Цепь

      Когда я все же смог продрать глаза, я сначала даже не понял, что на самом деле их открыл, потому что вокруг стояла такая темень, что не было возможности увидеть даже кончик собственного носа. Впрочем, позднее до меня таки дошло, что это просто в помещении так темно.       Дальнейшие мои действия должны были заключаться в том, чтобы встать с постели, а то мои конечности настолько онемели, что я их практически не чувствовал. Странно, это как я так умудрился лечь? Правда, парой секунд позднее до меня дошло, что конечности я не чувствую по другой причине: я был связан. Нет, конечно, Ичиго обещал мне тренировки, но что-то мне слабо верится, что это его рук дело. К тому же черепная коробка у меня раскалывается явно не от лучшего времяпрепровождения. Однако совсем отрицать подобное развитие событий глупо, ибо совсем недавно я неплохо проехался по нервным клеткам рыжика, так что его мстя могла стать столь своеобразной.       Дернувшись, я нахмурился. А вот это уже перебор, потому что подвешивать меня в таком состоянии Ичиго бы точно не стал. Еще раз дернувшись ради проверки, я все же с тяжелым сердцем принял то, что до пола я все равно не достану.       Откуда-то снизу и справа донеслось деликатное покашливание. От страха я чуть не подпрыгнул на этих веревках.       — Кто здесь?!       — Вы бы так громко не кричали, господин, а то это может не очень хорошо сказаться на вашем внутреннем мире, — как-то апатично донесся мальчишеский голос с какой-то ироничной издевкой.       — И причем здесь мой внутренний мир?       — Ну, со внешним-то у вас явные проблемы.       — Что? В смысле? — честно, я вот сейчас не понял, это он меня оскорбить хотел или констатировал факт о моем не очень удачном положении…       — Я говорю о том, что на ваш внешний вид пагубно повлияло ваше пребывание здесь. Однако думается мне, что вы совершенно ничего не поняли из всего выше сказанного, так как мироздание явно обделило вас умственными способностями.       — Вот это ты сейчас зря, парень. Я же когда до тебя доберусь, все зубы повыбиваю!       — Агрессия, конечно, помогает избежать нервного перенапряжения, но если вам непременно хочется кого-нибудь ударить, в данном случае меня, то думаю, что у вас ничего не получится.       — Ну и ладно. А ты вообще кто? И где мы?       — Что-то мне слабо вериться, что эта информация хоть немного поможет вам повлиять на ситуацию.       — Что же, признаю в тебе блестящую способность уходить от ответа.       — Премного благодарен.       Безусловно, у нас получился прекрасный диалог, а главное какой информативный, я столько нового от этого «милейшего» парнишки узнал, что не знаю как его теперь и благодарить.       — Не стоит благодарности, мне нравится открывать людям глаза, показывая им то, что они категорически отказываются принимать. Хотя думаю, должок за вами все же останется, — мало того, что я сказал эту злополучную фразу вслух, заимев этим необоснованный долг перед одной неизвестной, но, безусловно, мерзопакостной личностью, так теперь я с этим ничего не могу сделать, ибо мое положение явно не так удачно как, например, у той самой личности.       За пределами комнаты, где сидели я и этот неизвестный парнишка, послышались шаги. Один из приближающихся имел шаг четкий и ровный, не могу с точностью сказать, что это могло бы значить, но мне кажется, что этот человек представляет охрану или кого-то подобного. Второй же из пока неизвестных шел как-то странно, перебежками. Он явно не успевал за первым шагающим, поэтому стук этих маленьких каблучком был рваным и очень громким.       Дверь неприятно лязгнула и яркий свет, скользнувший в помещение, ослеплял. Высокий грузный мужчина прошел в помещение и остановился рядом со мной. Его я смог разглядеть сразу после того, как восстановилось мое зрение, и после того, как я успел увидеть, сколько раз меня обмотали этой чертовой веревкой.       Мужчина, как я уже говорил, имел грузную фигуру и непропорционально маленькую голову. Лицо его было как-то скошено, нос с горбинкой явно ломали не один раз, а немного косивший глаз перечеркнут глубоким шрамом. Смотрелось это смешно, и я, не удержавшись, хихикнул. Правда, это стоило мне удара по солнечному сплетению.       Пытаясь втолкнуть в себя хоть каплю кислорода, я почувствовал, как по щекам прокатились слезы. Блин, да чтоб тебе кто-нибудь так врезал, скотина. Вслух произносить это, конечно, никто бы не стал, я особенно, но подумать об этом мне никто не запрещал.       Второй мужчина, что стоял прямо на входе, и чье лицо я не мог разглядеть из-за слезящихся глаз и излишне яркого света, многозначительно хмыкнул.       — Молодой человек, вы вели себя крайне неподобающе, за такое поведение вас бы отправили в Ад, если бы вы сейчас были на Высшем суде, — странно мягкий и ласкающий голос донесся от фигуры невысокого крупного человека в дверях. Этот голос нес в себе удивительное количество теплоты и участия, он притягивал, гипнотизировал, но в то же время отталкивал и заставлял лицо кривиться в отвращении.       — Но знаете, я бы смог очистить вашу грешную душу, если бы вы честно признались, что вы видели в том переулке, где совсем недавно мои друзья видели вас, — елейно пропел мужчина и слегка качнулся с носка на пятку. Что-то в этом движении было настолько омерзительным, что я непроизвольно дернулся, а когда второй мужчина замахнулся для удара, я, испуганно пискнув, попытался его пнуть.       Кажется, у меня получилось, так как что-то громко звякнуло, а мужчина прошипел что-то нелицеприятное в мой адрес. Только вот, когда «пострадавший» снова приблизился ко мне, я думал, он снесет мне голову тем ударом, который последовал далее.       Во рту появился неприятный привкус металла и только потом я понял, что у меня полный рот крови. Однозначно, он выбил мне зуб. Пока я прощупывал языком, полость рта, как в меня прилетел второй удар, на этот раз он наверняка целился по ребрам, потому что слабый хруст, оглушающе громыхнувший у меня в голове, явно говорил в пользу этого. А еще я прикусил губу, мне жутко больно и из глаз снова брызнули слезы.       — Что же, молодой человек, это было предупреждение, думаю, к следующему нашему приходу вы успеете помолиться и собраться с мыслями для того, чтобы все нам рассказать, — послышались шаги, недовольное чертыханье «пострадавшего», поднимающего выроненный предмет, а затем лязг закрываемой двери.       Сознание мутилось от пульсирующей боли, а еще в ушах стоял такой шум, что я даже не расслышал то, что сказал мой экзекутор, зато я смог расслышать, как парнишка снизу сказал, что я идиот, но мне чертовски везет. Правда, смысл его слов я понял не сразу, так как старался не обращать внимания на боль и пытался остановить льющиеся слезы.       Однако когда я все же понял, что он имел в виду, я почувствовал, как веревки натянулись сильнее, а тихий скрежет приближал момент моего освобождения. Когда мои коленки поздоровались с полом, я сдавленно простонал, все же с ребрами у меня точно что-то не так.       — Я, конечно, все понимаю, но сейчас давайте вы будете крайне тихим, иначе эти премилые господа вернутся, — прошипел парень, а потом едва слышимыми шагами прошел к двери. По всей видимости, с ножами он обращаться умел если не профессионально, то очень хорошо, потому что не прошло и минуты, как послышался щелчок открываемого замка.       Честно, я думал, что парень оставит меня здесь, сказав, чтобы выбирался сам. Поэтому столь удивительным для меня были его руки, тянущие меня вверх и к двери. Что-то внутри благополучно свернуло лапки и сказало, что больше делать ничего не будет, все остальное сделают за него. Я честно хотел испугаться, но у меня не получалось, к тому же довольно быстро мы оказались на улице. Это, конечно, показалось мне странным, но выбора у меня не было. Тем более, если этот парень все же попытается мне что-то сделать, я всегда успею сбежать.       Все передо мной поплыло.

***

      Открывать глаза не хотелось, но столь яркий свет, бьющий мне прямо в лицо, никак не способствовал моему желанию, поэтому я с трудом разлепил слезящиеся глаза. Немного привыкнув к свету, я огляделся.       Сон.       Это был всего лишь сон. Последнее время мне постоянно что-то снится. И если бы мне снилось что-то обычное, хотя это понятие очень относительно, так нет же, мне снится обязательно что-то странное. Например, будущее или прошлое. Нет, бывают, конечно, обычные сны, но понимаю я, что они обычные далеко не сразу.       Сажусь на постели и оглядываюсь. Да, четыре года я уже живу в этой квартире. Столько всего было, что даже и не счесть. Хотя можно, конечно, попытаться.       Тогда начну пожалуй с рыжика. За четыре года этот лохматый придурок ничуть не изменился. Ведет себя все так же, как мамочка, и продолжает игру — «выгони мою скромную персону из своей квартиры». Получается у него с переменным успехом, ибо уходить я ухожу, — в школу, например — но при этом всегда возвращаюсь. Хотя я бы не сказал, что он так уж и сильно старается, если только ради развлечения. Вам, наверно, интересно, что же такого произошло после того, как я загорелся, верно? Так я вам скажу. Ни-че-го. Совершенно. На следующее утро я встал как ни в чем не бывало и потребовал себе любимому еды. Меня, конечно, пытались расспросить на счет пламени, но я ничего не мог сказать, так как ничего и не знал. Меня тогда, бедного, измученного вопросами ребенка спас Ичиго, тонко так намекнув особо упорным личностям в панамке, что с этой самой личностью будет, если он от меня не отстанет. Мне, конечно, слабо верилось, что тот человек напугался, но по крайней мере он отстал, а я спокойно мог поесть. Какое-то время мы пробыли там, а потом вернулись сюда. Тогда, по возвращению в эту маленькую квартирку, мы серьезно поговорили. Он рассказал кто он и чем занимается, а главное в подробностях пояснил, чем это чревато для меня. Пробрало, конечно, основательно, но от своей цели я не отказался. Возвращаться домой я не был намерен.       Вообще, Ичиго оказывается был, как это говориться в народе, барыгой, скупал или находил товар и перепродавал его третьим лицам. Вроде ничего страшного, но иногда товар этим лицам не нравился, и тогда они спешили рассказать это рыжику. Тот правда крайне интеллигентно и доступно пояснял, что надо более точно формулировать свои предпочтение, к тому же при продаже их все утраивало, и они уходили ни с чем. Иногда, правда, появлялись особенные личности, Ичиго их называет «минусы» или «меносы», так вот эти самые личности всеми правдами и не правдами пытаются вернуть себе свои деньги, тогда рыжик доходчиво поясняет, куда им сходить с помощью своего драгоценного Зангецу. Это знаете такой длинный полутесак-полумеч. Как он с ним управляется, ума не приложу.       Во всяком случае, после второго такого «минуса», парень твердо решил научить меня обороняться. Ни к чему хорошему это не привело. Потому что язык — моя самая дорогая мышца, у меня качалась очень хорошо, а все остальное хромало на обе ноги, поэтому в конце концов Ичиго психанул и сказал, что я буду учиться на практике, так я стал часто наведываться в клубы, где проводились бои без правил. Я до сих пор туда хожу. Драться до сих пор не умею, зато вырваться из любого захвата, вот это пожалуйста. Такой ловкости, сказал мне как-то Рю — начальник одного из клубов, он не видел никогда. Хотя в обычной жизни особой прыткости и ловкости у меня не наблюдается.       За эти четыре года я все же побывал в том месте, которое когда-то называл домом, целых два раза. И оба раза я попадал на приезд отца. И знаете, наши встречи оканчивались одним кивком рано утром, когда я якобы уходил в школу. Зато ночью того же дня, когда я забирался через специально открытое окно в некогда моей комнате, чтобы стырить цельную аптечку, я встретил мать. Она сидела на постели, откинув голову назад и явно ждала меня. Я тогда честно хотел позорно сбежать, чтобы больше никогда не появляться в этом доме, но она успела зацепить мой взгляд своим.       Какое-то время мы сидели молча. Она разглядывала потолок, я закрытую дверь и пыль на столе. Позднее, когда у меня уже не хватало сил, чтобы сидеть с ней, с совершенно чужой мне женщиной, она заговорила. Сначала о чем-то отвлеченном, я не помню точно, я старался позорно не расплакаться, потому что обида не ушла, а злость так и не появилась. Потом повернула голову в мою сторону и долго вглядывалась в мое лицо. Где-то глубоко внутри мне хотелось верить, что вот прямо сейчас она встанет и обнимет меня, скажет, что все это было большой ошибкой, что на самом деле она любит меня, что у нее просто помутился рассудок.       Только вот ничего этого не было. На мои слезы, которые мне так и не удалось сдержать, она лишь безразлично хмыкнула, а потом заговорила как с чужим. Хотя я для нее и так был чужим. Она заговорила о чувствах, желаниях, плавно переходя на желания физические. Она хотела, чтобы я остался, остался, чтобы отец ничего не подумал, чтобы не оставил ее, чтобы не перестал содержать. Она хотела жить в достатке, потому что уже не помнит, каково это жить, когда не хватает денег не то, что на одежду, на еду.       Она говорила, что ее уже достали преподаватели и директор, в школу к которым я не хожу уже больше месяца, что ей не хочется, чтобы приходили из органов опеки и капали ей на мозги. Она говорила, что я взрослый мальчик и должен понять ее.       Взамен она обещала, что будет одевать меня, собирать аптечку, готовить. Скудный запас, не находите?       Я не думал тогда о том, что и меня должен кто-то понимать. Я не злился и не выяснял отношения. Внутри меня не было ничего. Хотя нет, все же были жалость и обида. И обида даже не на нее, а на себя, что я стал той обузой, которая мешает ей жить. Я любил ее. Я согласился.       Написал на обрывке какой-то бумажки номер своего телефона, который совсем недавно мне подарил Ичиго, сказал, чтобы она звонила, когда будет приезжать отец или кто-то подобный ему, сказал, что буду ходить в школу, не всегда, но проблем создавать я не собираюсь. И не сдержавшись попросил о последней ласке, чтобы она вложила в нее всю свою давно исчезнувшую материнскую любовь, чтобы отпустить навсегда.       Она нахмурилась, напряглась, — я видел, как дрогнули ее плечи. Но мою просьбу она все же исполнила. Правда, не как мать. Это была ласка для друга, любимого, но не для сына. Я понимал это, но простил ей эти объятия. Больше мы не разговаривали.       Я вернулся домой, к рыжику и устроил маленькую истерику. Нет, это не было битье посуды или крики на весь дом. Я просто уткнулся ему в лопатки, когда он готовил нам поздний ужин, и долго выплакивал все то, что так долго во мне копилось.       В общем, после того раза я пошел в школу.       А вот теперь самое интересное. Знаете, я никогда в школе особой популярностью не пользовался, если только мальчишки для битья, так что, когда я вернулся, то произвел маленький фурор. Потом меня, конечно, хотели заставить делать чужую работу или домашнее задание, но после того, как им всей гурьбой не удалось поймать меня одного, они решили выждать. Это им ничего не дало, поэтому вскоре от меня отстали, тем более в школе я отличником не был, да и появлялся я там не то чтобы часто. Со временем у нас установился своеобразный закон: «Я не лезу к вам, а вы не лезете ко мне». Пока все следовали этому правилу, все было тихо и мирно, в остальных же случаях я находил способ, как повеселиться и одновременно пояснить, что так делать нельзя незадачливым обидчикам. Во всяком случае, творить пакости я научился довольно хорошо.       Барабанящий стук в дверь отвлек меня от распития чудесно заваренного чая и заставил напрячься. У Ичиго есть ключи, а обычный гость в двери так бы не долбился. Тихо поднявшись, я подошел к двери и заглянул в глазок. Странно, там действительно стоял рыжик и, похоже, с боем решил прорваться в квартиру. За то, что он меня так напугал, я открыл дверь как раз тогда, когда он на нее привалился, собираясь еще раз нехило по ней ударить. В общем, впечатался он носом в пол знатно. Только вот его потрепанный вид явно не означал ничего хорошего.       Тяжело поднявшись сначала на колени, а потом и на ноги, он хмуро взглянул на меня.       — Собирайся, — так, похоже, дела крайне плохи и кто-то опять куда-то влез. Я быстро оглядел его на наличие повреждений и, не найдя ничего, что могло бы повлиять на здоровье Ичиго, спешно отправился в комнату. Только вот парень остался в коридоре и явно сам собираться и не думал.       — Что это значит? Почему только я собираю вещи?       — Потому что только ты уходишь из этой квартиры.       — В каком смысле?       — В прямом.       — Да что произошло, ты мне пояснишь, — подбегаю и хватаю его за грудки. Точнее пытаюсь, он все же выше меня почти на две головы.       — Это значит, что ты собираешь свои манатки и убираешься отсюда, — шипит рыжик, и я пытаюсь узнать в этом человеке ставшего родным мне Ичиго Куросаки, но у меня ничего не получается. Я дергаюсь и отхожу к противоположной стене. Передо мной некто почти сломленный и нервозный. Этот некто дышит загнанно и смотрит безумно. И вот прямо сейчас я понимаю, что это всего лишь инстинкт самосохранения. Этот некто пытается спасти себя, но Ичиго, который еще жив в нем, не может оставить меня так, на виду у тех, кто из рыжика сделали это.       Ладно, пусть так. Я прикрываю глаза, опуская голову. Бреду в комнату, заканчивая свои поспешные сборы, и молча выхожу из квартиры. Не уверен, что мы увидимся в ближайшее время, поэтому напоследок желаю этому некто удачи. И безмолвно прошу выжить, потому что в его случае быть уверенным в этом нет никакой возможности.       Когда я перехожу двенадцатый по счету перекресток, знакомый мне дом как-то неестественно выделяется среди однообразных строений. Открываю поскрипывающую калитку, проведя пальцами по гладкому камню забора. Поднимаюсь по старым деревянным доскам ступеней и судорожно пытаюсь придумать, что сказать. Я дышу глубоко, пытаясь успокоить свои разбушевавшиеся нервы. А у меня, кажется, сегодня день рождения. Нервно передергиваю плечами. Осень все же не самое лучшее время года для футболки и легкой курточки, в которые я одет.       Изо рта вырывается облачко пара и я, наконец, решаюсь нажать на звонок. Тишина, стоящая в доме, даже немного обрадовала, не придется все объяснять, а в дом можно попасть и через окно. Однако легкий шаг, последовавший вскоре, в дребезги разбил все мои надежды. Когда открывалась дверь, я задержал дыхание. Похоже, я все еще на что-то надеюсь, дурак. На пороге стоит она. Женщина, давшая мне жизнь. Ничуть за эти четырнадцать лет не постаревшая, не изменившаяся, чужая. В ее глазах слабый вопрос, но в основном все то же безразличие. В моих, наверняка, что-то, что ей не нравится. Понимание, например.       Она сводит брови на переносице. Это должно выглядеть пугающе. Я смеюсь. Пусть она злится и игнорирует. Я все тот же дурак, который любит свою непутевую мать. К тому же, одна комнатка на втором этаже все так же принадлежит мне. И она это знает, поэтому молча уходит, оставив едва приоткрытой дверь.