Жребий

Драко — Ты понимаешь, что это значит? Ты соображаешь, что происходит, Малфой?! — А то и значит, Грейнджер. Мы оба по уши в дерьме. Гриффиндорка отворачивается, но я тут же возвращаю её внимание к себе, припечатав к стене. Не знаю, что предпринять. Сказать нечего, но внутри… Неистовое пламя рушит мою типичную холодность; режим «будь как будет» переключается на «что делать?» и заводит в тупик. Изначально я хотел подтолкнуть Грейнджер в ту же пропасть, где оказался сам, заставить мучиться. Но разве я ждал, что именно этим всё обернётся? Что «мне плохо» превратится в «нам плохо». Вместе. Мы теперь не можем друг друга спасти, лишь падать. Взлетать и снова падать. Хотел ли я этого? Скорее нет, чем да. Уже в который раз тону в глубине её тёмных глаз, пытаясь отыскать в них прошлое, вернуться на пол года назад… И не нахожу. У нас не было «вчера», не может быть «завтра», остаётся лишь «сейчас» — бесконечный миг пятничного вечера, нещадный февральский мороз в хрустальном свете снежных покровов и чувство… Молящее о помощи, но не находящее её. Уничтожающее, полное загадок и препятствий. Пламенное и бесконтрольное. Утягивающее в никуда… Ждал ли я этого? Совершенно точно — нет. — Пожалуйста, оставь меня, хоть сейчас, оставь… — умоляет гриффиндорка. — Гермиона, я… Не хотел, чтобы всё было так. — Прошу тебя, просто уйди. И я ухожу. Мысленно умоляя её быть сильнее, ведь сам уже прошёл через это и совсем ослаб. Гермиона Простить Малфою все грубые слова, унижения, подколы, изведённые нервы — всё это такая мелочь, чепуха по сравнению с тем, как я извожу себя сама. С самого начала — обрекла себя на проигрыш, знала, что сломаюсь. Пусть и после того, как сломала его. С самого первого хода в этой жестокой игре на эмоциях — ошибалась, не думала о последствиях. Глупо. Неправильно. Отчаянно. Прежде я была гордая, сильная. А ныне — сломленная, загнанная в тупик. Запутавшаяся. Чувствующая. Ощущающая присутствие Малфоя, даже когда его нет рядом. Не способная контролировать ненависть и необъяснимую тягу к нему. Возненавидевшая себя за это. Вот кто я. Ночью мне опять снится Малфой, с его чёртовой Амортенцией, безупречной и неповторимой улыбкой. Даже во сне я теряю голову от пристального взгляда его ледяных глаз цвета тумана. Всё повторяется. Как наяву. Я не могу этому противостоять, бороться дальше просто бессмысленно. Как бы ни хотела, я больше не в состоянии гнать от себя это наваждение. Проснувшись на рассвете и встретив первые лучи солнца: тусклые, по-зимнему ледяные, первой мыслью становится он — Драко Малфой. Одно к одному… В полном отчаянии от действий своего мозга, или того, что так предательски трепещет в груди, врываюсь в комнату слизеринца с криками: «Малфой, надо срочно поговорить!», но я его не застала. Ушёл. Прекрасно. Как всегда. Драко Ещё пару дней назад я договорился о встрече с Паркинсон, вернее, теперь она назначает их по собственному усмотрению, руководя планом «Как расположить к себе Грейнджер». Сегодня, в шесть сорок утра, на Астрономической башне. — Зачем звала? — недружелюбно приветствую Пэнси, щурясь от солнца. — Не буду говорить ничего конкретного, просто веди себя спокойно, и если Грейнджер будет с тобой о чём-то говорить — отвечай, как есть, ничего не выдумывай. — Ох и интриганка ты, Паркинсон. Я уверен, сегодня непременно произойдёт что-то важное. Слишком странно прозвучали её слова. — Что ты задумала? — Как обычно — никаких новшеств, ничего, что могло бы навредить вашим с твоей дорожайшей грязнокровкой отношениям. — Надеюсь, Пэнс, надеюсь, — напряжённо выдыхаю я и тут же скрываюсь в безлюдных коридорах утреннего Хогвартса.

***

— Дементор тебя подери, Маклагген! Смотри, куда идёшь! — выплёвываю нагло врезавшемуся в меня на лестничной клетке гриффиндорцу. — Тебе бы посоветовал то же самое. И вообще, мне некогда тут с тобой церемониться, у меня важные дела. — Вали, пока я не запустил в тебя Аваду. И не попадайся мне на глаза, понял? Возмущённый Маклегген, уходя, одарил меня презрительным взглядом и для большего эффекта наступил мне на ногу. "Вот крыса. Эти ботинки стоят сто галлеонов! И куда только этого беса в такую рань понесло? Какие ещё важные дела на верхнем этаже? Да тут даже кабинетов никаких нет! Он явно что-то замышляет. Подери тебя горгулья, Маклагген! Когда-нибудь ты точно доиграешься, и я порешаю тебя, не церемонясь. Только попробуй, вот только попробуй хоть как-то мне навредить», — думается мне до дороге в Большой зал, где уже почти все собрались на завтрак. Грейнджер выглядит напряжённо и коротко поглядывает на слизеринский стол. Не понимаю её беспокойства, хотя и сам пребываю не в лучшем расположении духа. Виной тому «приятнейшая» встреча с идиотом-Маклаггеном и осознание того, что дальнейшее развитие отношений с Грейнджер после вчерашнего — под большим вопросом. Рядом сидит без конца елозившая на стуле Паркинсон и глядит в сторону гриффиндорского стола. Она явно ждёт какого-то происшествия. Теперь я точно уверен, без драм не обойдётся. Слегка подталкиваю однокурсницу и шепчу: — Да что с тобой происходит? В ответ слизеринка бурчит что-то вроде «заткнись», но по-прежнему сидит как на иголках. Через минут пять в Большой зал прилетают совы с очередным выпуском «Ежедневного пророка» и прочими посылками. Забираю у своего филина свежую газету, но это не единственное, что держит в клюве птица. — Цезарь, отдай. Филин упорно сопротивляется и не отдаёт второе послание. — Выпусти из клюва, дурная птица! Испуганный Цезарь взмывает в потолок, оставив пару чёрных перьев у меня в руке, и, долетев до гриффиндорского стола, бросает второе письмо Грейнджер. Опять шпионские записочки от Поттера... Но я ожидал худшего. С интересом наблюдаю за реакцией гриффиндорки на полученное послание. Гермиона Я необыкновенно обрадовалась, решив, что письмо прислали Рон и Гарри. С трепетом в сердце открываю упаковку из плотной бумаги. Моему удивлению нет предела, когда внутри оказывается кричалка! Спокойствие тут же заменяет тревога, я не знаю чего ждать. Кричалка анонимная, и это пугает ещё больше. Такого рода открытки редко бывают позитивного содержания. Живое письмо вопит шекспировским голосом: — Ты ярче солнца, звёзд прекрасней, Ты счастье дней моих ненастных, У глаз твоих над мною власть, Сулишь ты пламенную страсть. Твоих речей нет дивней песни Чудесней образа, прелестней. Лишь для тебя я весь живу, Столь горячо тебя люблю! Моя челюсть отвисает до такой степени, что не один из сидящих рядом со мной не смог бы её подобрать при всём желании. Никто не понимает — Что. Это. Сейчас. Было. Сумасшедшая кричалка исчезает с таким же успехом, как и появилась: воспламеняется, и спустя секунду от неё остаётся один пепел. А также шок у всех, кто слышал этот ужас. Этот позор на всю школу. Мне хочется растоптать, закопать в землю или развеять по ветру этот нашумевший пепел. Я не могу смотреть на людей — ни на Малфоя, ни на перешёптывающихся под ухом гриффиндорцев. Устремляю пустой взгляд перед собой, не зная, под какой стол или табурет спрятаться от стыда. Ко мне подходит Полумна и, взяв под локоть, ведёт прочь из зала. Подальше от чужих глаз и злых языков. — Малфой. Это Малфой… Я убью его, — мямлю я, схватившись за край подоконника,— Это он мне отправил кричалку. Это точно он… Других предположений у меня нет. Никто больше не додумался бы до такого. — Это что же, выходит… Драко тебя любит? — удивляется Полумна. — Да нет же! Это проверка! Нам говорили о ней на уроке музыки. Не спрашивай. Не хочу больше ничего слышать! Убегаю в туалет Плаксы Миртл, проклиная Малфоя и его подлую выходку, запинаясь о несуществующие неровности на мрамором полу. Скинув сползающий с волос крабик, сажусь на пол и яростно ударяю кулаком о каменную плитку, вспоминая злосчастные строки. — Зачем, ну зачем ты это сделал?! Мы только начали нормально общаться, а ты тут же поставил подножку! — кричу безмолвным стенам заброшенного туалета. Сидеть здесь в одиночестве невыносимо, поэтому я возвращаюсь в коридор. Ноги не слушаются, утяжелённые бременем новых переживаний, болью от очередного ножа в спину. Не смотрю ни под ноги, ни перед собой. В глазах всё ещё стоит картина того унижения, позора, произошедшего на глазах двух сотен студентов: друзей, недоброжелателей — не имеет значения. О «пламенной любви» инкогнито ко мне теперь знают все, и многие в курсе, чей питомец принес мне злополучную кричалку. Чем больше я думаю об этом, тем настойчивее рассеиваются предположения о том, что автором письма может быть кто-то другой, помимо Драко. Все факты и здравый смысл кричат о том, что это сделал он. Без вариантов. Всё слишком очевидно. Не успеваю осознать, что остановилась у двери, вернее, меня остановили. — Грейнджер, — хмурый и низкий тон. Я молчу, делая вид что не слышу. — Грейнджер, — повторяется, — клянусь, это не я. Поднимаю заплаканные глаза, при всём желании они не смогли бы сейчас выражать злость или ненависть. Слишком. Много. Боли. — Не нужно врать. Довольно… — Я не вру. Не я прислал кричалку, — голос Малфоя так же мрачен, но теперь немного дрожит. — Ты сделал всё, что хотел. Я подавлена, твоя цель достигнута. Можешь собой гордиться. Стараюсь включить в себе гриффиндорку, но такая игра производит двойственное впечатление. Гордая и дерзкая. Разбитая и сломленная. — Могу поклясться чем хочешь! — выпаливает блондин, он явно теряет контроль над своим спокойствием. Стою неподвижно, без опоры. Усмехаюсь, а затем окидываю его взглядом, который он не забудет ещё очень-очень долго. — Если человек клянётся, то тем, что ему дорого. Для тебя, Малфой, что самое дорогое на свете? Слизеринец молчит. — Верно, тебе нечего ответить… Вот именно, что в этом мире нет ничего, что было бы тебе по-настоящему дорого. Искренне и бескорыстно. Всё, что у тебя есть… Ты используешь в своих целях, как тебе вздумается. Всё, что ты имеешь, нужно тебе временно, когда оно становится ненужным — ты выкидываешь это из своей жизни — грязной и лживой — без остатка. Без мысли о том, что у других людей тоже есть душа — у твоих бесконечных шлюх, безмозглых дружков, у, между прочим, любящих тебя родителей, которых ты якобы-очень ценишь, а на самом деле только пользуешься их статусом… И я, Малфой… Знаю, тебе всё равно, но у меня тоже есть сердце… Прикладываю ладонь к своему сердцу, прощупывая пульс, и поправляюсь: — Было… Оно билось в наивной надежде, что ты сможешь измениться, залатаешь чёрные дыры своей чёрствости и зла… Я искренне поверила тебе, но ты выбрал другой путь. Наплевал на мою попытку сделать шаг тебе навстречу и тем самым убил меня… Оно не бьётся, понимаешь? Опускаю голову, чувствуя, что голос находится на грани срыва, как и мои нервы. Каждой клеточкой тела ощущаю крупную дрожь, внутреннее напряжение, скручивающее и тянущее чувство боли, уже ставшее привычным. Драко Я не могу ничего ответить. Меня будто парализовало от её слов, да от одного взгляда я готов упасть без чувств. Ещё немного, и я сорвусь, моё сердце тоже остановится. И тогда она будет довольна. Осознание того, до чего я способен довести её, приводит в ужас. Неужели это действительно так задевает её? А главное — почему? Я мог бы сделать хоть что-нибудь — ударить, обнять, встряхнуть, ответить, но не предпринимаю решительно ничего. Боюсь задеть её за живое, окончательно пошатнуть её по-детски наивный, неустойчивый мирок, где добро побеждает зло, где всё безукоризненно-правильно. Грейнджер делает шаг к стене, открывая мне путь. — Может, хватит? Посмотрел, как мне больно, разве не достаточно? Тебе мало того, что со мной происходит? Разочарование. Ноющее разочарование. Почему она не верит мне? — Я уйду. Только прошу, не плачь. Знаю, ты мне не веришь, но как бы там ни было — письмо отправил не я. Гермиона Ещё немного, и я поверила бы в его слова, но уже слишком поздно. Оставшись наедине с осадком от произошедшего, всё ещё с трудом понимаю — что это было? Пришёл бы Малфой просто так — посмеяться, проверить реакцию? Неужели в нём действительно так ничего и не изменилось? Каким же каменным должно быть сердце, даже если ты Драко Малфой, чтобы поступать так со своим ещё не другом, но уже не врагом, с тем, кому пообещал больше не делать больно. Вернись ко мне, здравый рассудок... Драко Ноги несут меня в подземелья. Слабо понимаю, куда и зачем иду, в голове застряла одна мысль: «Она больше никогда мне не доверится, не станет слушать. Это конец». Складывается впечатление, будто меня подставили, сыграли со мной злую шутку. Тихая ледяная злоба поедает изнутри. Как и Грейнджер, я ощущаю себя обманутым, покинутым. Но ещё и незаслуженно-виноватым перед ней. Грязным предателем, не способным чувствовать и понимать других не мозгами, а сердцем. Зачем. Она. Это. Сказала. Слова гриффиндорки настолько чётко въелись в моё опустошённое от безысходности сознание, что мне начинает казаться, что написал письмо действительно я и зря отпирался. Вся эта ситуация была бы не столь печальна, если не учитывать вопрос педагога по музыке, прозвучавший на уроке четыре дня назад. Никто больше не мог его услышать, кроме нас с Грейнджер. Совпадение? Вряд ли бывают такие совпадения. Спускаясь напрямую к слизеринской гостиной, встречаю на лестнице Пэнси, и мне стоит больших усилий совладать с желанием столкнуть её с последних семи ступеней. Я уверен, в она как-то замешана в этом деле. Все ветра в данный момент дуют от неё. Она пытается сделать вид, что не замечает меня, но этот номер не пройдёт. — Паркинсон! — Я слушаю тебя, — отвечает Пэнси, спокойно обернувшись, без намёка в голосе на страх. — Что ты натворила?! — не жалею своего голоса, мне наплевать, что нас могут услышать. — Не кричи на меня. Я ничего не делала. — Ничего не делала?! Думаешь я поверю в то, что вся эта хрень к тебе не имеет никого отношения? Я не идиот. — Ты идиот, раз так разорался. Подумай своей головой, до этого момента я сделала хоть что-нибудь, что могло бы помешать вам с Грейнджер? Девушка выглядит всё так же невозмутимо. И меня бесит её уверенный вид. — Ты издеваешься?! Она даже видеть меня не хочет теперь! Считает меня последней тварью. Всё из-за твоей глупой выходки! — Значит Грейнджер подумала, что это ты ей признался в любви? — Да она уверена в этом! Я до последнего отрицал, даже поклялся! А она… — А она думает, что ты влюблён в неё… — Пэнси хитро улыбается. — Она думает, что я постебался над ней! Ведь она уже... Она уже знает, что я по ней сохну. — Значит, ей от этого больно… Она надеялась на твою искренность. Надеюсь, ты говорил ей только правду, как я просила. — Почему ты не предупредила?! Я бы подготовился морально. А теперь… Теперь мне в тысячу раз хуже, чем ей! — Я тебя сильно удивлю, если скажу, что тот дурацкий стишок написан не мной? Я лишь отправила твоего филина. — А кем же? Крэббом? — Хуже, — Пэнси усмехается. — Паркинсон, ты издеваешься?? Я уже возненавидел баб! Вы меня точно когда-нибудь доведёте до ручки! — Сам виноват, что втюрился в Грейнджер. Вот и терпи теперь. Малфой, доверься мне. Всё хорошо. Сохраняй спокойствие, всё под контролем. — Контролем?! Если бы ты видела её сегодняшний психоз — не рассуждала бы так! Она не в себе! — По-моему, кто из вас двоих неадекватен — так это ты. — Заткнись! Слизеринка, надменно хмыкнув, отворачивается от меня и делает несколько шагов в сторону гостиной. — Нет, стой. Что мне делать? — немного остываю и останавливаю её. Пэнси оборачивается и хитро улыбается. — А вот это мне уже больше нравится. Значит, хочешь еще побороться? — Если у меня есть шанс… — Шанс есть всегда. Будь спокойнее и терпеливее. Я же обещала, что Грейнджер будет твоей. Успокойся и жди, пока она остынет. Если она не тупая - быстро забудет. — Грейнджер не забывает никогда и ничего, — мой голос мрачнеет. — Она будет помнить все мои косяки… — Не забудет и того, как ты уверял её в том, что кричалку отправил кто-то другой. — Надеюсь, ты права. Ладно, мне пора. Надоело… Надо побыть одному, обдумать всё. — И обязательно напиться, приятель. Уверен, станет лучше, — добавляет появившийся из ниоткуда Блейз. — То выводишь из запоя, то сам же советуешь напиться. Удивляешь меня всё больше, Забини. Что ж, удачного дня. Друзья. Нарочито подчёркиваю последнее слово и, невесело усмехнувшись, направляюсь в Южную башню. Я выгляжу мрачнее вечно угрюмого ворчащего старика-стражника, охраняющего вход в гостиную старост. Реакция Грейнджер на злополучную кричалку и на моё появление в заброшенном женском туалете никак не выходит из головы. Не знаю точно, что чувствует она, но самому мне явно не лучше. Слышу, как она рыдает в соседней комнате, и от этого проклятое огневиски кажется ещё противнее. Чтобы побыстрее заснуть, смешиваю два разных вида, но эта гремучая смесь никак не лезет в горло. И все те несколько мучительных часов, пока я окончательно не отключился — Грейнджер проплакала. И мы оба всё прекрасно понимаем: Я — упрекающий себя, озлобленный. Она — через коридор от меня — разбитая, обманутая. И между ними стена лжи, тяга, которая теперь отталкивает.

***

Просыпаюсь в четыре утра, а плач Грейнджер слышен до сих пор. До сих пор, горный тролль побери! Голова ужасно трещит, и при мысли выпить ещё — воротит. Нет уж, хватит. Весь следующий день Грейнджер принципиально игнорирует любые мои попытки заговорить. Она буквально блокирует доступ к себе. Я стараюсь держать себя в руках, по наказу Пэнси, но изображать спокойствие, даже внешнее — стоит немалых усилий. После пары шагов сближения случай с таинственной кричалкой отдалил нас друг от друга на три, а то и на четыре. Гермиона Историю магии я еле высидела. Жутко хочется спать после бессонной ночи, а профессор Бинс, с его монотонным, лишённым красок голосом, только усиливает это желание. Руки дрожат от бессилия, я не могу писать конспект из-за слабости в пальцах. Но моя настоящая слабость находится на тренировке по квидиччу, пытаясь поймать Золотой снитч. Пытаясь? Драко — Малфой, играешь сегодня хуже черепахи. Где скорость, где азарт — подбадривает меня Забини. — Иди к чёрту. Сам набирай свою скорость и лети куда хочешь, чем дальше, тем лучше. — Ясно. Очередная истерика из-за Грейнджер. Что она опять сказала? — В том-то и дело, что ничего! — Да не загоняйся ты так, всё утихнет. Пэнси найдёт выход. — А где она, кстати? — Не знаю, минут пятнадцать назад была на тренировке. Приглядываюсь к быстро отдаляющейся от квидиччного поля фигуре в тёмно-зелёной мантии. — А вот и Паркинсон, похоже, уже решила действовать. Пэнси Я целенаправленно направляюсь к кабинету Истории магии, с уверенностью, что мне удастся пересечься с Грейнджер. Так и случилось. Полусонные, заскучавшие гриффиндорцы вываливаются из класса профессора Бинса. Грейнджер, как обычно, выходит одной из последних, что облегчает мне задачу подловить её и вывести на разговор. — Привет, Грейнджер. — Паркинсон? Зачем ты здесь? Тебя подослал Малфой? — Грейнджер отворачивается, показывая, что не хочет ничего о нём слышать. — Ох, как недружелюбно. Меня никто не подсылал. Я хочу помочь. Вам обоим хреново, не отрицай! — Переживу, переболит, а он пусть прекращает ломать комедию. Уже не смешно. — О нашем с тобой разговоре Драко не знает. Грейнджер, послушай меня сейчас внимательно и постарайся прислушаться, пожалуйста! Не думала, что мне когда-нибудь придётся уговаривать грязнокровку. Грейнджер поджимает губы, но замолкает. — Малфой не писал то письмо. Об этой кричалке он услышал впервые на вчерашнем завтраке, как и ты. — Откуда эта уверенность? Какое имеешь к этому отношение ты? — Я совершенно случайно, — вру, — подслушала разговор на вашем уроке ансамбля и была там не одна, — теперь говорю правду. — Один парень, вроде как, влюблён в тебя, и я посоветовала ему признаться таким способом, подумала, обвинишь в этом Драко и будешь ужасно злиться на него, в общем, хотела поссорить вас. Но вижу как ему хреново, и мне его жаль. — То есть, ты знаешь, кто отправил мне кричалку? Иногда Грейнджер действительно ведёт себя неразумно. Какой смысл верить мне, если Драко она не поверила? Малфой выбрал себе тупую женщину. — Конечно, знаю. Если перестанешь, наконец, обвинять несчастного Малфоя, могу даже назвать его имя. — Я прощу Малфоя и возьму слова назад, скажи только — кто это? Самодовольно улыбнувшись, указываю на человека, стоящего напротив нас — Это что, явка с повинной?