Не замечай меня

Тим все еще стоял у подъезда, нервно кусая заусенец на пальце. Увидев Легкова, он дернулся, из образовавшейся у ногтя ранки потекла кровь. — Что ты хотел? Перепуганный взгляд, нервные движения. Легков Тима таким откровенно расстроенным давно не видел, точнее, никогда. Их ссора стала как-то неважна, обида затерлась, выбор отвыкать от него казался сейчас бесконечно глупым, а от интонации, которой было произнесено «Сашенька», Легков подумал, что реально кто-то умер. Он подошел к нему вплотную. — Что случилось? Тим не ответил, просто косился куда-то мимо больным взглядом, не зная, с чего начать. Саша испугался не на шутку: — Да что с тобой? — он взял его за плечи и слегка встряхнул. Тим сглотнул. Саша увидел, как синие глаза наполняются слезами — плохой знак. — Тим… — он взял его за подбородок, ловя блуждающий взгляд, от такого Легкодымова сердце леденело. — Малыш… просто, скажи, что случилось. — Мне не нужно было сюда приходить. Ты был во всем, блядь, прав. Саша догадался. — Ваха? — лицо исказила злоба. Тим часто закивал, глотая слезы. — Он трогал тебя? — слишком серьезный голос и обманчиво-спокойный тон, чтобы думать, что все обойдется. Но соврать Тим не мог, ему требовалось отпущение грехов, потому что смертно согрешил он впервые. Саша еще никогда так не боялся услышать правду. Тим закрыл лицо руками и нервно выдохнул в ладони, сознание было уже абсолютно трезвым, и от этого животный страх ощутился впервые реально. — Просто ответь, что он сделал. — Саша, я так виноват, Саш… От всей этой недосказанности у Легкова начиналась паническая атака: «Нет, его Тим не мог, он не такой… не так быстро…» — Ответь мне, твою мать! — сорвался. — Мы целовались… — сам не понял, как произнес это вслух, страх теперь стоял рядом, как нечто одушевленное, и выпускал в затылок ледяное дыхание. — Хочешь сказать, он приставал к тебе и поцеловал насильно? Тим отрицательно качнул головой. — Нет… — Тогда как? — Мы разговаривали, я сам не понял, как он оказался так близко. Он поцеловал меня, а я ответил. Отвернувшись, Саша закрыл лицо руками. — А потом? — спросил он, уже не глядя на Легкодымова. — А потом я уже здесь и звоню тебе. Прости… — Зачем рассказал? Тим замялся, он и сам не знал, зачем во всем сознался, наверное, он просто хотел, чтобы Саша его успокоил, чтобы сказал, что все это ерунда, чтобы простил. Но этого не произошло. — А ты бы не рассказал? — выпалил он. Впервые после затяжного игнорирования синих глаз, Саша посмотрел на своего наивного принца — а он, и правда, с другой планеты. — Я бы не поступил так с тобой… — Саш… Но Саша уже не слышал, он пошел обратно к подъезду, и Тим понимал, что останавливать его нет смысла, будет драка, будет скандал, как и неизбежное расставание. Теперь у Легкова есть достойный повод с ним порвать, и отъезд уже бывшего парня не будет таким болезненным. Идиот, вот уж разрубил Гордиев узел. Первое, что он узнал о Легкове, когда пришел в новую школу, было то, что сынок депутата самовлюблен и тщеславен, а ему подобные промахов не прощают, тем более таких, было достаточно новости об отъезде, чтобы включить режим игнора. А теперь… Даже Тим считал свой поступок предательством, что уж говорить о Легкове. *** Саша залетел в квартиру на двенадцатом и начал ураганом носиться по комнатам. Ваху он нашел быстро и решил сразу перейти к сути проблемы. — Разговор есть. Куривший на террасе Наджиев, казалось, Сашиному появлению нисколько не удивился. — Раз надо — давай, поговорим, — затушив недокуренную сигарету в пепельнице, хозяин квартиры, сощурив и без того хитрые глаза, посмотрел на Легкова. — Лучше выйдем. — Давай здесь. — Здесь, так здесь, — Саша вломил в лицо поставленным боксерским справа. Перевернув фикус, что стоял в кадке у окна, Ваха едва удержался на ногах. Присутствующие курильщики начали оборачиваться на них, выпучив глаза. — Легков, ты охуел? — начал было Черников. — Он знает, за что, — тяжело дыша, ответил боксер. От удара легче не стало, лишь злость забурлила сильнее. Он мечтал, чтобы Наджиев не слился, а все-таки постоял за свою честь, Саша мечтал его убить. Держась за лицо, Ваха говорил что-то на чеченском, ясны были лишь маты на великом и могучем. — Сука! В моем же доме! — черные глаза метали молнии. Ваха нанес удар. Саша увернулся. Снова нападение, и снова мимо. — Ну, давай, давай, достань меня, постой за свой дом, за фамильную честь, или как там у вас это называется?.. — боевые инстинкты раскрылись во всем своем великолепии. По-боксерски профессионально перемещаясь, Саша уклонялся от атаки за атакой. Ваха мощнее, и если бы достал хотя бы раз, то Легков ушел бы в аут. Но боксер быстрее и намного, а еще удар четче, но сейчас силу и точность рассчитывать сложно, потому что ярость опаляет взор. Саша был готов предать огню любого, кто не так смотрел на Тима, а за то, что Ваха посягнул на его святое, Легков жаждал завалить по-настоящему и без сожалений. Снова удар, и снова боксер уходит с траектории, отвечая двойным по корпусу и бонусом в челюсть. Ваха падает, но разнимать «закадычных» никто не суется, всем очково сейчас связываться с Легковым. Парень явно не в себе, потому что, несмотря на злорадство и подъебки в адрес врага, все видят, как по его лицу катятся слезы. Шмыгая носом, стирая позорную влагу, Саша продолжает разносить противника, и вот Наджиев уже не пытается подняться. — Ты знаешь, за что… — последнее, что кидает Саша, прежде чем покинуть поле боя. — Тебе пиздец. Ты попал. Мои братья… — Кровной местью меня пугаешь? — Саша спокойно посмотрел на Наджиева, которому помогали подняться. — «Братья», говоришь… А что скажут твои родные, если я поясню суть конфликта? Мне-то срать, у меня нет родственников с Востока, — зловеще усмехнулся Саша, — а вот тебя свои же с дерьмом и смешают, я думаю, первым в эту очередь встанет отец. Но ты думай сам: братья, значит братья… *** Спускаясь по лестнице в тренировочном темпе, Легков высушивал ладонями лицо, но уже через несколько секунд чертовы слезы все равно предательски выступали. Руки, снесенные о зубы врага, приятно саднили. Наконец, улица, ночной весенний воздух, дышать, кажется, легче, пока в поле зрения не попадает он. Медленно поднимаясь с тротуарного бордюра, Тим вдруг стал видимым. Будто вырезанный из ночи, темный силуэт подошел и стал напротив. Свет уличного фонаря попал на лицо. Как обычно, бледный, правда, сейчас все-таки проступает едва заметный лихорадочный румянец на щеках. Мнет край джинсовой куртки, ждет чего-то, мечется, кусает губы… Которыми целовал этого… «Вот же, блядь, и не привыкнешь к такому, может быть, не сразу?» — Саше всегда было трудно совладать с ревностью, везде мерещились предатели и бляди, но вот Тим, он же… Позорное слово с ним никак не вязалось, но факт же… Вновь выступившие слезы обожгли глаза. Состояние потери вернулось, Саше ненавистно это скорбное чувство со дня смерти матери. И ничем сейчас его не заглушить, а от вида Тима, его предательской красоты становится только хуже, больнее. Окровавленные руки сразу приковали внимание. Несмело приближаясь, Тим следил за ними взглядом смертника. Неужели и его ударит? Нет. Вряд ли… — Саша… — он попытался взять за руку. Легков, будто не замечая этого намерения, спрятал руки в карманы ветровки. — Зачем ты еще здесь? — Я тебя ждал. — Не нужно было. — Скажи, что мне сделать? — Ты о чем? — Что я должен сделать, чтобы все исправить. — Ничего ты не сделаешь. Все со временем уляжется. Оставив Тима позади, Саша пошел прочь. — С каким, блядь, временем? — раздалось в спину. — Не делай вид, что ничего не понимаешь. У нас его просто нет! Саша обернулся. — Что ты хочешь от меня услышать?! — он сорвался. А Тим впервые наблюдал, как его непрошибаемый боец кричит, срывая голос. — Я на тебя даже смотреть не могу. Один твой вид!.. Сука, Тим! — Это конец, да? — Тима, посмотри на меня — я зол. Сейчас не лучшее время выяснять отношения. — Другого раза может и не быть, учитывая то, что ты делаешь вид, будто меня не существует. — Твою мать, я же серьезно — не нужно сейчас… — Просто скажи, как есть, я не могу так больше. — Все ты можешь, сам признался… — Легков не удержался от намеков. — Ты сам виноват в том, что произошло. Я не знаю, что делать, что между нами теперь? Это… это, сука, сводит с ума, ты молчишь, игноришь, будто я пустое место, будто я совсем ничего не значу. — Хороший же способ ты выбрал, чтобы во всем разобраться, отвлечься от дурных мыслей. Это так, даже не знаю, по-женски, что ли?.. — Давай, давай, топчи меня. Так же легче сделать выбор, теперь, когда я дал маху, правда точно на твоей стороне. Но на самом деле предал меня ты! Просто… Просто вычеркнул без объяснений. — Нужны объяснения — сходи к психиатру. Лучше бы ударил. Боль какая-то нечеловеческая, запредельная — душит и жжет, и рвет горло. — Надеюсь, ты не будешь скучать, — пятясь назад, он искал что-то внутри, за что можно ухватиться, что-то, что удержит, хотя бы заставит парировать в ответ, но всего пара фраз напрочь выжгла душу, и говорить стало не о чем. Пошатнувшись, Тим развернулся, и, собирая в кулак остатки воли, выпрямил спину, заставляя ватные ноги сделать хоть шаг. Он всегда вот так немел, когда сталкивался с неоправданной жестокостью окружающих, но Сашин запрещенный прием… Метко по болевым точкам. В голове белый шум. — Я думал, что найду выход, — долетело до Тима. Он замер на месте. — Но его нет. Чего ты от меня хочешь, если сам уже смирился с решением своей матери. — Столько ненависти в его голосе, столько злости. — Я не знаю, что делать, мне смотреть на тебя больно. Я, наверное, даже начал тебя ненавидеть, и ты не облегчаешь задачу, всё только хуже стало… Тим обернулся. Злая ухмылка искривила линию губ: — Теперь скажи что-нибудь такое, чтобы и у меня сожалений тоже не осталось совсем. Чтобы мы оба освободились. — Возможно, тебе действительно лучше уехать. Москва и правда развращает, делает из неприступных Каев, вроде тебя, едва ли не… — Ты договаривай, не стесняйся. Кого? «Шлюх»? Это ты хотел сказать? — глотая слезы, Тим пятился назад, увеличивая расстояние между собой и Легковым, чтобы следующая порция грязи уже не долетела. — Я учту твои замечания, чтобы на новом месте не наступить на те же грабли. Саша знал, что наверняка перегнул палку, что Тим не заслуживает и половины сказанного, но… Он сжал пальцами переносицу, голова раскалывалась. Ощущение, будто самый страшный ночной кошмар стал реальностью: — Тим, я же сказал, не нужно со мной сейчас разговаривать… Просто дай мне уйти. — Ты свободен. Надеюсь, теперь тебе легче. Сердце напополам, он отвернулся, и хотелось бежать, но гордость пока на месте. Едва сдерживаясь, Тим зашагал, куда глаза глядят, но не побежал ведь. — Шлюха… — неслышно шептали губы. В голове кристальная чистота. «Саша». Его имя крутится на языке, оно выжжено на сердце его же рукой. «К чему самообман? Все было известно с самого начала. Никаких чувств, просто человек, без отношений и близких, вот кем он должен был оставаться. Вина и боль — плата за риск и наивность, ну и пусть, пусть… пусть». Холодными пальцами смахнул слезу и все-таки… Побежал.