чём они виноваты, почему нужно было убивать Брана и… — Эй, — шепнул Эйгон, — ты в порядке? Ты как-то притихла. Остальные были увлечены разговором и не заметили её замешательства. Никто не заметил, кроме Эйгона, сидевшего поблизости. — А как ты думаешь? — процедила Арья сквозь зубы. — Я не хочу, чтобы мой брат ехал во Вьетнам. Да, точно, — сказала она уже громче, встревая посреди фразы мистера Таргариена. — Я не хочу, чтобы Робб уходил во Вьетнам. Можете все это знать, я скажу об этом вслух. — Арья, боюсь, это не обсуждается, — строго заметил брат. — Ты думаешь, я бы не хотел остаться? — Тогда что тебе мешает? Ты нужен нам как никогда прежде, мы должны держаться вместе. Отец бы тоже не пустил тебя, будь он жив. — К счастью, вы не одни, — улыбнулся Робб, оглядывая собравшихся за столом. — Посмотри, какие добрые у нас есть друзья. Они всегда готовы принять тебя и… — Добрые? А ты знаешь, что они одни из подозреваемых в убийстве отца? А ты знаешь, что они выставили нас на улицу, когда никто даже не просил у них пристанища? Ты знаешь, с кем нам приходится сталкиваться каждый вечер, чтобы заработать, ты знаешь… — Арья! — прошипела Санса. — Сядь на место! Ты нас позоришь. — Вашингтон Пост опубликовал только версию, — холодно отметил мистер Таргариен. — Но Арья вольна думать всё, что ей взблагорассудится. И она может не верить моим оправданиям, я не могу её винить. Она оказалась в слишком уязвимом положении, и… — Да пошёл ты! — выплюнула Арья, толкая спинку стула, и побежала к выходу. Подождите течь, слёзы, никто не должен вас увидеть, они принадлежат только мне одной. Она едва не врезалась в дворецкого с двумя огромными подносами; носом она уловила запах морепродуктов, но промчалась мимо в надежде не заблудиться в огромном трёхэтажном особняке. Она знала, что кто-то должен обязательно выбежать за ней; кто-то не очень голодный, кто-то, кто может стыдиться чего-то перед ней, кто-то достаточно мудрый, чтобы принять её поведение и простить его. Её шаги гулко отдавались эхом в высоком коридоре, слуги прятались в комнатах, словно вспугнутые мыши. Если бы Робб вышел успокоить меня, или Дейенерис, я бы не стала их прогонять. Санса никогда не сделает этого, но мог бы Джон… Эйгон меня слишком уважает, даже чересчур, пускай это будет Робб. Я была бы рада брату. Я бы… — Арья! — раздался голос в пустом коридоре. Да, она не бежала, чтобы Робб мог найти и догнать её — она остановилась, и стоило брату подойти, как она бросилась к нему и обняла, прижимаясь к его пустому желудку. Она видела, что Робб не притронулся к еде. У него тоже не было аппетита. — Прости, что я так веду себя. Ладно? — слёзы градом потекли из её глаз. — Мне просто надоело, что все вокруг мне врут. Мне вообще всё так надоело! — Я понимаю, но никто тебе не врёт, сестрёнка, — вздохнул Робб. — Никто не говорит тебе правды только потому, что никто её не знает. Она подняла на него заплаканные глаза и увидела полное смятения лицо. Брат пытался улыбнуться — безуспешно; выходила лишь гримаса, и ничего более. Арья отпустила его и сделала пару шагов назад. — И эта новость про Вьетнам… неужели выхода и правда нет? — Как бы мне хотелось сказать тебе, что он есть, — Робб улыбнулся, — но ты обладаешь уникальной способностью чуять ложь за версту. — Мне бы не хотелось потерять тебя снова. — Думаешь, я готов оставить вас? — Санса тоже этого не хочет, хотя и не говорит об этом. И Джон… — Джон и сам был бы рад отправиться со мной. И не смотри на меня так, я знаю, что это правда. Все мальчишки одинаковые. — Тогда почему я не могу пойти с вами? Я могла бы тоже научиться стрелять. Я маленькая, пряталась бы в кустах, никто бы и не заметил. Помнишь, как мы в детстве ползали по яблоням? Ты делал для меня рогатку, и я стреляла в Касселей, помнишь? И всегда помогала, а дядя Родрик потом оглядывался по сторонам и не понимал, какого чёрта… Я могла бы стать снайпером. Ведь это огромное преимущество — снайпер, которого никто не видит. Скрытность и ловкость — его главные навыки. — Согласен. Но ты пока что нужна этому миру живой… Не знаю, для чего. Возможно, для того чтобы справедливость всё-таки торжествовала. Здесь она ещё возможна, а на войне — вряд ли. Да, я уеду во Вьетнам, но я хочу, чтобы ты пообещала мне, что защитишь Сансу — и даже Джона, если понадобится. Отца и матери больше нет, а значит, я несу за вас ответственность. И я передаю её, хоть и частично — тебе. — Не говори со мной как с ребёнком. Это им такое говорят, чтобы они неожиданно почувствовали себя важными. Мне это не нужно. Санса может защитить себя и сама, о чём постоянно мне напоминает. — Рано или поздно она поймёт, что стремления её прелестного сердечка нужно как-то обуздать. И когда это произойдёт, ты должна быть рядом. Ты должна сказать ей, что ты её предупреждала. Это важная роль. И никто лучше тебя с ней не справится. Ты должна быть её неуёмной совестью. Ты поняла меня? — Конечно. — Если тебе осточертели эти лица, иди домой, — улыбнулся Робб. — Точнее… в то место, которое вы теперь зовёте домом. Мы ещё увидимся, ладно? — Ты не будешь на меня злиться? Я ведь не врала, когда говорила, что не хочу, чтобы ты уходил. И я знаю, что отец хотел бы, чтобы мы держались вместе. От улыбки Робба Арье одновременно было тошно и хотелось расплакаться. Конечно, он был старше её, он имел право смотреть на неё вот так — снисходительно, он мог одними глазами сказать ей «Какая же ты дурёха: маленькая и глупая». В любое другое время Арья бы набросилась на него с кулаками, зная, что они не причинят ему вреда, и выслушивала бы его шуточные возмущения, и даже засмеялась бы, или воскликнула бы, что она давно не ребёнок, и что её нужно воспринимать всерьёз. Да было ли что-то хорошее, в конце концов, в этом взрослении? Внезапно ей снова захотелось стать маленькой девочкой: бегать за братьями, раздражать их, вызывать у них смех. Робб тяжело вздохнул, словно тоже вспоминая о давно минувших днях, и крепко прижал её к себе. Арье даже не понадобилось ему говорить: он знал, что порадовать её можно, взъерошив волосы, как в старые-добрые, и сказать: — Наша маленькая Жанна Д’Арк. Всегда рвётся в бой. Робб же был тем, кто вызвал ей такси. Арья была благодарна за то, что он не стал расспрашивать о месте их пребывания; Джон рассказал, что это дом Маргери Тирелл, бывшей жены Ренли Баратеона, и не стал углубляться в объяснения её деятельности. Когда захлопнулась дверь автомобиля, и она назвала таксисту адрес, её стало пожирать чувство стыда перед Роббом. Ей не хотелось врать, ей не хотелось признаваться — ей не хотелось, чтобы брат думал о ней плохо. Я хочу оставаться для него Жанной Д’Арк, я не хочу быть дешёвой проституткой, едва зарабатывающей себе на жизнь. Проклятая маскировка. Проклятая «женская доля». Если бы только отец отпустил меня в Академию, вместе с Роббом, я могла бы сбежать вместе с ним на войну. И тогда бы мне не пришлось всем этим заниматься — и я бы умерла с оружием в руке, как всегда и хотела, и как мне никогда бы не позволили. Если бы даже было нужно, я бы притворилась мальчиком — в этом нет ничего страшного. Невысоким, ловким мальчиком-снайпером, с лёгкостью снимавшим бы китайских солдат с их позиций. Тишина комнаты с добросердечной улыбкой приняла Арью в свои объятия. За тонкими стенами были слышны чьи-то переговоры, время от времени чей-то смех, но, в целом, здесь было тихо. Стояли сумерки, надевать беруши, чтобы не слышать звуки половых актов, было ещё рано. Первые пять минут её всё устраивало — мысли были чисты, спокойны. Белый чистый потолок успокаивал её. Может статься, до неё в этой комнате жила какая-нибудь развратная девушка, и ей не раз и не два приходилось отдирать от потолка засохшую сперму. Она слышала, что такое бывает. Или, быть может, на кафеле оставались копчёные пятна от дыма марихуаны? Возможно, на этот пол капала её кровь, когда кто-то насильно забрал её девственность, или когда она дала жизнь ребёнку, которого не хотела. Сколько бы секретов ни хранила это комната, она не собиралась их выдавать, и даже если стены были девственны и не видели ни единого акта прелюбодеяния, Арья не могла избавиться от гнетущего ощущения порочности. Красоты картинке добавляла мужская рубашка, брошенная на её стул. Проклятье. Она совсем забыла про Джендри. Если не вернуть ему рубашку — он ещё, чего доброго, решит, что она захотела оставить её себе. Арье, конечно, дела не было до того, что он может о ней подумать, но выслушивать его колкости, каждый раз пересекаясь в коридорах, она не хотела. Проблему лучше предотвратить, чем решать на месте. Иногда. От местных девчонок она знала, что Джендри живёт на мансарде, на самом верхнем этаже борделя, и Джон говорил, что живёт с братом по соседству — видимо, ему единственному Джендри разрешал находиться в непосредственной близости от себя. Отличить, кто был за какой дверью, оказалось нетрудно — мало того, что Джон всё ещё был у Таргариенов, из комнаты Джендри ревела тяжёлая музыка, неразборчивая, не структурированная — Арья даже не могла понять, что это за группа. (Каждый раз, когда такое происходило, ей было, мягко говоря, не по себе.) Как только она, набравшись наглости, всё-таки постучала в дверь, музыка тут же прекратилась. — Какие люди! — увидев широченную ухмылку Джендри, Арья тут же захотела выбить ему все зубы, чтобы больше он так не улыбался. — Я всего лишь зашла тебе рубашку отдать, — пробурчала та, избегая смотреть на его лицо: взгляд случайно упал за его спину. Проклятье. Все стены были обвешаны плакатами музыкальных групп — некоторые из них Арье даже были неизвестны. В голову настойчиво попросилось сравнение с Эйгоном: «Я вижу, что он слушает мою музыку, но она не нравится ему; он, как и все мажоры, предпочитает джаз, думая, что это выставляет его лучше в глазах темнокожих; он даже зачёсывает волосы назад на манер Кеннеди». А вот Джендри повесил Морриссона, Меркьюри и Боуи на стену. Волосы Джендри были в полном беспорядке. Он заметил её удивление, обернулся, сделал шаг назад. — Заходи, погляди поближе. И Арья неосознанно сделала шаг вперёд. Она забыла, что это Джендри, который её раздражает, и не заметила, как дверь щёлкнула за её спиной; она запрокинула голову, оглядывая скромную обклеенную каморку. Должно быть, Джендри живёт здесь очень долго, если не всю свою жизнь: на стене не осталось ни одного живого места. Она обрадованно узнала Игги, Дэвида Боуи, Дженис Джоплин и Джоан Джетт; из угла ей ухмылялись Саймон и Гарфанкел, в противовес друг другу, разделённые одним только зеркалом, висели Джими Хендрикс и сам Джим Морриссон, а над ними — огромное панорамное фото, заполненное людьми. Вудсток, прошептала Арья одними губами. Она на него не попала, ведь ей было всего 11 — неужели Джендри был там? — Нравится? — спросил Джендри, и в одном только его голосе слышалась неимоверная гордость за свою комнату. Арья завороженно кивнула. — Я никогда не встречала парня, настолько увлечённого музыкой, — проговорила она, тут же одёрнув себя и едва не ударив себя по щеке. Как это звучит со стороны? Кошмарно, наверное. Но Джендри словно ничего и не заметил: — Ты просто не была на концертах ББЗ. Хочешь, достану тебе билетик? — ББЗ? — Джендри кивнул, заваливаясь на кровать и зажав между двух пальцев ещё не потушенную сигарету. — Братство Без Знамён. Группа моя, — гордо заявил он, поджигая сигарету. — Точнее, не моя, конечно, а Берика Дондарриона, но ты его вряд ли знаешь. Он, так скажем, известен в узких кругах… очень узких. Арье хотелось бы сказать, что она естественно знает, кто такой Берик Дондаррион. Не знать его имя, когда Джендри так насмехается над её невежеством, показалось настоящим унижением. Она бы даже соврала, если бы вовремя не поняла, что колебания вызовут у Джендри ещё большую усмешку, и промолчала, отвернувшись к тому, что интересовало её гораздо больше — к панораме Вудстока. — Ты был там? — Ага. Проехал всю дорогу на прокуренном марихуаной мини-вэне с несколькими хиппи, наяривавшими «Let it be», словно никаких других песен больше и не знали. Не удивлюсь, если так оно и было, но, полагаю, старик Хендрикс их в тот день многому научил. А они научили меня, чуть ли не на практике, как мужики сексом занимаются. Имею в виду, я почти смотрел, не участвовал, как их силуэты совокупляются за тонкой занавесочкой, расшитой цветами. Ты никогда об этом не задумывалась? — Арья покачала головой. — Ну, я имею в виду… впрочем, мне следует заткнуться, ведь такие темы в высшем обществе не обсуждаются. — Какие это ещё такие темы? — Ну, ты знаешь. Слово на букву «с». Да и ты, к тому же, такая маленькая. Я понимаю, что у нас свободная любовь, но, наверное, за совращение такой малолетки меня по головке не погладят. Арья вспыхнула от негодования. — Боишься обсуждений на букву «с»? Может, это потому что ты ещё девственник? — А ты, видимо, нет? — Джендри вскочил со своей кровати и нагнулся вперёд, словно это могло придать ему более грозный вид. — Ну? Чего умолкла? Если проверим, это тебе язык подрежет? — Да как ты собрался это… — Арья замолкла, когда поняла, на что именно намекал Джендри. Неприкрытый сексуальный намёк. Пощупать её девственность, коснуться её внутри её же тела. Его бы сейчас же ударить чем-нибудь по голове — хотя бы и той гитарой, висящей на стене, но она почему-то медлит. Смотрит на Джендри и понимает, что и до него медленно доходит смысл сказанных слов. Он покраснел, словно смутился случайно брошенного комментария. Повисло напряжённое молчание. — Впрочем, — заговорил Джендри, и его тон показался Арье слишком серьёзным, — мне бы не хотелось подрезать твой язык. Хотелось бы узнать, что ты можешь им сделать… — Ах ты… — А что такого? Я всего лишь имел в виду пение. Да, пение. — Он подскочил с кровати, снял со стены ту самую гитару, едва не ставшую оружием против него, и сел обратно, устраиваясь поудобнее. — Давай, я наиграю что-нибудь, а ты споёшь. Какая твоя любимая песня? — Арья молчала. Джендри разглядывал гриф, настраивал струны, он не смотрел на неё. Она продолжала переваривать происходящее. Сердце до сих пор отчаянно билось, а щёки до сих пор горели. За что он такой лохматый? За что такой крупный и наглый? Даже Эйгона мне никогда не хотелось так сильно. От его присутствия лицо так не горело. Что происходит? Это всё Вудсток, да, точно. Именно он. Джендри оторвал от гитары взгляд. — Ну? — Я не умею петь, — пробурчала она, — и вообще, я пришла только чтобы… — Арья, — перебил её Джендри. Проклятье. Почему, когда он произносит моё имя, мне это нравится? — Я не из тех ублюдков, которые свалят девушку на кровать просто потому, что им так захотелось. Я уважаю тебя и твои желания. — Тогда не заставляй меня петь! — словно защищаясь, он выставил перед собой руки. — Как прикажешь, принцесса! — Не зови меня принцессой! — Да, ты права, принцессы обычно умеют петь. Ты какая-то неправильная принцесса! — Потому что я вовсе не принцесса, дубина. Джендри басовито рассмеялся и покачал головой, снова склонившись над грифом. Арья вдруг заметила, как прислушивается к его голосу, и как представляет Джендри поющим. «Должно быть, у него очень приятный вокал, — думала она, — к тому же, если он тренировал его. Возможно, почти как у…» Но нет, это было невозможно. Никто не мог петь, как Джим Морриссон, кроме, разве что, самого Джима Морриссона. Джендри поднял голову, всё ещё улыбаясь, и наткнулся на её пристальный взгляд. — Ты чего так смотришь? — Как смотрю? — опешила та. Джендри позволил себе ухмылку. — А не знаю. Вот так. — И он, округлив глаза, наклонил голову набок, словно заинтересованный пёс, и уставился на неё как застывшая кукла. Арья почувствовала, как её лицо наливается жаром, и, не имея лучшего выхода, ударила Джендри в плечо. Только бы не рассмеяться, подумала она, услышав его смех. Нет, он же раздражает меня, подумала Арья, отворачиваясь, чтобы спрятать ответную ухмылку. Да, он меня раздражает, он противный, он такой забавный, этот Джендри Баратеон, и он так меня бесит. Нет никакого смысла и дальше задерживаться в его комнате — я сделала то, за чем пришла, а он пусть и дальше разглядывает свой гриф и слушает эту свою странную музыку. Дверь за Арьей закрылась. И лишь тогда она поняла, что как сжимала в руках мужскую рубашку, так и продолжает её сжимать.