Поля Небесные

– У нас пять дней, чтобы составить фарс, – говорил Аласдэйр. – Это фарс о любви, между мной и принцем Илларханом, между Лотианом и Гелиатом. Он говорил это советникам малого королевского кабинета. Говорил главам гильдии. Говорил своей королевской гвардии и дворцовой страже. Собеседники соглашались в одном: это трудно, и Ал прибегал к лести: если бы это было легко – на вашем месте были бы другие люди. Все мы здесь – для трудных задач. Все мы – лучшее, что осталось в Лотиане. Снова достали из сундуков алые одеяния, снова, как четыре года назад, показывался Алый Брегг людям Лотиана, но совсем другой альфа стоял рядом с ним, и брал на руки младенцев, и приносил ритуальные дары. Бросили клич восстановить пролом в городской стене, четыре года закрытый лишь деревянным палисадом. Гильдия каменщиков приняла вызов (триста восемьдесят крон золотом гильдии и поместье на побережье лично главе), и гелиатские солдаты с городской стражей, пыльные и голые по пояс, таскали отесанные камни, месили раствор и белозубо скалились на предсказуемое: "Что, ломать легче было?". В храме Морра гелиатцы зажигали огни и молились в храме Гофанонна, поминая погибших товарищей, и Аласдэйр об руку с Илларханом были там, где могли их видеть люди Лотгарда. На рыночных площадях лицедеи разыгрывали фарс про Драстана и Исолда, возможно, единственную историю любви гелиатца и лотианца. Заканчивалась история печально. Омеги роняли слезы. Гелиатские солдаты пили мед в тавернах Лотгарда. Но нужно было спешить. Приближался праздник Второго Урожая. Войско Вестина отступало. День второй свадьбы Аласдэйра выдался тихим и неярким. Скрывалось солнце в перламутровой дымке и, казалось, сама природа притихла на пороге неведомой перемены, в дыхании медленного осеннего ожидания, в серебряной паутине с алмазными каплями росы. Лекаря Сигды не было больше во дворце, и совсем другой человек, лысый, хоть и нестарый бета, дал Аласдэйру горького питья, от которого уходили заботы и становилось чуть легче дышать, и не сковывали грудь драгоценные одежды из алого шелка и бархата. Снова шел Аласдэйр к храму матери Моны, но между ним и будущим супругом уверенно шагал маленький король, крепко держа за руки обоих, и Ал видел улыбки на лицах людей, пришедших посмотреть на еще одну королевскую свадьбу. Все было так же, как тогда, и все было иначе. Не было в сердце омеги наивной радости, не было и любви, ясной, как солнышко. Другое чувство согревало его сердце, когда глядел он в строгие черты его будущего супруга, и было оно глубоким и сильным, замешанным на боли и крови, и на суровой, осознанной воле судьбы. Казалось Аласдэйру, что он приносил себя в жертву, и в то же время принимал жертву, добровольную и оттого святую, намного большую, чем его собственная. Белый голубь на алтаре не обещал им многочисленного потомства. Предсказание жреца было хорошо продуманным: долгая жизнь в покое и уважении, благополучие и процветание. Голоса девственных омег со знаками богини в руках звучали с неземной отстраненностью. Казалось, им не было дела до страстей простых смертных. Иллархан застегнул на запястьях омеги брачные браслеты. Аласдэйр не знал, где нашел их супруг. Тонкие и легкие, сияющие алмазами, они совсем не походили на наручники. Супруг... Нет, так думать нельзя. Они политические союзники и этот обряд – скрепление военного союза против враждебной страны. Если думать так, то никто никому ничего не должен. Сердце осталось в стороне, в безопасности холодного одиночества. Они вышли на ступени храма, в матовое сияние дня, притаившегося между прошлым и будущим. Солнце так и не рассеяло серебряной дымки. Площадь перед храмом встретила их молчанием. Аласдэйр почувствовал страх, так непривычно и пугающе выглядела молчаливая толпа. Он напомнил себе: на прошлой свадьбе их встретили радостными криками и забросали цветами. Прошлая свадьба закончилась кошмаром. Он встал на цыпочки и обнял своего супруга за шею. Заглянул в его глаза цвета темного меда, увидел себя, отражением маленького алого пламени в густой глубине. И потянувшись, прижался к его губам. Он почувствовал руки супруга, одну на талии, другую - на затылке. Сильные руки, привыкшие к мечу и лошадиным поводьям, они не держали – поддерживали, не сковывали – давали опору. Тонкие губы оказались нежными. Аласдэйр услышал пронесшийся по площади вздох. Кто-то засмеялся, кто-то присвистнул, кто-то захлопал в ладоши. Потерявший терпение Кинэйд дернул Аласдэйра за полу нарядного кафтана, и поцелуй прервался. Засмеялся гелиатский принц, супруг, и подхватил на руки ребенка. Рука об руку спустились они со ступеней храма, и в окружавшей их толпе не было больше враждебности. Может и восторга особенного не было, но этого никто не ожидал, думал Аласдэйр, сжимая руку своего супруга. Пир во дворце был коротким. Следующим утром Иллархан уходил на войну, а с ним вместе уходили всего двадцать его гелиатских гвардейцев, еще тридцать горцев из разных кланов, да два десятка столичных отпрысков, младших сыновей, франтов и дуэлянтов. Пир был коротким. Пустыми коридорами возвращался Аласдэйр в свои покои. Супруг его шел рядом. У самой двери спросил: – Хочешь, чтобы я пришел к тебе сегодня, или, может быть, ты придешь ко мне? Не было сил взглянуть в глаза. Тихо прозвучал его ответ: – Иллархан, наш брак – политический союз. Давай оставим его именно таким. Серебряными набойками подбиты сапоги гелиатского принца. Звонким эхом рассыпались по каменным коридорам его сердитые шаги. И смолкли в темной дали. А утром шел мелкий дождь, капли стекали по стали доспехов, будто слезы. Отряд принца казался совсем маленьким, каплей в море огромной войны. – Это хорошая примета – отправляться в путь в дождь, – попытался улыбнуться Аласдэйр, неосознанным движением перебирая складки плаща Иллархана. Потом опомнился, спрятал за спину дрожащую руку. Иллархан мягко взял ее в свои ладони, поднес к губам. Наклонившись, тихо прошептал: – Я люблю тебя, эвен Аласдэйр. Моей любви хватит на двоих. Мерным шагом выехали всадники за дворцовые ворота; флажки мокрыми тряпицами висели на пиках. Скрылись они за поворотом, и показалось Аласдэйру, что произошла со всем миром огромная, но незаметная перемена. Будто в светлой комнате задули свечу. А когда придет ночь, будет она беспросветной, как жизнь без надежды. А дождь не прекращался, стучал в окно, шептал о чем-то странном, вздыхал в ночи. В столицу потянулись беженцы из восточных провинций, омеги и альфы, дети и старики, все с одинаковыми больными глазами. Аласдэйр со жрецами храма матери Моны устроили для беженцев приют, за что святейший храма Морра устроил ему скандал, и в результате приюты появились при всех храмах. Довер и молодой Каргилл ходили по приютам и выбирали одиноких альф помоложе, вели их в казармы, учить пике и щиту. Не оставались в стороне и гильдии, отбирая из беженцев учеников и подмастерьев. Тревожные вести приносили беженцы, вести о деревнях, сожженных вместе с жителями, о детях и омегах, угнанных в рабство, об отчаянных боях, об армии Дарнии, бесчисленной и безжалостной. Тень огромной беды нависла над страной, и Аласдэйр впервые стал задумываться о возможном поражении. А где-то там, за пеленой дождя, лицом к лицу с врагом, с неверной и слабой армией за спиной стоял его супруг, его несбывшаяся мечта, голос в ночи, далекая звезда. Миновал праздник Второго Урожая, и пришли вести о лотианском ополчении. Едва ли половину обещанных пик привели в Каер-Дайфедд лотианские лорды. Наскоро сколоченная армия начала марш на восток, на соединение с силами лорда Вестина, с начала войны отступающими, несущими потери. Потом пришли вести пострашнее: принц Иллархан ранен, нет, убит. Нет, соединился с Вестином и принял командование Лотианской армией. Или попал в плен дарнийцам и распят на площади павшего Каер-Дайфедда, нет не распят, а четвертован и сожжен живым. Ускользнула из-под ног земля, и все труднее стало подниматься с постели. Кинэйд оставался единственной причиной, по которой Аласдэйр мог еще жить. Мог ругаться за каждую крону с гильдией оружейников, отправлять на восток обозы с продовольствием, оружием и стрелами, убеждать лекарей послать с обозами тех, кто мог помочь раненым. Гелиатское посольство возглавлял теперь лорд Ишмаэл, немолодой и сухощавый альфа, сдержанными манерами походивший на императора Искандера. Ал навещал его каждый день и обменивался новостями, и не забывал показываться с гелиатцем на людях. Однажды появились во дворце гонцы, гелиатец и горец, и привезли Аласдэйру письмо, написанное в спешке. Плясали на пергаменте неровные буквы и расплывались в слезах, и Аласдэйр, не слишком преуспевший в грамоте, перечитывал короткое письмо в десятый раз... "Эвен Аласдэйр, возлюбленный мой супруг. Возможно, достигли тебя слухи о моем ранении. Спешу успокоить доброе твое сердце: рана моя - сущий пустяк. Я взял ее едва ли не нарочно, малой кровью добившись некоторого уважения твоих соотечественников. Мы соединились с Вестином, и он уступил командование мне. Если можешь, пришли подкрепление. Каер-Дайфедд все еще наш, это сильная крепость, и если есть у тебя еще люди, пусть собираются там. С любовью в сердце, с надеждой на встречу, твой супруг Иллархан." Не было покоя Аласдэйру в тот вечер. Он уложил Кинэйда спать, прочел письмо, проверил стражу в коридоре, прочел письмо еще раз, пошел искать Майри, не нашел, снова взялся за письмо... Наконец, Керр поймал его, силой усадил в кресло, послал слугу за едой и, главное, за выпивкой. Попытался достать измятый пергамент из рук омеги, бросил бесплодные попытки, сел на пол и опустил голову на колени омеге. Аласдэйр вплел пальцы в густые пряди. – Расскажи мне что-нибудь, Керр. Расскажи откуда ты, что ли... – Я из ордена, Аласдэйр. Больше ничего не помню. Даже и орден не помню, до первого поединка. – Поединка? У вас были поединки? – удивился Аласдэйр. – Каждый год. Ставили в пару сильного и слабого. Обычно сильный убивал, но бывало так, что магистрам нравилось что-то в слабом, и они останавливали поединок. Но, как правило, сильный убивал. И тогда следили за ним. Тех, кто радовался и хвастался, изгоняли из ордена. Тех, кто не мог справиться с горем, тоже изгоняли. То есть, нужно было переживать, но и справиться с собой. – Значит, и ты тоже убивал, Керр? Таких же детей? – пальцы омеги судорожно сжались, прихватив клок волос. Керр не поморщился. Боль была правильной, нужной. – Первый раз в семь лет. Я думал, меня выгонят, так мне было плохо. Но обошлось. В восемь было легче, мой соперник оказался трусом. А в девять я был слабым, но победил. И очень возгордился после этого. В десять я был лучшим из воспитанников ордена. И это меня чуть не погубило. – Как? Почему? – Аласдэйр наконец расцепил пальцы и осторожно погладил макушку юноши. – Ну как, подумал, что я такой прямо герой, Гарт бич драконов. Тем более, что поставили против меня не больно сильного парня, тяжелого, медленного. Ну, я подумал, я его одной левой. Мы бились пикой без шита, и он поймал меня на ложном выпаде. Он должен был меня убить, и мастера его не остановили бы... – И что же?.. – заволновался омега. – Принц Иллархан остановил поединок. Я не знал, конечно, что это был он. Он что-то увидел во мне, а может быть я просто похож на лотианца. А может, я и есть лотианец, кто знает. – А можно как-то узнать? – встрепенулся Аласдэйр. – Кто-то же тебя отдал в орден? – Нет, это невозможно. Когда ребенка отдают в орден, все его следы исчезают. Никто не знает, кто меня продал и откуда я пришел. Я - воспитанник ордена. – Не понимаю. Ты принадлежишь ордену или Иллархану? – Орден отдал меня Иллархану в бессрочный контракт. Значит, принцу. Шелковые пряди под пальцами, теплая щека на колене. Мало было у Аласдэйра людей роднее, чем этот, который стал убийцей в семь лет. – А если Иллархан прикажет тебе убить меня или Кинэйда, что ты станешь делать? – Нет! – воскликнул Керр, вскидывая голову. – Этого никогда не случится! Слишком быстро ответил он, а значит думал об этом. – Ладно, Керр, я понял. Но ты не очень хорошо его знаешь, да?.. Помолчал немного гелиатский шпион и ассасин ордена Амарикс. – Я знаю его достаточно. Знаю, что он спас меня, когда не должен был. Знаю, что простил мне такое, за что другой вернул бы меня ордену, глазом не моргнув. Аласдэйр разгладил на колене пергамент, свернул его в трубку. – Ладно, Керр... Я просто хочу, чтобы он вернулся домой. Живым. И так уже ранен... – Я не могу уйти к нему, – вздохнул Керр, снова устраиваясь на коленях Аласдэйра. – У меня приказ: охранять вас с Нэйдом. – Это хороший приказ, – согласился омега. Четыре сотни новобранцев повел в Каер-Дайфедд молодой Каргилл. Аласдэйр разослал гонцов к лордам с приказом собирать второе ополчение. Он знал, что не успеет. Враг наступал. Не сегодня - завтра выйдут они к берегу Корды и тогда огромная река, колыбель Лотианской цивилизации, будет единственной преградой между вражеской армией и плодородной равниной, на которой негде поставить рубеж. Там победит тот, у кого больше людей. Он сам прошел эту равнину с севера на юг во главе мятежного войска и принял там лишь один бой... Аласдэйр не находил себе места. Ему казалось странным заниматься обычными делами, когда кто-то другой в эту самую минуту вступает в бой, убивает и умирает. А может быть, уже умер, и он никогда не увидит его больше. С милями военных дорог между ними, с дыханием смерти за спиной, вспоминал Аласдэйр каждое сказанное слово, каждый жест и взгляд, и казалось ему, что мучительное чувство, изматывающее его душу, это и есть любовь. Такая вот любовь, больше похожая на голод. Но если не вернется с войны его супруг, никогда не узнает омега, что могло бы случиться между ними, и несбывшееся останется там, в мире грез, без крови и плоти. Он назначил гонцами самых быстрых всадников из оставшихся в столице стражников и теперь получал сведения от войска каждый день. Лотианцы, отступая, отошли на правый берег Корды и разрушили за собой два моста. Каер-Дайфедд осажден дарнийцами, но еще не пал. Лорд Вестин ранен в бою. Однажды гонец принес Аласдэйру пакет, завернутый в алый шелк. Там оказалось письмо от супруга и еще один свиток, запечатанный сургучом с личной печатью принца. Плохую весть несло письмо: "Эвен Аласдэйр, настало время просить помощи. Мы задержим войска Петера у Корды, но остановить не сможем. Передай свиток лорду Ишмаэлу, он найдет способ доставить его императору. Обеспечь беспрепятственный проход легионам по твоим землям. Назначь и подготовь места для ночлега, включая продовольствие. Будет три легиона, тридцать тысяч плюс вспомогательные войска. Люблю тебя. Иллархан." Супруг не просил и не убеждал, он приказывал. Аласдэйр онемел от возмущения. Пропустить имперские легионы в свои земли! Обеспечить их всем необходимым на марше! Всего несколько лет назад отец и братья отдали жизни, чтобы остановить эти легионы. Не вчера ли стоял он на стене родной крепости и глядел на ненавистные стяги? Потом понял: только жестокая необходимость заставила Иллархана написать такое письмо. Не оставить супругу выбора. Смирить гордость и просить помощи у отца. Так же поступил и Аласдэйр. Он собрал советников малого кабинета и пригласил гелиатского посла. При всех он отдал Ишмаэлу запечатанный свиток. При всех сказал: – Армия короля Петера наступает. Они уже вышли к берегам Корды. Наши воины под командованием моего супруга ведут бои. Но силы не равны. Мы просим помощи у нашего родича императора Гелиата. Если будет ему угодно, он пришлет нам три легиона. Мы должны обеспечить их всем необходимым на марше, чтобы добрались они до Корды без препятствий и как можно быстрее. Господин посол, сколько миль пройдут за день три легиона? Сколько вспомогательных войск следует нам ждать? – Ваше высочество, – возмутился канцлер, – мы что же, даже не станем обсуждать это невообразимое решение? – Нет, лорд канцлер. Решение принял я. Мы будем сейчас обсуждать, как его лучше выполнить. Пусть потомки проклинают только меня, думал Аласдэйр. А если волей матушки Моны мы победим, не все ли равно, кто и что решал?