Слепая

Эсмеральда слышала и чувствовала: ее увозят. Связанное тело немыслимо раскачивалось при движении повозки. С той стороны, откуда доносился глухой топот лошадей, была слышна оживленная речь мужских голосов. Судя по всему, это были королевские стрелки, сопровождавшие Клода Фролло, и было их не меньше четырех. Возможно, и больше - цыганка не была уверена наверняка. - Наконец с этим делом покончено, - облегченно вздыхал один. - Весь Париж на ушах стоит, только и ждет , когда девку вздернут! - Не скажи, Гийом! - возражал кто-то бодрым, молодым голосом. - Бьюсь об заклад, что народ был бы только счастлив, если бы её долго и как следует помучали! Одной петли нашим людям покажется мало, это слишком быстро. - До неприличия быстро! - гикнул третий, и голоса разразилась дружным, хоровым смехом. Цыганке стало дурно от услышанного, мертвый холод сковал невидимыми цепями все ее бедное, истерзанное существо. Архидьякон был все время рядом, и она об этом знала. Его тяжелое дыхание вторило ее сбивчивому и прерывистому, но еще ни разу с тех пор, как повозка тронулась, он не произнес ни слова. Наконец девушка услышала вкрадчивое: - Ты только послушай, что они говорят! Не ужасно ли? - Ничуть не ужаснее того, что сделал ты, - несмотря на подавленность, Эсмеральде было что сказать. - Неужели тебе не страшно? - голос Клода задребезжал, он едва сдерживался от того, чтобы не сорваться на крик. - Твоя судьба решена и только самое страшное ждет тебя впереди. Телесные муки, позор и ожидание спасительной смерти. Этого ли ты хочешь, скажи мне?! Он стремительно приблизился к побледневшей цыганке и порывисто схватил ее за подбородок, заставляя несчастную посмотреть на себя, словно забыв о ее слепоте. Эсмеральда попятилась, завертелась, пытаясь всеми доступными силами избавиться от столь неприятного ощущения. В этот момент она и думать не могла о том, о чем спрашивал священник. Но он, не внимая этому безмолвному сопротивлению, оказался еще ближе, обхватив ее голову, прижавшись щекой к щеке. - Ты, должно быть, в отчаянии. Я все понимаю, дитя мое, - Фролло перестал звучать угрожающе, и этот внезапно смягчившийся тон выдавал в нем еще большее безумие. - Ты потерялась, настолько потерялась, что смогла безрассудно отдаться обездоленному, несчастному уродцу... О Боже! Или ты нарочно это придумала, чтобы рассмешить меня? Хорошая шутка! Безумец вдруг тихо рассмеялся, и к горлу Эсмеральды подкатил ком. - Я не хочу тебе ничего доказывать, проклятый старик, - прошептала холодно Эсмеральда прямо ему на ухо и всем связанным телом оттолкнула его от себя. - Ты убьешь меня, пусть тебе это подвластно, но ты не в силах ворваться в мое сердце! Архидьякон, вопреки ожиданиям девушки, лишь обреченно покачал головой: - Тебе и впрямь неведом страх... Ни страх, ни сострадание... О, дерзкая гитана, за своим слепым отчаянием, за своей ненавистью ко мне ты не видишь моей беды! Ты так и не прислушалась к тому, что я столько раз пытался до тебя донести. Скажи, понимаешь ли ты, что я... я люблю тебя? Любовью земного мужчины, отчаявшегося грешника. Что я, служитель церкви, некогда разумный, смиренный человек, потерял все из-за этого высасывающего душу наваждения? Все. Веру в Господа, в свое предназначение, интерес к науке и чистоту помыслов. Знала бы ты, как я проклинаю себя за это! Перечеркнуть всю свою жизнь ради плясуньи, язычницы, которая испытала бы только радость и облегчение, узнай о моей смерти! - О, своей смерти ты не допустишь, - язвительно заметила Эсмеральда. - О каких страданиях ты говоришь? В чем твоя любовь? Очернить меня, уничтожить все то, что приносит мне счастье и, наконец, повесить на глазах у разъяренной толпы?! Эсмеральда вскрикнула, не в силах больше сдерживать раздирающие нутро рыдания. Голоса стрелков, управляющих повозкой, сиюминутно притихли. - Тише, тише... - шептал Клод и снова попытался приблизиться к ней и закрыть рот ладонью. Но в этот момент в кибитку вошел один из солдат с крайне растерянным видом, не смеющий, однако, пренебречь возможностью выслужиться перед судьей Фролло. - Что-то случилось, господин? Нужна помощь? Архидьякон опустошенно смотрел на вошедшего, словно в одночасье отупев и утратив дар речи. Лишь несколько мгновений спустя осознав, что все еще держится непозволительно близко к осужденной, отпрял и, потупив взор, спокойно ответил: - Все хорошо, Гийом. Я лишь даю наставления грешнице - у нее ведь еще есть время для покаяния! Долговязый веснущатый Гийом стушевался и, кротко кивнув, моментально удалился. Священник перевел дыхание и опустился на топчан напротив Эсмеральды - туда, где сидел прежде. Обхватив голову руками, уперевшись локтями в колени, он на некоторое время застыл в молчаливой, напряженной позе, исподлобья бросая полные безумия взгляды на пленницу. По ее раскрасневшимся щекам текли слезы, которые она непременно скрыла бы от него, будь ее руки свободными. Из всей череды наводящих ужас и отчаяние мыслей была одна, заставляющая испытывать еще и невыносимую тоску: ей больше не суждено встретиться со своим спасителем, другом и любимым. Вероятно, он даже и не узнает о ее судьбе, потеряет ее след или, что еще страшней, бросится на тщетные поиски и пропадет сам. - Послушай, - сквозь собственные всхлипывания и беспросветные горестные мысли снова услышала она этот леденящий душу шепот. - Время для покаяния... Для того, чтобы сказать решающее слово... Пока мы не достигнем парижских врат. Я все еще могу тебя спасти, если ты пойдешь со мной! Прошу, как зачарованный, ослепленный тобой... Клод снова вскочил с места и опустился перед цыганкой на колени. Вцепился в плечи, попытался обнять, бессвязно шепча: - Подумай, дитя мое, подумай! Сжалься надо мной! Ты пылаешь ненавистью: я разлучил тебя с Фебом, отнял сияние и блеск твоих колдовских очей. Но моя любовь, это гибельное для меня одного полноводие искупит все твои страдания! Позволь мне лишь разделить ее с тобой - и ты не найдешь во мне более этого презренного священника! Я дам тебе то, что не сможет дать никто на этой бренной земле... Только будь моей, умоляю! Архидьякон неистово целовал ее колени и словно не внимал ее переходящим в отчаянный крик: - Нет! Нет! Уйди! Клод Фролло, будто находясь в кромешном забытье, совершенно не придал значения тому, что их повозка внезапно остановилась. В кибитку снова вбежал встревоженный, побледневший стрелок: - Проклятье, конь не может дальше идти. Его ранили.