Я в слабости, я в тленности Стою перед Тобой. Во всей несовершенности Прими меня, укрой. Зинаида Гиппиус
Стив измученно крутил карандаш в руках — хотелось вернуться в свою квартиру, запереть все двери и окна, так, чтобы никто не вошел, и просидеть в одиночестве и спокойствии хотя бы несколько часов. Он даже не помнил, когда в последний раз отдыхал — бесконечная кутерьма, которая началась с боя в больнице, продолжалась до сих пор. — Может ты прекратишь орать на меня как на провинившегося школьника? — наконец устало произнес он, вклиниваясь в бесконечную тираду Старка. — Слишком просто. Я говорил тебе, какой это бред с самого начала. Я говорил тебе, что нужно прикрывать лавочку, когда они провалились в первый раз. Но нет! Тебе же всего этого было мало, гордые мы тут, сами все знаем, да? — Боже, только не нужно изображать праведника, — взмолился Роджерс, сердито вздыхая. — А ты не взывай к Богу — его не существует, — резко отрезал Тони. — И черт с этими детишками — поиграли в героев. Но про Барнса мы говорили отдельно. Угадай, что я сейчас скажу? То, что я снова оказался прав. Стив сильнее сжал руки, но заставил себе резко выдохнуть и успокоиться — еще немного и карандаш бы сломался с оглушительным треском. — А вот здесь я не соглашусь — почему это ты прав? Я просил ему дать шанс, и он со своей задачей справился. Он доказал, что пришел в норму. — Даже если я закрою на это глаза, — Стиву даже показалось, что Тони пошел на попятную, — то как ты собираешься убедить весь мир? Уже целую неделю главный заголовок каждого чертового издания и даже обшарпанной желтой газетенки кричит о Зимнем Солдате. Больница срочно эвакуирована! На место прибывает национальная гвардия! Зимний Солдат сбегает, а через несколько минут здание разрушается словно после взрыва. Вот тебе и пересказ всех новостных сюжетов, что я смотрел. Здорово, не правда ли? — Да уж, — отозвался хмуро Роджерс и повернулся к другому концу стола. — Но ты ведь можешь рассказать, что произошло. Юноша, сидящий за дубовым столом и чувствующий себя просто мальчиком, как-то неуверенно повел плечами и поднял на двух героев свои ярко-голубые глаза. — Что именно? — тихо спросил он, но его слова все равно отразились слабым эхом в огромном полупустом кабинете. — На основе твоих слов о том, что происходило в больнице, мы составим доклад, а потом обнародуем его в прессе и ООН, — мягко пояснил Стив. Он даже улыбнулся, Пьетро, в конце концов, не должен был слышать всей этой перепалки. Снова. — Боюсь, я не смогу вам помочь. Прости. Я находился на крайнем уровне истощения, плюс удары по голове и, наверное, Ванда еще немного подхимичила, когда… Когда все случилось, она не специально. Но я ничего не помню. Наверное, только детали, ничего не значащие мелочи, явь не отличить от лжи, — пояснил Пьетро, чувствуя себя провинившимся школьником на приеме у директора. Это, пожалуй, пополнило еще один список ощущений юности, которые он не хотел бы вспоминать. Стив выдохнул, понимая, что сейчас спор с Тони начнется с новой силой. Он досчитал до десяти, не глядя на Старка отпустил Пьетро и попросил поплотнее закрыть дверь. Юноша тут же кивнул, поспешно поднялся, но тут уже сам Старк окликнул его. — Девушка. Не представляю, как ее называть. Есть одно надежное место, — начал Тони, но Пьетро быстро покачал головой. — Я думаю, что уже нашел решение. До свидания. И с этими словами он захлопнул дверь кабинета и только покинув его, наконец смог вдохнуть полной грудью. Давно с ним такого не было. Он шел по давно заученной дороге, состоящей из одинаковых коридоров с редко встречающимися сотрудниками, лестниц, запароленных лифтов и микросхем на дверях, пройти которые можно только с биометрическими пропусками. Это незаметно перестало для него быть чем-то необычным. Просто данность. Достигнув нужного этажа на закрытом грузовом лифте, который, к слову, выглядел совсем не так изящно и респектабельно, как все на каждом этаже над землей, Пьетро вышел и захлопнул за собой дверь — дополнительная степень защиты, рассчитывать на автоматику все время нельзя, опыт показывает. Дальше — сорок восемь шагов, тяжелая дверь. Бетонная лестница. Просторная комната со стулом и маленьким столиком. Кажется, что ничего больше нет — одни бетонные стены. Пьетро взял планшет в руки и отключил все эффекты визуализации для камеры особого содержания. Существо встреп…. Нет. Зофья встрепенулась, подбежала к стеклу, которое удерживало ее от всего остального мира и посмотрела на него. В каждой черте — хищница, в оскале, в улыбке, в сморщенном носике, в длинных, готовых рвать воздух пальцах. А в глазах — маленькая, умирающая девочка, которая очень, очень хочет жить. Ей понадобилась секунда, может, чуть больше, на то, чтобы взять все внутри себя под контроль. И то, что ей и ее телу даже не принадлежало. — Привет, — он заставил себя улыбнуться так, словно все в порядке. — Есть кое-что для тебя. Попробуешь? Он отошел к окошку, через которое пленница получала еду и необходимые вещи, и положил коробку с последней разработкой Щ.И.Т.а. Зофья раскрыла коробку и взглянула, чуть нахмурившись. — Куртка? — Хотя бы попробуй. Я… Очень на это надеюсь. Девушка кивнула, сняла свою теплую кофту, и Пьетро заметил, насколько она напряжена: сухожилия на руках явно выделялись, словно ее ладони были сжаты в кулаки, каждый вдох и выдох давались ей с трудом, когда она моргала, веки поднимались с огромным трудом, а ее тело била мелкая, едва заметная дрожь, которая в любой момент могла превратиться в конвульсии. Она натянула куртку, застегнула ее под самое горло и закрыла глаза, прислушиваясь к ощущениям. — Ну как? — взволнованно спросил Пьетро, который, в свободное от посещения девушки время, обивал коридоры лабораторий. — До ужасного больно, — просипела Зофья, шумно выдыхая. — Но чувство облегчения неимоверное. Спасибо. Пьетро кивнул, сел на пол, и Зофья повторила его движения. Они оба сложили ноги по-турецки и посмотрели друг на друга. До чего еще их доведет безумная Судьба? Даже представлять не хотелось. — Сколько у нас есть времени? — Не знаю. Говорили, что может действовать целый час. — Хорошо, — девушка кивнула, встряхнув своими светлыми, беспорядочно лежащими кудряшками. — Поэтому просто послушай меня, ладно? Я хочу извиниться. Я даже представить не могу, на сколько много проблем я причинила. И я, настоящая я, та, с которой ты знаком, действительно сожалею. Обо всем. Обо всех. Но я перестала быть собой в полной мере почти шесть лет назад. Просто ненавижу себя за эту безалаберность, честно. — Не вини себя, — тяжело вздохнул Пьетро, вглядываясь в давно знакомые, любимые черты. — Ну, я вообще-то больше всех виновата во всем случившемся, — отозвалась Зофья, грустно ухмыльнувшись. Она помолчала немного поправила рукав куртки, испугавшись, что что-то вдруг может пойти не так, и подняла глаза на молчаливого юношу напротив. — Со мной уже все решено? — Старк, разумеется, был в своей манере и что-то там предлагал, но я отказался. В конце концов, у меня есть свои собственные идеи, и я не успокоюсь, пока они у меня не закончатся. Зофья вздохнула, покачав головой, шепнула что-то в адрес Пьетро, но он не стал обращать внимания. В конце концов — он сам делал свой выбор, имел на это полное право. — Собираешься перевернуть Землю? — Если будет нужно, — кивнул он, придавая своему взгляду серьезность и решительность. — Дурак ты. Умираю не только я, но умирают и все вокруг меня. Хочешь стать следующим в списке? Что ж, самоотверженности тебе не занимать. А как сестру оставишь? Это все ведь может занять не просто месяцы, а десятки лет, если я, конечно, верно понимаю, что именно ты задумал. Да и черт, я не могу придумать ни одного достойного аргумента просто потому, что спорщица из меня ужасная. Но я знаю, что позволить тебе угробить жизнь на меня я не могу. Тот твой внутренний мальчишка, влюбленный в меня, все никак не вырастет. И в какие-то моменты это могло бы быть очаровательным — например, если бы мы были обычными, гуляли, встречались, и на одном из свиданий ты бы, например, совершил что-нибудь в меру безумное, как шепнет тебе тот влюбленный мальчишка, живущий в твоем сердце, — произнесла Зофья, дергаясь. Она стойко терпела боль, которую ей приносила странная куртка с новомодными изобретениями, способными подавить существо в ее теле, она терпела просто ради того, чтобы поговорить с ним, по-настоящему, так, как они никогда, наверное, еще не говорили. — Но я ненавижу этого мальчишку сейчас — он убьет тебя, храброго романтика. Пойми же ты, что меня уже не спасти, и что, возможно, ты сам умрешь от моих рук. От тех рук, которые обнимали тебя и терзали струны твоей обожаемой гитары. Ты действительно этого хочешь? Нет. Ты хочешь, чтобы я выжила, но где-то в глубине души знаешь мой приговор. Все знают, но ты просто не хочешь этого принимать. Это более, чем глупо, дорогой. Меня не спасти, моя душа уже поглощена Альвиусом. Даже если ты не хочешь в это верить, этого тебе уже не изменить. Пьетро долго, долго, долго молчал. Он пытался собрать слова и мысли воедино, но все они путались между собой, совершенно не желая ему помогать. Не выдержав, он решил говорить так, как есть: Зофья его знает, она поймет. — Я знаю, насколько все это нереально. Но просто представь, что к исходу своей жизни я пойму, что мог все изменить. Представь, что я найду решение сразу после твоей смерти. Я же сойду с ума. И это убьет меня изощреннее, мучительнее и быстрее, чем это может сделать… Существо. Зофья улыбнулась, покачав головой. Она посильнее натянула на ладони рукава куртки, немного поежившись. Странное изобретение, может, и спасало ее от самой себя, но совершенно точно не грело, а в этом подвале неизвестно на сколько этажей под землей было до ужасного холодно. — Ты похож на Кэпа с этой гиперответственностью и вселенским чувством вины. — Какой есть, — улыбнулся Пьетро, пожав плечами. Он оба смеялись своими хриплыми, полусорванными голосами, хохотали над тем, что произошло, а потом осознавали всю ужасающую абсурдность ситуации и начинали смеяться вновь. — Я не отступлюсь, — произнес Пьетро, взглянув девушке в глаза. — Я знаю, — кивнула девушка, и улыбка в миг пропала с ее лица. — И я благодарна тебе за это.***
Ванда с благодарностью приняла поднос с обедом и улыбнулась своему заботливому доктору. Кажется, по количеству прочитанных книг по медицине, где хотя бы немного затрагивалось все, что произошло с Вандой, он опередил уже ведущих докторов наук в области медицины. — Я не могу смотреть на твои виноватые глаза, — произнесла ведьма, вдыхая аромат свежесваренного им кофе. — А как мне не винить себя, Ванда? Ты получила столько ранений, ты была в коме, и меня не было рядом! А что, если бы мы приехали на несколько часов раньше, тогда удалось бы избежать многих жертв, — ровным и небывало печальным для неприспособленного к эмоциям существа ответил ей Вижн. — Поверь, Ванда, у меня очень много причин для того, чтобы считать себя виноватым. Ванда вздохнула. Они начинали этот разговор уже в тысяча первый раз, и опять ни к чему не пришли. Она просто хотела, чтобы Вижн немного отдохнул от самобичевания и ухода за ней, чтобы он расслабился и улыбнулся. Но это было чем-то за гранью фантастики. Девушка попыталась справиться с едой, но даже четверть порции далась ей с огромным трудом, так что она в итоге отставила поднос в сторону, невольно посмотрев на свои руки. На правой руке до сих пор закреплен катетер, хотя, наверное, ей уже хватит сидеть под капельницами. В остальном ее руки мало изменились с того момента, когда она смотрела на них в последний раз. Тряслись от постоянного волнения и стресса, разве что кожа стала чуть более приятного цвета. Все время, что она приходила в норму, она старательно игнорировала тот факт, что владеет суперсилами. Ни единого раза после той огромной вспышки в больнице она не использовала магию Хаоса. Всем говорила, что после такого нужно восстановиться. На самом деле она боялась. Боялась саму себя, боялась, что однажды проснется точно так же, а все вокруг — какой-нибудь милый домик в деревне, ее теоретические дети и заботливый муж — все вновь погрязнет в испепеляющем и уничтожающем огне, созданном ее руками и ее силами. Она и так ненавидела себя за все то, что случилось, и не хотела добавлять еще один груз на душу. — Нам пора ехать, начало через полтора часа, — произнес Вижн, закрывая свою книгу. Ванда взглянула на него немного испуганно и растерянно. — Но если ты не хочешь, то… — Нет. Мы должны быть там, — шепнула Ванда, поднимаясь. Она выдернула катетер из руки, немного поморщившись, и бросила его на поднос к недоеденному завтраку. — Только дай мне пару минут. Не хочу появляться в пижаме на похоронах. Вижн поднялся, поцеловал ее в лоб, шепнув, что будет ждать ее в холле, внизу. Она пыталась найти что-то, подходящее по случаю, но взгляд не мог остановиться ни на чем. В конце концов, она смогла выбрать черное платье, еще большим испытанием было залезть в него, не почувствовав боли. Она запретила накладывать гипс на сломанную руку, ограничившись эластичным бинтом для фиксации. Заживало в несколько раз дольше, но она не чувствовала себя такой уязвимой, какой могла бы быть. Дорога до часовни была невероятно долгой и изнурительной, пришлось ехать на окраину совсем в другой стороне Нью-Йорка, и Вижн всю дорогу тактично молчал, видимо, думая, что Ванде нужно собрать все свои мысли вместе. Она пыталась сделать это, прижавшись лбом к стеклу машины, но лучше ей не становилось. Она не могла прийти в себя, просто не осознавала, что такое возможно. Ей не исполнилось еще даже двадцати пяти, а она уже начинает ходить на похороны своих друзей. Жутко. Когда Вижн остановился, довольно-таки неумело припарковавшись (что выдавало, он не такой уж и идеальный), Ванда нехотя вышла из машины. Она все-таки не хотела быть здесь. Но совершенно точно, она просто обязана присутствовать. — Готова? — спросил Вижн мягко, придерживая ее за талию и за руку. Заботился, как и всегда — боялся, что она упадет, переживал, что рука у нее болит слишком сильно из-за ее вечной упертости. — Нет, — шепнула Ванда, разглядывая место вокруг себя. С одной стороны лес, а за белой маленькой часовней — зеленые газоны и могильные камни. Вот, как все это выглядит. Тихо здесь. Одиноко. Словно после смерти все эти люди перестали быть хоть кому-то нужны. — Пошли. Ванда решительно потянула его за руку, чтобы наконец убежать от дождя в эту маленькую церквушку. Она, наверное, лет сто в церкви не была. Может, не верила. А может, она просто отчаялась. После всего, что с ней произошло, она отчаялась. Глупо было верить в того, кто якобы любил и защищал ее, но на деле — давал ей препятствия, которые она едва могла преодолеть. Когда Ванда с Вижном вошли, в первом ряду уже сидел Стив, рядом с ним — Пьетро. Священник уже стоял возле гроба, который совсем недавно внесли. Чуть дальше сидели несколько офицеров, Ванда их никогда не видела и не знала. Вероятно, они помогали нести гроб, Ванда не уверена, что они были хотя бы знакома с тем, кто сейчас лежал, спокойно сложив руки на груди. Хотя, в конце концов, Ванда не могла уверенно заявить, что знает его. Может, они успели познакомиться за то время, что были в Нью-Йорке, пока Ванда была в коме. Кажется, там были еще несколько человек, но предположить, почему они здесь, было еще труднее. Может они узнали его историю. Ванда прошла к открытому гробу и взглянула на его костюм. Белая рубашка, хорошие запонки, выглядит просто отлично. Если бы, он разумеется, был живым. Священник, стоявший рядом, коснулся ее руки и заставил обратить на себя внимание: — Мисс, полагаю, вы должны произнести речь. Верно? — Верно, — кивнула Ванда. Она оглянулась на Стива, Вижна и Пьетро, которые смотрели на нее, выжидающе, готовясь придти на помощь в любой момент. — Я не уверена, что могу сказать все так, как это обычно говорят. Нам похоронах родителей мы не говорили, это жутко — оставаться без родителей. И ему это тоже было знакомо. Немного иначе, но все же. Я с удивлением обнаруживала сходства между нами, потому что это казалось мне ну, знаете, чем-то невозможным. Но в конце концов мы стали друзьями. Быстрее, чем кто-то мог предположить, — произнесла Ванда и взглянула на Пьетро. Он слабо улыбнулся, кивнув ей. — И, все что я хочу сказать — времени, проведенного вместе, всегда будет бесконечно мало. Знаете, когда кто-то тебе дорог на интуитивном уровне, становится совершенно не важно, сколько вы знакомы — десять лет или недель. Куда важнее другое — как много вы значите друг для друга. Ванда замолчала, почувствовав, что слезы побежали по ее лицу, невольно, против ее желания. К горлу подступил комок, и она больше не могла говорить. Почему-то ей казалось, что плакать глупо. Но в то же время, как можно не сокрушаться? Все время, пока гроб закрывали и несли к заготовленному месту, по обе стороны от Ванды ее сопровождали Вижн с Пьетро. Оба слишком сильно переживали за нее, не хотели ее терять так же, не хотели оказаться в часовне в ближайшее время вновь. Ванда бросила горсть земли первой, несмотря на то, что земля была сырой и липла к рукам из-за дождя. Это, кажется, было последним, что ее волновало. Когда все ушли, а дождь немного прекратился, Ванда сняла с себя кофту и бросила ее на землю, сев сверху. Здесь, на нескольких гектарах земли в окрестностях Нью-Йорка, похоронены лучшие бойцы Щ.И.Т.а. И он. Хотя ведьма думала, что он, наверное, хотел бы оказаться на своей Родине. Но, так ему оказывают те почести, которых он по-настоящему достоин. Она положила на землю возле надгробия одинокую ромашку — ее любимый цветок. Хотя Ванде почему-то казалось, что и он эти цветы любил. Она не знала, просто хотела в это верить. — Скучаешь? — мягкий голос Вижна за ее спиной. Синтезоид сел рядом и переплел их пальцы вместе. Ванда кивнула и задала ему тот же вопрос, на что Вижн быстро ответил. — Немного. Хорошим он был. — Нам ли с тобой не знать, — Ванда даже смогла улыбнуться, хотя обычно не могла сдержаться, при одном только упоминании имени. Обычно она только плакала или зажимала рот ладошкой, чтобы было не слышно ее страданий. — Но ты же знаешь, он всегда рядом, — шепнул синтезоид Ванде, которая положила голову на его плечо. — Не могу представить той реальности, в которой он оставил бы нас одних. Ванда засмеялась. Признак прогресса — раньше только винила себя за то, что из-за самой себя вынуждена теперь ходить на кладбище к тому, кто неожиданно стал ее другом. — Точно, покоя не даст даже на том свете. Честно признаться, я думала, он чисто теоретически сможет посидеть с нашими исключительно теоретическими детьми, пока мы сходим в кино развеяться. Вижн признался, что это было бы замечательно. Но, к сожалению, невозможно. Они еще долго сидели на кладбище, и Ванда все это время думала о словах Вижна. А под конец она подняла глаза, взглянула на буквы, выбитые на могильном камне и вслух произнесла: — Я скучаю по тебе. И всегда буду.***
Вернулись домой они поздно вечером, и Ванда долго благодарила Вижна за то, что он был рядом. Она сидела в машине возле гаража, в машине с погашенным светом, даже уличные фонари уже не горели — только отдельные окна на базе Мстителей. Вижн достал ключ зажигания и взглянул на Ванду. — Не хочешь возвращаться в комнату? Хочешь, можем съездить покататься по городу. Или посидим у меня, как раз только вчера нашел золотую коллекцию детективов восьмидесятых. Уверен, ты будешь в восторге, — предложил Вижн, пытаясь понять, как можно порадовать Ванду. — Да, обязательно посмотрим, только завтра, ладно? Мне нужно поговорить с братом, и я просто… пытаюсь найти в себе силы, что ли, — произнесла Ванда, неуверенно теребя край платья. — Ты хочешь поговорить с ним о нас? — В том числе, — кивнула ведьма. — На самом деле, я пыталась набросать все, что я хочу сказать, и я даже в школе таких конспектов не делала. — Хочешь, я буду рядом? Может, почувствуешь себя увереннее? — спросил синтезоид со своей нечеловеческой искренностью и готовностью помочь в любую секунду. Ванда вместо ответа быстро поцеловала его в щеку так, что у Вижна осталось об этом кратком и мимолетном поцелуе одно лишь воспоминание, впрочем, такое же мимолетное, но не менее приятное, ведьма выскочила из машины прежде, чем он успел что-то ей сказать, и быстрыми щагами направилась к базе. В комнате не горел свет — это было видно по темной полоске между дверью и полом, заметной еще в слабоосвещенном коридоре. Но Ванда была уверена, что брат не спал. Как только она зашла, тот тут же с наслаждением сняла туфли, перепачканные в грязи и земле, заметила открытую дверь на небольшой балкон, бросила куртку на свою кровать. Выходя к брату, который стоял, опираясь на перила, Ванда заметила на его постели раскрытый рюкзак со скомканными вещами и священное писание, выпавшее из раскрытого рюкзака, с маленьким крестом на обложке. Ванда заправила мешающие пряди за ухо и подошла к брату, и встала рядом, так что между их руками были жалкие сантиметры. Несмотря на то, что они даже не взглянули друг на друга и не прикоснулись друг ко другу, на душе стало теплее. Уютнее. — Значит, настало время большого путешествия? — спросила Ванда, заранее зная ответ. Она скорее ожидала подтверждения, чем опровержения от него — даже не потому, что хотела этого, а потому, что была уверена в том, что он сам для себя все решил. — Да, самое время, — уставшим голосом произнес Пьетро. — Понимаю, я готова бежать от всего этого так далеко и так долго, как это будет возможно, — отозвалась девушка. — Нет, Ван. Ты остаешься здесь, — сказал Пьетро так, что становилась ясно — это утверждение оспорить невозможно. Но Ванда, пожалуй, не была бы собой, если бы не попыталась это сделать. — Я не могу подвергать тебя такому риску — в разы большему, чем все, что ты пережила за последний год. — То есть, ты весь такой заботливый и классный брат, а я должна отпустить тебя одного неизвестно с кем, неизвестно куда и еще и чувствовать себя нормально после этого? — Ванда, — осадил ее Пьетро. Он вытащил из кармана пачку сигарет и закурил, отвернувшись от звезд. Слишком кощунственным ему почему-то в этот вечер казалось смотреть на свет божественного сияния и дымить, пытаясь разобрать в собственных проблемах. А Ванде наоборот всегда нравился запах его сигарет и эти тихие, теплые вечера. — Не говори так. Я пообещал отцу тринадцать лет назад, что не позволю тебе натворить глупостей. Неужели позволишь мне нарушить слово, данное ему? Ванда цокнула языком и покачала головой, понимая, что он надавил на ее слабость. Впрочем, родители были и его слабостью тоже, так что оба они сейчас на несколько секунд пропали из той реальности, где действительно находились. Ванда закашлялась, прогоняя воспоминания и отвлекаясь, чтобы не расплакаться. — Я говорил с Вижном, он сказал, что присмотрит за тобой, — сказал Пьетро, разрушая звенящую тишину ночи. — То есть?.. — У меня есть предчувствие, словно что-то назревает, и это что-то может уничтожить многое. Ты разве не ощущаешь, провидица? Все буквально в воздухе царит. — Я сама могу уничтожить многое, — тихо шепнула Ванда, вспоминая ту жуткую ночь. — Я все время что-то чувствую, но многому не нужно придавать значения. Как бы я хотела не чувствовать того, что произойдет и происходит. Пьетро долго молчал, понимая, чем заняты мысли сестры. Разумеется, бесконечное чувство вины, самобичевание и постоянные терзания за всех, кому она не смогла помочь, несмотря на то, что ей самой скорее нужна помощь. — Ты попросил Вижна не просто так? — Слышал ваш разговор еще в тот день, когда мы приехали в Штутгарт, — усмехнулся Пьетро, стряхивая пепел с сигареты. — Я полгода мучилась, пытаясь тебе сказать! — воскликнула ведьма. — Я знаю, — довольно произнес он, так что Ванда с наигранной обидой взъерошила ему волосы, зная, что он обычно морщится, когда кто-то так делает. Ванда прильнула к нему, утыкаясь лбом в его шею, а Пьетро с трепетом приобнял ее, счастливо улыбаясь. Ванда стояла босая на холодном полу балкона, в теплых объятиях брата и молча наслаждалась тем, что они рядом. Ей не хватало единства с близнецом очень давно. Он выдыхал дым после редких затяжек медленно тлеющей сигареты в сторону от сестры, чтобы она лишний раз не надышалась, изредка целовал ее, прижимая ее голову к себе и касаясь губами макушки. Он заметил, что Ванда начинает шмыгать носом, вновь возвращаясь к старой теме. — Я просто не могу отпускать тебя. Пьетро встал прямо, Ванда еще крепче прижалась к нему, пряча первые слезы, он потушил сигарету и взял сестру обеими руками за плечи. Она невольно смотрела в глаза брата, хотя и не желала видеть этих любимых голубых глаз, все боялась, что однажды этот момент окажется последним, когда она могла на него смотреть. — Помнишь, нам было по семь лет, и я сказал, что никогда никуда тебе не отпущу? Вместе с жизненным опытом приходит и что-то вроде зрелости. И мне сейчас не семь, Ван, — Пьетро взглянул на сестру, которая вновь неосознанно начала плакать — слезы просто медленно скатывались по ее лицу, она даже не замечала, что вот-вот разрыдается взахлеб. — Пришла наша очередь разойтись. Безумно тяжело, но такова, видимо, линия жизни. Ты просто знай, я буду стремиться сделать все так быстро, как это возможно, чтобы не пропустить слишком много в твоей жизни. Я выживу даже там, где не выживают, потому что у меня всегда в голову будет мысль о том, что где-то на другом континенте у меня осталась беспомощная сестра-близнец. — До сих пор не умею открывать банку с фасолью, — усмехнулась Ванда. — Открою тебе пару сотен перед тем, как уехать, — ответил Пьетро, смеясь. — Ван, прости. Но разве ты бы не сделала то же самое ради?.. — Сделала бы. Да. И ты, разумеется, остался бы здесь, — кивнула она, соглашаясь. Все еще тяжело было привыкнуть к этой мысли, но она очень старалась, знала, как для близнеца это важно. Она обязана его отпустить. Обязана. Это не ее жизнь, а значит и решения принимает не она. Не хочет всю оставшуюся жизнь видеть молчаливый укор молодых глаз за то, что не позволила ему действовать тогда, когда это было нужно. Ванда отстранилась, вновь встав к перилам. Она села на них, а сердце Пьетро как и всегда, вздрогнула. Любил, боялся за нее. Они стояли рядом, все так же, почти соприкасаясь, но так и не глядя друг на друга. Долго молчали, наслаждались единством друг друга, ведь не так много радостей в их жизни осталось — научились радоваться самым простым мелочам. — Расскажешь мне, что произошло? Потому что я до сих пор ничего не могу понять, — отозвалась Ванда, тяжело вздыхая. — Что произошло с Зоф? Пьетро все стоял, смотрел на звезды, и пытался собрать свои мысли воедино, чтобы рассказать сестре. Он старательно отбирал детали, пока не подумал о том, что сестра может услышать все без умалчиваний, в конце концов, она одна из главных участниц этой истории. — Зофья была честна относительно многих вещей. Например, она действительно пошла к Штрукеру вместе с нами. Когда поняла во что ввязалась и решила выйти из игры, тот сделал вид, что все в порядке, сказал, что все возможно. Ей сделали последнюю вакцину под прикрытием чего-то без обидного, на самом деле совершив ужасную вещь. Слышала что-нибудь об Альвиусе? — после того, как сестра немного растерянно покачала головой, Пьетро выдохнул, вспоминая все, что сам о нем знал. — Древнейшее существо, созданное Крии. Позже они поняли, насколько Альвиус опасен, с его возможностью управлять нелюдями, и сослали его на другую планету, оставив на нашей какой-то закрытый портал. В таких тонкостях уже не могу быть уверен, здесь спрашивай лучше у своей ходячей библиотеки. Все что знаю — много столетий назад осталось несколько пробирок с кровью этого существа, одна дожила до наших дней. — Боже… — прошептала Ванда, изумленно закрывая рот ладонью. Она уже поняла, что произошло, просто поверить в это не могла. — И с тех пор Альвиус пытается взять верх над ней, борется и с ее сознанием, и с ее телом. Пока тело не умрет, существо не сможет взять его под свой контроль, не сможет пользоваться возможностями на полную силу. — Но она. Он. Не знаю. Пытался взять под контроль мутантов, а не нелюдей. И, кажется, неплохо получалось, — заметила Ванда, проявляя совершенно несвойственную себе наблюдательность. — Мы решили, что здесь дело в человеческом происхождении Зофьи — нелюди обладают частицами инопланетной крови, а мы — нет. Ванда задумчиво протянула свое «Вау», пытаясь все понять и осознать. Невозможно. Не получалось. — И как ты собираешься ее спасать? Самое главное. То, из-за чего они спорили. То, из-за чего они должны были расстаться. Возможно, насовсем. И Ванду больше, чем что либо еще, пугал факт того, что он и правда может не увидеть множество событий ее жизни, а она — его. Он, возможно, не подведет ее к алтарю, не сыграет с ее теоретическими детьми в волейбол, и не поможет при переезде, когда нужно будет перетащить все вещи из квартиры в новый просторный дом. Может, они больше никогда не сыграют в шахматы, может, Ванда больше никогда не разделит шоколад с ним на пополам. Так много всего, что может не произойти. Так много всего леденит сердце. — Извлечение крови Альвиуса убьет ее, любое вмешательство в тело Зофьи равносильно смерти. Я нашел несколько справок среди древних книг в библиотеке Щ.И.Т.а, так что первым местом нашего путешествия станет Тибет. И дальше, по всему миру, пока не найдем решение, — сухим, немного сиплым, уставшим голосом отозвался Пьетро. Ванда кивнула. У него есть план — уже хорошо. Значит, он хоть немного повзрослел, да и повлияла на него работа в команде за этот год. Пьетро все же взглянул на сестру, хотя и знал, что увидеть опечаленное лицо с дорожками редких слез, которые сестра не в силах удержать. Он знал, что сердце заноет, но не мог поступить иначе. К тому же, душу грела слабая надежда: как только он из ее жизни исчезнет, Ванда станет чуть более приземленной и успокоится, и не получит так много травм и переживаний, как получила за этот год с ним. Он заставлял себя верить, что это он — ее неправильная кроличья лапка, притягивающая неудачи. Он всегда ругал сестру, когда она так думала про себя саму, но сейчас иного выбора у него не было. Он заставлял себя верить в это. Так будет проще из ее жизни уйти. — Не хочешь спать? Ванда тут же покачала головой, отметив, что не против поговорить с ним еще. Кто бы сомневался. До последней минуты, наверное, будет рядом. Или просто до того момента, пока не сможет все принять. Как только успокоится, привыкнет к этой мысли, тут же уйдет, сядет подальше, запрется где-нибудь, только бы не увидеть его в последние его часы здесь, не разрыдаться, не дать слабину, не показать себя маленькой беспомощной девочкой перед ним, заставив волноваться больше обычного. — Тогда хочу поговорить еще кое о чем. Наберись терпения для разговора со своим абсолютно бестактным братцем, — Ванда улыбнулась. — Хотел поговорить с тобой об Алексисе. Ты же понимаешь, что это не твоя вина? — Нет. Ты же понимаешь, что я все время буду себя винить? — Потому и хотел с тобой поговорить, — Пьетро дотянулся до ее руки и крепко сжал. — Просто хочу донести до тебя мысль, что ты не виновато, какие кошмары тебе бы не снились. Не виновата, понимаешь? К тому же, он был к этому готов, часто он об этом говорил. И… прости, но я не думаю, что ему было бы хорошо сейчас — он и тогда то не мог найти своего места, а сейчас, когда мы все расходимся, что стало бы с ним. Я не говорю, что это лучший вариант, даже не думай. Просто… Все случилось так, как случилось. И мы не боги, чтобы быть в силах хоть что-то изменить. Ванда, спустя долгую паузу выдала: — Может ты и прав. — Кажется, кое-кто первый раз признал, что я бываю прав, — с улыбкой произнес Пьетро, разряжая обстановку. — Потеряла бдительность, — Ванда даже смогла выдавить слабую улыбку. Хороший знак. За разговором они не заметили, как ночь начала плавно переползать в утро, лениво стягивая темное одеяло с небосвода. Свет забрезжил где-то на горизонте, заставляя небо розоветь. — А Ксавьер... — Пьетро быстро замолчал, поняв что говорит вслух о том, о чем говорить с сестрой не стоило. Наверное. — Тебе тяжело говорить об этом? — Говори, что собирался, — отозвалась ведьма, дернув плечом. — Играешь в бессердечную? Я же знаю, как много он для тебя значил. Значит. Или?.. — Всегда будет, — отозвалась Ванда. — Даже не буду скрывать. В любом случае, я здесь не в силах ничего изменить, не имею права. Почему-то, она замерзла. Захотелось укрыться. Но она все сидела на перилах балкона, рядом с братом, и они оба наслаждались обществом друг друга. У них каждый год считается за пять, столько, сколько вытерпели они, пожалуй, не пережил никто. И вот — рассвет, два близнеца стоят где-то на окраине мироздания. Одинокие вместе. Несчастливые. Улыбающиеся. Пусть, для каждого из них понятие счастья перестало существовать, как только они оказывались вдвоем, держась за руки или крепко обнимаясь, где-то в сердце, там, докуда не доберется ни один хирург, зажигался крохотный огонек. Теплый. Его, наверное, нельзя было назвать счастьем, но какое-то похожее чувство просыпалось в душах близнецов, казалось бы не способных после всех невзгод на что-то светлое. Даже любовь их была окрашена черным цветом потерь. И вот, настало время для еще одной. Они теряют друг друга.