Работа над ошибками

Прим

      Когда это случилось, я была в больнице. Я не считалась даже полноценной медсестрой и могла только помогать врачам: ставить капельницы и разносить лекарства, следить за их работой. Я еще ребенок, и ничего серьезного мне, конечно, доверить не могли.       Здесь не всегда находилась работа, особенно для меня. Я разбиралась с карточками пациентов: скоро должна была проводиться диспансеризация жителей Дистрикта, к ней нужно было навести порядок.        ― Прим!       В установившейся тишине голос Гейла, смешанный с на удивление шумными шагами, показался мне слишком громким. Подняв взгляд, я на секунду впала в ступор, но потом, собравшись и не спросив, что случилось, сказала:        ― Пошли.       Я знала, что мне нужно позвать кого-нибудь из врачей. Скорее всего, даже не одного. Я шла быстрее Гейла и, заглянув в ординаторскую, окликнула сидевших там врачей:        ― Там Китнисс, — сказала им я, — и ей нужна помощь.       Умеющие быстро реагировать, они без промедления выбежали в коридор, зная, как иногда дорого время. Гейл держал Китнисс на руках, а я старалась не смотреть на нее: наспех укутанную в простыню, с видными на неприкрытых участках тела ранами, без сознания. Торопясь, мы зашли в приемную, разместив Китнисс на кушетке. Я знала, что мне лучше было не находиться здесь, не видеть этого, но разве я могла уйти?       И правда, лучше бы не видела. Сняв простыню, доктор осматривал Китнисс, а я никак не могла понять, каким зверем нужно было быть, чтобы сделать такое: она была вся в крови, покрытая многочисленными глубокими порезами и синяками. Как оказалось позже, пара ребер и малоберцовая кость были сломаны. С особой тщательностью были изуродованы шея, лицо и пальцы. Мне было и так понятно, кто был этим зверем: больше некому. Я пыталась напомнить себе, что я без пяти минут врач и должна сохранять нейтралитет в любой ситуации, но не могла.       И вот сейчас уже в палате мы с Гейлом сидели по разные стороны от Китнисс, в молчании ожидая ее пробуждения.       Пожалуй, это называют черной полосой в жизни. Когда случается что-то плохое, а потом еще и еще, накрывая волнами в ни на минуту непрекращающееся цунами. Или как карточный домик. После того, как вынимают одну карту, может повезти, и тогда вся конструкция устоит. По правде говоря, существует закон Мерфи, по которому разрушится все до самого основания, так что не стоит питать себя надеждами.       Но что поделаешь, когда у Китнисс пока чуть ли не вся жизнь — сплошная черная полоса, которая, вероятно, такой и останется?       Конечно, это было ожидаемо, но все надеялись, что Пит не сорвется. Боггс говорил, что не стоит прекращать его постоянную охрану, но прошло уже больше месяца, а во время революции не так уж и много свободных бойцов, чтобы следить за Мелларком.       Никто не сомневается в том, что это Пит напал на Китнисс. В Тринадцатом больше нет тех, кому хочется если не убить, то причинить ей боль. Все думали, что Мелларк больше не будет пытаться этого делать после того, что случилось после его спасения, но, видимо, ошибались. Его не остановило ничего.       — Мне нужно было найти Мелларка. Койн хотела его видеть. Я так понимаю, она решила произвести замену: Сойка-пересмешница испорчена, поэтому ей нужен другой символ. Это же так просто: сменить и выбросить, как использованный и уже ненужный продукт, будто она и не живая вовсе. Я искал его по всем возможным местам, пока мне не пришла в голову мысль, что он у нее. Я смотрел везде по несколько раз, до этого даже не допустив возможности, что может быть так. И когда я подумал об этом, сорвался с места и побежал. А перед отсеком столкнулся с ним. Мне не хотелось выяснять отношения, я даже почти не обратил на него внимание: я спешил к ней. Знал, что он не зря идет такой довольный. И не прогадал. А она… она даже не могла защититься, понимаешь? Она обездвижена. И, вероятно, даже не могла позвать никого на помощь. И вот я увидел ее. Я был так зол: на него, за то что сделал это с ней, на себя, за то что не догадался, что он сделает еще попытку, думаю, не одну, за то, что не защитил. Он мог ее убить, но не убил. Не думаю, что в нем проснулось что-то человеческое: просто он захотел растянуть это, отомстить за то, что выдумал сам, почувствовать себя сильнее еще раз, а не убивать сразу. Сильнее ее. Ее, которая не может пошевелиться и уже никогда не сможет. Это то, что отличает людей от животных: не трогать тех, кто не может ответить. А он трогал.       Я молчу. Что я могу на это ответить, когда он уже все сказал, притом довольно точно? Я знаю, что он не виноват, что считает Китнисс врагом, но не могу не злиться на него из-за того, что он напал на нее, к тому же не имеющую возможности защититься.        — Почему Койн тебя не ищет? Пит сам к ней пришел? — только и спрашиваю спустя несколько минут я.        — Наверное, ― отвечает он, — Койн не из тех, кто будет долго ждать сложа руки. ― Он молчит, а потом добавляет: ― Когда она очнется?        — Скоро должна, — отвечаю я. Я не засекала время, но, думаю, прошло уже достаточно.       Я смотрю на нее и не могу понять, в какой именно момент так случилось, что мою сестру в любое время может убить тот, кто раньше ее любил. Это стартавало раньше, чем Пит вернулся из Капитолия; к этому привела цепь событий, которая началась когда-то давно, может, даже раньше, чем Жатва, на которой вытянули мое имя. Начала нет, а конец может произойти в любой момент. Он убьет ее, потому что в какую-то минуту так случится, что с ней никого не будет рядом, а она не сможет защитить себя. Это все закончится в одну секунду, оставив за собой необратимые последствия, пустоту и отчаяние. Кто я без нее? У меня нет и не будет никого ближе. Ее жизнь оборвется, а цепь замкнется.       Поздним вечером Китнисс заставляет меня пойти спать. Гейл остается с ней, больше не решаясь оставить ее одну: он не уверен, что ночью сложно попасть в больничный отсек. Я сказала, что тоже хочу остаться, и я почти уговорила ее, когда навестить Китнисс пришла мама, после этого забрав меня в отсек.       Мне было сложно уснуть. Я полночи ворочалась в постели, чувствуя себя усталой, но, тем не менее, никак не могла погрузиться в сон. Мне было страшно за Китнисс, за ее будущее. Я знала, что сейчас она не одна, но так же не будет всегда. Полминуты могут все решить.       Я думаю об одном и том же, мысли повторяются, появляясь в хаотичном порядке.       Утром я вскакиваю, только услышав трель будильника. Я не кажусь себе отдохнувшей за ночь, но не медлю. Завтракаю, после чего спешу к сестре. Всю ночь я переживала за нее, так что теперь надеюсь почувствовать себя спокойной рядом с ней.       Однако по пути в больничное крыло я начинаю думать о том, что вряд ли обрету покой, глядя на Китнисс. Когда я захожу в палату, обнаруживаю, что она уже проснулась, и теперь Гейл кормит ее.       Ей сложно принять, что она больше не в состоянии позаботиться о себе сама. Что она больше ничего не может сама. Это режет по ней не хуже самого острого ножа. А кому было бы легко смириться с такой реальностью? Увидев меня, Китнисс смущается.        ― Привет, Прим, ― здоровается со мной Гейл только после того, как закончил помогать Китнисс с завтраком, видимо, пытаясь сгладить напряжение, не оставлявшее нас уже долгое время.        ― Доброе утро, — говорит Китнисс. Я киваю.        Мы снова молчим. Китнисс не о чем говорить, а Гейл и я боимся начать разговор, чтобы не поднять какую-то неприятную для нее тему. Так продолжается до того момента, пока не приходит Боггс, сообщающий, что Китнисс ждет президент. Заметив наши взгляды, он добавляет:        — Президент считает, что мисс Эвердин в состоянии уделить ей несколько минут для разговора. И рекомендует не опаздывать.       С президентом не спорят. Мне даже интересно, о чем она хочет поговорить. Гейл пересаживает Китнисс в кресло. Возможно, Боггс не ожидал, что мы собираемся сопровождать ее, но ничего не говорит.       В кабинете кроме Койн никого нет. Она здоровается и жестом указывает на свободные кресла перед ее столом. Видимо, решила, что выгонять меня и Гейла нет смысла. Не дожидаясь, пока президент начнет говорить, Китнисс заявляет:        — Я хочу расторгнуть договор Сойки.