Слепая

      Дождь не прекращался, хлестая крупными каплями по туго натянутому покрытию кибитки. За ним отсюда были почти неразличимы развязные голоса из соседней повозки, а когда ударял гром - Эсмеральде и вовсе казалось, будто вокруг не существует никаких других звуков. В эти минуты она переставала слышать даже собственный голос и порой повторяла одно и то же, боясь, что сидящий напротив Квазимодо что-то упустит.       Впрочем, звонарь и без того упускал очень многое из ее сумбурного рассказа. При свете одной-единственной свечки он, напрягая зрение, пытался внимательно следить за движениями губ своей подруги, но, все еще переживая то небывалое напряжение после их объятия, никак не мог сосредоточиться. Эсмеральда была так прекрасна в этом загадочном полумраке! Как никогда прежде, Квазимодо любовался мягкой женственностью ее силуэта, она была во всем: и в ее грациозно подогнутых ногах, и в смуглых тонких руках, обвивающих округлые колени, и в чуть небрежно разметавшихся по плечам волосах, черных, как ночь. Что-то неуловимое, прежде чуждое зарождалось в его захиревшей, страдающей душе, но как только горбун начинал осознавать это острее, его взгляд еще пристальнее цеплялся за уста девушки. "Она хочет поведать мне что-то очень важное. Мне нужно собраться", - думал он, приводя свои мысли в порядок, вместе с тем чувствуя, как потеют его ладони. - И тогда я поняла: мне придется несладко в этом жестоком мире. Без семьи. Без матери. Флоре и ее братьям повезло - покойная Урсула дала им то, что так нужно каждому ребенку: защиту. А у меня осталась одна лишь ладанка, - волнуясь, Эсмеральда неуверенно коснулась покоившегося на груди амулетика. - Единственная надежда на то, что я когда-нибудь найду свою мать.       Цыганка тяжело сглотнула и сделала паузу: Квазимодо слишком долго молчит, не утомила ли она его длинным рассказом о своей жизни и переживаниях? - А ваша ладанка... - звонарь, поняв причину ее замешательства, решился наконец подать голос. - Вы действительно в нее верите?       Молчание Эсмеральды продлилось несколько секунд, после чего она, пожав плечами, неуверенно ответила: - Раньше всегда верила и сейчас... стараюсь. Но за это время со мной столько всего произошло, что мысли о матери куда-то ушли. Как их вернуть?! И нужна ли мне теперь эта надежда? - девушка задумчиво, едва заметно усмехнулась, вызвав у собеседника приступ острой тоски. - Хорошо, когда есть надежда, - тихо сказал Квазимодо, поначалу до конца не осознав безнадежности своей фразы. Но когда Эсмеральда понимающе, грустно покачала головой в ответ, он устремил на нее трепетный, полный нежности взгляд.       Некоторое время в повозке царило молчание, оба прекрасно знали: дальнейший разговор принесет им только боль. - Алилуйя Мигелю, дьявол его побери! - пьяный голос Клопена и чье-то гиканье, доносившееся издалека, прорезали шум ливня. Кто-то неумело заиграл на шеврете, но эта игра оборвалась безудержным хохотом так же внезапно, как и началась. Эсмеральда, недовольно вздохнув, поднялась и, подойдя к выходу из шатра, попыталась затянуть его свисающим с двух сторон войлоком. Квазимодо внимательно проследил за ней взглядом и когда увидел, что девушке не все удается, поспешил помочь. - Что случилось? - спросил он, слегка встревожившись. Лишенный слуха, звонарь мог судить о ситуации лишь по поведению Эсмеральды. - Бродяги слишком раскричались, а еще этот дождь, - устало сказала она, повернувшись к нему лицом. Она чувствовала теплоту дыхания рядом и могла коснуться Квазимодо, едва протянув руку. В следующий миг девушка именно это и сделала, стараясь не задаваться вопросами о причине.       Что-то неподвластное осмыслению толкало ее на эти прикосновения, заглушая отступающие мысли о многочисленных недостатках юноши. Ощутив бархатистую ладонь у себя на щеке, Квазимодо прерывисто вздохнул, чувствуя приятный трепет и страх одновременно: только бы она не коснулась глаза! Ведь испугается и убежит. - Ты меня боишься? - вдруг спросила Эсмеральда, в мыслях стыдясь своей дерзости. Неопределенность желаний причиняла страдания: девушка никак не могла понять, что с ней происходит и чего она хочет от него. - А вы - меня? - вопросом на вопрос ответил Квазимодо, едва справляясь с нарастающим волнением. В его голосе явственно просквозило сомнение, не дававшее ему покоя все это время. Могло ли случиться так, что столь милое создание, запечатлев в памяти звериный облик гонимого всеми отребья, вдруг испытало к нему нечто большее, чем просто сострадание? На это бедный звонарь не мог и рассчитывать. - Нет, - не колеблясь ни секунды, ответила Эсмеральда, с удивлением отметив легкость, с какой сказала полную правду. - Я хочу, чтобы ты был счастлив - ты это заслужил, как никто другой. А я буду счастлива лишь с тем, в ком бьется горячее сердце.       Если бы она могла видеть, то непременно посмотрела бы ему в глаза. А если бы Квазимодо не был глух, то, безусловно, изумился бы той жертвенной искренности, коей был наполнен ее кристальный голос. Но даже тех чувств, что были у них в полном распоряжении, хватило для того, чтобы наконец замолчать.       Замерев в волнении, она чувствовала, как дрожат его мощные, грубые, никогда не осязавшие ничего столь нежного руки, касаясь ее обнаженных плеч, каким судорожным стало его дыхание. В этот момент Эсмеральда вспомнила, как нечто подобное она испытала с Фебом прежде, чем его сразил удар кинжала. Но то, что было в комнате у трактирщицы Фалурдель, сейчас представлялось юной цыганке бессовестной издевкой: "Боже, как я могла купиться на те наглые, полные порочности повадки!" Мимолетное воспоминание о Фебе, еще недавно горячо и по-глупому любимом, отозвалось в сердце неприятным осадочным чувством, испарившемся столь быстро, сколь возникло.       Смахнув с души последние сомнения и лишние мысли, робко прижавшись к звонарю, Эсмеральда плавно подняла руки вверх, положив их ему на плечи. Наступил новый момент напряженного ожидания: в это мгновение Квазимодо молил все возможные силы о том, чтобы незрячая девушка не коснулась его горбатой спины. Уже почти отчаявшись, он был готов все бросить и скрыться: а вдруг ей станет противно, а она из одной лишь жалости не признается в этом? Но Эсмеральда, ощутив его неуверенность по тому, как он вдруг ее отпустил и застыл в напряжении, подняла на него по старой привычке глаза и кротко заверила: - Все хорошо, не тревожься!       И тогда Квазимодо чуть слышно выдохнул, позволив этому дивному, хрупкому цветку прильнуть к себе - огромной, нескладной глыбе, которая, несмотря на свою угловатость и чрезмерную силу, тонко чувствовала бешеный стук маленького, как у дикой птицы, женского сердца под рубашкой. Столь непривычное и желанное тепло ее тела волновало теперь как-то по-особому, и он впервые открывал для себя грани этого ощущения, все еще несмело проводя своими большими ладонями по гибким, плавным линиям силуэта, с потаенной страстью изучая его, но опасаясь перейти запретный рубеж. Где она, эта черта, перешагнуть которую значило потерять возможность спастись бегством?!       Но вот уста Эсмеральды находят его губы - и этот вопрос растворяется в сумбурных мыслях Квазимодо, утратившего способность думать связно и четко. Жар охватил все тело, в висках застучал пульс, а сильные руки, забывшись, крепко прижали девичий стан к себе. Несколько раз звонарь касался пальцами ее нежной щеки, словно проверяя, желая удостовериться, что это не сон, что его возлюбленная, о которой он боялся даже мечтать, в самом деле рядом - невообразимо близко. И когда он уже был близок к тому, чтобы поднять ее на руках, знаменуя этим победу над своим страхом и неуверенностью, цыганка вдруг прервала поцелуй. Стыдливо опустив взгляд, она отыскала на груди свою заветную ладанку и молча сорвала ее, бросив на пол.       Дождь не прекращался всю ночь, то затихая, то вновь обрушиваясь с удвоенной силой. В пристанище Мигеля все умолкло тоже лишь под утро, когда забылся в пьяном сне сам хозяин, сыто накормив и щедро напоив своих гостей. Несколько раз за ночь верзила Луи выходил на улицу, чтобы освежиться, и всякий раз бросая взгляд на немеркнущее окошко в кибитке Клопена, ворчливо повторял: - Совсем не берегут свечки, чёрт бы их побрал.