Поля Небесные

Снова алые шелка стекали с плеч Аласдэйра, каплями крови блестели на шее рубины, длинные, до плеч, серьги оттягивали уши. Покорной куклой вертелся в руках слуг омега, лишь бы сделали его хоть чуть красивее, хоть на один день. В день, когда он станет супругом принца Диармада. Когда разделит ложе с любимым. Радовался Майри, нарядный и красивый, гордо поглядывал вокруг Фиэргас, и только Аласдэйр скрывал радость, чтобы не сглазить, не спугнуть невозможное свое счастье. Его волосы уложили в сложную высокую прическу, поверх которой опустили прозрачную вуаль. Весь мир как будто подернулся кровавой дымкой, и от внезапного страха захотелось сорвать с лица тонкую ткань, вырваться, убежать... Аласдэйр подавил приступ паники, оставивший тупую головную боль. Немного кружилась голова, когда Майри и Фиэргас вели его к храму великой Матери Моны. А вокруг цвела весна и радовалась жизни, и тысячи людей вышли на улицы, чтобы увидеть королевскую свадьбу. Живым коридором встали они вдоль дороги к храму, радостными криками приветствовали Аласдэйра, бросая ему под ноги цветы, размахивая алыми платками и лентами. Кто-то пел, кто-то смеялся, его имя слышалось отовсюду, но Аласдэйр старался не отвлекаться, не сбиться с шага, не споткнуться. Плавным лебедем должен быть омега в день свадьбы, кротким голубем. И он старался ступать красиво и высоко держать голову, жестом покорным и скромным сложив на животе руки. Громада храма встретила их живой тишиной сотен людей, застывших в ожидании. Весь королевский двор собрался под сводами храма, убранного в алое и белое. Его жених, в белых, сверкающих драгоценностями одеждах, показался ему ослепительно красивым. Аласдэйр даже на мгновение закрыл глаза, чтобы справиться с острым, как боль, восторгом. Рядом с принцем Диармадом в специально принесенном для него кресле сидел король. Повинуясь внезапному порыву Аласдэйр опустился перед ним на колени и прижал к губам высохшую руку. - Встань, мальчик, - послышался тихий голос. - Сегодня твой день. Белый голубь забился на алтаре, окропляя черный камень алой кровью. Мать всего живого забирала свое. Жрец огласил счастливые знаки: век любви и многочисленное потомство. Аласдэйр вдруг заволновался. В их роду не было особенно плодородных омег. А вдруг он не сможет родить вообще? Вдруг ранение оставило его бесплодным... О чем ты думаешь, оборвал он себя. Где голова, а где то, чем рожают? Дурацкий смех застрял в горле. И вот запели трубы и две дюжины девственных омег в белых одеждах встали кругом, заключая будущих супругов в живое кольцо. Они держали в руках символы богини: алые цветы, белых голубей, чаши с водой и с вином. Их голоса серебряным звоном поднялись к своду и Аласдэйр почувствовал на глазах слезы. Послышались слова клятвы альфы: хранить верность, уважать, беречь и защищать. Отдать жизнь за омегу и детей. Сердце Аласдэйра повторяло те же слова: он умрет сотню раз и будет верен до гроба, он сделает все... Его любимый поднял алую вуаль и коснулся губ осторожным поцелуем. Тяжелые браслеты, золотые с рубинами, легли на его запястья. Они стали супругами. Слезы все же потекли из глаз счастливого Алли, когда, опираясь на руку супруга, вышел он из храма, где толпа снова взорвалась криками, где сотни алых лент взлетели в небо, где солнце отражалось в любимых глазах, блестевших ярче любых драгоценностей. Его альфа шел слишком быстро, но идти рядом с ним было легко. Во дворце их ждал пир. Подавались изысканные блюда, менестрели играли на лютнях, пели нежными голосами о любви. Вельможи подносили богатые подарки, драгоценности, меха, старинные книги, заморские диковинки. Пожилой альфа, одетый в богатые, но не новые одежды, положил на ковер меч старинной работы, простой, с зазубринами на синеватом клинке. Он сказал, что нет у него больше сыновей и некому передать старинную реликвию рода, поэтому он рад отдать оружие крон-принцу Лотиана, омеге-воину. Встал Аласдэйр со своего места и подошел к старому альфе, с поклоном поднял с пола старинный меч. Коснулся губами клинка и сказал тихо, для одних только ушей, что нет и не было у него подарка дороже. В настороженной тишине до пола старый воин поклонился молодому. Аласдэйр передал меч в руки Фиэргасу, тот унес его прочь. Снова зазвучала музыка, пары вышли в центр зала, закружились в танце. - Пойдем, потанцуем, - Диармад взял Ала за руку, тот накрыл руку супруга ладонью: - Простите меня, принц, я не могу. - Не слушаешься супруга? - улыбнулся альфа словно в шутку, но не смех блестел в его глазах. - Простите меня, просто не хочу своей неловкостью позорить супруга, - улыбнулся в ответ Аласдэйр. Он стал уставать от пира, от людей и необходимости всем улыбаться и говорить с незнакомцами. Виски все сильнее сдавливала боль, а тело била дрожь нетерпения, смешанного со страхом. Он ничего не умеет, там, в постели. Весь его опыт - ласки с Тирлахом, в походной палатке, да под телегой в лагере. Он не понравится альфе, познавшему тысячу омег. Наконец, король сделал знак и заиграла медленная немного грустная музыка. К Аласдэйру подошли пятеро юных омег в белоснежных одеждах, подняли его из-за стола, все гости вскочили с мест, подпевая знакомой мелодии. Один из омег пошел впереди, поднимая над головой большую свечу, двое других подхватили Ала под локти. Он не решился обернуться, но шум многочисленных шагов послышался ему позади, будто целая толпа шла за ними по ярко освещенному коридору, и снова стало страшно Аласдэйру. Его привели в незнакомый покой, где стояла на мраморном полу большая ванна, пышная пена переливалась через край. Омеги раздели его и помогли улечься в теплую душистую воду. Ему подали чашу, он выпил сладкого и густого напитка, похожего на мед. Его мыли и заворачивали в мягкое и теплое, натирали кожу молоком, тонко пахнущим цветами, расплели и расчесали волосы, а потом уложили на бок на низкое ложе. От того, что делали с ним на этом ложе, стало немного стыдно, но Аласдэйр сказал себе, что так нужно, и эти юноши, почти дети, знают о любви побольше его, и, конечно знают, как лучше угодить альфе. От их прикосновений, от запаха и коварного питья тело омеги разгоралось. Вспомнилось, как Майри помазал его маслом, готовя к насилию, и от этого воспоминания у него в животе сладко дрогнуло. Наконец, на него надели белоснежные шелка, просторные и длинные, до пола, дали в руки ту же толстую свечу, сгоревшую лишь до половины, и открыли перед ним дверь. Он вступил в полутемную комнату и увидел огромную постель под балдахином и супруга на постели. Принц встал, блистая наготой совершенного тела. Аласдэйр заметил его крупное мужское естество, уже возбужденное, покачивающееся тяжело и упруго. Диармад взял из рук омеги подсвечник и чуть помедлил, вглядываясь в лицо супруга. Коснулся его виска, щеки, шеи, запутался пальцами в волосах и вдруг сжал в кулаке густые пряди, потянул сильно, больно. Пламя свечи оказалось совсем рядом с лицом Алли, зашипели опаленные завитушки у виска. Ахнул омега, в ужасе закрывая глаза. - Что, боишься? - послышалось рядом. - Герой!.. Пламя отступило и сильная рука сжала шелк на груди, резко дернула. Со звуком, похожим на крик, разорвалась тонкая ткань. Аласдэйр открыл глаза и увидел совсем рядом лицо супруга, искаженные страстью тонкие черты. Так же держа за волосы Диармад потянул его к постели, толкнул сильно. Падая, Аласдэйр ударился виском о столб полога, белый огонь вспыхнул перед глазами. Он протянул супругу руку с торопливым: - Не надо так, любимый! Я сам хочу, я готов... Тот не дал ему договорить, бросил лицом в подушку, прижал к постели, заломив за спиной руку, болезненно широко раздвинув бедра. Твердое и горячее попыталось вторгнуться в его судорожно сжатое отверстие, омега закричал от острой боли, дернулся в попытке вырваться из цепких рук. Снова закричал, почувствовав, как натянулись сухожилия плеча, готового выйти из сустава. Простонал, глотая слезы: - Не надо... Не надо так... Зачем?.. То, что входило в него резкими толчками, казалось зверем, острыми клыками разрывающим его плоть, но больнее было от слов, от ненависти и презрения в любимом голосе: - Грязная шлюха... раздвигал ноги перед северным быдлом... перед всем войском... а теперь прикидываешься целкой... - Нет, нет! - захлебнулся стоном Аласдэйр, - я никогда... Пожалуйста, не надо!.. - Заткнись! Теперь ты мой! Ты все будешь делать точно, как я прикажу! Да, будет, конечно будет... Он и не думал по-другому... Он ведь так хотел... Его плоть, наконец, впустила альфу до конца, тот задвигался широко и сильно, вбиваясь в неподвижное тонкое тело. Отпустил вывернутую руку, подхватил и высоко поднял бедра омеги, с каждым толчком натягивая его на себя. Обжигающе болезненные движения, удары плоти в плоть, хриплое рваное дыхание, и столько ненависти в каждом вздохе, столько уродливого, ненужного разрушения... Становилось нечем дышать, темная пелена затягивала сознание, и Аласдэйр снова, как в минуты самого темного отчаяния, потянулся к теплу и покою созданного им мира, где не было ни боли, ни ненависти, где прохладный ветер поглаживал волны льняного моря, синего, как глаза любимого. Он пришел в себя поздним утром, в своей постели. Болела голова, болело растянутое плечо, но хуже всего было там, где между ног при каждом движении вонзался в тело острый клинок. События прошедшей ночи возвращались к нему и Аласдэйр похолодел от жгучего стыда: кто-то нашел его, принес в комнату, голым, окровавленным, беспомощным. Теперь все в замке знают о его позоре. Чуть позже появился Майри, принес еду, огорошил резким: - Рассказывай. - Что рассказывать? - постарался улыбнуться Аласдэйр. - Накинулись друг на друга, как два волка. Мой супруг, наверное, тоже отлеживается сейчас. - Да ну? - удивился Майри. - А я думал... - Нечего думать, - возразил Аласдэйр, стараясь звучать строго и решительно. - Все, что происходит под одеялом, касается только супругов. Нам так нравится, а до мнения прочих нам, извини, нет дела. - Ну, если так, то да, конечно... - протянул Майри, поглядывая на Аласдэйра с любопытством. Пришлось встать с постели и сделать вид, что все в порядке. Торжества все еще продолжались. Вечером был ужин для королевской фамилии, ближайших друзей и советников. Снова пели менестрели и, слушая песни любви и печали, Диармад рассеянно поглаживал руку Аласдэйра, иногда поднося ее к губам. Омега не знал, боится ли он наступающей ночи или, вопреки всему, желает. Но после ужина его проводили в собственные покои и до утра не тревожили. Аласдэйр так и не заснул той ночью, снова и снова переживая свой первый и единственный раз с супругом, вспоминая каждое слово и каждый жест. Несомненно, их женитьба не была большой радостью для принца. Более блестящую партию представлял для себя наследник престола, а тут Аласдэйр, незнатного рода, некрасивый, больной. Ничего он не умеет, что положено порядочному омеге, нечем ему порадовать супруга. Стало быть, принца женили насильно. Конечно, он несправедлив к Алу, но откуда ему знать, что он пришел под венец девственником? Наверняка, об омеге, прошедшем с войском через всю страну, болтают разное, и принцу неприятно слушать такую грязь о своем супруге, хоть и нелюбимом. Значит нужно ему объяснить. Аласдэйр сам виноват, что в своем любовном ослеплении не посмотрел на их женитьбу глазами принца. А тот совсем в другом положении. Может быть у него уже был милый, какой-нибудь красивый омега хорошего рода, может, была и у него любовь, которой пришлось пожертвовать ради долга. Утро выдалось особенно ясным и тихим. Аласдэйр, уставший после бессонной ночи, решил прогуляться в саду, насладиться тишиной и одиночеством, простыми вещами, не требующими ни внимания, ни действия. Скрипел под сапогами влажный гравий, и кружилась голова от запаха сирени и левкоев. Аласдэйр склонился над душистым цветком, сломал тонкий стебель, улыбнулся своей догадке. Да, он никогда не сможет порадовать супруга красивой вышивкой или изящным танцем. Он сделает по-другому. Он подарит ему любовь и терпение. Его любви хватит на двоих. Крупный стебель с большой гроздью голубых цветов попался на глаза омеге и тот сорвал его, залюбовавшись глубокой синевой душистых лепестков. К нему прибавился пушистый колокольчик, ветка сирени, несколько цветков, названия которым он не знал, похожих на голубые шарики. Вот что он сделает. Он соберет Диармаду букет из самых красивых голубых цветов. Он придет к нему рано утром, пока принц не занят делами. Он скажет о своей любви. Он объяснит супругу, что никогда не был с альфой, может быть, расскажет про Тирлаха – свою первую любовь. Он поклянется, что никогда и ни с кем не изменит ему. И непременно скажет, что сам не ждет от своего супруга такой же верности. Он понимает, их брак неравен. Дорожка вывела его к большим кустам роз с крупными голубыми бутонами. Аласдэйр радостно улыбнулся, взялся за колючую ветку, стряхнув на лицо капли душистой росы. Направился к принцу прямо из сада, пока не остыла решимость, такая необходимая для трудного разговора. Лишь у самой двери чуть помедлил, вдохнул аромат большого букета, еще раз поправил цветы. Решительно постучал в дверь. Открыл ему личный слуга принца, бета по имени Ротан. Вежливо поздоровался, пропустил, придержал дверь. Диармад, одетый в просторную раскрытую на груди робу, завтракал. Улыбнулся удивленно, увидев букет в руках Аласдэйра и сделал знак Ротану. Как только дверь за слугой закрылась, омега шагнул вперед, как в бой. - Доброго утра, мой принц и супруг. Позвольте мне поговорить с вами. Это очень важно для меня. Принц встал из-за стола, подошел к супругу, поглядел на него сверху вниз, все с той же удивленной улыбкой. Кивнул на букет: - Это мне? - Конечно, - обрадованно кивнул Алли, протягивая цветы. - Я специально подбирал голубые, под цвет ваших... Альфа взял букет. Первый удар вышел несильным, без размаха, и больше удивил, чем обидел. Второй обжег щеку омеги дюжиной розг. Аласдэйр закрыл лицо руками, завыл беззвучно, в слепом и душном отчаянии. Удары сыпались на его руки, плечи, царапали кожу колючки, цеплялись за волосы листья. Наконец, удары прекратились, и уже знакомым жестом сжал его волосы кулак альфы. - Никогда, ты слышишь, никогда не приходи ко мне, если тебя не звали. Не смей называть меня супругом. Не смей со мной заговаривать, если я не обратился к тебе первым. Запомни, чем меньше ты попадаешься мне на глаза, тем лучше для твоей уродливой шкуры. А теперь пошел вон! С отвращением альфа отбросил его прочь. Аласдэйр устоял бы на ногах, если бы не подвела его слабая, правая. Вставать с пола, усыпанного голубыми лепестками, было и стыдно, и страшно. Он ожидал удара сапогом под ребра и почти удивился, его не получив. Вернувшись к себе, лег в постель, не раздеваясь. Горели руки, щипали ссадины на шее, но больнее всего было от голубых лепестков, растоптанных на полу.