Поля Небесные

Бьют часы на башне, встает солнце, слуги приносят завтрак. Первые желтые листья дрожат на осинах в парке, сладко пахнут пышные георгины. Жизнь продолжается, и есть в ней лишь самый примитивный смысл, и самый бессмысленный. Аласдэйр справился со стыдом и раскаянием. Да, он стал частью насилия над гелиатским ребенком, обезумевшим от мучений. Он поддался животным инстинктам, утратив человеческий образ, и совесть, и стыд. С тяжелым сердцем, с сумкой под накидкой, спустился Аласдэйр в подземелье. Пленник лежал на полу, спиной к решетке, свернувшись в комок, обхватив руками колени. Аласдэйр постоял у решетки в волнении, пригляделся к скорчившейся фигуре. И заметил запекшуюся кровь на ягодицах и бедрах пленника. Пришлось возвращаться в свои покои, чтобы найти склянку с волшебным кремом от доброго лекаря Сигды. Дорога в подземелье показалась бесконечной. Аласдэйр поставил склянку с мазью и сумку с едой возле решетки, сел на пол. Молчание плыло темной волной и сближало лучше любых слов. Но слишком многое мог сказать омега, таким сильным было его желание помочь, поделиться выстраданным, верным. Он заговорил в никуда, сам с собой. - Это только тело, принц. Только тело. Тело слабо. Это мягкий мешок с кровью, проткни острым, и потечет красное. Ударь палицей, и сломается хрупкая кость. Тело так легко поработить, искалечить плетью, бросить за решетку. Изнасиловать, осквернить. Наше тело не всегда нам принадлежит. Но это все, что они могут взять у нас - наше тело. Тело не составляет нашу суть. Я не читал философских трудов, не слишком понимал речи жрецов. Но я знаю, что мы - это больше, чем просто тело. Есть в нас какой-то огонь, который заставляет нас идти на смерть, смеяться в лицо врагам, принять муку за кого-то другого. Тело не может этого сделать. Что это, душа, дух? Не знаю. Пусть будет душа. Душа - это всего лишь слово. Важно не слово, а то, что за ним стоит. То, что будит нас среди ночи, чтобы поглядеть на звезды. То, что хочет невозможного и верит, когда все вокруг - это боль и слезы, и стыд. То, что держит нас на краю и гонит за край, как самый жестокий кнут... Вот этого мы не можем им отдать. Не смеем... Так увлекся омега, что даже не заметил, как поднялся пленник с пола и сел у решетки, близко к нему, как никогда прежде. - Можно мне коснуться вас? - тихо спросил Иллархан. Слезы блестели на его щеках. К самой решетке подвинулся Аласдэйр, сел, упираясь плечом о прутья. Сухие пальцы коснулись его щеки, подбородка, губ. Тихий шепот коснулся сердца. - Вы удивительны. Если бы вы стали моим, никогда доспехи не легли бы вам на плечи. Никогда бы вы не узнали ни боли, ни стыда. Я бросил бы к вашим ногам все дары человеческого гения... Я носил бы вас на руках и гордился бы вами, как самым главным сокровищем под луной... "Он может сейчас сжать пальцы у меня на горле, и я не сдвинусь с места, чтобы ему помешать..." Так горько было осознавать цель гелиатца и тщетность этой цели. – Принц Иллархан, - проговорил Аласдэйр, глядя в глаза по ту сторону решетки. – Вам незачем пытаться меня соблазнить. Я не имею при дворе веса и ничем не смогу улучшить вашу участь. – Вы делаете это каждый день. Когда приходите ко мне. И каждый час, когда я думаю о вас. – Посмотрите на меня! – Аласдэйр не отвел глаз. – Я слаб и болен. Я уродлив. Пальцы легко очертили линию его челюсти, от уха к подбородку. Не было ничего интимного в этом прикосновении, лишь чистая нежность, лишь восхищение. – Я видел много омег красивее вас. И никого - прекраснее. Низко опустил голову Аласдэйр, чтобы не видеть, не слышать, не верить. – Что это? – спросил Иллархан через несколько минут, держа в руках склянку с мазью. – Это средство от боли, – ответил Аласдэйр, застеснявшись. – Помажьте себе... там... если сможете. – Вероятно, вашим омегам нужно такое средство... Это было оскорблением. Это также было правдой, и Аласдэйр ответил уклончиво: – Некоторым из нас оно нужно больше, чем другим...