Цепь

Знаете, когда я в первый раз понял, что что-то пошло не так, было уже слишком поздно. А все почему? Все потому, что в пять нет совершенно никакого понимания мира. Потому что ты чист и невинен, а этот прогнивший до основания чертов мирок — сказочно прекрасен и необъятен. Так вот, в первый раз я понял всю ироничность ситуации только тогда, когда моя добрая, верная и всепрощающая мать привела в дом незнакомого мужчину. Как я уже говорил, мне было пять, но разницы от этого не было никакой. Разве что я еще не понял, почему этот мужчина появляется в нашем доме все чаще и чаще. За ним следовал второй, третий и так до тех пор, пока не приезжал отец. Он, конечно, тоже добрым самаритянином не был, но в отличие от матери всегда оставался со мной предельно честным. Ну, в общем-то, разговор не об этом. Второй случай, когда что-то пошло не так, заключался в том, что мать в череде своих любовных отношений потеряла меня. Вот так просто — раз, и забыла. Нет, она, безусловно, хороший человек, но лишь человек. Эта женщина не умела быть кем-то слишком долго, да она и сейчас не умеет. Она могла быть прекрасной матерью, верной женой и чудесным человеком ровно до тех пор, пока все эти составляющие не растворялись в серых буднях. Этой женщине отчаянно не хватало адреналина и буйства чувств. Она мечтала прожить эту жизнь так, чтобы шагать по тонкой грани, постоянно испытывая себя на прочность. Ей это почти удалось, она вышла замуж за мафиози (правда об этом я узнал гораздо позже). Только вот она не поверила своему счастью, не смогла убедить ни себя, ни мужа в том, что действительно сможет удержаться на этой тонкой грани. И ее решили «запереть» в маленьком тихом городке с мерзким названием «Намимори». А она от чего-то согласилась. Наверно, от того, что в тот момент все еще играла влюбленную даму с самыми чистыми помыслами. И если честно, я почему-то не очень уверен в том, что отец не догадывался о том, что же таится в глубине души этой странной женщины. Если уж и говорить откровенно, то я не считаю ее виноватой. Нет, это не из-за того, что она моя мать, на это мне плевать с высокой колокольни. Просто она такая женщина. Их легко узнать: они витают в облаках, говорят невпопад, улыбаются и плачут чаще, чем остальные. Таких женщин очень трудно любить. Не из-за их ветрености характера (обусловленного желанием буквально прочувствовать этот мир), а из-за того, что удержать их невозможно. Потому что им не нужен любимый человек, им нужен друг, который в случае чего сможет притормозить их. Зачастую, конечно, такие женщины совсем исчерпывают желание иметь подле себя хоть кого-то. Мутное, конечно, описание, но и я не психолог. Ну, а в третий раз, когда я понял, что что-то пошло не так, было то, что однажды я, возвращаясь, домой, понял — мне больше нет там места. Мне было десять. Я возвращался домой из школы, скучающе наблюдая за редкими прохожими, и увидел впереди себя маму с очередным, несомненно, галантным мужчиной (с ней по-другому не получалось). Такой маленькой змейкой мы дошли до забора, где я остановился, предчувствуя как какое-то ощущение, словно хищник крадется ко мне. И чем ближе подходили те двое к двери нашего дома, тем ближе был тот хищник, а еще от чего-то подумалось, что дорога от забора до дверей дома стала чудовищно большая. Испугавшись всего этого: ощущения позади, дороги и заходящего в дом мужчины, я рванул к двери из всех сил, что у меня были. Однако я не успел. Прямо перед моим носом захлопнулась дверь, отделяя меня и мать, друг от друга прочной нерушимой стеной. Правда, дополнил всю эту картину ее взгляд. Нет, он не был холоден или не полон презрения. Он был удивленный. Будто бы я чей-то другой сын и по ошибке оказался на пороге ее дома. В тот момент я осознал, что у меня больше нет места, куда бы я мог вернуться. Я истерично хихикнул и сполз, опираясь о стену, на землю. Я не знаю, сколько я там просидел. Без слез и клокочущей внутри ярости. Я просто сидел и пытался уложить в голове это слишком большое для моей скромной персоны осознание. Слишком большое для моего маленького чистенького мира. Честно, не знаю было ли это везением или так и должно было случиться, но когда я, наконец, переступил порог этого треклятого дома, тот мужчина уже мирно посапывал в спальне. Мама возилась с чем-то на кухне, и на минуту (на одну жалкую минуту, показавшейся мне вечностью) я решил, что ничего не было. Что моя мать никогда не изменяла отцу, а отец никогда не уезжал из этой богом забытой глубинки. Что нет сейчас в родительской спальне чужого человека. Мне казалось все иллюзией, страшным сном, который в кой-то веки закончился. Слезы сами брызнули из глаз. Я, забежав на кухню, крепко сжал маму в своих объятиях. А вот тут я понял, что уже ничего нельзя сделать. Что-то пошло не так уже давным-давно, а мой отсчет это лишь жалкое подобие понять себя, ту женщину, того мужчину. Она вздрогнула, и ее тело замерло. Я чувствовал, как ее сердце пойманной птицей бьется в груди. Я стоял, широко раскрыв глаза, и слушал эту «песню», предназначенную лишь мне. Я сжал тело в моих руках крепче, изо всех сил, а потом поспешно убрал руки и, умчался наверх. Гораздо позже, когда та женщина, устав от мук терзающей ее совести, поднялась в комнату того ребенка, его уже не было. Стол был слегка сдвинут, будто кто-то в спешке налетел на него. Дверца шкафа открыта, а оставшиеся там вещи скомканы и засунуты впопыхах. Только шторка колыхалась от порывов ветра, бьющего из открытого окна. Достоверно мне неизвестно, плакала ли эта женщина, но я знаю, что она тихо закрыла дверь, ставя в этом молчаливом диалоге жирную точку. Казалось, мир рухнул, но лишь казалось. Он все так же продолжал свой стремительный бег: звезды светили над головой, люди с чертовски счастливыми лицами бродили по городу. Только мне отчаянно хотелось, чтобы рухнули небеса, чтобы нас потопило в цунами, чтобы случился этот пресловутый Рагнарёк. Да хоть что-нибудь, что могло передать мои разрозненные чувства. После того раза, я никогда более не касался моей матери. Мы разговаривали молча, иногда показывая жестами то, что не могли понять в глазах стоящего напротив чужака. Я иногда заходил домой, потребляя иногда оставленный мне в холодильнике ужин. Она все так же была моей матерью: кормила, одевала. Только вот матерью она быть не умела. Я чувствовал себя бродячим котом, который по своей прихоти ночевал у подкармливающей его женщины. Смешно. Однако я не смеялся. Мне было некогда. Я пытался выжить. И знаете, мне это удалось!