Куколка

Утром Ромка затащил меня в постель. Вчера я вместе с ним лечь не решился, да и не хотелось особо — в голову то и дело лезли мысли о том, как они с этим ублюдочным Олегом занимались сексом, поэтому лег на диване в зале. Утром пошел в душ, по пути меня перехватил белобрысый, впился в губы поцелуем, сунул руку под резинку моих трусов — и всё, я уже готов к труду и обороне, ещё б я был не готов, неделю не трахавшись. Мысль о сопротивлении в мою голову даже не пришла — ну какое нахуй сопротивление, когда тебя тащат в койку и собираются сделать с тобой много приятных вещей. А Ромка действительно старался. Меня и раньше приводило в неописуемый восторг то, какой он в постели — страстный, неистовый, абсолютно не стесняющийся своего тела и своих желаний, но сейчас он превосходил самого себя. Отсасывал мне, как в последний, блять, раз, заставляя меня срываться на крик от прошивающего тело электрическими разрядами наслаждения, отдавался так, как только он умеет, с каким-то надрывом, что ли, если только трах можно назвать надрывным. Ну и я в стороне не оставался. Для меня это вообще охуеть как важно — соответствовать. Потом мы просто лежали, обнявшись, минут двадцать и молчали, как это бывало раньше. В последнее время у белобрысого появилась привычка сразу вскакивать и бежать в душ — ему, видите ли, не нравилось ощущение стягивающей кожу спермы, а потом пинками загонять в душ и меня — ленивого и расслабленного. Рома явно прощался, и впервые это не вызывало во мне ни внутреннего протеста, ни тревоги, ни желания приковать слащавого блондинчика наручниками к батарее. Я спокойно наблюдал за тем, как он одевается, как достает из-под кровати пыльную, потрепанную сумку цвета хаки, как складывает туда свои вещи, которых оказалось неожиданно много. С готовностью ответил на его прощальный поцелуй, безропотно цапнул с его протянутой ладони связку ключей от квартиры. С чувством внутреннего удовлетворения закрыл за ним дверь. Он пытался что-то сказать, объяснить, но я не стал слушать, сказал, что ему вовсе не обязательно передо мной оправдываться. Я был абсолютно уверен, что он вернется. Не знаю, откуда внутри вдруг взялось такое ощущение, но я знал это абсолютно точно, был в этом уверен, как уверен в том, что дважды два — четыре. *** Мне позвонили из кафе, почти официально извинились и пригласили на работу. Я к тому времени злиться на нерадивую администраторшу перестал и даже про себя признал, что и я, будучи взвинченным, мог перегнуть палку, поэтому на предложение откликнулся с тщательно скрываемой радостью. Я сделал вид, что думаю, что до охуения обижен несправедливостью, и неожиданно получил ещё и повышение оклада. А жизнь-то, похоже, налаживалась. Через пару дней позвонила Наська, предложила встретиться. Я не виделся с ней с самой свадьбы и сейчас неожиданно понял, что соскучился. С сестрой нас связывали странные, но крепкие и теплые отношения, что бы там ни было. Лет до шестнадцати я Настю любил просто потому, что так надо. Потому что старший брат обязан любить и защищать младшую сестру. Я и защищал, и любил, как мог. А когда я начал осознавать собственную ориентацию, неожиданно оказалось, что Настя — единственный в моем окружении человек, который способен меня понять и принять таким, какой я есть. Это не означает, что она не издевалась — она меня изводила подъебами так, как никто другой, но она никогда не презирала и не осуждала, и за это я полюбил ее больше, чем кого-либо на том отрезке жизни. Я любил ее и сейчас, несмотря на мерзкий характер, блядские матушкины гены и мудака-мужа, которого на свадьбе я увидел во второй раз в жизни и все время церемонии сдерживал себя от того, чтобы не превратить свадьбу сестры в похороны ее новоиспеченного мужа. Если бы не Ромка, вовремя утащивший меня в подсобку «снимать стресс», даже и не знаю, что бы было. Пиздец бы был. В общем, встретиться я согласился и позвал Наську в гости. И даже после работы зашел в магазин и купил любимый Наськин торт с говорящим названием «Нищий еврей». *** Говорят, женщинам беременность к лицу. Женщинам, может, и к лицу, а Наська походила на озлобленного раскрасневшегося колобка. — Хули ты живёшь так высоко? — прилетело мне вместо приветствия, когда сестра с удобством расположилась на мягком кресле. — Чуть не родила, пока дошла. — И тебе здравствуй, — широко улыбнулся я, с любопытством разглядывая вздувшийся Настин живот. Наська всегда была худой до костлявости, а поэтому большой живот воспринимался как инородный предмет, существующий от моей сестры отдельно. — Здравствуй, — механически повторила Настя и, окинув взглядом пространство, спросила: — А кошки твои где, что-то не видно. — Под диваном. Они в депрессии. — По поводу? «Вискас» не купил? — Ромка ушёл. — И ты так спокойно об этом говоришь? — глаза у Насти сделались большие-большие. — А что, я должен рыдать, заламывая руки и бегать искать его по всему городу? — Ну, пару месяцев назад ты так и сделал бы. Разлюбил? — Нет. Люблю его сильнее, чем когда-либо. Я просто знаю, что он вернется. И что с ним ничего не будет. Поэтому и не волнуюсь. — Ты укуренный, что ли? — Настя окинула меня подозрительным взглядом. — А ну, покажи-ка мне вены! — А член тебе не показать? — возмутился я. — Всё со мной хорошо. И с белобрысым. И с его ублюдочным любовником тоже. — С любовником? У него любовник есть? И ты его знаешь? — Ага, недавно познакомился. Гандон, каких поискать, но куколка влюблен в него до беспамятства. Они уже давно встречаются. — В смысле, он и с ним, и с тобой? Ну он и блядь! Макс, на кой он тебе нужен-то такой, а? Он же человек-говно! — Ага. Только и я не рождественский подарок, так что мы друг друга стоим. — И ты примешь его, когда он придет? Даже если будешь знать, что всё это время он с другим трахался? — Наська от возмущения раскраснелась ещё больше. — Да, — просто ответил я. Наверное, с точки зрения сестры я та ещё тряпка. Но я любил Ромку и готов был простить ему ещё не такое. И вообще, люди всю жизнь живут с нелюбимыми людьми, терпят их пьянство и блядство. По сравнению с ними Рома — почти что ангел, сошедший с небес. Он для меня, в какой-то степени, ангелом и был. Особенно учитывая его внешность. Херувим хуев. — Блять, ну ты и… Максим, у тебя вообще гордость есть? — А у тебя? — огрызнулся я. — Вышла замуж за нелюбимого человека, ждешь от него ребенка… где твоя гордость, Насть? Настя потупила взгляд, поникла. — Блять, Наська, спизданул не подумав, прости! Ну мудак я, ну, хочешь, всеки мне, а? — Не за что, — улыбнулась Настя. — Ты прав. Нихуя у меня гордости не осталось. Я сейчас смотрю на себя и думаю — что я делаю? Зачем? Я просто… Я так испугалась, Макс! Я же его, Славу, не люблю совсем. Он просто был рядом, а мы расстались с Игорем, а мне хотелось почувствовать себя нужной и желанной. А потом как в кошмарном сне — две полоски на тесте, перепуганный до усрачки Слава. Денег мне дал на аборт, я в клинику побежала. Врач меня посмотрел, сказал, что аборт, конечно, сделать можно, но высокая вероятность того, что детей у меня больше может не быть. А я пока в очереди сидела, такого насмотрелась! Я не смогла. Пришла домой, рассказала маме, та меня за руку схватила и к Славкиным родителям потащила — и сразу закрутилось: свадьба, все дела. А я потом после свадьбы как будто очнулась. И поняла, какую хуйню сделала —Славе этот ребенок не уперся никуда, какой ему, к хуям, ребенок, сам ещё… Он и мне-то… Я-то думала, что точно не буду одной из тех, случайно залетевших. Выучусь, думала. — Предохраняться надо, — нравоучительно заметил я и неожиданно ляпнул: — А ты будешь хорошей матерью. — Я знаю, — ухмыльнулась Наська, оглаживая живот рукой. — А ты будешь хорошим дядей. Будешь практиковаться. — На кой хрен? У меня по ряду причин детей быть не может. — А вдруг ты решишь в Европу уехать? — лукаво прищурилась Наська. — Вот уж хуй. Мне больше по душе беспощадная реальность нашей родины. Я не какой-то там европейский педик! — Ага. Ты суровый российский пидарас. — Вот-вот… хотя, конечно, в личной жизни у меня та ещё Санта-Барабара. Был бы я бабой, по мотивам можно было бы мелодрамы снимать. Все бы урыдались. — А я бы Ромку в конце фильма машиной переехала! — Схуяли? В мелодрамах всегда счастливые концы. — Ты думаешь, и у тебя так же будет? — Надеюсь, Наська. Надеюсь.