Девяносто девять

— Видишь что-нибудь? — шепотом спросила Октавия. Они с Линкольном сидели на дереве, спрятав за спину мачете, и силились рассмотреть хоть что-то в тусклом свете закатного солнца. — Двое на башне слева, трое справа. Еще четверо у ворот, по периметру не менее двадцати, но скорее всего больше. Октавия покосилась на него. — Ты что, кот? Я вижу только одного на башне. — Проживешь пять лет в лесу и тоже будешь видеть как кошка. Надо возвращаться. Мы выяснили то, что хотели. Два часа назад Индра велела им провести разведку. Указания были даны максимально точные: «Проверить, остался ли кто-то в живых и возвращаться». Но Октавия уже тогда знала, что ослушается приказа. Вопрос был лишь в том, согласится ли с ней Линкольн. После того, как командующая по рации велела ему уводить людей, он совсем перестал разговаривать. Она и раньше видела в нем такое: как будто кто-то перещелкнул реле и разом отрубил все эмоции, зато обострил ощущения. Линкольн отдавал команды беззвучно, и отдавал их так, что приходилось подчиняться. Зато вскоре они оказались в безопасности и привели с собой еще девятнадцать человек. — Надо вытащить наших, — сказала Октавия, рассматривая бойца на башне. — Всех, кто остался в живых. — У нас приказ, мы должны возвращаться. — Вот уж вряд ли. Она спрыгнула с ветки, перекатилась через плечо, как он учил, и замерла в кустах. Через секунду он оказался рядом. — Что ты делаешь? — прошептал. — Нас заметят. — Залезем на скалы и посмотрим, что там происходит. Октавия двинулась вдоль периметра лагеря, зная, что Линкольн последует за ней. Приятно и тепло было ощущать его постоянное и неизменное «я рядом». Даже странно: он не говорил ласковых слов, не держал за руку, не улыбался, но ее отчаянно тянуло к его надежности и силе. На скалу забирались медленно и аккуратно, стараясь не создавать шума. Пусть теперь главный враг был внутри, но мертвяки по-прежнему бродили поблизости и наполняли собой ущелье. Октавия первая выглянула из-за камня и увидела… нет, не мертвеца, а вполне живого человека, держащего в руках винтовку. Рука Линкольна опустилась ей на плечо. Она мотнула головой, но он лишь сильнее сжал, будто говоря: «Ты не готова». И ей пришлось покориться. Казалось, лишь тень промелькнула мимо, а через мгновение солдат морских уже лежал на спине с перерезанным горлом, а Линкольн, лежа рядом, вытирал о траву мачете. Октавия подползла, обдирая живот о каменистую почву, и посмотрела на мертвого. Странно: то ли она уже успела привыкнуть, то ли обстановка не располагала к сантиментам, но вид бьющей из вскрытого горла крови не произвел на нее никакого впечатления. Она аккуратно вытащила винтовку из еще теплых рук и приладила ее, обратив дулом к лагерю. — Что за хрень? — прошептала, заглянув в окошко прицела. — Они там что, казнь устраивают? Линкольн ладонью закрыл прицел, но Октавия зашипела и оттолкнула его руку. Она видела собравшихся в центре лагеря людей, видела несколько свежесрубленных столбов, вбитых в землю. Вокруг горели костры и стояли солдаты с автоматами. — Октавия, идем. Мы ничем не сможем им помочь. Она дернула плечом и снова посмотрела. Увидела среди стоящих Элайзу и Вика и радостно всхлипнула. Но всхлип оборвался на полузвуке: рядом с ними стоял ее брат, Беллами. — Они собираются казнить пленных, — прошипела она, слегка поведя винтовкой. — Я вижу командующую, вижу еще троих… Нет, четверых. Линк! Мы должны что-то сделать! — Мы не можем. — Еще как можем! И сделаем. *** Чертов день как будто торопился закончиться. Несколько раз Элайза и Вик пытались пробраться к клеткам, но их не пускали: вежливо, но твердо отправляли назад. Была надежда, что получится переубедить Беллами, но он даже не стал с ними разговаривать. Сказал только: «Завтра утром мы вернемся домой» и ушел отдавать новые приказы своим бойцам. Вик предложил раздобыть оружие, но и эта затея успехом не увенчалась. Единственное, что им удалось добыть, это скальпель — Вик стащил его из медпункта, пока Элайза отвлекала Розмари, изображая нервный обморок. Но что они могли сделать при помощи скальпеля против нескольких сотен вооруженных людей? Попытка собрать шестерых оставшихся в живых небесных тоже провалилась. Только раненый Харпер оказался на их стороне, остальные согласились стать гостями морских людей, а после влиться в их общину. — Ты, я и половинка Харпера, — сказал Вик, поговорив с последним. — Расклад не в нашу пользу, принцесса. Элайза молчала, и тогда он добавил: — Утешает только то, что остальные успели уйти. Это и впрямь утешало, но мысль об Алисии, запертой в клетке будто животное, не давала покоя. Элайзе было отчаянно страшно: что, если Беллами всерьез говорил о казни? Еще страшнее стало, когда бойцы притащили из леса кое-как обструганные бревна и принялись вкапывать их в центре лагеря. — Когда их выведут, я должна быть рядом с Беллом, — решила Элайза, с ужасом наблюдая за приготовлениями. — Я пригрожу ему смертью, и тогда они отпустят нас. Нас всех. — Мы можем уйти прямо сейчас, принцесса, — возразил Вик. — Пролом в стене никто не заделывал, мы сможем ускользнуть. В конце концов, от наших людей здесь никого не осталось. — Нет больше наших и не наших, Вик. И я не уйду без них. Не уйду без нее. Солнце садилось, и в центре лагеря собирались люди. Кто-то разводил костры, кто-то смеялся, переговариваясь. Это было словно театр абсурда, словно какое-то средневековье. Элайзе хотелось кричать: «Остановитесь! Как вы можете смеяться, отправляя людей на смерть?» Но они смеялись, а она ничего не могла сделать. Когда окончательно стемнело, к ней подошел Беллами. Посмотрел в глаза и положил руку на плечо: — Не вздумай чудить, принцесса. У меня приказ морского льва, и я выполню его в точности. Если хочешь снова увидеть мать, не вмешивайся. Элайза сжала ладонью холодный скальпель, спрятанный в кармане армейских штанов. Она не успела ничего ответить: в толпе раздался шум и из клеток вывели пленных. — Обезьяны! Чертовы обезьяны! — Прострелить им головы к хренам! — Раскрашенные уроды! Выродки! Она не знала, что ожидала увидеть. Может быть, избитую и сломленную командующую? Или юную девушку со страхом в глазах и заломанными назад руками? Но увидела она другое. Алисия шла между двумя бойцами, высоко подняв голову. Она как будто не слышала возмущенных выкриков, и кровь на ее лице и одежде выглядела всего лишь краской, нанесенной для устрашения врагов. Элайза рванулась к ней, но Беллами удержал, ухватив за плечи. Ее и еще четверых землян привязали к столбам. Когда боец нагнулся, чтобы привязать ноги, Алисия сделала короткое движение, и он упал, держась за разбитую в кровь челюсть. Ему на помощь бросились трое, но она больше не сопротивлялась: стояла и смотрела, и на губах ее играла тень улыбки. Элайза не знала, почему, и не знала, как, но она видела: Алисия смотрела на нее. Только на нее, и только ей предназначалась эта — нет, еще не улыбка, но как будто обещание: «Это не конец», как будто клятва: «Я умру с достоинством», как будто сожаление: «Я так много хотела бы тебе сказать». — Нет… — прошептала Элайза и поняла, что задыхается. — Нет, Беллами. Прошу тебя, нет. Она мотала головой, она рвалась вперед, но он держал крепко. Она не могла отвести взгляда от зеленых глаз, вокруг которых безумными пятнами запеклась кровь. — Я не хочу, — вырвалось у нее. — Я не хочу другую командующую. Мне нужна ты. Это «мне нужна ты» стало для нее в эти секунды самой главной в мире правдой. Правдой, пришедшей неизвестно откуда, правдой, возникшей из глубин памяти, из таких глубин, к которым до сих пор у нее не было доступа. — Ты нужна мне. Пожалуйста. Лекса. Будто в замедленных кадрах кинохроники, будто в хмельном тумане она увидела как медленно, спокойно шевелятся разбитые губы. Шевелятся чтобы сложиться в короткую, мимолетную, едва заметную, но все же улыбку. — Волей морского льва Алисия из земных людей, Андрос из земных людей, Твикстер из земных людей, Корделия из земных людей и Майло из земных людей приговариваются к смертной казни. Голос Беллами набатом звучал в ее ушах, но вместе с ним звучал еще один, незнакомый, а, может, знакомый, но давно забытый: — Когда ты вонзила нож в сердце своего возлюбленного, пожелала ли ты, чтобы это было мое сердце? — Нет, — прошептала Элайза. — Нет. Она почувствовала, как хватка на ее плечах стала сильнее. Ощутила металл, больно ткнувший ее в бок, но ей было плевать. — Приговор будет приведен в действие немедленно. Заряжай! Звук десяти перещелкиваемых затворов накрыл лагерь темнотой и ужасом. Элайза еще один раз посмотрела в зеленые глаза и вытащив из кармана скальпель, бросила его на землю. — Что? Элли, что это? Она развернулась как раз вовремя: Беллами нагнулся, чтобы посмотреть, и она изо всех сил ударила его коленом в лицо. Оттолкнула стоящего впереди бойца и побежала вперед, к столбам. Короткая очередь полоснула ее по ноге адской болью, но сзади раздался приглушенный крик: «Не стрелять!» и через несколько секунд Элайза обхватила Алисию за шею и закрыла ее собственным телом. — Ты с ума сошла, — услышала она, и, черт бы их побрал, в произнесенном были, были эмоции! — Уходи немедленно. — Нет, — выдохнула она в разбитые губы. — Напал на тебя — напал на меня. Только так и никак иначе. Она практически висела на шее Алисии: нога, в которую, по-видимому, попала не одна пуля, а несколько, разрывалась на части невыносимой болью. Но глаза, эти глаза были так близко, так мучительно близко, что боль отступала перед этой близостью, уходила куда-то далеко, в туман, в прошлое. — Элайза, уходи, — прошептала Алисия и голос ее дрогнул. — Прошу тебя, уходи. Они убьют и тебя тоже. — Плевать, — она лишь крепче обхватила шею и втянула в себя запах потной, пропахшей порохом и гарью кожи. — Мне плевать, ясно? Я не стану стоять и смотреть, как ты умираешь. Кто-то схватил ее сзади за волосы и дернул, пытаясь оторвать от Алисии, но она лишь закричала и еще сильнее вцепилась в нее. — Уходи, — услышала она снова. — Смерть — это не конец, слышишь? Мы встретимся в новой жизни. Я обещаю. — К дьяволу новую жизнь, — прошептала Элайза. — Я никуда не уйду. За спиной раздался какой-то шум. Беллами — она узнала его голос — истошно закричал, послышались выстрелы, но Элайза не оборачивалась: она смотрела в глаза. Только в глаза. Как будто чувствовала: отведи она взгляд, и все закончится, закончится невыносимо-плохо, так, как когда-то уже заканчивалось, когда-то очень давно, когда-то очень больно и трудно. — Я сделаю так, чтобы ты меня помнила, — губы Алисии едва шевелились, но Элайза знала, не слышала, но знала, что именно она говорит. — Ты уже это сделала. Ты сделала это, Лекса. В ее голове что-то взорвалось и разлетелось на кусочки. Память не пришла разом, нет, она как будто проникла внутрь разрозненными обрывками и невозможно было сложить их в целое, невозможно было понять, что из этого правда, а что — фантазия, навеянная истекающей из тела кровью. «Видеть их лица каждый день — это значит вспоминать, что я сделала ради них» «Вставай! Если ты умрешь, то умрешь не принцем, а трусом!» «Разве не ты говорила, что люди имеют право решать?» «Я пытаюсь. Я пытаюсь постоянно, но они рассчитывают на меня и я ненавижу их за это» «Я — командующая. Никто не будет сражаться за меня» — Эл! Принцесса! Мать твою, принцесса! Отпусти ее! Ты ее задушишь! Она упала назад, но кто-то подхватил ее сильными руками. Алисия смотрела на нее сверху вниз и в глазах ее камнем застыл ужас. — Принцесса, посмотри на меня. Пожалуйста. Вик. Это был Вик. Она словно очнулась, словно выпала из затянувшего ее тумана, и снова рванулась к Алисии, но он не дал: удержал, обхватив руками, заставил сесть на землю и с силой повернул ее голову в сторону. Там, в нескольких футах от них, стояла Октавия. С приставленным к горлу ножом Линкольна. *** — Отпусти их или я перережу ей горло. Один бог знает, как тяжело дались ему эти слова. Сам факт того, что его клинок был приставлен к горлу девочки, которую он уже привык считать своей, сводил его с ума. Но это был ее план, и ему пришлось подчиниться. Он видел командующую и еще четверых, привязанных к столбам. Видел направленные на них дула автоматов, видел бледного до синевы брата Октавии, и Элайзу — лидера небесных, с безумным лицом и истекающим кровью телом, сидящую на земле в объятиях Вика. Эта девочка однажды готова была умереть ради своих людей. Сегодня эта девочка готова была умереть ради командующей. А к его животу прижималась спиной другая девочка: та, которая рискнула всем, чтобы спасти тех, кого еще можно спасти. Он смотрел на них — на них на всех, на каждого, и думал о том, что «кровь за кровь» меркнет по сравнению с тем, на что способны эти люди. Отдать жизнь за то, во что ты веришь. Отдать жизнь за тех, в кого ты веришь. Может быть, именно на этом будет построен новый мир? Мир, которым они однажды смогут гордиться? Командующая не смотрела на него. Он видел, что ее взгляд прикован к Элайзе, и, черт возьми, никакой невозмутимости и спокойствия в этом взгляде не было. — У тебя десять секунд, — сказал Линкольн громко и яростно. — Отпусти их и мы уйдем. Иначе она умрет. Он видел, что Беллами колеблется. Видел, что он не до конца верит в происходящее, видел, что остальные ждут лишь его сигнала: атаковать или отступить? И тут заговорила Октавия. — Белл! — в ее крике было столько отчаяния, что рука Линкольна дрогнула. — Белл, прошу тебя! Пожалуйста! Я идиотка, я не послушалась тебя, но я хочу жить. Я хочу домой, Белл! Лицо Беллами стало безумным, глаза вытаращились, а нос как будто заострился. — Отпустите их, — скомандовал он, не отрывая взгляда от Октавии. — Развяжите и отпустите. Пусть катятся. Линкольн не мог поверить в услышанное. Сработало? Безумный план небесной девочки сработал? Да как такое вообще возможно? Но солдаты и впрямь освобождали пленников: вначале мужчин, потом женщину, и только затем — командующую, которая, едва сбросив веревки, рванулась к Элайзе и упала рядом с ней на колени. — Они уйдут тоже, — сказал Линкольн, взглядом указывая на Элайзу и Вика. Беллами покачал головой. — Она умрет, если уйдет с вами. — Значит, умрет. Он принялся пятиться назад, не отпуская Октавию. Беллами поднял руку и солдаты нацелили автоматы на командующую. — Обмен, а не подарок, — сказал он сквозь зубы. — Отпусти мою сестру. Теперь Линкольн покачал головой. — Отпущу как только мы выйдем за ворота и эти люди уйдут в лес. Ты можешь держать меня под прицелом, пока этого не случится, но будет так, и никак иначе. — Белл, пожалуйста! — снова крикнула Октавия, и на сей раз в ее голосе ясно звучали слезы. — Сделай как он говорит! Прошу! Я хочу жить! Солдаты расступились, пропуская землян. Вик и командующая тащили на себе Элайзу, сзади шли остальные четверо. Когда они поравнялись с Линкольном, он шепнул: — Actum ut supra, Vik. А в ответ услышал от командующей: — Faciam ut mei memineris. «Добьюсь того, чтобы ты обо мне помнил». *** Даже когда ворота перед ними открылись, Вик не мог поверить, что все происходит на самом деле. Он с трудом передвигался: Элайза едва передвигала ногами, а командующая, подхватившая ее с другой стороны, была не способна принять на себя большую часть груза. И что, черт возьми, это означало? Actum ut supra? И разве Линк не понимает, что их убьют, как только он отпустит Октавию? Догнать избитых и раненых, не успевших далеко уйти, — тоже мне задачка для вооруженных отдохнувших солдат. Но тем не менее, он продолжал идти. Ворота за их спинами закрылись, но Вик кожей чувствовал направленные на них с башен дула автоматов. — И что дальше? — спросил он, ни к кому не обращаясь. — Он отпустит ее, они прочешут лес и убьют нас всех до единого. — Actum ut supra, — сказала вдруг командующая. — Действуй, как было указано выше. — Выше? И тут он понял. И восхищенно вскрикнул: чертов Линкольн! Чертов сукин сын! Вместе с осознанием появилась надежда, а вместе с ней — силы. — На деревья! — скомандовал Вик, едва они скрылись за кустами. — Все лезем наверх! Быстро! Он первым забрался на ветку, стараясь не обращать внимание на просачивающуюся сквозь бинты кровь. Земляне приподняли Элайзу, он за руки втащил ее и прижал к себе, не давая упасть. Командующая и остальные залезли следом. И как раз вовремя, потому что стоило им прижаться к стволу дерева, как совсем близко, где-то с западной стороны лагеря прогремел взрыв. Они не видели, что там происходит, но следом за шумом взрыва раздались вопли живых, а еще через мгновение — гул мертвых. Мертвые пришли со всех сторон, очень много, Вик никогда не видел, чтобы их было настолько много. Они шли прямо под ними, и клацали зубами, и натыкались на деревья, и ревели в предвкушении ужина. Некоторые задирали головы вверх и тянули руки: из ноги Элайзы сочилась кровь, приманивающая их, но наверх добраться они никак не могли. — Как они это сделали? — спросила вдруг командующая, и Вик посмотрел на нее. — Как им удалось? Он пожал плечами. Его куда больше интересовало, смогут ли они теперь выжить. И те, кто оказался за пределами лагеря, и те, кто остался внутри. *** — Закрыть ворота! — скомандовал Беллами, когда пленники оказались снаружи. Он дождался, пока упадет металлический засов, и сделал шаг к Линкольну. — Теперь отпусти ее. Им нужно было еще несколько минут, но как раз их у них и не было. Октавия чуть не взвыла, почувствовав, как Линкольн убирает клинок от ее горла и пинком отправляет ее вперед. Она упала прямо в руки Беллами и, скрипнув зубами, обняла его за шею. — Не убивай его сразу, — прошептала отчаянно. — Я хочу, чтобы он помучился перед смертью! На него накинулись сразу пятеро, но он и не пытался сопротивляться. Октавия с силой стиснула зубы, глядя, как его избивают: ногами, прикладами автоматов, кулаками. — Оставьте его живым для казни! — закричала она отчаянно. — Белл, пожалуйста! Он сжимал ее так крепко, что, кажется, готов был раздавить. Но скомандовал: — В клетку его! И у Октавии отлегло от сердца. Еще несколько минут. Еще только несколько минут. Беллами развернул ее лицом к себе и заглянул в глаза. — Почему? — спросил он, и она испугалась его взгляда. — Почему, Октавия? — Что «почему»? — выдохнула, ощущая, как по телу уколами разбегается дрожь. — Почему ты предала меня? Почему выбрала его? Октавия не знала, что сказать. Выходит, он знал? Выходит, он понимал, что это — лишь блеф? Но тогда почему он не перебил их всех к чертовой матери? Почему позволил уйти? — Я не мог рисковать твоей жизнью, — сказал он с ненавистью, и она отшатнулась, напуганная силой этой ненависти. — Тем более, что твои друзья все равно не уйдут далеко. Он с силой ударил по лицу, а после выкрикнул в сторону: — Прочешите лес и убейте их всех! Принесите мне их головы! Все до единой! Снова посмотрел на Октавию и покачал головой, будто не веря в то, что увидел. — Ты моя сестра, и ты будешь жить. Но прежде я собственными руками убью того, ради кого ты меня предала. — Белл, нет, — прошептала она. — Хватит, Октавия, — теперь ненависть на его лице сменилась презрением. — Я занял твою сторону, когда ты совершила самое ужасное преступление из всех, которые только можно совершить. Я пошел против отца и пять лет ждал здесь твоего освобождения. Я нашел тебя и спас, отбив от мертвецов. Я пережил ад в Лос-Анджелесе, чтобы добыть то, с помощью чего смогу тебя защищать. Но ты предала меня, ты предала все, что я ради тебя сделал. Ее сердце сжалось в комок, а к глазам подступили слезы. На нее смотрел ее брат, ее старший брат, ее защитник, опора, лучший друг и наставник. Брат, который теперь ее презирал. — Белл… — Нет, Октавия, — сказал он. — Когда пять лет назад ты убила нашу мать, я сказал, что ты все равно останешься моей сестрой. Сегодня ты перестала ей быть. Я больше не могу тебя прощать. Я больше не твой брат. И я сделаю то, что должен сделать. Каждое его слово острой болью вворачивалось в ее сердце, раздирая его на ошметки. Она плакала, не понимая даже, про что плачет: про то ли, что снова оказалась сволочью и дрянью, про то ли, что любимый брат больше не был ни любимым, ни братом, или просто про то, что в этом мудацком новом мире выбрать собственный путь и принять собственные решения можно лишь пожертвовав теми, чей путь и решения отличаются от твоих. — Прости меня, Белл, — сказала она. А через секунду раздался взрыв. *** Взрыв прогремел, и Линкольн начал действовать. Солдаты, бросившие его в клетку, разбежались, не забыв запереть засов, но кинжал, извлеченный из скрытых под штанами ножен, сделал свое дело: его острие вошло между засовом и клеткой, выдержало нажим и сломало непослушное дерево. Линкольн выбрался наружу и огляделся. Камни, под которые они с Октавией подложили заряд, скатились вниз со скалы и проломили стену. А на шум сквозь пролом уже шли мертвецы: много, очень много мертвецов. Шум стрельбы перекрыл собой крики. Линкольн сжал в кулаке кинжал и бросился к воротам в поисках Октавии. Если Вик услышал его слова, если он понял все верно, то пленники сейчас должны быть в безопасности. А значит, главное — увести отсюда Октавию. Увести и защитить. Ему наперерез бросился кто-то из солдат, и Линкольн оттолкнул его на бегу, даже не остановившись. Мертвецов становилось все больше: было слышно, что они подошли к воротам и гудят оттуда, наполняя воздух страхом. — Октавия! — отчаянно закричал он. — Октавия! Солдаты стреляли в мертвых, один за другим тела падали на землю, сраженные выстрелами. Он подбежал к воротам и наконец увидел ее. Она лежала на земле и плакала навзрыд, а над ней нависал большой, злобный и направивший на нее дуло автомата Беллами. Думать было некогда: Линкольн с разбега повалил Беллами на землю и покатился вместе с ним, нанося жестокие удары. Октавия рядом кричала, и обернувшись на ее крик, Линкольн пропустил удар. Беллами рывком перевернул его на спину и с силой ударил прикладом в челюсть, кроша зубы и разбивая щеку. Линкольн попытался вывернуться, но Беллами сидел на нем, прижимая своим телом и прижав дуло автомата к шее. — Ну вот и все, — сказал он, задыхаясь. — Вот и все. Отчаянно хотелось повернуть голову и последний раз посмотреть на Октавию. Умереть, запомнив ее глаза, — разве это не было бы счастьем? «Умереть за то, во что веришь». И вдруг Беллами поднялся на ноги. Линкольн лежал и смотрел на него снизу вверх, а через мгновение Октавия оказалась рядом, и упала на него, и уткнулась лицом в шею. Она плакала так горько, что у него разрывалось сердце. Он обнял ее, не отрывая взгляда от глаз Беллами и сказал беззвучно: «Давай. Только не задень ее. Она должна жить». — Убирайтесь отсюда. Он не понял, и Октавия не поняла тоже. Она подняла голову и посмотрела на брата. — Убирайтесь, — сквозь зубы повторил он и бросил автомат на грудь Линкольна. — Уходи и защити ее. Если она погибнет, я найду тебя и закончу начатое. — Белл! Она бросилась к нему, но он с силой оттолкнул ее в сторону и побежал к западной части лагеря — туда, где продолжали греметь взрывы. Линкольн поднялся на ноги. — Идем, — сказал он, хватая Октавию за руку. — Мы должны идти. — Но Белл!.. — прорыдала она, и он понял. — Он выживет. Клянусь тебе, он выживет. И вы еще сможете все исправить. Второй рукой он подхватил автомат и пошел к воротам, практически таща за собой Октавию. Им предстоял бой с мертвецами, но он не боялся этого боя. Сегодня на его глазах произошло так много, что мир перестал казаться адом. Теперь он был просто миром, тем миром, в котором Линкольн хотел жить.