Забытая жизнь

Январь 1996 года. — Летучая шипучка, — сказала я. Горгулья ожила и отскочила в сторону, стена позади нее разошлась, открыв каменную лестницу, непрерывно бегущую вверх наподобие спирального эскалатора. Я встала на движущиеся ступени, стена за мной закрылась с глухим стуком, и лестница понесла меня наверх тугими кругами. И вот блестящая дубовая дверь с латунным молотком в виде грифона. Было уже за полночь, за дверью была мертвая тишина. Я трижды стукнула молотком-грифоном, дверь сама собой открылась, и я вошла в кабинет. В комнате царил полумрак; непонятные серебряные приборы не жужжали и не пыхали дымом, как обычно, а стояли неподвижно и безмолвно; портреты прежних директоров и директрис дремали в своих рамах. Спрятав голову под крыло, спала на своем шестке за дверью чудесная красно-золотая птица Фоукс. — Альбус, — позвала я его, но в ответ тишина. — Ну и какого Годрика я так спешила? Походив по кабинету, я нашла у Альбуса бутылочку огневиски и, так как была совсем одна, налила себе в бокал эту жидкость. Осушив моментально один бокал, я налила вторую порцию и так же выпила ее. Долив еще в бокал обжигающую жидкость, я встала у окна и наблюдала за падающим снегом за окном. Позади меня послышались шаги, это был Северус. Естественно, из-за наших недомолвок мы бы опять устроили скандал. Жаль, что нельзя вернуться в тот день и закричать самой себе: «Остановись, глупая!» Ублюдок, как же я его ненавидела тогда. Ты там, наверно, уже и забыл, но я все-все помню! Если ты не помнишь, то ты настоящая скотина! Если верить Соломону, ревность стара как мир и неотступно следует за любовью. У всякой ревности, ей-богу, есть причина, но есть один неписанный закон… Когда не верит женщине мужчина: не верит он не ей, в себя не верит он… С моей стороны было глупо воспользоваться ревностью Северуса, но меня это только подзадоривало. Когда Северус увидел меня в объятиях Сириуса, я даже представить боюсь, что творилось у него в голове. Что он чувствовал тогда? Но он знал, что я не его собственность, не девушка, тем более не жена, на что он рассчитывал? Его ревность, по крайне мере, была безрассудной. Тогда винить себя не давала мне моя гордость и убеждение того, что я свободна. Я даже и представить не могла, что эта ревность приведет к краху всех чувств Северуса ко мне. Ревность у мужчины складывается из эгоизма, доведенного до чертиков, из самолюбия, захваченного врасплох, и раздраженного тщеславия, я его сама довела до всего этого. — Все это из-за тебя глупая девчонка! — крутились брошенные слова Северуса. Как же это было мучительно слышать от него: «Я больше не люблю тебя, ты мне безразлична. Более ясно я не могу сказать». Ну, вот и всё, добилась! Хотела положительных эмоций, прошлых ощущений, былой любви наконец… Но не получилось! Я не должна рыдать, я не должна просить. Я не должна делать ничего такого, что может вызвать его презрение. Он должен меня уважать, даже… даже если не любит меня. Но я-то люблю его. Я любила его многие годы. А любовь не может в одну минуту превратиться в безразличие. Я злилась оттого, что он мне говорил, и стала играть по его правилам, швыряя ему те слова, которые было больно слышать не только ему, но и мне. Да, он грубый, коварный, на него нельзя положиться: вкладываешь ему в руки тупой нож, а он в самый неожиданный момент вдруг превращается в острую бритву. И все-таки присутствие Северуса придает бодрости, как… совсем как стакан виски! Хотя не один он так беспощаден ко мне. Но я не буду, только в последний раз посмотрю в глаза своего безмолвного Бога, испытаю в одно мгновение всю боль и безысходность, страдание и кошмар бессонных ночей. А затем отвернусь и уйду навстречу рассвету и новому дню. А впрочем, я слишком часто обещаю себе это сделать, хотя каждый раз меня охватывает бессилие, и проливаются слезы желания, слабости и разочарования. И теперь кто-то сказал, что у меня на Губах Кровь. Может, потрескались от зимних морозов, может, искусаны в приступе безнадежной злости. Холодный ветер приходит ночью. Когда ты выжат и обесточен. Бумаги раскиданы на полу, присланные через сову. Настанет утро, и все по новой. И как теперь разорвать оковы? В порыве память не стереть. Пусть все как есть. Дай надежде догореть. По струнам пальцами небрежно. Я буду здесь, помнишь, как и прежде. И лучше запятой, чем точкой… Пока мне есть, о чем жалеть! Времени осталось мало. Как нам отмотать сначала? Ответа не нашли, почему разорваны струны твоей души? Искали выход, упали в пропасть. Остаться чувствам мешала гордость. Не гаснет свет, накаляя громкость. И каждый сам, от чего же ломка? Никто из нас не свободен, разве. Зачем же память упрямо дразнит. По струнам пальцами небрежно. Я буду здесь, помнишь, как и прежде. Знакомый почерк на пергаменте. Я груба очень, и молчалив ты. Идти вперед и не обернуться. А вдруг опять наши дороги сойдутся. Я взрослая девочка, впервые в жизни, лежа в темноте, плачу от того, что в первый раз за долгие годы вдруг поняла, как мне не хватает Северуса. Я вдруг почувствовала себя деревом без корней, которое может опрокинуть любой сильный ветер, любая непогода. Лежа, я живо представила себе, как было бы замечательно, будь он сейчас рядом. И, может быть, первый раз в жизни так остро ощутила, как он мне необходим! Как он нужен мне, как же я люблю его! И так захотелось, чтобы он в ответ меня обнял. Северус, ты не хочешь нестерпимо вновь почувствовать себя таким любимым и нужным? Нужным по-настоящему? Почему ты меня не любишь? Не спрашивайте меня, да я пьяна! Пьяна его я запахом и вкусом, И выпью сотню раз еще до дна, Его слова, чей градус явно с плюсом. Наверно, я уже схожу с ума… Серьезный и при этом очень милый, А вспомнив еще раз его глаза… О черт возьми! Какой же он красивый! Не спрашивайте меня, я им больна! Его касанье — тут же лихорадка, И отказать уже я не вольна, Да и зачем? Ведь на губах так сладко… О чем мечтаю ночью, перед сном? Конечно же о нем, и даже утро Не может спорить с внутренним огнем, Желанье изнутри сжигает будто… Увы, меня нельзя уже спасти, Я душу, сердце, всё ему открыла… Открыла для неистовой любви, А нужно ли оно — спросить забыла. Сотри мои чувства, уничтож их, разочаруй меня, прошу, чтобы и в сторону твою не посмотрела… Убить мечту. Отпустить. Не ждать тебя. Больше не любить… Как хочу, но как… Как все забыть?! Или просто люби… Хоть в мечтах своих будь со мной… Я осталась совсем одна в этом мире. И я решила, если мне суждено жить в печали — можно хотя бы окружить себя прекрасными вещами, и пускай со мной будет мужчина, которого я ни капли не люблю. Меня манила тьма, которую я ощутила в его сердце. Я мечтала однажды потеряться в ней… — Кончай с этим, ясно? — твердо сказал себе я. — Разговоры с самой собой — первый признак сумасшествия. Мы в очередной раз с Северусом наговорили кучу гадостей друг другу, я была в бешенстве и стала швырять в него книги, которые попадались по пути. — Что здесь происходит? — раздался голос Альбуса. — Это все аристократическая кровь, дает о себе знать! — произнес Северус и скрылся за дверью. — Прошу, дорогая моя, не будь такой жестокой, — попросил Альбус. — Я понимаю, что у вас с Северусом разногласия, но будь мудрее. — Лучше слыть жестокой, чем слабой, — раздраженно произнесла я. — Я понимаю, что ты чувствуешь, Адрианна, — очень тихо произнес Альбус. — Нет, не понимаешь, — сказала я неожиданно громким и сильным голосом. Во мне взметнулась безудержная ярость. — Отец ничего не понимает в моих чувствах! Я повернулась спиной к отцу и упрямо уставилась в окно. Вдалеке белел школьный стадион. — Не надо стыдиться своих чувств, моя дорогая, — снова послышался голос Альбуса. — Наоборот… в том, что ты способна ощущать такую боль, заключена твоя сила. Я чувствовала, как ярость жжет меня изнутри, пылая в ужасной пустоте, наполняя желанием покарать отца за это спокойствие и эти ненужные слова. — Ах, вот как — моя сила? — мой голос дрожал, а сама я не отрываясь смотрела на школьный стадион, уже не видя его. — Да тебе-то… ты-то откуда знаешь? — Чего же я не знаю? — невозмутимо спросил Альбус. Это было уже чересчур. Я обернулась, дрожа от ярости. — Давай не будем обсуждать, что я чувствую, договорились? — Адрианна, твои страдания доказывают, что ты остаешься человеком! Боль — удел человеческий… — Этот дерьмовый мир — преисподняя, и мы в ней живем, — взревела я и, схватив с ближайшего высокого столика хрупкий серебряный прибор, швырнула его через всю комнату — он ударился о стену и разлетелся на сотни крошечных кусочков. Несколько портретов вскрикнули то ли от гнева, то ли от испуга, а портрет Армандо Диппета обронил: «Ну и ну!»  — Плевала я на все! — закричала уже я, хватая луноскоп и отправляя его в камин. — Я больше не могу, довольно, надоело, мне теперь все равно! Следующим мне под руку подвернулся столик, на котором минуту назад стоял серебряный прибор. Грянувшись об пол, он развалился, и его длинные ножки покатились в разные стороны. — Это пройдет, — сказал Альбус. Он не шелохнулся и не сделал ни малейшей попытки удержать меня от разгромления кабинета. Лицо у него было спокойное, чуть ли не отрешенное. — Да и сейчас тебе не все равно — настолько не все равно, что ты готова умереть, лишь бы перестать мучиться… — Неправда! — завопила я так громко, что чуть не сорвала горло. Секунду-другую я боролась с собой: мне хотелось кинуться на отца и разбить его тоже, лишь бы не видеть больше этого спокойного старого лица, — встряхнуть его, сделать ему больно, чтобы он ощутил хотя бы малую толику того ужаса, который переполнял все мое существо… — Нет, правда, — сказал Альбус еще спокойнее. — Конечно, тебе не все равно. — Откуда тебе знать, что я чувствую! — закричала я. — Ты… стоишь тут… И ты еще… Но слов не хватало, и даже если бы я перевернул вверх дном весь кабинет, это не принесло бы мне облегчения; я хотела убежать отсюда — бежать и бежать не оглядываясь, спрятаться где-нибудь, чтобы не видеть, не слышать и ничего не знать. Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга. — Адрианна, я отнюдь не против того, чтобы ты и дальше уничтожал мои вещи, — безмятежно сказал Альбус. — Пожалуй, их у меня слишком много. — Прости, Альбус, — виновато сказала я. — Но этот подонок! Не сводя с меня взгляда, он обогнул стол и уселся в кресло. — Сядь, пожалуйста, — сказал Альбус. Это был не приказ, а просьба. — Зачем ты меня вызывал? — уже спокойно спросила я. — Меня интересуют дальнейшие планы Реддла, — уточнил он. — А у своего зельевара спросить ты не пробовал? — выпалила я. — Я думаю, что Том пока не слишком доверяет Северусу, — сообщил Альбус. — Поэтому спрашиваю тебя. — Значит, по-твоему, мне он доверяет больше? — раздраженно спросила я. — Ты задумывался, к чему это может привести, если он узнает? — Я должен с тобой поговорить, Адрианна, — сказал Альбус. — Мои ошибки — ошибки старого человека. Ибо теперь я вижу: все, что я сделал и чего не сделал по отношению к тебе, несет на себе явную печать недостатков, связанных с возрастом. Молодым не понять, как думают и чувствуют старики. Но старики виноваты, если они забывают, что значит быть молодым, а я в последнее время, похоже, стал это забывать… — Семнадцать лет назад, — промолвил Альбус, — узнав о твоей связи с Реддлом, я догадался, чем это кончится. Это был знак. — Это не только твоя ошибка, Альбус, — прервала я его. — Да, — виновато согласился он. — Это, конечно, так, но, видишь ли… мне необходимо начать с самого начала. Ибо вскоре после того, как ты снова вернулась в волшебный мир, стало ясно, что я был прав, и он будет искать тебя. — Знаю, — устало сказала я. — С течением времени, — продолжал Альбус, — я начал опасаться, что Реддл узнает о том, что я твой отец. Я подняла глаза. Дамблдор смотрел на меня печально и устало. — Видишь ли… я боялся, что недалек тот час, когда Том попытается силой проникнуть в твое сознание, чтобы увидеть твои мысли. Я был уверен: если он поймет, что нас связывает кровные узы, он обязательно захочет использовать тебя, в лучшем случае. Я боялся, что он может убить тебя, подчинит тебя себе. Думаю, я был прав, считая, что он попробует использовать тебя таким образом. — Отец, — простонала я. — Ну не начинай! За моей спиной столько грехов, что если обернуться — они сами меня прикончат. Альбус опустил веки и закрыл лицо длиннопалыми руками. Но даже этот необычный жест, говорящий то ли о грусти, то ли о бесконечной усталости, то ли еще о чем-то неведомом, не смягчил меня. Наоборот, еще больше взбесило то, что он проявляет признаки слабости. Он не имел права быть слабым, когда я хотела рвать и метать, осыпая его упреками. Через несколько секунд Альбус отнял от лица руки и посмотрел на меня сквозь свои очки-половинки. — Пришло время сказать тебе то, что я должен был сказать семь лет назад. Сейчас ты узнаешь все. Я прошу у тебя только одного — немного терпения. Когда я закончу, буйствуй на здоровье… я не стану тебя останавливать, делай, что хочешь. Альбус поглядел в окно, потом снова на меня и начал: — Семь лет назад ты, моя дорогая, прибыла в волшебный мир живая и здоровая, как я надеялся и рассчитывал. Впрочем… не совсем здоровая. Ты перенесла много страданий. Я знал, что так будет, когда оставлял тебя на пороге дома твоих дедушки и бабушки. Знал, что обрекаю тебя на трудные и мучительные годы. Он помедлил, а я молчала. — Ты можешь спросить — и у тебя есть на то причины, — почему я так поступил. Почему официально не признал тебя, как своего ребенка? Многие согласились бы на это с радостью и почли бы за счастье. Мой ответ таков: в первую очередь я хотел сохранить тебе жизнь. Пожалуй, я один знал, какая огромная опасность тебе угрожает. Влияние Волан-де-Морта, конечно, только зарождалось, но угроза уже была. Вдобавок, принимая решение, я должен был учесть перспективы на будущее. Я знал, что познания Волан-де-Морта в области черной магии более обширнее, чем у любого другого из ныне живущих волшебников. Знал, что даже мои самые сложные и мощные защитные чары вряд ли уберегут тебя. И я принял решение: тебя защитит древняя магия, о которой он знает, которую презирает и которую всегда прежде недооценивал — себе на горе. Я имею в виду, конечно, то, что твоя мать пожертвовала собой ради твоего спасения. Она отдала тебе свою магию, какую он и представить себе не мог, и она по сей день в тебе. Таким образом, я решил положиться на материнскую защиту и оставить тебя у ее родителей. — О присвятые, — простонала я. — Я помню, ты говорил, что это только во благо! — Ты моя дочь, — спокойно ответил Альбус. — О, ты вспомнил, что она у тебя есть, — фыркнула я. — А мне казалось, что кроме планов Тома тебя ничего больше не интересует. — Ты ошибаешься, Адрианна, — в его голосе слышалось раздражение. — Ты слишком дорога мне, — уже просто сказал Альбус. — Твое счастье для меня важнее, твое душевное спокойствие — дороже моего плана, а твоя жизнь — ценнее тех жизней, которыми, возможно, пришлось бы расплатиться за провал. Думаешь, я оправдываюсь? Да разве у любого другого на моем месте — а ведь ты и представить себе не можешь, как пристально я за тобой следил, — хватило бы духу причинить тебе новую боль в дополнение к уже перенесенным тобою страданиям? Какое мне было дело до безымянных, безликих людей и прочих созданий, которые могли погибнуть в туманном будущем, если здесь и сейчас ты была жива, здорова и весела? Я никогда не мечтал о том, что у меня на руках окажется такое чудо. — Я просила тебя не начинать, — раздраженно произнесла я. От его слов о том, что он сейчас мне говорил, набегали слезы. Ведь только сейчас я понимала, что у меня есть отец, который искренне любит и боится меня потерять. — В Отделе тайн есть комнатка, которую всегда держат запертой, — сказал Альбус. — В ней хранится сила, одновременно более чудесная и более ужасная, чем смерть, чем человеческий разум, чем силы природы. Пожалуй, она еще и самая загадочная из всех сокровищ, что там хранятся. Именно этой силой ты обладаешь в достатке, а Волан-де-Морт, наоборот, вовсе ее лишен. Она уберегает тебя от полного подчинения Волан-де-Морту, поскольку он не может пребывать в теле, где обитает столько силы, глубоко ему ненавистной. Имя этой спасительной силы — любовь. Я закрыла глаза, а когда открыла их и поднял на Альбуса взгляд, увидела, как слеза, скользнувшая вниз по щеке отца, затерялась в его длинной серебряной бороде. — Любовь… — задумчиво произнесла я. — Мы страдаем от нашей утраты, она ожесточила наши сердца. С этого момента назад дороги не будет. — Все это не имеет значения, — прошептал он. — Настанет день, когда любовь возродится. — Мне бы твою уверенность, Альбус, — в моей груди все сжалось. — Счастье можно найти даже в темные времена, Адрианна, если не забывать обращаться к свету, — продолжил Альбус. — Но впереди нас ждут испытания, у нас есть то, чего нет у Волан-де-Морта. — Да? — То, за что стоит сражаться! — Ты знаешь, что я скажу, я не намерена помогать ни тебе, ни Тому. — Каждый день, каждый час, даже, возможно, в эту самую минуту тёмные силы пытаются пробить брешь в стенах этого замка. Но в итоге, их сильнейшее оружие — это ты. Подумайте над этим. А теперь расскажи мне, что все же планирует Том? — Он говорил с Руквудом — это Пожиратель смерти, он тоже сбежал из Азкабана, помнишь? Руквуд рассказал ему, что Боуд не мог этого сделать. — Чего «этого»? — Что-то взять… он сказал, Боуд должен был знать, что не сможет… На Боуда наложили заклятие «Империус»… По-моему, он сказал, что это дело рук Люциуса Малфоя. — Боуда заколдовали, чтобы он взял какую-то вещь? — сказал Альбус. — Это наверняка… — Предсказание, — закончил за него я. — Знаю. — Так вот почему он его убил, — тихо сказал Альбус, наконец оторвав взгляд от камина. — Ну да, когда Боуд попытался украсть предсказание, но его нельзя было трогать. Поэтому Боуд и очутился в больнице святого Мунго — память отшибло и язык отнялся. Том не мог допустить его выздоровления. Если бы к нему вернулся дар речи, он рассказал бы, что делал. И все бы узнали, что его посылали украсть предсказание. Конечно, Люциусу Малфою ничего не стоило наложить на него заклятие. Он же днюет и ночует в Министерстве! — Он был в день слушания Гарри? — просил Альбус. — М-м-м… да, ведь он стоял тогда в коридоре Отдела тайн! Но я подумала, что он хотел разнюхать, чем кончилось разбирательство дела Поттера, но что, если… Стерджис! — ахнула я, точно пораженная громом. — О чем ты? — озадаченно спросил Альбус. — Стерджиса Подмора арестовали за попытку проникнуть через запертую дверь! — торопливо пояснила я. — Люциус и его заколдовал, но его поймали и отправили в Азкабан… — я посмотрела на отца широко раскрытыми глазами. — Руквуд, который до своего ареста работал в Отделе тайн, рассказал Тому то, о чем мы знали с самого начала, — что пророчества в Министерстве магии надежно защищены. Взять их с полки и не сойти при этом с ума могут только те, к кому они имеют прямое отношение. Таким образом, Том должен либо сам явиться в Министерство магии, рискуя, наконец, выдать себя, либо заставить Поттера взять пророчество для него. — Том догадался, что Поттера можно использовать. Поэтому я и организовал уроки окклюменции с Северусом. И он обнаружил, что Поттеру уже не первый месяц снится некая дверь в Отделе тайн. Разумеется, желание услышать касающееся его пророчество преследовало Волан-де-Морта с тех самых пор, как он вернул себе тело. — Отец, а ты знал тогда, когда впервые увидел Тома, что он станет самым опасным магом всех времён? — поинтересовалась я. — Знаешь, поговаривают, что его нельзя убить! — И ты в это веришь? — мелькнула усмешка с губ Альбуса. — Нет, отец, убить можно любого, — ответила я. — Знал ли я, что вижу перед собой самого опасного Тёмного мага всех времён? Нет, Адрианна, я и понятия не имел, что из него вырастет. — После своего возрождения, он стал еще ужаснее, беспощаднее! — Ты должна помочь Волан-де-Морту, облегчить ему доступ к пророчеству, — внезапно заявил Альбус. — По-твоему… думаешь, я хочу… по-твоему, мне есть какое-то… Да мне плевать, что ты скажешь! — закричала я. — Я не буду ему помогать! — Придется, — твердо сказал Альбус. — Ты должна жить, — его голос дрогнул. — Своими поступками ты только усугубишь свое положение. — Отец… — наконец очень тихо произнесла я. — Я не могу…. — Тебе придется, Адрианна, — кратко ответил Альбус. — Мы сильны настолько, насколько мы едины, и слабы настолько, насколько разъединены. — Даже если это закончится жертвами? — Если хочешь достигнуть какой-нибудь цели, надо чем-то жертвовать, дорогая, — лукаво ответил Альбус. — Мне поражает твое спокойствие, Альбус, — удивилась я и подошла к нему. — Ты готов погубить все, чтобы добраться до своей цели, иногда ты напоминаешь мне Реддла. — Я пытаюсь спасти твою жизнь, — тихо ответил Альбус. — И многих других. Я обняла отца за печи, он похлопал по-отцовски по моей руке: — Ты устала, тебе нужно отдохнуть. За всеми этими тревогами и делами, работой, которой наваливалось столько, что январь пролетел незаметно, я оглянуться не успела, как наступил февраль с сырыми оттепелями. Я решила навестить тайком Альбуса и попить с ним чай, который приобрела в магловском магазине. Уже возвращаясь от него, я решила заглянуть в Хогсмид. Прогуливаясь, я снова увидела портреты десяти беглых Пожирателей смерти. На плакате «Приказом Министерства магии» назначалось вознаграждение в тысячу галеонов волшебнику или волшебнице, давшим сведения, ведущие к поимке любого из разыскиваемых преступников. «Странно, — подумала я, глядя на портреты Пожирателей смерти, — когда сбежал Сириус Блэк, его по всему Хогсмиду искали дементоры. А теперь на волю вырвались десять Пожирателей смерти, и никаких дементоров в помине нет…» Пожирателей смерти не только упустили, но и разыскивают не слишком рьяно… Похоже, дементоры уже не подчиняются Министерству. Я, конечно, еще не встречалась со старыми знакомыми, но встречка должна была быть очень оживленной. Тут, как бывает в историях, полил просто проливной дождь, и мне пришлось войти в бар «Три метлы», чтобы просохнуть, да и выпить что-нибудь согревающее. Откинув с головы мокрый капюшон, я огляделась. В углу, одинокий и печальный, сидел Хагрид. Я пробралась к нему между тесно стоящих столов, подтащив стул, и сказала: — Хагрид, привет! Хагрид вздрогнул и посмотрел на меня так, словно не сразу узнал. Я увидела на его лице две раны и несколько кровоподтеков. — А, это вы, Адрианна. Как поживаете? — Хорошо, — соврала я, но рядом с избитым, печальным Хагридом и жаловаться-то было вроде не на что. — А вы как? — Я? Ну, я прекрасно, Адрианна, прекрасно. Он заглянул в свою оловянную пивную кружку величиной с хорошее ведро и вздохнул. Я не знала, что сказать ему. Минуту-другую мы посидели молча. Потом Хагрид неожиданно сказал: — Похожие мы с вами, а, мисс Монфор-лʼАмори? — Ну… — я замялась. — Ну да… я уж говорил… оба, что ли, неприкаянные. — Хагрид задумчиво кивнул. — Оба сироты. Да… оба сироты. Он глотнул из кружки. — Семья… — грустно сказал Хагрид. — Что ни говорите, а кровь, она сказывается. — И он стер струйку под глазом. — Хагрид, — сказала я, не в силах удержаться, — где вы все время ранитесь? — А? — Хагрид как будто удивился. — Как это ранюсь? — Да вот как, — я показала на его лицо. — А-а… обыкновенные синяки да шишки. — Хагрид отмахнулся. — Работа у меня грубая. Он допил свою кружку, поставил на стол и поднялся. — Ну, до свиданья, мисс Монфор-лʼАмори. Будьте здоровы. С несчастным видом он вышел из бара и скрылся в проливном дожде. Я проводила его огорченным взглядом. Хагрид несчастен, что-то скрывает и решительно не хочет никакой помощи. Скучный март сменился ветреным апрелем, и моя жизнь опять превратилась в нескончаемую череду забот и проблем. Я развернула очередной выпуск «Придиры» и увидела лицо Поттера, робко ухмыляющееся с обложки. Поперек фотографии большими красными буквами шла надпись: «ГАРРИ ПОТТЕР НАКОНЕЦ ЗАГОВОРИЛ: ПРАВДА О ТОМ-КОГО-НЕЛЬЗЯ-НАЗЫВАТЬ И О ЕГО ВОЗВРАЩЕНИИ, КОТОРОЕ Я ВИДЕЛ СВОИМИ ГЛАЗАМИ». — Видимо, Поттер решил попасть в психушку с таким заявлением, — швырнула я газету и села за свой письменный стол. В кабинете внезапно вбежал мой секретарь: — Мисс Монфор-лʼАмори. — Что за срочность? — отстраняя документы, спросила я. — Вас вызывает министр! — как-то нервно ответил он. — Он приказал вам прибыть в Хогвартс незамедлительно. Я была удивленна, но, схватив свою мантию, направилась по коридору к лифту. По пути столкнулась с Кингсли. — Вы в курсе, Кингсли? — спросила я. — К чему такая спешка? — Я в таком же замешательстве, мисс Монфор-лʼАмори, — ответил он, когда мы вошли в лифт. — Но подозреваю, что ни к чему хорошему это не приведет. — Хотите сказать, проделки Амбридж? — уточнила я. — Возможно, — согласился Кингсли. — Если уж Фадж вызвал подкрепление, а у меня все помощники на задании. — Да, сейчас не легкое время, — протянула я. — Ну, я всегда рада вам помочь. В кабинете было полным-полно народу. Дамблдор с безмятежным видом сидел за своим столом, соединив вместе кончики пальцев. Профессор Макгонагалл застыла рядом с ним — на лице ее было очень напряженное выражение. Корнелиус Фадж, министр магии, покачивался с пятки на носок перед камином, явно весьма довольный сложившейся ситуацией; Кингсли Бруствер и я встали по обе стороны двери, точно стража, а у стены, с пером и тяжелым свитком пергамента наготове, маячила конопатая, очкастая фигура Перси Уизли. Сегодня портреты прежних директоров и директрис даже не притворялись спящими. Все они глядели на собравшихся серьезно и внимательно. Когда появился Поттер и Амбридж, некоторые из них метнулись в рамы к соседям и что-то быстро зашептали им на ухо. Когда дверь за вошедшими захлопнулась, Корнелиус Фадж воззрился на Поттера с мстительным удовлетворением. — Так, — сказал он. — Так-так-так… Поттер ответил ему самым агрессивным взглядом. — Он хотел удрать в Гриффиндорскую башню, — сказала Амбридж. В ее голосе прозвучала нотка неприличного восторга. — Его поймал Малфой-младший. — Да что вы говорите? — одобрительно сказал Фадж. — Надо будет обязательно передать Люциусу. Итак, Поттер… думаю, вам известно, почему вы здесь оказались? Гарри открыл рот, собираясь ответить, но не успело это слово слететь у него с губ, как в поле его зрения случайно попало лицо Дамблдора. Директор не смотрел прямо на Гарри — его взгляд был устремлен в точку, находящуюся где-то над правым плечом мальчика, — но Гарри заметил, как он почти неуловимо качнул головой вправо и влево. И Гарри резко дал задний ход. — Д… нет. — Прошу прощения? — удивился Фадж. — Нет, — твердо повторил Гарри. — Значит, вам это неизвестно? — Нет, неизвестно. Фадж недоверчиво перевел взор с Поттера на профессора Амбридж. Поттер воспользовался моментом, чтобы еще раз украдкой взглянуть на Дамблдора, который поощрил ковер микроскопическим кивком и намеком на подмигивание. — Стало быть, — голос Фаджа был до предела насыщен сарказмом, — вы не имеете ни малейшего понятия о том, почему профессор Амбридж привела вас в этот кабинет? Вы и не знаете, что нарушили школьные правила? — Школьные правила? Нет. — Может, вы и декретов Министерства не нарушали? — сердито поправился Фадж — Во всяком случае, я этого не заметил, — вежливо сказал Поттер. — Так для вас новость, — Фадж даже слегка охрип от гнева, — что в пределах школы раскрыта нелегальная ученическая организация? — Да, новость, — сказал Поттер, попытавшись изобразить на лице невинное удивление. — Я полагаю, министр, — шелковым голоском сказала из-за его спины Амбридж, — дело пойдет быстрее, если я приглашу сюда нашего информатора. — Да-да, пожалуйста, — кивнул Фадж. Когда Амбридж покинула комнату, он угрожающе посмотрел на Дамблдора. — Нет ничего лучше хорошего свидетеля, верно, Дамблдор? — Совершенно верно, Корнелиус, — с серьезным видом кивнул тот. Несколько минут никто не смотрел друг на друга, все ждали. Затем за моей спиной снова открылась дверь. Мимо него прошла Амбридж; она вела за плечо кудрявую ученицу, кажется Чжоу Мариэтту, прячущую лицо в ладонях. — Не пугайся, дорогая, тебе нечего бояться, — ласково сказала профессор Амбридж, похлопывая ее по спине, — ну-ну, все хорошо. Ты правильно поступила. Министр очень тобою доволен. Он сообщит твоей матушке, какая ты славная девочка. Знаете ли, министр, — добавила она, обращаясь к Фаджу, — мать Мариэтты — та самая мадам Эджком из Отдела магического транспорта, специалист по летучему пороху. Она помогает нам контролировать камины в Хогвартсе. — Великолепно, просто великолепно! — с восхищением сказал Фадж. — Дочурка вся в мать, а? Ну, поди сюда, милочка, взгляни на меня, не смущайся, давай послушаем, что ты можешь… Ах, разорви меня горгулья! Мариэтта подняла голову, и потрясенный Фадж отскочил назад, чуть не свалившись в камин. Подол его мантии начал дымиться, он ругнулся и поспешил затоптать его. С горестным стоном Мариэтта натянула воротник своей мантии до самых глаз, но все уже успели увидеть, что ее лицо обезображено россыпью пурпурных прыщей, образовавших на щеках и носу надпись «ЯБЕДА». — Не обращай внимания на эти пятнышки, дорогая, — нетерпеливо сказала Амбридж, — отпусти мантию и расскажи министру… Но Мариэтта испустила еще один приглушенный стон и отчаянно замотала головой. — Ну хорошо, глупышка, я сама расскажу. — Амбридж наградила ее очередной тошнотворной улыбкой и про должала: — Так вот, министр, мисс Эджком пришла ко мне в кабинет сегодня вечером, после ужина, и сказала, что хочет мне кое-что сообщить. Она сказала, что если я загляну в тайную комнату на восьмом этаже, которую иногда называют Выручай-комнатой, то обнаружу там нечто, могущее меня заинтересовать. Я задала ей несколько вопросов, и она призналась, что имеет в виду некое сборище. К несчастью, в этот момент на нее навели порчу, — Амбридж сделала нетерпеливый жест в сторону прячущей лицо Мариэтты, — после чего, заметив свое отражение в зеркале, девушка крайне расстроилась и не сумела сообщить мне дополнительные подробности. — Ах вот оно что, — сказал Фадж, буравя Мариэтту взглядом, который сам он, видимо, считал по-отцовски теплым и участливым, — это было очень смело с твоей стороны, милочка, прийти к профессору Амбридж. Ты поступила абсолютно правильно. А теперь будь добра, расскажи мне, что происходило на этом вашем собрании? Какова была его цель? Кто там присутствовал? Но у Мариэтты отнялся язык; она лишь снова помотала головой, таращась на них испуганными, широко раскрытыми глазами. — Неужели нельзя расколдовать ее, чтобы она могла говорить спокойно? — с нетерпением сказал министр, обращаясь к Амбридж. — Пока мне это не удалось, — неохотно призналась та. — Но даже если она не заговорит, это неважно: я могу продолжить за нее. Помните, министр, в октябре я посылала вам отчет, где сообщалось, что Поттер встречался с группой своих соучеников в «Кабаньей голове», в Хогсмиде? Так вот… — Откуда вам известно об этой встрече? — прервала ее профессор Макгонагалл. — У меня есть свидетель, Минерва. Уилли Уиддершинс случайно оказался в этом трактире в то же время, что и они. Конечно, он был весь в бинтах, но на его слух это не повлияло, — самодовольно сказала Амбридж. — Он слышал каждое слово, произнесенное Поттером, и сразу же поспешил в школу, чтобы доложить мне… — Так вот почему его не судили за извергающие унитазы! — подняв брови, сказала Макгонагалл. — Надо же, как интересно работает наша правоохранительная система! — Гнусные коррупционеры! — взревел портрет дородного красноносого волшебника, висящий над столом Дамблдора. — В наше время Министерство не заключало сделок с мелкими мошенниками — нет, сэр! — Благодарю вас, Фортескью, довольно, — мягко осадил его Дамблдор. — Поттер назначил встречу с соучениками, — продолжала Амбридж, — чтобы убедить их вступить в нелегальное общество ради изучения чар и заклинаний, которые Министерство сочло неподходящими для детей школьного возраста… — Полагаю, что здесь вы ошибаетесь, Долорес, — спокойно промолвил Дамблдор, глядя на нее поверх очков-половинок, низко сидящих на его длинном кривом носу. Я удивленно посмотрел на него. И не понимала, каким образом Дамблдор надеется вызволить Поттера из беды: ведь если Уилли Уиддершинс и впрямь слышал в «Кабаньей голове» каждое его слово, выкрутиться будет попросту невозможно. — Ого! — воскликнул Фадж, снова покачиваясь на носках. — Ну-ка, ну-ка, давайте послушаем очередную байку, высосанную из пальца, чтобы спасти Поттера от неприятностей! Прошу вас, Дамблдор, продолжайте — наверное, Уилли Уиддершинс солгал? Или в тот день в «Кабаньей голове» был вовсе не Поттер, а его брат-близнец? Или вы предложите обычное простое объяснение, включающее петлю времени, ожившего мертвеца и парочку невидимых дементоров? Перси Уизли угодливо хохотнул: — Очень смешно, министр, очень! Я еле сдержала себя — так ему хотелось дать Перси по затылку. Но тут я, к своему изумлению, заметила, что на губах Дамблдора тоже играет легкая улыбка. — Нет-нет, Корнелиус, я вовсе не отрицаю, что Гарри в тот день был в «Кабаньей голове» и набирал учеников в группу для изучения защиты от Темных искусств. Уверен, что и сам Гарри не станет этого отрицать. Мне только хотелось бы обратить ваше внимание на то, что Долорес не права, полагая, будто эта группа была нелегальной. Если помните, декрет Министерства, запрещающий ученикам объединяться в общества, вступил в силу лишь через два дня после встречи, организованной В Хогсмиде, а потому Гарри отнюдь не нарушил тогда никаких правил. У Перси был такой вид, словно его стукнули по макушке чем-то очень тяжелым. Фадж застыл, приподнявшись на носках и забыв опуститься; челюсть у него отвисла. Первой опомнилась Амбридж: — Все это весьма изобретательно, директор, — сладко улыбаясь, сказала она, — но теперь со времени вступления в силу «Декрета об образовании номер двадцать три» прошло уже почти полгода. Если первая встреча и не была противозаконной, то уж все последующие определенно являлись таковыми. — Что ж, — сказал Дамблдор, с вежливым любопытством разглядывая ее поверх переплетенных пальцев, — пожалуй, они являлись бы таковыми, если бы имели место, но можете ли вы доказать, что ученики действительно продолжали встречаться? Пока Дамблдор говорил, мы с Кингсли перешептывались. Я очень быстро смекнула, что к чему, и изменила память Мариэтты, когда все отвернулись. — Доказать? — повторила Амбридж, и рот ее, по обыкновению, растянулся в отвратительной жабьей усмешке. — Где вы были, Дамблдор? Зачем, по-вашему, мы пригласили сюда мисс Эджком? — Разве она говорила, что встречи происходили в течение полугода? — спросил Дамблдор, поднимая брови. — У меня сложилось впечатление, что она сообщила вам только о сегодняшней встрече. — Мисс Эджком, — тут же сказала Амбридж, — пожалуйста, дорогая, скажите нам, как долго продолжаются эти встречи. Можете просто кивнуть или покачать головой — я уверена, что ваши прыщики не станут от этого хуже. Итак, они происходили регулярно в течение последних шести месяцев? Просто кивните или покачайте головой, дорогая, — улещивала Мариэтту Амбридж. — Ну же, не бойтесь, все худшее уже позади. Все, кто был в кабинете, устремили взгляд на открытую часть лица Мариэтты. Над мантией виднелись только ее глаза и кудрявая челка. Может быть, в этом была виновата игра пламени в камине, но ее глаза показались мне какими-то пустыми. И тут, к полному его изумлению, Мариэтта покачала головой. Амбридж быстро взглянула на Фаджа, потом снова на Мариэтту. — Наверное, вы не поняли вопроса, голубушка. Я спрашиваю, посещали ли вы подобные встречи на протяжении последних шести месяцев. Вы их посещали, не так ли? Мариэтта опять покачала головой. — Что это означает, дорогая? — кисло спросила Амбридж. — Мне кажется, тут не может быть сомнений, — резко произнесла профессор Макгонагалл. — Девушка хочет сказать, что в последние полгода не было никаких тайных встреч. Я права, мисс Эджком? Мариэтта кивнула. — Но ведь сегодня встреча была! — свирепо воскликнула Амбридж. — Она состоялась в Выручай-комнате, и вы сами сообщили мне об этом, мисс Эджком! И организовал ее Поттер, именно он, который… Зачем вы опять болтаете головой, глупая девица? — Как правило, — холодно промолвила Макгонагалл, — люди болтают головой, когда хотят сказать «нет». Поэтому, если только мисс Эджком не пользуется каким-то доселе неведомым человечеству языком… Разъяренная Амбридж схватила Мариэтту, повернула ее к себе лицом и принялась трясти изо всех сил. Не прошло и секунды, как Дамблдор вскочил на ноги, подняв палочку. Кингсли дернулся вперед, и Амбридж отскочила от Мариэтты, тряся в воздухе руками, словно обожгла их. — Я не могу позволить вам заниматься рукоприкладством в моей школе, Долорес, — сказал Дамблдор. Впервые за весь вечер он выглядел рассерженным. — Вам надо успокоиться, мадам Амбридж, — сказал Кингсли спокойным, звучным голосом. — Разве вам нужны неприятности? — Да, — едва слышно сказала Амбридж, глядя на могучую фигуру Кингсли снизу вверх. — То есть нет… вы правы, Бруствер… я… я забылась. Мариэтта застыла на месте как вкопанная. Казалось, она не заметила ни яростной атаки профессора, ни своего освобождения; она по-прежнему закрывала мантией пол-лица, и взгляд ее, устремленный прямо вперед, оставался пустым. — Долорес, — сказал Фадж с видом человека, решившего покончить с чем-то раз и навсегда, — сегодняшняя встреча — та, которая, по нашим сведениям, все-таки состоялась… — Да, — сказала Амбридж, снова взяв себя в руки, — да… так вот, мисс Эджком поставила меня в известность, и я немедленно отправилась на восьмой этаж в сопровождении нескольких учеников, заслуживающих доверия, дабы поймать виновников на месте преступления. Однако их, по-видимому, предупредили об этом, ибо, поднявшись на восьмой этаж, мы обнаружили, что они разбегаются в разные стороны. Впрочем, это неважно. У меня есть все их имена: мисс Паркинсон заглянула в Выручай-комнату в поисках улик, и они там нашлись. Она вынула из кармана список имен, и протянула его Фаджу. — Как только я увидела в этом списке фамилию Поттера, мне стало ясно, с чем мы имеем дело, — понизив голос, сказала она. — Отлично, — сказал Фадж, и по его лицу расползлась улыбка, — отлично, Долорес. И… ничего себе! Он взглянул на Дамблдора, который до сих пор стоял рядом с Мариэттой, держа палочку в опущенной руке. — Вы видели, как они себя называют? — медленно произнес Фадж — Отряд Дамблдора! Дамблдор шагнул вперед и взял у Фаджа пергамент. Он посмотрел на список, и на несколько мгновений словно потерял дар речи. Затем поднял глаза, улыбаясь. Я посмотрела на него и мысленно спросила его: «Альбус что ты задумал?» «Прошу тебя делать все, что прикажет тебе Фадж, — ответил он мне, не смотря на меня. — Несмотря ни на какие обстоятельства». «Но…» — я не успела ему возразить. — Что ж, игра окончена, — просто сказал он. — Вам угодно получить от меня письменное признание, Корнелиус? Или довольно будет устного, при свидетелях? Я и Кингсли переглянулись. На наших лицах был написан страх. Все не понимали, что происходит; Фадж, видимо, тоже. — Признание? — протянул министр. — Что… я не… — Отряд Дамблдора, Корнелиус, — сказал Дамблдор, все еще улыбаясь, и помахал списком имен перед носом Фаджа. — Не Поттера, а Дамблдора. — Но… Вдруг выражение лица у министра изменилось: он понял. Испуганно отступив назад, он с воплем вновь отскочил от огня. — Вы? — прошептал он, опять наступая на тлеющую мантию. — Именно, — любезно подтвердил Дамблдор. — Так это организовали вы? — Я, — ответил Дамблдор. — Вы набрали учеников в свой… в свой отряд? — Сегодня должна была состояться первая встреча, — сказал Дамблдор, кивая. — Просто ради проверки — захотят ли они присоединиться ко мне. Разумеется, теперь я вижу, что совершил ошибку, пригласив мисс Эджком. Мариэтта кивнула. Фадж перевел взгляд с нее на Дамблдора; его грудь раздулась. — Так это был заговор против меня! — завопил он. — Именно, — весело подтвердил Дамблдор. — Нет! — выкрикнул Поттер. Я метнула на него предостерегающий взгляд, Макгонагалл угрожающе расширила глаза, но, видать, Поттер понял, что собирается сделать Дамблдор, и не мог этого допустить. — Нет… Профессор Дамблдор!.. — Не кричи, Гарри, иначе тебе придется покинуть мой кабинет, — спокойно произнес Дамблдор. — Да, помолчите, Поттер! — пролаял Фадж, который все еще смотрел на Дамблдора, выкатив глаза, со смешанным выражением ужаса и радости. — Так-так-так… я пришел сюда, рассчитывая выгнать Поттера, а вместо этого… — Вместо этого получили повод арестовать меня, — улыбаясь, сказал Дамблдор. — Это все равно, что потерять кнат и найти галеон, верно? — Уизли! — закричал Фадж. Он буквально дрожал от восторга. — Уизли, вы записали все, что он сказал? У вас есть его признание? — Да, сэр, записал, сэр! — живо отозвался Перси. Его нос был забрызган чернилами — так быстро он строчил на пергаменте. — И то, что он пытался создать отряд для борьбы с Министерством, и то, что он замышлял дурное против меня? — Да, сэр, все есть, сэр! — радостно откликнулся Перси, проглядывая свои записи. — Что ж, замечательно. — В голосе Фаджа звучало ликование. — Немедленно отошлите копию ваших записей в «Ежедневный пророк», Уизли. Если попадется быстрая сова, мы сможем поспеть к утреннему выпуску! — Перси стрелой вылетел из комнаты, хлопнув дверью, и Фадж снова повернулся к Дамблдору. — А вы сейчас под конвоем отправитесь в Министерство. Там вам предъявят официальное обвинение, а суда вы будете дожидаться в Азкабане! — Ах, — вздохнул Дамблдор, — ну вот. Так я и знал, что мы наткнемся на это маленькое затруднение. — Затруднение? — сказал Фадж. Его голос все еще звенел от восторга. — Не вижу никаких затруднений, Дамблдор! — Мне очень жаль, — виновато сказал Дамблдор, — но боюсь, что их вижу я. — Неужели? — Да. Дело в том, что вы заблуждаетесь, полагая, что я — как это говорится? — пойду с вами по-хорошему. Я вовсе не собираюсь идти по-хорошему, Корнелиус. У меня нет абсолютно никакого желания сидеть в Азкабане. Конечно, я мог бы оттуда сбежать, но зачем тратить время? Скажу вам честно, что могу придумать миллион способов провести его с гораздо большей пользой. Лицо Амбридж краснело на глазах; можно было подумать, что она наливается кипятком. Фадж уставился на Дамблдора с очень глупым видом, точно ошеломленный внезапной затрещиной. Потом из его горла вырвался тихий сдавленный возглас, и он оглянулся на Кингсли и меня — единственных участников этой сцены, до сих пор хранивших молчание. Я подбодрила Фаджа кивком и двинулся вперед. Моя рука скользнула к карману. «Отец, — взмолилась я. — Не заставляй меня». «Ты должна», — прозвучал его голос у меня в голове. — Не стоит, Адрианна, — вежливо сказал Дамблдор. — Я уверен, что вы прекрасно владеете своей палочкой, но если вы попытаетесь… э… применить силу, я вынужден буду причинить вам вред. Я посмотрела на Фаджа, вся ситуация мне не нравилась, но если я сейчас не выполню приказ Фаджа, то окажусь в той же тюрьме, что и мой отец. — Так что же, — ухмыльнулся Фадж, уже успевший прийти в себя, — надеетесь справиться с Адрианной, Бруствером, Долорес и мной в одиночку, а, Дамблдор? — Нет, клянусь бородой Мерлина, — улыбаясь, ответил Дамблдор, — разве только вы меня заставите… — Ему не придется действовать в одиночку! — громко заявила Макгонагалл, сунув руку в складки мантии. — Нет-нет, Минерва! — резко возразил Дамблдор. — Не вмешивайтесь — вы нужны Хогвартсу! — Ну, хватит молоть чепуху! — сказал Фадж, вынимая свою палочку. — Адрианна! Бруствер! Взять его! В комнате словно вспыхнула серебряная молния; раздался грохот, точно выстрелили из пушки, и пол содрогнулся; чья-то рука схватила меня за шиворот и повалила па пол, и тут же сверкнула новая серебряная вспышка; несколько портретов вскрикнули, пронзительно каркнул Фоукс, и в воздух поднялось облако пыли. — Прости меня, Адрианна, придется наслать заклятие и на тебя, и на Кингсли, иначе станут вас подозревать, — послышался тихий голос Альбуса. Закашлявшись, я увидела, как перед ним кто-то с шумом упал; послышался вопль, звук удара, и кто-то воскликнул: «Ай!»; потом раздался звон бьющегося стекла, чьи-то поспешные шаркающие шаги, стон… и наступила тишина. Все случилось в одно мгновение, словно меня просто сбили с ног.