Слепая

      Слыша, как трепещет и захлебывается в рыданиях Эсмеральда, не в силах более удерживать ее на плече, Клод, побледнев, остановился. Как быть: повиноваться или все-таки рискнуть, прикрываясь цыганкой? Ведь в нее никто не станет стрелять. "Да, это подло и мерзко, - понимал архидьякон. - Но если вдруг Господь снизойдет ко мне и позволит нам скрыться, я подарю ей все мыслимые и немыслимые блага, переменюсь, стану вечным ее рабом и другом, и возлюбленным, и отцом... Она сжалится и простит. И полюбит меня". Не переставая себя обнадеживать, укрепляя в себе эту меркнущую с каждой минутой уверенность, Клод Фролло знал, что всего в нескольких шагах от них - река с маленькой заброшенной пристанью. Его последний путь отступления, последний шанс.       Приняв молниеносно это окончательное решение, Клод, весь дрожа, пытаясь совладать с собственным страхом, обернулся на дерзкий призыв, прикрываясь девушкой. Казалось, он на мгновение совсем забыл об Эсмеральде - настолько устрашающей предстала перед ним картина увиденного: острая пика стрелы, смотрящая прямо на него в упор, мрачный, незнакомый ему лично стрелок верзила Луи и такой же чужой, пышущий ненавистью и отчаянием взгляд некогда самого преданного в мире существа. Квазимодо. Ободранный, в кровавых ссадинах, только что отправивший в мир иной двоих противников, он рванулся было к Эсмеральде, словно не желая замечать преграду в лице архидьякона, который в этот же миг приставил к шее несчастной слепой кинжал. Квазимодо опешил. Остановился. - Эсмеральда, - прошептали его иссохшие губы с невыразимой болью и тревогой. Решительность сменилась страхом, вопрошающий взгляд неуклонно искал встречи с холодным взглядом Фролло и как будто призывал безумца к милосердию. Но тщетно: в душе бесповоротно оступившегося священника, как в почти опустошенном колодце, не осталось самого главного. Живого. Одно лишь давлеющее над всей его сущностью желание, одна звериная, первобытная мысль. Наконец заполучить цыганку, и неважно, какой ценой - своей ли, ее жизни или жалкой жизни кого-либо из бродяг. - Ты пришел!- Клод услышал ее оживший, радостный голос и, понимая, кому были адресованы эти полные облегчения и нежности слова, раздираемый ревностью​, горько ухмыльнулся. - Если вы дорожите девицей, то уйдете отсюда немедленно... - словно заклятье, сдавленно произнес архидьякон. - Если вы действительно желаете ей добра... Верзила Луи, все ещё держа перед собой лук, принял озадаченный вид. Бросая взгляды то на поникшего Квазимодо, то на старика Гастона, лежавшего под деревом и зажимавшего рану на ноге в попытке остановить кровь, он не знал, как поступить далее. Был бы здесь Клопен! - Отпустите ее, господин. Это не принесет вам счастья, - раздался тихий голос звонаря. В нем уже не было прежнего благоговения - одно смиренное осуждение и остаток надежды на разумное решение архидьякона. Уже почти презирая своего приемного отца, Квазимодо до последнего отказывался поверить в его помешательство, равно как и в то, что Фролло совершал все это из любви к цыганке. - Тебе ли рассуждать о моем счастье, глупец! - воскликнул в сердцах Клод, ещё сильнее прижимая к себе Эсмеральду, пытавшуюся изо всех сил отстраниться от холодного острия. - Счастлив ли я был, когда отдал себя науке и служению вере? Когда коротал дни и ночи над трудами богословов и философов? Когда взял на попечение своего братца и тебя, никому ненужное, проклятое, брошенное на верную смерть создание? В былое время я назвал бы себя счастливым, ведь мне казалось, что я следую своему призванию. И если бы кто-нибудь мне предрек тогда эту дикую, безрассудную любовь, я бы только посмеялся в ответ... Как сильно я заблуждался, обрекая себя на холодные ночи, на это постылое существование!.. Что может сравниться с этим сладостным томлением, с этой нестерпимой пыткой, с готовностью совершить даже убийство во имя любовных страданий? Наука? Бог?!       Клод Фролло разразился леденящим душу хохотом. - Но я пообещал себе: пусть эти страдания станут последними в моей жизни. Все или ничего... И я не намерен сдаваться и буду биться за любовь этой колдуньи до последнего вздоха. Квазимодо, не сводя с него глаз, ловя каждое слово этого сумбурного откровения, чувствовал, что теряет самообладание. Рука лихорадочно сжала рукоять ножа, страшное лицо ещё больше исказилось в мучительном выражении, полном ярости и безнадежного сожаления: теперь он не сомневался в том, что остановить это безумие может только смерть. Но опрометчивый, решающий судьбу архидьякона бросок не позволяла совершить она - слабая, хрупкая, как никогда прежде уязвимая девушка. Боясь дышать, словно ожидая смертельного удара в любой момент, Эсмеральда оцепенела в мощной паучьей хватке Клода, закрыв глаза и лишь изредка содрогаясь в бурном, без слез рыдании. Она слышала навязчивое, подобное неистовому галопу лошадей, биение сердца своего врага - ему было страшно. Он чувствовал свою обреченность, а значит, все это должно было вскоре прекратиться.       Священник сделал осторожный шаг назад. Верзила Луи напрягся, направляя стрелу повыше - в голову противника. - Стреляй, что медлишь? - послышался крик издалека. Эсмеральда узнала голос Клопена. Этот приказ прошёлся по нутру священника, подобно бритве: вздрогнув, забыв о кинжале и обронив его, он, как за последнюю соломинку, ухватился за тонкие плечи цыганки, и, сгибаясь, прячась за ней, рванул в лесную чашу. Хлесткий звук упавшей куда-то стрелы. Оглушающий приближающийся топот сзади. "Неужели это конец?" - застыл в округлившихся глазах немой вопрос - и сердце пронзила острая, жгучая боль.       Эсмеральда, ощутив внезапное освобождение, упала наземь. В лицо пахнуло сырой, влажной после дождя травой. Сдерживаемое доселе дыхание вырывалось из груди болезненным комком-кашлем, сквозь который, как сквозь стену, пробивались нечеловеческие стоны. - Отец Фролло... Вы предали... Меня, всех... - Эсмеральда слышала отчаянный, грубый голос Квазимодо, походивший в тот момент на животное рычание. Впав в неистовство, он уже не замечал, как окровавленный нож удар за ударом выбивает последние жизненные силы из ослабевшего, почти бездыханного тела. Силясь что-то сказать, шевеля беззвучно сухими устами, Клод отрешённо смотрел сквозь своего убийцу - приемного сына. И когда обезумевшего звонаря наконец оттащили от священника, тот, вздрогнув, перевел затуманенный взгляд на цыганку и улыбнулся ей прощальной, горькой улыбкой. - Все, - задумчиво произнес Клопен, склонившись над мертвым, стараясь не замечать, как глухо рыдает Квазимодо в объятиях слепой девушки.