Слепая

      Жизнь в заброшенной казарме шла своим чередом, но Клопен, явно уставший от навалившегося бремени ответственности и, вместе с тем, долгого пребывания на одном месте, с некоторым облегчением оповестил всех о скором отъезде. На то, чтобы привести в надлежащий вид повозку и запастись оружием, у цыган оставалось три дня. Несмотря на суету, царившую среди бродяг, вынужденных действовать в спешке, в покинутой деревушке было спокойно. Лишь изредка кочевников беспокоили забредшие из леса лани и прочая дичь.       Эсмеральда, прилагая все усилия, чтобы не поддаваться гнетущим мыслям, старалась почаще выходить из казармы, училась передвигаться без помощи Квазимодо и ориентироваться в пространстве по слуху. И если с этим она справлялась невероятно легко, то с невозможностью танцевать, как раньше, совладать было труднее всего. - Для чего я теперь? Какой из меня толк? - в сердцах вырвалось у нее после того, как, попытавшись закружиться, не устояла на ногах и упала прямо в руки звонарю. Взволнованный Квазимодо, не разобрав слов девушки, ибо не смотрел на ее губы, помог ей подняться и заботливо произнес: - Все-таки вам лучше пока держаться... за меня... Но я уверен, вы еще будете танцевать, даже лучше прежнего.       В такие моменты, когда добрый Квазимодо ее откровенно утешал, цыганке становилось еще жальче себя и одновременно обострялась необъяснимая раздраженность к своему спутнику. В душе она ругала себя за это, и вот теперь, едва сдерживая слезы отчаяния, держась за крепкую руку звонаря, она переборола в себе желание съязвить и ответила: - Спасибо, что веришь в меня, Квазимодо. Но, похоже, мне придется забыть о танцах! - Эсмеральда горько усмехнулась и следом добавила: - Думаешь, я смогу научиться чему-то другому?       Глядя слепыми зрачками в сторону горбуна, девушка на миг подумала, что и сам Квазимодо сейчас в таком же положении: оставив позади свое единственное ремесло и единственную отраду, колокола, он окончательно выбил почву у себя из-под ног. Бедняге, должно быть, тяжело приходится в окружении бродяг и воров-безбожников!       Осознав это столь четко именно в этот момент, Эсмеральда вдруг горячо воскликнула, ощущая прилив чувства вины: - Прости! Я черствая, думаю только о себе, а ведь и ты страдаешь не меньше! Все из-за меня... - Нет-нет, что вы! - сердце несчастного парня сжалось, когда он увидел столь сильные переживания милой цыганки. Ему вдруг захотелось объяснить, почему он спас ее, признаться в своих истинных чувствах - казалось, что сейчас Эсмеральда открыта ему как никогда и сможет принять его мучительную правду. Но только Квазимодо собрался с духом и приготовился говорить, как девушка добавила: - Я недостойна такого друга.       Друга... Квазимодо, неслышно вздохнув, грустно улыбнулся: что ж, спасибо ей и за это! Не найдя больше слов, он мягко вложил в ее маленькую ладошку цветок луговой герани, и губы цыганки наконец тронула нежная, чуть стыдливая улыбка. Несмотря на ее красоту, ей еще никто и никогда не дарил цветов.