Зверомор

— Мама! Мамочка! — надрывно кричал лисёнок, расталкивая бесчувственное тело лисицы. — Проснись! Уже пора! Пожалуйста, мама, проснись! Мамочка! — Не выдержав больше, он ударил её сложенными лапами в плечо, но лисица лишь перевалилась на спину, а её пасть сама собой открылась. — Просыпайся, мама! — взмолился лисёнок и заплакал. — Мама! Семнадцать лет назад никто даже не объяснил ему, что случилось с единственной в его жизни лисицей, которая по-настоящему о нём заботилась. Её последние слова о том, что папа ушёл куда-то на юг, он запомнил очень хорошо, и когда осознание того, что мама больше не проснётся, настигло лисенка, то он решил идти за своим отцом… где бы он ни был. Образования у маленького лисёнка, конечно же, не было, и он смело решил, что юг — это там, где встаёт солнце. Туда он и направился. Лисёнок ничего не взял с собой из дома, потому что брать было нечего. Сил хватило на то, чтобы полдня тащиться по степи, ловя по дороге всевозможных букашек. Спасение пришло совершенно внезапно: его подобрал верблюд-бедуин, проезжавший мимо на старом пикапе. Лисёнку пришлось четыре часа провести связанным, прежде чем верблюд сдал его в не очень ласковые копыта тех, кто занимался «контролем» за хищными зверями. С тех пор прошло шесть тысяч дней, не считая тех, которых он не помнил. За всё это время травоядные даже не потрудились дать ему имя, но он сам предпочитал называть себя Атласом. Он услышал это от местных волков, у которых всегда была какая-то «Альфа», но стоило ему назваться этим Альфой, и он сразу же недосчитался нескольких целых довольно важных костей в своём организме. Поэтому он решил: пусть будет Атлас. Чуть позже ему досталась работа в типографии: по двенадцать часов стоять и следить за станком, печатающим свежие газеты для жителей Города, в который его определили против собственной воли. Ему быстро наскучило, и он попросился в более тяжёлый книжный отдел, где быстро освоился с резаком. Ему нравились книги, хоть он и не умел читать. Он забирал в свой барак бракованные книги, порой набирая целую стопку, а своим надзирателям говорил, что ему нравится думать о книгах, о том, что происходит внутри них и как мир книжки переносится внутрь головы. Но ему никто не верил. Надзиратели смеялись над ним, а иногда в назидание даже били и обзывали тупым и убийцей. Над пропагандой травоядные постарались очень хорошо. С самого первого дня в заключении ему внушали, что он никто, лишь наследник всех долгов и всей крови, в которой были морды его далёких неразумных предков, и маленький лисёнок слушал всё это и впитывал подобно губке. Он настолько хорошо проникся историей древней борьбы жертвы и хищника, что смог уговорить своих надзирателей не спиливать ему зубы и когти. Он хотел показать, что готов даже наказать любого, кто раскроет свою хищную пасть на беззащитную жертву. Семнадцать лет. Чуть больше шести тысяч дней каторжного труда, угнетений, постоянных избиений и ежедневного ношения специального ошейника. Когда он только попал на Комбинат, ошейники обновлялись чуть ли не каждый год, становились всё более совершенными, мощными, а потом стали и вовсе автоматическими. Стоило любому хищнику лишь подумать что-то агрессивное, как тот получал парализующий разряд и несколько минут не то что агрессивно мыслить, а вообще ничего подумать не мог. Но Атлас всё прекрасно понимал. Природное любопытство, взыгравшее в нём однажды, тоже было начисто отбито этим самым ошейником, так что больше он никаких разрядов не получал. Продержавшись три года, он получил право выходить на улицы Города, но лишь затем, чтобы подметать их, и то под присмотром. А сегодня, на пятую годовщину его «спокойной» жизни, ему должны были разрешить выход за пределы Города, причём уже без ошейника. Сегодня он должен был вырваться и найти то место, где родился… Атлас повернулся на кровати, ложась на спину, и посмотрел в серый потолок своей маленькой комнатушки. Ничего особенного в камере, как называли её другие обитатели, не было: пыльная кровать, голые бетонные стены, каменный пол, все необходимые удобства прямо тут. Некоторых в камере запирали на месяцы, а его дверь почти всегда была открыта. Двери, собственно, и не было — стальная решётка, иногда запиравшаяся на замок, по которой сейчас постучали матёрой деревянной дубинкой. — Завтрак, семьсот второй! — прохрюкал ему какой-то незнакомый свин. — Плати, как положено! — А ты новенький тут, да? — поинтересовался лис. — Не пытайся водить меня за нос! Знаю я вашу рыжую братию! — За нос? — усмехнулся Атлас, вставая с кровати и охотно проходя к решётке своей комнатки. — Что вы, как можно, я просто хотел познакомиться, меня звать Атлас, — представился он, просовывая правую лапу через прутья решётки, делая это нарочно спокойно и медленно, потому как стоило блеснуть когтям — свин потянулся бы к шокеру. — И я чист уже пять лет. Сегодня меня пустят за Город, на волю. — Ага, конечно! Показывай талон. Лис демонстративно запустил левую лапу в карман серого рабочего комбинезона, выуживая оттуда целый пакет талонов, среди которых затесались и самые настоящие деньги. — Эй, откуда у тебя деньги? Хищникам не положено иметь наличность, только талоны на еду. — Да? — ухмыльнулся лис. — Ну так правила придуманы для того, чтобы их нарушать? — Я так не думаю! Давай сюда! Всё! — он выхватил шокер из-за пояса. — Или я обломаю тебе все походы на волю… Не медля ни секунды, рыжий протянул абсолютно все талоны и имеющуюся наличность через прутья решётки. При этом он не переставал ухмыляться, что не могло не насторожить свина. — Чего лыбишься? — Не хочу сорваться, — буквально промурлыкал рыжий. — Бери. Надеюсь, ты докинешь мне за это побольше? — Вот ещё! Тебе же нечем платить за еду! — Это бесчестно, — всё так же спокойно ответил Атлас. — И это я слышу от лиса? Гуляй, убийца… — прохрюкал свин, укатывая тележку с баландой подальше от его клетки. Рыжий лишь довольно ухмыльнулся: мало того, что он избавился от фальшивок, которые по незнанию скупил у одного скользкого проныры в Городе, так ещё и очень удачно подставил наглого хряка. Он плюхнулся обратно на кровать. Сегодня ему полагалось выглядеть опрятным и чистым, но он привёл шерсть в порядок ещё ночью и не ложился спать. Просто лежал на спине, закинув лапы за затылок, бездумно смотря в потолок. Эту маленькую привычку он давно заметил у травоядных: они могли подолгу ничего не делать и смотреть в пустоту, пока ему хотелось чем-то занять свои лапы. Когда за решётчатой дверью прошёл ещё один охранник, лис тихо встал на задние лапы и подпрыгнул на кровати до потолка. Там, в недоступном месте, у него была припрятана основная сумма денег, которую он копил и берёг для этого самого дня. Когда баран повернулся к клетке, он увидел, как лис всё так же безмятежно лежит на своей кровати. — Семьсот второй! — рявкнул было он, собираясь отдать команду «место», по которой хищнику полагалось лечь на свою кровать, но в этом уже не было необходимости. Этим баран и предпочёл ограничиться, чтобы не показаться Атласу ещё глупее, чем уже показался. Лис закинул одну лапу на другую и закрыл глаза. Болтая в воздухе голой стопой, он начал думать о доме, из которого убежал шесть тысяч дней назад. Он толком ничего и не помнил, знал только, что их нора была где-то в лесу, где дождь был дождём, а солнцепёк — солнцепёком. Он хотел вернуться. Ровно через два часа его привели в большой зал, где за высокой трибуной восседали — а по-другому и не скажешь — восемь зверей; все, естественно, травоядные, во главе со статным и очень высоким оленем с шикарными рогами. Лис знал его — один из младших Форестов, сын мэра этого Города, в котором Атлас искупал долги перед беззащитными зверями на протяжении всей своей молодости. И за это лис искренне не держал на них зла, в чём он должен был убедить эту высокую комиссию, а точнее, одного этого оленя. Остальные участники его почти не интересовали, да и перед статным, гордым копытным лис испытывал странный трепет. — Лис, регистрационный номер — семьсот два. Подобран сиротой, выращен в нашем приюте, семнадцать лет, — объявила овечка с края стола и передала тонкую синюю папку сидящему за столом здоровому серому борову с отбитым клыком. Тот неохотно открыл единственную страницу в папке и с нескрываемым неудовольствием сказал вслух то, что тут же зафиксировала секретарь: — Нарушений не имеет. Конечно, олень не проявил интереса к бюрократическим подробностям и вообще не изменил позы, пристально разглядывая маленького лиса, который покорно стоял перед травоядными, склонив голову, но дружелюбно улыбаясь. — Если не имеет нарушений, значит, его всё устраивает? Зачем ему за черту Города? — подал голос свин с другого конца стола, но ему ответила небольшая броненосиха, поправив очки. — У лис очень сильны семейные инстинкты. Я полагаю, его тянет домой. Атлас даже не шелохнулся. Он отлично понимал, что всё решат за него и вообще вряд ли дадут ему говорить — только огласят вердикт. — Он даже не представляет, что ждёт такого, как он, снаружи! — рявкнул кабан. — Мы потеряем полезного работника, который может стать полноценным членом нашего общества! — И однако же… — начала броненосиха, и мнения комиссии разделились. Ещё кто-то подал мысль, что хитрый зверь вполне может скрывать свои настоящие помыслы. — Недопустимо иметь за чертой нашей обороны хитрюг с подвешенным языком, подобных ему, способных сплотить вокруг себя новые стаи! — подсказал на ухо оленю як, но, судя по вытянутой морде и лениво опущенной челюсти, он уже очень утомился. — Ладно, ладно! — Хлопнув копытами по столу, за которым все заседали, олень поднял глаза на виновника балагана и неожиданно спросил. — Сам-то что скажешь, рыжий? Тебе так надо за Город? Прекрасно зная, что говорить на таких собраниях хищникам не дают, Атлас поднял глаза. — Уважаемая комиссия, я всего лишь хочу увидеть место, где родился, и ничего более. Может быть, узнать что-то о своих родных. Из рассказов других хищников я знаю, что за пределами вашего чудесного Города — не лучшее место, где можно спокойно прожить свой век. — Рассчитываешь вернуться? — Конечно, — улыбнулся рыжий. — Со стаей своих плотоядных друзей! — рявкнул кабан. Олень ещё раз хлопнул лапами, призывая к порядку. — Он поступает разумно и обоснованно. Я постановляю, что лис с порядковым номером… какой там? — Он быстро подгрёб к себе папочку и раскрыл её. — Семьсот второй! Я постановляю, что данному лису гарантирована возможность выхода за пределы нашего Города и снятие исключительного ошейника, а также возврат обратно в Город. У комиссии есть возражения? Олень медленно повернул голову сначала в одну, а потом в другую сторону. Медленно, чтобы не убить никого рогами. Естественно, председателю никто возражать не стал. Все члены комиссии подняли лапы и копыта вверх, голосуя за данное решение. — Отлично. Выпишите семьсот второму пропуск за пределы Города и разрешение на снятие ошейника. Атлас обрадовался, но не показал этого, лишь уголки его пасти поднялись чуточку выше.