Куколка

Ромка не исчезал уже два месяца. Превратился в идеального практически семьянина. Везде мы с ним вместе: и дома, и в магазине, и на свадьбе у сестры – там, кстати, в то, что мы педики, никто не поверил, подумали, что мы пьяные натуралы. Я узнал о белобрысом много нового: где и на кого он учится, где подрабатывает, где живет его семья. И мне бы жить да радоваться, я ведь получил всё, что хотел, даже больше, но сучья человеческая натура – сколько бы у тебя ни было, всегда недостаточно. Всегда хочется больше. Я, на самом деле, многого не хотел. Исчезни из Ромкиных глаз тоска – и всё, я был бы окончательно и бесповоротно счастлив. А так я жил, как на пороховой бочке, в ожидании взрыва. Белобрысый был со мной и одновременно был где-то далеко. Я не знал, о чем он думал, не понимал, почему он выглядит, как брошенный щенок, и не желал знать, кто является причиной этой разъедающей, блять, душу грусти в его глазах. Я сдался. Пустил все на самотек. Ждал. И дождался. Телефонный звонок – и Ромка, буркнув что-то маловразумительное, потому что впопыхах выдумать достойное оправдание не смог, вылетел из квартиры, наскоро натянув кеды и не глядя схватив олимпийку. Хорошо, что одет был, потому что в таком состоянии с него сталось бы и в трусах выбежать. …Я затеял генеральную уборку. Ненавижу это мероприятие всеми фибрами своей несчастной душонки, но, кажется, начал понимать, почему после скандала с отцом мать всегда бралась за швабру и веник – это отвлекает. Позволяет не думать. Белобрысый вернулся поздно вечером, когда кристальным блеском сияла не только квартира, но даже приобретший золотистый оттенок шерстки Хулимяу. Кудабля в кои-то веки не спешила встречать любимого хозяина, потому что пряталась на шкафу от меня, невесть чего решившего искупать и без того чистую кису. - Ты пришел, - ляпнул я. Ну а как было не ляпнуть, когда я думал, что хуй я его больше увижу? А он вот он, стоит передо мной, какой-то весь взъерошенный, растерянный, глаза слезятся. И я не хочу знать, куда делась его футболка - олимпийка надета на голое тело. - Я в душ. Можно? – спрашивает чуть хрипловато. Я киваю, а сам иду на кухню заваривать зеленый чай с мятой. Это очень по-пидорски, наверное, но в данной конкретной ситуации мне на это насрать, потому что Ромке, да и мне тоже, нужно было успокоиться. А чай он… ну, в общем, да. Мой блондинчик – а мой ли? – выходит из ванной спустя минут двадцать. Кутается в махровый халат, шмыгает носом. На лице разводы от карандаша – Ромка подводит нижнее веко черным, чтобы взгляд был более выразительным и хищным. Кого другого прибил бы за эту блядскую привычку, а Ромке – можно. Ему, блять, все позволено. Я иногда думаю, что если бы он обожал наряжаться в женские платья, я бы эти самые платья ходил бы в магазин для него покупать. Кажется, я все-таки окончательно и бесповоротно на нем свихнулся. Разливаю ароматный чай по кружкам, ставлю одну перед Ромкой, ощущая неебическое желание самому этот самый чай влить ему в глотку. Чтобы его, наконец, перестало трясти. Чтобы не видеть это виноватое выражение лица, совсем как у Куд… хотя чего это я, у моей кошки чувство вины атрофировалось за ненадобностью. А у белобрысого нет. Если бы за самый лучший стыдливый взгляд давали премию «Оскар», золотая статуэтка красовалась бы на моем кухонном столе. - Спросишь, где я был? Спросил бы, если бы хотел слышать ответ. Что бы я ни думал о Ромке, о ночах, которые он проводит с другими, на самом деле я всегда запрещал себе всерьез думать, что он может быть с кем-то. Старательно не замечал засосов на шее и синяков на бедрах. Я был скорее готов провозгласить белобрысого народным мстителем, по ночам охраняющим город от опасности, чем всерьез думать, что… - Где ты был? - Трахался. Как коленом под дых. Больно. И как будто дышать нечем. Ожидаемая фраза, а все равно, как лезвием вдоль вен. Обманывал себя, надеялся… А злости все равно нет нихуя. Только глупое желание спросить: «А как же я, Ромка? Я же лучше собаки?». - Я его люблю, Макс. Так, что иногда мне кажется, что я свихнусь от этого. Знакомо. - А я? Запасной аэродром? Пункт передержки? Почему я? - Потому что я увидел в тебе себя. Потому что я думал, что твоей любви будет достаточно. Потому что думал, что ты будешь счастлив, если дать тебе то, что ты захочешь. Я хотел проверить. - Проверил? - Да. Это нихуя не работает, правда? Ты не стал счастливее? - Думаю, после твоего признания это вообще вряд ли случится когда-либо, - выдохнул я как можно спокойнее, хотя от былого спокойствия и следа не осталось: мне хотелось кричать, крыть этого блядоватого блондина трехэтажным матом, швырять в него посудой… попросить его не бросать меня… Сука, курить хочу. Нашарил в заднем кармане джинсов помятую пачку «Парламента» (ну вот такой я пафосный, ага) и зажигалку. Сигарета подрагивала в моих трясущихся пальцах, я никак не мог совладать с зажигалкой, пока Ромка ее не отобрал и не помог мне прикурить. - Почему ты рассказываешь мне сейчас? – спрашиваю, не выдержав затянувшейся паузы. - Потому что я, может, и блядь, но не чмо, - твердо произносит Рома. И за то, как он это произнес, я начинаю любить его ещё сильнее, хотя казалось бы – куда больше. На смену короткой вспышке ярости приходит непонятное чувство, похожее на жалость. Ромку хочется пожалеть, сказать, что все будет хорошо. Я определенно ебанулся в конец. Мой любовник открыто заявляет мне, что любит другого, а я почти готов его благословить и отпустить с миром. - Ты его любишь, - повторяю я. – А он… - А он меня – нет. Для него это просто секс. Не больше. А я – удобный мальчик для приятного времяпрепровождения. - Он грубо с тобой обращается? - Нет. Он… учтив и внимателен. Мастерски создает иллюзию, что ему на тебя не насрать на самом-то деле. Легко обмануться. - А ты уверен, что у тебя это не взаимно? – усомнился я. Серьезно, как можно Ромку не любить? - Даже если и так, он никогда не бросит жену и связывающий их бизнес. И дочь, он слишком ее любит, чтобы позволить расти ей в неполноценной семье. - Блять, - выдохнул я. – Жена, дочь, сколько ему лет? Сорок, что ли? - Тридцать девять. - Да он в отцы тебе годится! - Не тебе читать мне мораль, - огрызнулся Рома. Я отхлебнул чая, поморщился – он давно уже остыл. И я остыл. Совершенно не хочется думать, как я выгляжу со стороны, обсуждая любовника своего любовника. Такая вдруг усталость накатила… - Рома? - Да? - Пойдём спать. - Спать? – у него вырывается истерический смешок. - Спать, Ром, спать. Мы поговорим обо всем завтра.