October and April

— Эй, Саму, — говорит Мико, и я чувствую, как пальцы голубоглазого касаются моих волос, — Перестань злиться, я же пошутил. Я встаю с мягкого ковра и, запуская пальцы в рыжие кудри, ставлю колено меж его ног. Я не хочу, чтобы он ушел, так и не узнав о моих чувствах. Я не хочу, чтобы он вообще уходил — и я не позволю ему. Заставляю его лечь на спину и заглядываю в его глаза. Расширенные зрачки оставили лишь тонкую полоску радужки небесно-голубого цвета. Касаюсь его сухих губ своими. Мико же пытается легонько оттолкнуть меня. Обхватив запястья его рук пальцами, прижимаю их к кровати. Сажусь на его колени и чувствую, как он кусается. Неосторожно, но сильно, прокусывая мою губу до крови. Наверное, этот голубоглазый парень думает, что если он будет кусаться, я отпущу его. Отстраняюсь и, смотря в его глаза, слизываю кровь с губы. — Что ты, черт возьми, творишь? — спрашивает он. — Я целую тебя, глупый, — шепчу я, касаясь губами кожи на шее Мико. Отпустив руки парня, я пробираюсь пальцами под его черный свитер. Где-то под левым рукавом свитера скрылись три шрама, оставленные лезвием. Когда нам было по пятнадцать, я недоглядел за ним, и он, плененный депрессией, начал резать себя. Я помню тот день, когда я заметил пару порезов на его руке. Я помню, как схватил его за руку и как мы бежали по коридорам школы. Когда я прижал его к стене в глубине школьной библиотеки, я еле сдержался чтобы не поцеловать его. Я знал, что это разрушит все. Поэтому я просто попросил его не делать так больше и ушел с уроков. Дома никого не было в тот день. Родители уехали к родственникам, и весь дом был предоставлен мне на выходные. Мико пришел ко мне вечером. Мы провели те выходные вдвоем. Музыка, игры, разговоры обо всем. Это были самые лучшие выходные, проведенные с Мико. Но мне было очень сложно сдерживать себя. Внезапно чувствую, как холодные пальцы проскальзывают под мою футболку. — Саму, я… — шепчет Мико мне на ухо, — ты мне нравишься. Пусть это будет не один из тех снов, после которых не хочется жить. Он осторожно касается губами моих скул и, стянув с меня футболку, проводит пальцами по шее. — Очень давно нравишься, — чуть громче говорит он. Для меня было неожиданно слышать такое от Мико. Действительно неожиданно. Он всегда был таким недостижимым для меня. А сейчас этот недостижимый парень говорит, что я ему нравлюсь, и это чертовски приятно! — Я люблю тебя, — произношу я. Стягиваю с него свитер, и не знаю почему, пробегаюсь взглядом по левой руке. Четыре маленьких родинки на плече, три знакомых длинных шрама и новые, совсем свежие красноватые полоски. Я опять упустил тот момент, когда Мико начал резать себя. Сначала попытка прыгнуть с крыши, теперь новые порезы. Я ведь верил ему, когда он говорил, что этого больше не случится. Аккуратно беру его руку и, недолго думая, прикусываю тонкую кожу на запястье совсем рядом с немного опухшими линиями. Тихий болезненный стон. Прости меня, Мико. — Саму, пожалуйста, — говорит рыжеволосый, но я не хочу слушать его. В первый раз не хочу слышать его тихие извинения и обещания. — Молчи, Мико, — тихо произношу я. Почему-то хочется крушить все вокруг, кричать и причинить ему немного боли. Провожу языком по первому порезу, затем по второму, третьему… Он закрывает глаза, с силой сжимая зубы, пытается сдержать новый стон, но у него ничего не получается. Осторожно отпускаю руку и встаю с его коленей. — Останься, — шепчет он. Молча выхожу за дверь, направляясь к себе. Комната встречает меня холодом и свежестью. Форточка открыта. Закрываю дверь на ключ. Только сейчас замечаю, что на улице идет дождь. Небо затянуто темно-серыми, почти черными тучами. Миллионы маленьких капель стучат в окно. Яркие вспышки молний, за которыми следует рычание грома. Перевожу взгляд с окна на полку. Три фотографии, две банки — одна с звездочками, другая с космосом, и маленькая причудливая игрушка. Слышу, как парень подходит к двери парень. — Саму, открой мне, — тихо говорит Мико. Подхожу к полке. Два улыбающихся подростка смотрят с фотографии, сделанной на Полароид. В одном парне можно узнать Мико, а во втором меня. Нам было тогда по пятнадцать. Это фото с тех выходных. Моя любимая синяя футболка на нем; черные шорты; такой же, как и сейчас, рыжий кудрявый бардак на голове. Ярко-голубые глаза светятся от счастья. На бледном лице сияет искренняя улыбка. Сзади стою я, обнимая его за шею. Мне просто хотелось его тогда обнять, а он не возражал. На мне свитер с какой-то глупой надписью, такие же черные шорты, и, уже тогда покрашенные в черный, растрепанные волосы, в которых спряталась рука рыжеволосого парня. Серые, почти прикрытые глаза, сияют, а губы расползлись в смущенной улыбке. Был ли ты тогда по-настоящему счастлив, Мико? Я задаю себе этот вопрос каждый раз, когда смотрю на эту фотографию. Беру в руки рамку со снимком и бросаю на пол. Рамочное стекло со звоном разбивается на несколько осколков, а деревянная рама с треском ломается на две части. — Саму, что ты творишь? — громко спрашивает Мико. Вторая фотография была сделана через два месяца на пленочный фотоаппарат. Мы тогда сделали много снимков и сами проявили их. Мико был ужасно грустным тогда. Он почти не улыбался на снимках. Совсем. Были слезы, много слез. Мы тогда заперлись в моей комнате и он плакал часа три. Нет, я не считал его слабым тогда. Я никогда не считал его слабым. Мы были тогда совсем близко друг к другу. Его руки, обвивающие мою шею. Нос, которым он уткнулся мне в скулу. Слезы, которые медленно спускались к его подбородку и капали мне на свитер и кожу. Мои руки, обнимающие его за талию. Мико предложил тогда сделать несколько снимков и проявить их. Я знал, как это важно для него. Взгляд сразу же останавливается на его грустных, кажется, даже потухающих, покрасневших глазах и грустной, будто наигранной, улыбке. Теплый темно-синий свитер, такие же джинсы. Обеими руками он держит мою; рыжая голова лежит на моем плече. Я помню, насколько сильно у меня билось сердце, чуть ли не выпрыгивая из груди, когда он так сжимал мою руку. Рядом сижу я, облокотившись на стену и зарывшись носом в его рыжие кудри. Черная, потрепанная временем, рубашка и домашние штаны. Мико сказал тогда, что моя фамилия подходит мне, ведь я действительно такой домашний. Несколько мгновений — еще одна фотография лежит в осколках на полу. — Хватит рушить наши воспоминания, — тихо произносит Мико. Я слышу, как он опускается на пол рядом с дверью. Третий снимок сделан три месяца назад. Мои тогда темно-красные волосы почти сливались с его рыжими кудрями. Он смеется, повиснув на моей шее. Так как моя синяя рубашка на нем, я остался в такой же синей майке. Еще одна фотография со звоном разбивается. — Саму, — все так же тихо говорит Мико, — черная с красной полоской. И что же там, Мико? Так и не спросив, беру банку и сажусь на пол. Открыв, высыпаю все разноцветные пятиугольники на ковер. Найдя нужный, аккуратно разворачиваю и читаю текст, написанный белым карандашом. «Всего лишь один поцелуй с Саму. 22.06.2012» Улыбнувшись, но все еще злясь на него, начинаю искать свою, синюю со снежинками, записку. Когда она попадается мне на глаза, я, аккуратно сжав тонкую бумагу, подхожу к двери. Открываю замок и, немного приоткрыв дверь, просовываю в щель ладонь с маленьким пятиугольником. — Мико, — шепчу я, касаясь его плеча, — возьми. Чувствую, как холодные пальцы прикасаются к моей руке, забирая записку. Развернув ее, он увидит фразу, написанную мною три года назад мелкими буквами «Всего лишь один поцелуй с Мико. 22.06.2012». Еле слышный шелест бумаги. — Впусти меня, — говорит он. — Котти, впусти меня!