Жребий

Погубить или пощадить. Погубить или пощадить. Погубить иди пощадить. Казнить нельзя помиловать. Я не знаю, где поставить запятую. Что же делать? Один из нас — сталь, другой — фарфор. Мы периодически меняемся ролями. Сегодня преимущество на моей стороне, и Грейджер — хрусталь в моих руках. Её судьба зависит от моего решения. Вот дрянь. Создала мне нерешаемую дилемму. Разбить её и танцевать по стёклам. Или сохранить ей жизнь и признать, что хрусталь сильнее стали. Молчала бы в тряпочку — всё было бы по-другому. Но вечно ей надо высунуться, довести до маразма, заставлять ненавидеть её ещё больше. Гордая дура. Я ничем ей не обязан, с какой стати должен её покрывать? Малфоевские принципы всё же берут верх. Тот, кто задел, должен за это поплатиться. А тем более у меня есть оружие, с помощью которого можно навредить самому дорогому для Грейнджер — её друзьям. Выдать запланированное местонахождение троицы Лорду — окончательное решение, которое, возможно, заставит её задуматься. Моё лицо искажается в мыслях о возможном исходе, но вскоре это странное выражение сменяется холодной ухмылкой — привычной маской, за которой я вынужден скрывать свои истинные эмоции. Из любого правила существуют исключения. Даже для меня. Лишь один человек с недавних пор способен пробить эту стену и вытащить из меня нечто, для других запретное. И этот человек — Грейнджер. Из-за неё я съезжаю с катушек, ненавижу себя, да я стал убийцей из-за неё! И теперь иду по территории поместья, намереваясь сломать, уничтожить эту гордую гриффиндорскую львицу. Пусть она страдает, пусть умрёт, пусть просто заткнётся. Что-то внутри затянулось узлом и не даёт вздохнуть. Что. Грейнджер. Натворила. Поскорее бы передать Лорду письмо и забыть об этом навсегда. «Навсегда»… Смысл этого слова кажется чем-то необъятным, устрашающим. День, год, месяц, но «всегда»… Все мы растворяемся в этом n-ном промежутке времени. Никто и никогда не узнает, какая глубина кроется под этими шестью буквами. — Какие-то новости? — шипит Волан-де-Морт, прожигая меня взглядом. Он знает, мне есть что рассказать. — Говори, мой мальчик, не стесняйся. Вся моя наигранная уверенность моментально улетучивается. Ледяной рукой залезаю во внутренний карман пиджака, и достаю бумажный конверт. Бесконечно долгие минуты и невыносимая дрожь в пальцах. Сомнение это? Страх? Поздно. Решение неизменно. Лорд сам подходит ко мне. Его длинные бледные пальцы ловко выхватывают у меня письмо. Красные нечеловеческие глаза Волан-де-Морта прикованы к трём строкам. В комнате повисла пауза интереса и ожидания. Никто не знает, какой реакции ждать от господина: ни родители, чьи взгляды перебегаю от меня к Волан-де-Морту и обратно; ни Беллатриса, сидящая рядом. Её глаза горят безумством и ярым фанатизмом, кажется, она вот-вот вскочит со стула и примется читать письмо сама. — Ну что там, что там? — Лестрейндж тряхнула головой, от чего прядь чёрных кудрявых волос застлала её бледное лицо. Волан-де-Морт откладывает послание в сторону и поворачивается к остальным. На лице его дьявольская улыбка, а глаза горят красным, как два крошечных светофора. — Ты не так безнадёжен, каким кажешься, Малфой-младший, — говорит Лорд, усаживаясь на своё место. Опускаю голову, стараясь избегать зрительного контакта с Волан-де-Мортом. Мне невыносимо стыдно перед Грейнджер. Меня тошнит от собственного эгоизма. — Милорд, что вы уз… — заикается Беллатриса, едва не начав скрести по столу ногтями. Её пожирает интерес. — Угомонись уже, Белла! — небрежно кидает Лорд, даже не взглянув на неё. Пожирательница смерти покорно склоняет голову и замолкает. Волан-де-Морт обходит стол, а затем останавливается возле моих родителей. Отец выглядит напряжённо. Но на этот раз я не подвёл, ему не о чем волноваться. — Мой Лорд… — выдыхает он и оборачивается на мага. Волан-де-Морт в открытую усмехается. — Твой отпрыск совсем не плох. Говорят, природа отдыхает на детях, но, видимо, она отдохнула на тебе, Люциус. Пожиратели с издёвкой смеются. Исключением стали Беллатриса, которая по-прежнему сидит, опустив голову и упрекая себя за то, что вызвала недовольство господина; мать, устремившая отстранённый взгляд перед собой, и я, потому что никогда не понимал такого юмора. Меня невыносимо тошнит от фальшивых «ласковых» речей Волан-де-Морта, от сидящих рядом, будем называть вещи своими именами, убийц и насильников, и самое ужасное — мне мерзко от самого себя. Почему, чёрт возьми?! Я сделал то, что должен был, выполнил поручение. Поступил правильно, подставив Грейнджер и сдав гриффиндорскую, дементор её подери, компашку. В этом нет сомнений. Но почему от этого «правильно» сейчас так паршиво?

***

Небо хмурится, горизонт заволокло тучами… Снежинки порхают в воздухе и плавно опускаются на землю. Бесконечный танец в ритме моего небьющегося сердца. Я на Астрономической башне. Сижу под открытым небом, в тонкой рубашке и расстёгнутом пиджаке, но не чувствую холода. Вернее, не чувствую ничего. Совсем. Грейнджер не выходит из головы. Можно ли возненавидеть её ещё сильнее? Я виноват перед ней. Упрекаю себя за то, что сделал. Просто чертовски виноват. Уходи прочь из моих мыслей. Ты — непрошеный гость. — Малфой… Вздрагиваю. Тихий, немного дрожащий голос прерывает тишину, изящная ладонь робко ложится на моё плечо. От этого прикосновения мне становится теплее, хочется закрыть глаза и раствориться в моменте. — Прости меня… — продолжает голос, а нежная рука опускается с моего плеча. Верните это нечеловеческое прикосновение. Мне опять нехорошо. Спустя мгновение, вижу перед собой обладательницу этого трепетного голоса и ласковых рук. Её вьющиеся волосы и глаза… Глубокие, тёплые, отражающие душу, цвета тёмного шоколада. Пытаюсь найти в них истину, спасение, но ошибаюсь. Тону, как выброшенная в море птица с оторванными крыльями. Что-то внутри оживает, лишь на мгновение. Я будто взлетаю до небес, но затем срываюсь и падаю. В бездну новых родившихся в голове вопросов. Она меня ранит. Уничтожает. Губит. Её тёмные чары столь сильны, что не дают опомниться. Знаю. Она умеет только жечь. Жечь. Жечь. А сейчас меня согревают её объятия. Я должен оттолкнуть Грейнджер, ударить. Но не хочу. Мне хорошо с ней. И это необъяснимо. — Почему ты не зашёл в гостиную хотя бы за мантией? Холодно… — гриффиндорка вся дрожит, а глядя на неё, по моей коже пробегает мороз. — Что за забота, Грейнджер? Тебе разве не всё равно? Притормози, Драко, притормози. Ей сейчас не нужна твоя грубость, — чуть ли не впервые упрекаю себя за сказанное. Как много «впервые» связано с Грейнджер… — А если я скажу, что нет? — Но я знаю, что ты не скажешь. — И окажешься прав, — усмехается Грейджер. Мы привыкли друг другу врать, это превращается в некую игру «додумай до правды, услышав ложь». На меня что-то находит, и я достаю из внутреннего кармана пиджака конверт с письмом и протягиваю его Грейнджер. — Какого-то чёрта мой филин принёс это? — А я здесь при чём? — Не тормози, Грейнджер, это письмо твоё. Гриффиндорка с недоверием забирает письмо. Бегая по строкам, её глаза наполнились светом и детской радостью. Невыносимо. Просто невыносимо. Смотреть на её улыбку и делать вид, что всё в порядке. Ненавижу свой поступок, и мысль рассказать о нём Грейнджер моментально сходит на «нет». Порой я чувствую себя чудовищем. — Ты читал? — Нет, — вру достаточно убедительно для того, чтобы поверила Грейнджер. — Я уеду на каникулах. Она мне доверяет. Сама пересказывает содержание письма, не опасаясь, не подозревая ни о чём. Какой же я лицемер и трус. Просто омерзительно. — Я тоже, в мэнор, — разбавляю душащую паузу. — Там красиво? — Когда-то было. — А что сейчас? В этих коротких фразах гуляет напряжение, воздух наэлектризован. — Там всё пропитано кровью и ужасом, как моя душа. Красиво, по-твоему, Грейнджер? Как. Моя. Душа. — Не говори так, пожалуйста… — Грейнджер прерывисто вздыхает, а я напротив — перестаю дышать. Она подходит, осторожно берёт мою ладонь и прикасается к сердцу. Пульс чётко ощущается сквозь тонкую ткань рубашки. Грейнджер. Касается. Моего. Сердца. И оно сейчас разорвётся на куски. — Чувствуешь, как бьётся? У меня точно так же. Мрачно смотрю на неё, не знаю, что ответить. — Я убийца, Грейнджер. Не смотри на меня сквозь розовые очки. — У медали две стороны, не забывай. Ты убил Кэрроу, но спас меня. Неужели она, наконец, осознала ценность моего поступка? Жизнь за жизнь. Всё по справедливости. И да, Грейнджер права, мы те самые две стороны медали. Одна упадёт в грязь лицом, другая в тот же момент заблестит на солнце. Третьего не дано, ничья невозможна. В её представлении мир идеализирован, в моём — изуродован. Мы никогда не найдём компромисс и не придём к общей реальности. — Пойдём в гостиную, Малфой. Ты же простудишься. Забота? Псевдо-забота? Не знаю, что из этого. — Иди одна, я позже. — Малфой, — Грейнджер настаивает. Лениво застёгиваю пуговицы на пиджаке и поворачиваюсь к гриффиндорке. Она в своём репертуаре. — Ладно, пойдём. Только не превращайся в мамашу Уизли.

***

Бегу по тёмному лабиринту, вокруг искрятся молнии от заклинаний, плечо нестерпимо жжёт и кровоточит. Со всех сторон доносятся крики, вопли. Всепоглощающее состояние паники приводит в ужас. Я словно на войне. Двигаюсь дальше, чтобы не попасть под луч убивающего заклятия, чудом пролетевшего на три дюйма левее. Идти нет сил, я ранен Сектумсемпрой и вот-вот потеряю сознание. Сквозь собственное сбивчивое дыхание слышу шаги. Ко мне подходит человек в тёмном капюшоне, его рука с волшебной палочкой устрашающе поднимается. Веки тяжелеют, на засохших губах ощущается металлический вкус крови. Силы покидают меня, впереди бесконечная тьма. Смерть…

***

— Малфой! Малфой! Люмос слепит. Я с трудом фокусирую взгляд на Грейнджер и прокашливаюсь. — Какого дементора ты здесь делаешь?! — не знаю, сколько Грейнджер пыталась меня дозваться, но нарушать моё личное пространство ей никто права не давал. — А как мне себя вести, если ты вопишь посреди ночи? Постучаться и спросить как дела? Тяжело вздыхаю, капля пота медленно скатывается по щеке. Она не должна была видеть меня в таком состоянии. — Оставь меня. — Твоё плечо… — Проваливай, я сказал! — выкрикиваю и дёргаю одеяло в сторону. Сон. Это был чёртов сон. До чего же надо дойти, чтобы заорать, как девчонка? Нет ничего хуже, чем показать свою слабость грязнокровке. И плечо и вправду жжёт. И Грейнджер заметила… Кровоточит крестовый знак «Праведное неистово». Тёмный Лорд «награждает» им своих слуг, отличившихся в какой-то миссии. Во время его действия сила заклинаний умножается в разы, взамен на дикую боль. Очередное испытание. Наивная Грейнджер. Она ещё совсем ребенок, верящий в силу добра и святости каждого человека. Она готова одарить светом своей чистой души самых тёмных и бессердечных людей. Салазар не допусти, чтобы она увидела «неистовый» знак в книге о Тёмных искусствах. Это напомнит ей, кто я на самом деле. Пусть вера в лучшее живёт хотя бы в Грейнджер. Зная, что есть такие, как она, хочется жить, становиться лучше. И неважно, на какой стадии находится моя ненависть к ним. Она не такая как все, особый экземпляр, уникум без преувеличений. А я — один из десятков аристократических персон и богатейших представителей чистой крови. Именно поэтому Грейнджер способна покуситься на малфоевское эго. Беру с тумбочки бокал и нащупываю под подушкой палочку, пересохшее горло не позволяет нормально дышать. — Агуаменти, — прозрачная струйка воды наполняет бокал до краёв и чуть проливается. Боль в плече усиливается, и мне приходится стиснуть зубы, чтобы не закричать. Хренова Волдемортовская щедрость. Тёмный знак тут же заныл сильнее. Лежу то, уткнувшись в подушку, то уставившись в потолок, то считаю далёкие звёзды за окном. И каждая из них называется Грейнджер. Уж лучше не спать, чем терпеть дурные сновидения. На самом деле, я уже привык. За этот учебный год прошло немало бессонных ночей. Надо меньше думать, гнать от себя мысли, каждая из которых о Грейнджер. Гермиона Мы с Малфоем готовимся к предстоящему уроку музыки и чрезвычайно мешаем друг другу. — Перестань мозолить мне глаза, Грейнджер. Мельтешишь, как маятник. — Извините уж, господин, — раздражённо рычу в ответ, и мой тон вызывает его усмешку. — Мне нужно спокойно собраться, не понятно? — А мне нужно, чтобы ты прекратила здесь ходить, довольна? Малфой ухмыляется, полируя свою скрипку, а я срываюсь, швыряю нотную папку на пол и вылетаю в коридор. Достал. Достал. Достал. Мне нужно срочно отвлечься от очередного конфликта с хорьком, и я захожу в гостиную Гриффиндора. Ребята готовятся к предстоящему уроку — собирают инструменты, ноты. — Джинни, не отвлекаю? — обращаюсь к подруге. — Нет, нет. Я как раз уже собралась, — рыжеволосая опускается на бархатное кресло и приглашает меня сесть рядом. — Ты хотела о чём-то поговорить? Нужно найти подходящую тему. Только не думать о Малфое. — Тебе приходило письмо от Гарри или Рона? — Вчера утром. О поездке в Нору на каникулах. Тебе тоже? — Да, просто мне показалось это странным. Они не писали прежде… Может, это ловушка? — Не удивляйся. Сама же прекрасно знаешь — у них нет свободного времени, да и опасно вести переписку в нынешнее время. Нужно сохранять бдительность и осторожность. Я даже и не надеялась, что они всё-таки решатся вернуться в Нору, это опасно. — Ты, как всегда, права. Как у них обстоят дела с крестражами — загадка загадок, в письме об этом ни слова. — Не переживай ты так. Думаю, Гарри с Роном разберутся, — Джинни ободряюще хлопает меня по плечу и подмигивает стоящему неподалеку Дину Томасу. — Ладно, мне пора. Не дай Мерлин опоздать на урок. Удачи, Джинни, — напряжённо улыбаюсь подруге и направляюсь к выходу из гостиной. — Пока! — кричит она вслед.

***

По пути в фортепианный класс становлюсь невольным свидетелем семейной драмы. Падма кричит на Кормака, захлёбываясь в слезах. Вроде как, эти двое последний месяц были парой. Любопытство берёт верх над здравым смыслом, я останавливаюсь и прячусь за поворотом. — Я дарила тебе своё сердце, душу, искреннюю любовь, а теперь ты утверждаешь, что это всё было недоразумением? Да как у тебя язык поворачивается? — вопит Патил. Слёзы льются градом по её смуглому лицу, а чёрная подводка растеклась вокруг глаз. Совсем как Паркинсон в ту ночь. — Падма, ты очень хорошая девушка. Ты мне нравишься. Но твоя простота мешает мне любить тебя так сильно, как это бывает. Не знаю, как это бывает, но слова Маклаггена звучат отвратительно. — Значит я тебе нравлюсь, но не любишь… А кто, по-твоему, «непростая»? Есть здесь хоть одна такая? Маклагген кивает: — Есть. И я дал себе слово добиться её, прости… Новая волна слёз захлёстывает рейвенкловку, она разводит руками и отворачивается. Я не представляю, каково это, Услышать такое от человека, которого любишь всем сердцем. Уже вторая пара раскалывается у меня на глазах. — Прости меня, Пэд, если сможешь… Мне, правда, жаль, что так вышло. «Мне», «меня». Он хоть на миг подумал о ней, а не о себе? Тошнит. — Уходи… Я прошу, не появляйся у меня на глазах, не обращайся ко мне… — последнюю фразу Падма произносит почти шёпотом, у неё не осталось сил на то, чтобы кричать. Кормак кидает на несчастную быстрый взгляд, не выражающий ничего, кроме жалости, и шагает дальше по коридору. Когда гриффиндорец скрывается из виду, брюнетка горестно всхлипывает и сползает вниз по стене. Представляю, как она сейчас ненавидит Кормака и ту самую «непростую». Я и не знала, что так бывает… Что отношения могут принести столько боли и разочарования, как быстро любовь может обернуться в презрение и ненависть. Я безумно благодарна судьбе, что она не заставила меня пережить подобное за восемнадцать лет жизни. Хочу подойти к бедняжке Падме, обнять её, успокоить. А больше всего хочу ударить Маклаггена. Я благодарна не только судьбе, но и Малфою за тот сломанный нос. Падму настолько жаль, что мне самой хочется плакать, разделить её боль. Момент печальных размышлений прервало, Годрик великий помоги, только не это… внезапное появление Кормака. Как это вышло? Он что, ходит кругами? С беззаботной улыбкой он берёт мою руку и по-джентельменски целует её. Как это мерзко. Ему действительно настолько плевать на Падму с её разбитым на осколки сердцем, или он и впрямь эгоистичная и фальшивая сволочь? Полагаю, что к месту и первое, и второе. Чем больше я узнаю его, тем больше он мне противен. — Кормак, Падма… Она… — Ты слышала? — Очень не хотелось бы, но да. — Мне жаль её. — Мне тоже, — признаюсь с упрёком в голосе. — Ты считаешь, что я поступил неправильно? Поверь, мне вовсе не хотелось делать ей больно, но потом было бы ещё сложнее. — Кто же та «непростая», что стоит слёз бедняжки Падмы? Можешь не отвечать, — в глубине души я не хочу знать ответ на этот вопрос. — Ты знаешь. — Нет. В душе у тебя не копалась, в голове тоже. Не хочешь говорить — не надо. — Гермиона, я… — Маклагген заметно напрягся. Не надо. Не надо. Не надо мне отвечать. — Не пугай меня таким серьёзным и интригующим тоном. Ты ведь не такой. — Нет, это действительно важно, я давно искал момент… Мерлин, только не это. — Ребята, вы случайно не на фортепианном факультете, а то я совсем сбилась с пути, —раздаётся тихий заторможенный голос Полумны Лавгуд. Вздрагиваю. Никак не ожидала её появления, как всегда «из тумана». Моя интуиция ликует. Что-то подсказывало, что ответ Кормака заведёт меня в тупик. Не могу утверждать, что Полумна спасла меня от стихийного бедствия, но, по крайней мере, успокоила щекотливое предчувствие. — Привет, Полумна. Я знаю дорогу, пойдём вместе. Мы с Кормаком как раз договорили, — дёргано отвечаю, натянув улыбку. Кормак разочарованно смотрит на меня, затем отводит взгляд и тяжело вздыхает. Поспешно хватаю Луну за руку и веду в нужном направлении. Кормак шокирован моим поведением и следует за нами только спустя несколько секунд, а потом и вовсе отстаёт.

***

Башня старост. После обеда. Читаю всё ту же странную книгу о девушке в синем, Малфой сидит в кресле напротив и сверлит меня взглядом. Но слизеринец абсолютно спокоен. Он не зол и вряд ли затевает новую пакость, видимо хочет начать разговор. — Как тебе первый урок, Грейнджер? — Да ничего особенного. Знакомились с профессором, она рассказывала о себе. — И что же ты о ней узнала? — Анна Магдалена Боллингтон родилась в Швеции, переехала в Лондон по деловому контракту. У неё есть муж Феликс и трое-де… Малфой усмехается, закатив глаза. — Поверь, количество её детей и внучатных племянников меня не интересует. — Какие внучатные? Она же ещё молодая! Малфой смеётся. — Грейнджер, я жду другого факта из её, хм… биографии. Я неглупая и сразу поняла, что он хочет услышать, но мне не хочется произносить это вслух. — Если это то, о чём я думаю, то откуда ты знаешь? — Потому что мой препод, Салазар его подери, тоже магл! Не ожидала от Малфоя такой откровенности. — Даже так… Тебе небезразличен статус крови профессора? — мне никогда не понять, что вызывает у него такую панику. Слизеринец кривится, сейчас я без труда могу прочесть его мысли: «Как Снейп мог такое допустить? А что, если Лорд узнает?» — Малфой, я понимаю твоё негодование, но советую успокоиться. Если профессор Снейп сделал так, значит, знал, на что шёл. Неужели ты действительно думаешь, что в Хогвартсе есть хоть что-то, скрытое от Волан-де-Морта? Кто ещё из нас наивный. — Надеюсь, он не выжил из ума. — Малфой, расслабься. Послезавтра начинаются рождественские каникулы. Всё ещё сто раз поменяется. — Ладно, Грейнджер. Ты права, пойду готовить вещи к отъезду. Малфой уезжает. Я должна сказать что-то, но в горле застревает ком. Отворачиваюсь и смотрю в окно. На прозрачном небе яркое солнце слепит глаза и играет всеми цветами на замёрзшем снегу. Пишу на окне короткое слово, но столь важное для нас двоих: «Жребий».

***

Два дня спустя Раннее утро. Послышался стук в дверь. Открываю и вижу на Джинни, в отличие от меня она выглядит бодрой и полна энтузиазма. На её улыбающемся лице, как обычно, ни капли усталости. Младшая Уизли явно не страдает от недосыпа или душевных расстройств, в то время как меня тревожит и то, и другое. — Вижу, ты даже глаза ещё не открыла. Надеюсь, у тебя всё собрано. — Да. Мой чемодан в гостиной, сейчас быстренько умоюсь, оденусь. Может, чаю? Джинни кидает на меня упрекающий взгляд. — Никакого чая. Будь добра поторопиться, у нас поезд через тридцать три минуты. — И двадцать семь секунд, — смотрю на часы, закатив глаза. — Не припоминаю, чтобы ты отличалась пунктуальностью, Джинни. Но похвально. — Где Малфой? Он у себя? Я бы на месте Джинни тоже задала этот вопрос, здесь тихо, как в могиле. — Я не слежу за ним, Малфой собирался в мэнор. — Дверь в его комнату открыта. — Хочешь — пойди и посмотри. Лично мне от его присутствия не горячо и не холодно. Почему я теперь вру не только Малфою? Джинни робко заглядывает в его спальню и обращается ко мне: — Там пусто. — Уехал уже. Джинни, пойдём, пожалуйста… — теперь уже я подгоняю подругу. Не хочу думать о Малфое, гадать, зачем он покинул Хогвартс в такую рань. — Ну ладно, ладно, — отвечает Джинни с некоторым раздражением и спускается по лестнице. Мимолётно смотрю на себя в зеркало и направляюсь за младшей Уизли.

***

Поезд уносится всё дальше, колёса монотонно стучат о рельсы, клонит в сон… Еду навстречу друзьям, но на душе почему-то беспокойно.