Выйди из круга времени и войди в круг любви. (Джалаладдин Руми)
Раздался громкий хлопок, подобный грому, и две фигуры как подкошенные повалились на землю. Оглушенная падением, женщина средних лет с мышиным лицом несколько секунд лежала без движения. Как только она пришла в себя, то тут же метнулась к упавшему рядом лысому мужчине, и, опустившись на колени около него, принялась трясти его за плечи. — О, нет, нет… Гарри. Гарри! Все его тело корчилось в судорогах, будто его сразил эпилептический припадок. А медальон… цепочка так туго обвилась вокруг шеи мужчины, что, казалось, пыталась удушить своего носителя. И как бы женщина не дергала и не тянула ее, хватка цепочки не ослабевала. Вскрикнув от боли, она отдернула руку. Цепочка обожгла ее… и оттуда, где кожа соприкоснулась с ней, поднимался запах жженой плоти… — Диффиндо! — крикнула женщина, просунув палочку между грудной клеткой мужчины и медальоном. Крестраж встряхнуло и подбросило в воздух вместе с кусочками припаленной к нему кожи. На рубашке, там, где раньше был медальон, тут же расплылось кровавое пятно. Женщина шумно втянула носом воздух и, быстро пошарив в кармане, вытащила на свет коричневую бутылочку и попрыскала ее содержимое на рану. Зеленоватый дымок тут же заструился над травмированным участком кожи. Но когда он рассеялся, стало ясно, что кровотечение остановилось. Она повторила процедуру, опрыскав жидкостью две ранки на предплечье мужчины, куда его укусила змея… — Очнись, прошу тебя, — шептала женщина, как заговоренная. Но ее спутник никак не желал открывать глаза. Судороги прекратились, но его губы были растянуты в презрительной усмешке, будто мужчину забавляло то, что он видел в трансе. Она не знала, как долго лежала рядом с ним, следя за его состоянием, успокаивала, когда он начинал плакать или презрительно кривить губы. Все это время с лица женщины не сходила гримаса животного страха, ведь она ничего не могла сделать, чтобы облегчить его страдания. В конце концов, женщина попыталась перетащить мужчину на кровать, но быстро поняла, что ей одной не сдвинуть того с места. Его тело казалось каким-то обмякшим и не реагировало на ее прикосновения. Быстрым взмахом палочки она попыталась отлевитировать его к койке внутри палатки. Женщина и не заметила, как ее собственное тело стало вытягиваться, пока не стало на несколько дюймов выше. Короткие мышиного цвета волосы удлинились и превратились в курчавую небрежную копну волос. Похожие изменения произошли и с мужчиной, когда она опустила его на кровать. Его некогда лысую голову теперь покрывали густые черные пряди, а на лбу сам собой появился шрам в виде молнии… Гарри что-то простонал и стал издавать неприятные шипящие звуки на Парселтанге. Положив ладонь ему на лоб, Гермиона наколдовала холодной воды и губку. Парень весь горел, и она принялась утирать пот с его лица, бережно прижимая влажную губку к его разгоряченной коже. Так девушка и просидела рядом с другом много часов. Временами он успокаивался, но потом его тело вновь сводили судороги, и он начинал что-то яростно кричать высоким, холодным и жутким голосом. Временами Гарри что-то шептал, и тогда она знала, что он снова был собой. В эти моменты она обнимала его так крепко, как могла, прижималась губами ко лбу и шептала ему о своей любви, умоляя его вернуться к ней. Небо прорезали первые лучи рассвета, когда Гарри вновь заговорил, голос его срывался на крик и был полон животного ужаса. — Только не Гарри, пожалуйста, не надо! Он продолжил говорить, не останавливаясь, но теперь его голос стал резким и холодным, и Гермиона с ужасом поняла, что сейчас слышит то, что ему снится. — Отойди прочь, глупая девчонка… Прочь… — Пожалуйста, только не Гарри… Убейте лучше меня, меня… — простонал парень в ответ. — В последний раз предупреждаю… — Пожалуйста, только не Гарри, пощадите… Только не Гарри! Только не Гарри! Пожалуйста, я сделаю всё, что угодно… — он практически кричал. — Отойди… Отойди, девчонка! — рыкнул Волан-де-Морт голосом Гарри. — Авада Кедавра! Слезы полились из глаз девушки, падая юноше прямо на лицо. Она быстро стерла их холодной влажной губкой, ужасаясь тому, что ему приходилось переживать. — Нет, — простонал он, и в этот раз голос не был похож на Лили или Волан-де-Морта. Это был его собственный голос. — Гарри! Гарри! Это только сон! Все хорошо! — позвала Гермиона, надеясь спасти друга от его же собственных кошмаров. — Нет… — вновь простонал он и дернулся всем телом. — Очнись! Гарри, прошу тебя! Ты должен очнуться! — Нет… — снова стон. — Гарри, всё хорошо, всё в порядке! — Нет… Я уронил её… Уронил… — Гарри, всё хорошо. Очнись, Гарри! — молила она. И тут парень резко открыл глаза. — Гарри, — прошептала она. — Ты как… нормально? — Да, — соврал он, но было очевидно, как сильно его задело увиденное во сне. Парень осмотрелся. Его взгляд быстро скользнул по Гермионе, груде одеял, укрывавших его, и стенам палатки. — Мы удрали. — Да, — сказала Гермиона. — Пришлось задействовать заклинание Левитации, чтобы уложить тебя на койку, я никак не могла тебя втащить. Ты был… Ну, в общем, ты был немного не того… В руке у подруги Гарри заметил губку. — Тебе было плохо, — проговорила девушка, ее горло сдавило от переполнявших эмоций. — Совсем плохо. — Давно мы вернулись? — Несколько часов прошло. Уже почти утро. — А я, значит, был… без сознания, что ли? — Да не то чтобы, — замялась она. — Ты кричал, и стонал, и… и вообще… Тут Гермиона забормотала без остановки: — Я еле сняла с тебя крестраж. Он прямо-таки прилип к твоей груди. Там даже отметина осталась. Ты прости, мне пришлось применить заклинание ножниц, иначе не получалось его оторвать. Еще и змея тебя укусила, но рану я промыла, обработала бадьяном… Все еще в шоке от пережитого, они делились друг с другом произошедшими событиями. Гермиона тут же отмела извинения Гарри в том, что он потащил ее за собой в Годрикову Впадину, заверив его, что на тот момент это был их единственный вариант. Она еле сдерживала приступы тошноты, когда он рассказывал ей, что женщина, которую они приняли за Батильду Бэгшот, на самом деле была мертва, а ее трупом управляла Нагайна… А еще девушка, острее чем когда-либо ранее, вновь почувствовала внезапно возникшее между ними напряжение, невероятно сильное, практически осязаемое. С одной стороны, ей хотелось вспрыгнуть от койки и как можно скорее увеличить расстояние между ними, оказаться подальше от Гарри и его треклятой разорванной в лохмотья рубашки, которая почти ничего не скрывала. Но с другой стороны, ее нестерпимо тянуло прильнуть к нему всем телом и забыться в долгом и страстном поцелуе. — Нет, Гарри, тебе же, наверное, надо отдыхать! — поругала она его, когда он откинул одеяло и попытался сесть. — Это тебе надо выспаться. Не обижайся, но вид у тебя кошмарный. А я уже в норме, могу подежурить. Где моя волшебная палочка? Гермиона лишь молча смотрела на него. Почему-то раньше ей не приходила в голову мысль, что разговор зайдет об этом. Все, чего она так отчаянно желала, чтобы он выжил, открыл глаза… — Где моя палочка, Гермиона? — вновь спросил он. Девушка закусила губы, глаза ее наполнились слезами. — Гарри… — Где моя волшебная палочка? Она наклонилась, подняла что-то с пола и показала ему. Ее душа кричала от боли, глядя на то, как его глаза панически расширились от ужаса при виде его волшебной палочки. Та переломилась надвое, только стержень от пера феникса удерживал обе половинки вместе. Когда же парень попросил ее починить палочку, и у Гермионы ничего не вышло, слезы с новой силой хлынули у нее из глаз. — Гарри, — прошептала она, — прости, пожалуйста… Боюсь, что это я ее… Понимаешь, когда мы убегали, змея кинулась на нас, я швырнула в нее Взрывающим заклятием, а оно отскочило и… и, наверное, зацепило… — Ты же не нарочно, — машинально ответил он, но голос его был пустым. — Ничего… что-нибудь придумаем. — Гарри, вряд ли ее можно починить, — со слезами проговорила она. — Помнишь… помнишь, у Рона сломалась волшебная палочка? Когда вы разбились на машине? Ее так и не смогли исправить, в конце концов пришлось покупать новую. Ярость мелькнула в его глазах при упоминании имени бывшего друга. — Ладно, — сказал парень фальшиво-бодрым голосом. — Пока что буду одалживать твою. На время дежурства. Заливаясь слезами, она протянула ему свою волшебную палочку. Гарри вышел наружу, а она так и осталась сидеть у его постели. Каждый жест его тела ясно говорил девушке о том, что сейчас больше всего на свете хотел оказаться как можно дальше от нее. Гермиона устало рухнула на постель. Она больше не плакала. У нее просто не осталось ни сил на слезы, ни желания что-либо делать. Хотелось лишь лежать недвижимо, снедаемой тяжестью собственной неудачи. Она подвела его. Из-за нее Гарри лишился волшебной палочки — единственного оружия, способного спасти его от смерти в битве с Волан-де-Мортом. Хоть он и пытался это скрыть, но Гермиона знала, что он злится на нее. Он даже не смог больше находиться рядом с ней, столь сильным было его отвращение. Ведь теперь Гермиона стала ему обузой. Так девушка и лежала, сломленная отчаянием, бог знает сколько времени. Неспособная ни плакать, ни думать, ни делать хоть что-нибудь, кроме как дышать и чувствовать, как ее сердце разрывается от боли. Она мечтала о том, чтобы исчезнуть. Она жалела о том, что не умерла. Как все дошло до этого? Как она могла столь сильно полюбить того, кто никогда не ответит ей взаимностью? Как мог Рон — милый, преданный Рон — бросить их и оставить двоих в столь сложной ситуации? Как могли они — трое лучших друзей с первого курса, пережившие столько опасностей плечом к плечу — разрушить свою дружбу? Как могла она сломать его волшебную палочку? Как могла подвести его? Сердце девушки уже было однажды разбито на мелкие кусочки много-много лет назад, а в последние недели — особенного последние несколько дней — эти кусочки практически превратились в пыль от постоянных переживаний. Но сейчас… боль в груди, словно бы достигла нового уровня жестокости, когда ей казалось, будто оставшиеся осколки ее сердца превратились в горячий расплавленный свинец. Будто все чувства покинули ее. Больше не было ни стыда, ни вины, ни боли, ни страха… ни тоски по Гарри… Конечно же, Гермиона понимала, что все это — сплошной самообман. Она чувствовала все — ее скорбь с каждой каплей грозилась переполнить ее, выплеснуться наружу и заполонить собой пол палатки… Краем сознания девушка чувствовала, с каким трудом вздымается ее грудь, слышала еле слышные вздохи, срывавшиеся с ее собственных губ, когда она пыталась удержать рыдания. Но сейчас все это ее мало заботило… В своих мыслях она была за тысячи миль отсюда, яростно задавая себе снова и снова одни и те же вопросы, абсолютно не способная осознать окружающую ее действительность. Ведь, извините конечно, но палатка сейчас была не тем местом, где она мечтала находиться… Гермиона резко пришла в себя, почувствовав на себе чей-то взгляд. Гарри стоял у входа в палатку, но смотрел он не наружу, а именно на нее, а его глаза… Девушка резко втянула в легкие воздух. Его глаза… Одним словом, они были пугающими. Что-то было не хорошо, совсем не хорошо. За столько лет дружбы она считала, что всегда могла понять по лицу Гарри, о чем он думает. Но сегодня… его лицо было пустой маской, напряженной непроницаемой маской. Но в глазах — его глазах — отражалась целая буря эмоций, будто бы он впервые в жизни увидел ее и теперь пытался определить, что за существо предстало перед ним… У нее не было сил ни говорить, ни подняться и расспросить его, что с ним не так. По крайней мере, ей так казалось. Но вдруг он сделал шаг в ее сторону. Движение казалось дерганным, и если Гермиона правильно понимала, то Гарри отчаянно сдерживался, пытаясь не дать себе приблизиться к ней. Девушка заставила себя сесть и отползти как можно дальше назад, пока не уперлась спиной в перегородку кровати. Она резко завертела головой, ища медальон. Он ведь все еще был у нее в сумке? Он точно должен быть там… На Гарри его не было. Тогда почему… По позвоночнику пробежал холодок, когда Гермиона вновь подняла на него взгляд. Он ведь не мог быть одержим… Внезапно Гарри ринулся вперед и, быстро преодолев разделявшее их расстояние, присел на край кровати рядом с ней. Она испугано отпрянула, но успела заметить отблеск затаенной боли в его глазах, которые он тут же поспешил потупить в пол. — Гарри? Он ничего не ответил, лишь медленно поднял глаза на нее. Они были полны непролитых слез, как и ее в тот момент, когда Гермиона осознала, что сломала его волшебную палочку. Расплавленный свинец на дне ее сердца закипел и забурлил… несмотря на ее самые отчаянные попытки, каждый раз видя страдания Гарри, ее собственная боль лишь усиливалась. Так всегда происходило в прошлом, и она надеялась, что у нее хватит сил выдержать это и сейчас. Но было и нечто иное в его взгляде. Парень открыл рот, будто желая что-то сказать, но тут же захлопнул его, так и не проронив ни слова. Он молчал еще долго, но в конце концов все же собрался и проговорил: — Гермиона? В одном слове он смог передать все сожаление, и неуверенность, и страх, которые испытывала и она. И внезапно, Гермиону будто осенило— Гарри тоже переживает все эти чувства. Девушка смотрела на него, не смея дышать, не смея отвести взгляда. И хоть она не могла видеть себя со стороны, но была уверена, что в этот момент в ее глазах отражались те же водовороты мыслей и эмоций, что в его — всепоглощающая любовь и не менее огромное чувство вины, сердечной боли и страха… Поверьте, страх, который Гермиона почувствовала, когда Гарри впервые посмотрел на нее этим пристальным взглядом, не шел ни в какое сравнение с ужасом, охватившим ее в данный момент. Ужас от осознания того, что он собирается сделать именно то, о чем она так давно мечтала. Ужас от мысли о том, как это повлияет на их дружбу. Но более всего в этот момент девушку ужасало то, что он не сделает того, о чем она так давно мечтала. Гарри придвинулся еще ближе, практически нависая над ней, их лица — в миллиметре друг от друга. — Прошу, — еле слышно выдохнула она, голосом полным мольбы. Только глухой не понял бы звучавшее в нем «Только посмей поцеловать меня и снова уйти!». Его губы нашли ее, и в этот раз она ответила на поцелуй. И в этот раз он остался рядом с ней.***
Гарри казалось, что он потерял часть себя. Как в то время, когда Гилдерой Локхард испарил все кости в его руке. Только в этот раз это была его волшебная палочка. Единственная палочка, которая когда-либо принадлежала ему, первый источник настоящей магии, сотворенной им. Тот случай, когда он неосознанно натравил питона на Дадли в зоопарке, не считается. Гарри до сих пор помнил красные и золотые искры, которые вылетели из его палочки, когда он впервые взял ее в руки. Уже в то давнее время она была его неотъемлемой частью, той частью, что понимала его лучше, чем он самого себя… Красные и золотые искры… Цвета Гриффиндора… Эту самую палочку Гарри засадил в нос троллю, когда тот напал на Гермиону в туалете для девочек. Этой самой палочкой он заставил Драко Малфоя приземлиться на задницу во время их дуэли на втором году обучения. С ее помощью он впервые создал Патронуса. Именно она спасла ему жизнь благодаря ядру с пером феникса, пересилив своего близнеца и желание Волан-де-Морта убить парня. Палочка, что на краткий миг создала души его родителей, дав Гарри шанс добраться до Кубка Трех Волшебников и вернуться с кладбища живым… Теперь она лежала в его ладони бесполезным и сломанным куском дерева. В другой руке он держал волшебную палочку Гермионы, но не чувствовал ничего кроме холода от прикосновения к ней — лишь холод, недоброжелательность и нежелание выполнять его приказы. А ведь Олливандер говорил ему об этом в его одиннадцатый день рождения — в день, когда он получил свою волшебную палочку… «Каждая палочка фирмы „Олливандер“ индивидуальна, двух похожих не бывает, как не бывает двух абсолютно похожих единорогов, драконов или фениксов. И конечно, вы никогда не достигнете хороших результатов, если будете пользоваться чужой палочкой». Гарри казалось, будто у него отобрали лучшую часть его магических способностей. Он чувствовал себя голым и уязвимым, потерявшим часть себя самого. Что ему прикажете делать, когда он беспомощен как младенец? Как он должен теперь сражаться с Пожирателями смерти? Искать крестражи? Победить Волан-де-Морта? Парень отчаянно боролся с накатившим на него отчаянием, и сумасшедшее желание рассмеяться над абсурдностью всей ситуации и своей беспомощностью становилось все сильнее. У него больше ничего не осталось. Но постойте, это не так. Ведь с ним все еще была Гермиона. Она осталась с ним не смотря на то, что он сделал все — абсолютно все — возможное в его силах, чтобы оттолкнуть ее от себя. Он предал ее доверие и дружбу, говорил ей ужасные вещи, пусть и никогда не имел их в виду… Но Гарри воспользовался ее доверием. Это худшее из того, что он когда-либо совершал. Даже хуже прошлого года, когда он распорол Малфоя Сектумсемпрой. Сейчас он сделал тоже самое, только с сердцем Гермионы. Снаружи палатки завывал зимний ветер, и его звуки не давали ему покоя. Он не понимал почему, ведь они ничем не отличались от тех, что были до этого, но в то же время он никак не мог унять возникшее чувство беспокойства… Он поцеловал ее. Гарри никогда не сможет простить себя за то, что сделал, но Гермиона все равно осталась с ним. Внезапно он осознал, что она, наверное, никогда и не покинет его. Таким уж человеком и другом была Гермиона. Она будет всегда рядом с ним, готовая прийти на помощь в любую минуту, не то что Рон… Благодаря ей и ее маховику времени они, нарушив закон, смогли спасти Сириуса. Она единственная, кто остался на стороне Гарри, в то время как вся школа думала, что это он бросил свое имя в Кубок Огня. Именно она сломала Драко нос на третьем курсе. И пусть причиной для этого послужил не он, а Хагрид, одна мысль об этом всегда вызывала у него улыбку… Боже, она просто великолепна. Теперь Гарри понимал, что все его страхи, грызущие его в последние недели, были абсолютно беспочвенными. Она никогда не бросит его, как это сделал Рон. Никогда не оставит одного. Не важно, сколько грубостей он ей наговорит, сколь сильно ранит ее чувства (черт возьми, он даже поцеловал ее и умудрился лишь ухудшить ситуацию между ними), какой опасности она подвергнется из-за него — Гермиона никогда его не покинет. И от этого знания Гарри почувствовал, что еще сильнее влюбляется в нее, как бы глупо это не звучало. Но с любовью к ней в нем росла и ненависть к себе. Гарри был убежден, что не заслуживает такого хорошего друга, как Гермиона. И уж тем более он не заслуживает надеяться на что-то большее от нее, чем дружеские чувства. Что он еще может, кроме как причинить ей лишь новые страдания? Пока Гарри вглядывался в заснеженную равнину, погруженный в самобичевание, ветер резко взревел, а потом так же внезапно стих, оставив за собой лишь звенящую тишину. И тут парень понял, почему ранее ветер показался ему странным — потому что кроме него, вокруг не было ни одного звука. Впервые, с тех пор, как Рон бросил их, она не плакала до изнеможения, чтобы потом забыться сном. Гарри прислушался, прикрыв глаза и слегка наклонив голову набок, пытаясь уловить мельчайший шум. Ничего. «Вот и славно», — подумал он. — «Наверное, Гермиона просто уснула…». Возможно, без влияния крестража хотя бы один день ее боль немного утихнет, и утром ей станет лучше, и хоть ненадолго отступит отчаяние, на которое он ее же и обрек… Сама мысль о ее страданиях была ненавистна Гарри. Все перевернулось с ног на голову. Он сам все испортил, облажался и запутался в своих приоритетах, слепо думая лишь о том, что должен сделать: найти меч и следующий крестраж, победить Волан-де-Морта раз и навсегда… Но вместе с тем он абсолютно игнорировал чувства своих друзей, срывался на них, слишком часто давая волю своему дурному настроению… Это Гарри оттолкнул Рона. Он заставил друга уйти, и в процессе разбил Гермионе сердце, и с тех пор не прекращал причинять ей все новую боль. Это лишний раз доказывало, насколько добрым человеком была его подруга, раз после всего этого она осталась с ним, верная своему слову, что пойдет с ним до конца. До тех пор, пока не будет уничтожен последний крестраж и не сгинет Волан-де-Морт, Гермиона останется верной своей клятве, и абсолютно точно с каждый последующим днем будет ненавидеть его все сильнее и сильнее. И вот, когда Гарри уже только позволил себе немного расслабиться и смирено приготовился нести вахту, пытаясь окончательно не удариться в самобичевание… Он услышал тихие, едва различимые звуки, будто кто-то с трудом хватает ртом воздух, но пытается это скрыть. Это Гермиона, понял он, отчаянно пытается не дышать сквозь нарастающую панику. На мгновение он даже порадовался тому, что его палочка уже была сломана. В противном случае, если бы сейчас она была у него в руках, он бы сам переломал ее пополам. Он медленно обернулся. Гарри знал, что ему не следует этого делать: ему нельзя смотреть на нее, видеть ее сейчас… Это лишь разрушит его и так пошатнувшуюся волю, подтолкнет на какой-нибудь глупый и жестокий поступок по отношению к ней. Если бы он действительно любил Гермиону, то смог бы отвернуться, проигнорировать ее, чтобы, пытаясь все исправить, не причинить ей еще большей боли… То, что он увидел, ужаснуло его. Ее кожа была бледной и холодной на вид, будто бы отчаяния полностью заполнило все ее естество. Будто над ней стоял невидимый дементор, который пытался поглотить все ее счастливые воспоминания, каждую частичку радости, еще оставшуюся в ней. В этот миг она до ужаса напомнила Гарри Седрика Диггори, когда тот замертво упал на кладбище Литтл-Хэнглтон, как марионетка, нити которой резко и безжалостно обрубила чья-то невидимая рука… Гарри не хотел видеть ее такой. Мерлин, парень даже боялся помыслить о подобном… Он не знал, как быть дальше, если потеряет ее. Да, теперь он понимал, что Гермиона никогда не оставит его по собственному желанию, но это не значило, что ей каждую минуту не угрожала смертельная опасность. Проклятье, даже сегодня она едва не погибла из-за него. Благодаря ее быстрой реакции им удалось сбежать. Но задержись они хоть на мгновение, и столкнулись бы с тем, чья цель была лишь одна — убить их… Гарри было плевать на собственную жизнь. Она ничего не значила для него, особенно если при этом жизнь Гермионы находилась в опасности. Так он и стоял, не в силах отвести от нее взгляд, а внутри у него боролись два желания. С одной стороны, он хотел обнять ее, рассказать о том, как сильно любит ее, поцеловать и пообещать, что все будет хорошо… С другой стороны, разумом он понимал, что никогда не сможет этого сделать, особенно после того, что случилось, поскольку это лишь причинит им обоим еще большую боль… Гермиона всегда была красивой, и его сердце разрывалось на части, видя как, в этот момент она превратилась в холодную и бледную копию себя прежней. Она не плакала, но все краски покинули ее лицо. Казалось, что вся ее кожа была вытесана из белого мрамора, как у статуй в магловских музеях. Лишь ее поднимающаяся и опускающаяся грудь и нечастые резкие вдохи воздуха говорили Гарри о том, что перед ним был живой человек. И при всем при этом такой она казалась ему еще прекрасней и желанней. В ее печали присутствовала особая красота, напряженная и сотрясающая основы бытия. И он отдал бы все на свете, чтобы избавить ее от этого. Гарри вновь попытался напомнить себе, что ему следует отвернуться и просто подождать, пока Гермиона не заснет. Тогда он сможет забрать свои вещи и медальон и уйти. Он оставит ей ее волшебную палочку, ведь он не может бросить девушку безоружной… И как-нибудь он придумает как ему справиться самому, без ее помощи… Он уйдет один и освободит ее… Но в то же время Гарри знал, что никогда так не поступит. Ни за что на свете он не сможет оставить ее, как и Гермиона никогда не бросит его. Как и она, он никогда не сможет отвернуться от нее в час нужды, особенно после того, как увидел ее в таком состоянии. Должно быть в тысячный раз с того момента как он поцеловал ее, Гарри задумался о том, на что была бы похожа его жизнь, не будь его судьба предопределена с рождения. И в этот раз он не почувствовал ни злости, ни отвращения к себе, лишь тихую печаль и затаившееся любопытство. Если бы он не был «Избранным», смогли бы они с Гермионой оставаться только друзьями? Хватило бы у него мужества рассказать ей о своих чувствах, пока не стало слишком поздно? Выбрала бы она Рона вместо него? Гарри не имел ни малейшего понятия, сколько стоял так, неотрывно глядя на нее, но вдруг глаза Гермионы распахнулись и уставились прямо на него. С ее губ сорвался испуганный вздох, она смотрела на него в замешательстве, а в зрачках полыхали дикие отблески. Тут он понял, что она боится его. Ее глаза были распахнуты в ужасе, рот приоткрыт в немом вопросе… И он не мог отвести от нее взгляда. Мерлин, в этот момент она была так прекрасна. Его тело по собственной воле двинулось на полшага вперед, стремясь преодолеть разделявшее из пространство. В испуге она отшатнулась от него как можно дальше, спиной упираясь в перекладину кровати, и парень замер на месте. « Нет!» — мысленно крикнул он себе. — «Отвернись и немедленно выйди из палатки, Поттер!» Но она притягивала его, как магнит, и Гарри из последних сил сдерживался, чтобы не упасть к ее ногам и не начать молить о прощении. Но почему на ее лице застыл такой ужас при виде его? Но ведь Гарри уже знал ответ. Он причинил ей боль, и теперь она боялась, что он сделает это снова. И тут он понял, что именно это и собирается сделать. Больше не сдерживаясь, Гарри стремительно приблизился к кровати, твердо решив лишь попросить у Гермионы прощения за все и объяснить, что он ни за что не причинит ей вреда. Видеть ее страдания — то же самое, что страдать самому. А у него уже не оставалось сил, чтобы вынести новую боль, особенно из-за нее. Ее страдания причиняли ему в тысячу раз больше мучений, чем его собственные. Когда парень присел на краешек кровати, девушка как можно дальше отодвинулась от него, и это, похоже, отрезвило его. Он наконец-то смог отвести взгляд и, устыдившись, уставился в пол, борясь с подступающими слезами. — Гарри? — ее голос… голос ангела, вместо ожидаемого отвращения и страха в котором звучала лишь забота о нем. Медленно и неуверенно он поднял на нее глаза. О, эти глаза… Он мог бы провести вечность, глядя в них. Гарри открыл рот, пытаясь облечь свои мысли в слова, признаться ей во всем, рассказать о своих чувствах, о том, как сильно сожалеет, что понимает, почему она никогда не будет испытывать к нему ответных чувств, спросить, сможет ли она его когда-нибудь простить за то, как он вел себя с ней… но слова застряли у него в горле, и он не произнес ни звука. Спустя какое-то время Гарри все же смог проговорить: — Гермиона? Это единственное слово, которое он смог выдавить из себя. Парень отчаянно попытался вложить свою душу в эти четыре слога, заставить ее понять о всех своих сожалениях, сомнениях и страхах. Он такой идиот. Почему она лишала его дара речи, будто он был смущенным первогодкой перед симпатичной старостой. Никто не мог заставить его чувствовать себя подобным образом, только Гермиона имела над ним такую власть. Она неотрывно смотрела на него, а ее глаза… Эмоции в них пробирали Гарри до глубины души. Ее зрачки потемнели, а взгляд стал напряженным, впитывая его в себя словно губка. Сердце застряло у него в горле. Это явно был не тот взгляд, которым девушка смотрит на парня, к которому чувствует отвращение. И все это время он смотрел на нее именно так? Неудивительно, что Гермиона испугалась его. Гарри казалось, что сердце бьется со скоростью тысячи ударов в секунду. Неужели она все-таки… Его тело вновь начало двигаться само по себе. В этот раз парень не препятствовал ему. И если его глаза не обманывали, Гермиона вовсе не возражала против его действий. Гарри прильнул к ней вплотную, почти нависая над девушкой, их лица — в миллиметре друг от друга. — Прошу, — выдохнула она голосом полным мольбы. Его сердце радостно забилось в груди, потому что наконец-то она попросила его о том, что он мог выполнить, причем с огромным желанием… И он поцеловал ее, и на этот раз Гермиона ответила ему. Гарри целовал ее, вкладывая в поцелуй всю свою любовь. Время, казалось, остановилось… И она отвечала ему с той же страстью. Как такое было возможно? Он же, во имя Мерлина, чертов Гарри Поттер! В его жизни никогда ничего не шло так, как он того желал. Ее губы плотнее прижались к его губам, ее руки обвились вокруг его шеи, и Гермиона всем телом прильнула к нему. Как будто, они оба пытались донести друг до друга всю силу своих чувств без слов, но с помощью крышесносных поцелуев… Когда ее язычок скользнул сквозь его приоткрытые губы, а ее поцелуи стали агрессивными, бешеными, полными нужды, Гарри понял, что она боится, что он вновь покинет ее. Парень прервал поцелуй, лишь на мгновение, чтобы прикоснуться к ее лбу своим, и взглянул ей прямо в глаза. Не говоря ни слова, он отчаянно пытался дать ей понять, что они чувствуют одно и то же, что он ни чем не отличается от нее. «Я никогда не покину тебя». Глаза Гермионы широко распахнулись, и на них вновь стали наворачиваться слезы. Но Гарри уже снова целовал ее. Никогда в своей жизни он не чувствовал себя лучше, чем сейчас рядом с ней, заключенной в его крепкие объятия. Ее тело сотрясала легкая дрожь, и он слышал ее прерывистое дыхание, когда Гермиона попыталась вобрать в легкие немного воздуха, он чувствовал слезы, катившиеся по ее щекам… За время, проведенное с Джинни Гарри привык к тому, что девушки обычно не плачут, когда их целуешь. Но сейчас ему было плевать на это, если это значило, что он мог и дальше целовать Гермиону Грейнджер. Когда им наконец пришлось оторваться друг от друга, это произошло не из-за того, что им обоим не хватало воздуха, а потому что Гермиона больше не могла сдерживать рвущийся из груди смех. В ее глазах отражалась восхищение абсурдностью всего происходящего, и видя это, Гарри тоже разразился нервным смехом. Прильнув друг к другу, они смеялись так, как никогда в жизни. Когда один начинал успокаиваться, другой смеялся лишь сильнее, и все начиналось заново. Когда они, наконец, успокоились, его бока нещадно кололо, но боль покинула его сердце. — Гарри, что… Парень прервал ее быстрым поцелуем. Пусть сердечная боль и испарилась, но чувство вины никуда не делось. Он должен объясниться, рассказать ей обо всем, выпустить все накопившиеся в груди эмоции наружу. — Я люблю тебя, Гермиона Джин Грейнджер. Прости, что никогда не говорил тебе этого. Просто обстоятельства были не лучшими… Тебя ранили тогда в Отделе Тайн, и я не мог позволить подобному случиться вновь. Прости, что оттолкнул тебя… Казалось, она хотела что-то сказать, но Гарри не дал ей вставить ни слова, продолжая тараторить: — Это убивало меня — видеть, как ты страдаешь из-за ухода Рона… Я ревновал, мне было так больно, что ты столь сильно переживаешь из-за другого… И я знаю, что ты выбрала его, я понимаю это, просто… Я больше не могу и не хочу скрывать это от тебя. Ты всегда была той, на кого я мог опереться… Ни Рон, ни Дамблдор, а ты… только ты. И я больше не могу держать свои чувства в тайне от тебя… — Гарри, я… Но он вновь прервал ее. Больше никаких секретов. Он должен рассказать ей все, ему самому это было нужно. — И знаешь, во время Турнира Трех Волшебников это не Рон должен был оказаться на дне озера… Думаю, они выбрали его только потому, что Крам был влюблен в тебя. Но я думал, что это ты, когда увидел тебя. Ты единственная, кого мне всегда не хватает, ты всегда была для меня самым близким и дорогим человеком… Прости, Гермиона, я… прости, но я люблю тебя. Всегда любил, и я понимаю, как безумно это звучит, что я не должен этого чувствовать, но я этого не хочу… Прошу, прости меня, я пытался бороться с собой, пытался забыть свои чувства к тебе, но я так не могу и никогда не смогу. Я никогда не перестану любить тебя… — Гарри, я люблю тебя. Быстро проговорила она, пока он не пустился в очередное дикое объяснение. — П-правда? — спросил парень, и вопрос прозвучал глупо даже для его собственных ушей. — Всегда, — выдохнула она. — С той самой ночи, когда ты спас философский камень. Гарри смотрел на нее в крайнем удивлении, но спустя мгновение его лицо скривилось в раздражении. — Ты любила меня все это время и ничего не сказала? Мерлин! Гермиона, ты могла давным-давно избавить нас обоих от страданий! — А сам почему молчал? Каким образом я должна была знать, что наши чувства взаимны? Если бы я рассказала об этом сразу же, ты бы посмотрел на меня так, будто у меня выросли рога на голове. Когда ты сам-то понял? — Наверное, в ночь Святочного бала, если честно, — ответил он, немного виновато за то, что укорил ее, хотя сам никогда не давал ей никакого понятия о своих чувствах. — Но думаю, я полностью осознал, что по уши влюблен в тебя прошлым летом, но было уже поздно… — Да, но знаешь, хоть и поздно, но ситуация похоже налаживается, верно? — сказала она, и хитрая улыбка расцвела на ее лице впервые за долгие месяцы. Однако Гарри не мог заставить себя радоваться вместе с ней. — А как же Рон? — угрюмо спросил он. — Я любила его, — честно ответила ему Гермиона. — И все еще люблю, но… — тут она крепко сжала его ладонь в своих руках. — Это всегда был ты, Гарри. Даже если бы он не ушел, война закончилась и мы с ним были бы вместе… Тут она наклонилась к нему и зашептала на ухо: — Я бы все равно принадлежала только тебе. Дрожь пробежала по его позвоночнику, и они оба поняли — время для разговоров закончилось. Настало время поцелуев. О, Мерлин, почему они не делали этого раньше? Когда он целовал ее, она издавала самые нежные, самые неотразимые звуки на свете. Гермиона прикусила его нижнюю губу, как бы соблазняя, и Гарри изо всех сил старался не думать о том, где она этому научилась. Им ведь еще предстояло найти оставшиеся крестражи, поэтому как бы сильно Гарри не испытывал желания заскочить на часок в Болгарию и запустить в Виктора Крама Летучемышинным сглазом, это путешествие придется отложить на лучшие времена… Гарри тут же принялся прокладывать дорожку из поцелуев по ее шее, наслаждаясь мягкостью ее кожи. Когда он прижался губами к мочке ее уха, Гермиона вдруг резко оттолкнула его. Он уставился на нее глазами полными боли и непонимания: она же не решила вдруг изменить свое решение? Но на лице девушки застыло такое выражение, будто бы она осознала нечто прекрасное. — Сегодня же Рождество! — радостно воскликнула она. — И что? — спросил он, нисколько не тронутый этой новостью. Сейчас единственный желаемый подарок был перед ним. — Просто мне кажется, что нужно заняться чем-нибудь в духе праздника, — лукаво проговорила она, а затем, забрав у него волшебную палочку, быстро взмахнула ей и прикоснулась кончиком к верхней балке кровати. Прямо над ними из воздуха она создала небольшой венок омелы. Удивление в глазах Гарри тут же сменилось обожанием. В этот момент он понял, что всегда будет принадлежать только ей, и плевать на все, что ждет их впереди. А когда Гермиона потянула его за руку, чтобы он лег на кровать рядом с ней, и накрывала его губы уверенным поцелуем, он понял еще и то, что никогда бы не променял этот момент ни на что другое.