Девяносто девять

Дверь за спиной скрипнула, но Элайза не стала оборачиваться. Она знала, кто пришел, и знала, зачем. — Я же сказала, что не хочу тебя видеть. И снова скрип, теперь уже закрывающейся двери. И звуки шагов — аккуратных, спокойных, уверенных. — Несколько недель я уважала твои желания, — услышала она. — Но у нас есть проблемы посерьезнее. Пришлось все-таки обернуться и посмотреть. Алисия стояла поодаль, чисто умытая, с собранными на затылке волосами, одетая в свой обычный костюм командующей и сложившая руки на животе в замок. Элайза скрипнула зубами от ненависти. — У нас вообще нет общих проблем. — Нет, есть. Алисия подошла чуть ближе, но остановилась, как будто не рискуя приблизиться еще. Элайза молча смотрела на нее. — Теперь, когда Люмен восстановлен и небесные люди заняли Розу… — Остатки небесных людей, — перебила Элайза. — Немногие из них. — Да, — черт побери, она снова звучала так спокойно, как будто ничего не было, как будто это не ее женщина уничтожила разом всю семью Элайзы. — Теперь, когда остатки небесных людей заняли Розу, мы должны решить, что будем делать дальше. Элайза отвернулась и отошла к окну. Она посмотрела вниз, на оживший и переливающийся людьми Люмен, и сердце ее снова сжалось в кулак от невыносимой боли. — Дальше ничего не будет, — сказала она сквозь зубы. — Отпусти меня, чтобы я могла уйти к своим. Она услышала короткий выдох Алисии. — Я не могу. — Почему? — Элайза снова обернулась и со злостью посмотрела в зеленые глаза. — Разве я сделала недостаточно? Я спасла жизнь тебе и твоим людям, я не стала догонять твою чокнутую стерву, хоть мне и хотелось этого больше всего на свете! Чего еще ты от меня хочешь? Алисия смотрела на нее исподлобья, и морщинка на ее лбу выделилась, став как будто острее. — Ты злишься, Элайза, я понимаю. Тебя гложет то, что случилось, но ты винишь меня, а не себя. — Я виню нас обеих. Разница только в том, что у меня хватило смелости прийти за тобой в пасть дьявола, а у тебя не хватило храбрости на то, чтобы этого дьявола уничтожить. Элайза шагнула к Алисии и та отпрянула, испуганная. — Почему ты не убила ее? — спросила она, с ненавистью глядя в зеленые глаза. — Ты отобрала у нее нож, у тебя была возможность. Почему ты не убила ее до того, как она убила моих людей? Алисия молчала. Она смотрела, не моргая, и Элайзе на секунду снова показалось, что все это уже было с ними, было когда-то давно, и чуть иначе, но было ведь, было… — Это больше не имеет значения, — наконец произнесла Алисия. — Сейчас важно другое. Люмен восстановлен, но многие по-прежнему недовольны, что поступки морских остались безнаказанными. Люди требуют крови. — Крови? — переспросила Элайза, задыхаясь от ярости. — Чьей крови? — Пленников. Ну, конечно. Чего еще можно было от них ожидать? От тех, кто, едва вернувшись домой, занялся репрессиями. Беллами, Розмари и еще двадцать человек оказались в клетках, на сей раз в клетках Люмена. И если Элайза рассчитывала на справедливый суд, то об этом, похоже, нужно было забыть. — Я не хочу больше крови, — сказала Алисия. — Но людям нужно отмщение, в этом их суть. Поэтому я предлагаю тебе выход. — Какой выход? — сквозь зубы спросила Элайза. — Позволить тебе убить их? Даже не думай. Я не допущу этого. — Нет. Я по-прежнему хочу, чтобы ты присоединилась ко мне, Элайза. Чтобы твои люди стали тринадцатым кланом. Черт бы побрал эту девчонку! Казалось, стоило ей снова натянуть на себя одежду командующей, как вмиг оказалось забыто все, что было до этого! Как будто земляне вновь стали землянами, а небесные — небесными. Как будто никто никого не спасал. Как будто «кровь за кровь» снова заслонило собой все. — Люди — странные создания, Элайза, — сказала Алисия, так и не дождавшись ответа. — В новом мире они уважают силу, а ты показала немалое мужество у ворот Санта-Моники. Знаешь, как теперь тебя называют? — Знаю, — огрызнулась она. — Командующая огнем. — Верно. И ты должна понять: слишком многие видят теперь возможности для раскола. Я не могу этого допустить. Элайза усмехнулась презрительно. Для раскола? Лидеры кланов снова начали играть в свои дешевые игры? К ней уже заходил Спарк с предложением возглавить огненный клан, и она послала его в задницу дьявола. — Присоединяйся ко мне, Элайза, — тихо сказала Алисия. — Преклонись, и твои люди станут моими людьми. И все пленные будут выпущены на свободу. Ярость пересилила все остальное и выплеснулась наружу. Элайза в два шага оказалась рядом с Алисией и, скривившись от ненависти, заглянула в ее глаза: — Тебе наплевать на моих людей. Я знаю, зачем я тебе нужна. Я выставила тебя слабой в битве у Санта-Моники, и теперь лидеры кланов хотят использовать это. Хочешь показать им, что ты сильнее меня? Ты знаешь отличный способ это сделать. Убей меня, и твоя сила больше не будет поставлена под сомнение. А если нет… Она позволила себе усмехнуться. — Тогда иди и решай свои проблемы сама. Потому что я никогда перед тобой не преклонюсь. *** — Где Октавия? Кто-нибудь видел Октавию? — Наверняка где-нибудь поблизости машет своим мечом, отрабатывая приемы на трупаках. — Когда вернется, скажите, что ее искал Вик. Октавия поглубже забралась рукой под футболку Линкольна, поглаживая кончиками пальцев мышцы его живота. Они прятались в кустах за периметром Розы — там, где их вряд ли смогли бы найти, но при этом достаточно близко к забору, чтобы быть в безопасности. — Ты слышала? Тебя ищет Вик. — Пусть ищет. У меня есть дела поважнее. Ей ужасно нравилось его трогать. Он был такой большой, и такой сильный, и такой твердый — как будто целиком состоящий из напряженных мышц. Но еще больше ей нравилось, когда эти мышцы расслаблялись под ее поглаживаниями, Линкольн в такие моменты становился похожим на мальчишку, впервые увидевшего женскую грудь. — Подожди, — услышала она. — Давай поговорим. — Сколько можно разговаривать? Мы разговариваем уже месяц с тех пор как вернулись из Санта-Моники. Мне надоело разговаривать. Она опрокинула его на спину и улеглась сверху, уютно устроив локти на его сильной груди. Лизнула кончик носа, от чего он поморщился и пробормотал что-то вроде “несносная девчонка”. — Почему ты не хочешь? — прямо спросила она, поднимаясь повыше, чтобы смотреть ему в глаза. — Ведь должна быть хоть какая-то причина. — Она есть. Но тебе не обязательно ее знать. Октавия недовольно скривила губы и поднялась, опираясь ладонями о грудь Линкольна и седлая его бедра. Она через голову стянула футболку, бросила ее на траву и снова посмотрела на него. — А так? — подняла брови. — Так тебе легче будет принять решение? Он молчал, но она ясно чувствовала, как напрягается под ней его сильное тело. Поразительно: взрослый мужчина отказывается от того, что ему предлагает молодая и красивая девушка? Почему? — Ты что? — ее вдруг осенило. — Боишься? Линкольн шевельнул бедрами, сбрасывая ее с себя, но она не позволила: вцепилась в него руками и ногами, будто кошка, прижалась всем телом, тяжело задышала в шею. — Дурак, — шепнула. — Ты просто дурацкий дурак. Если откладывать жизнь до того, как мы все окажемся в безопасности, то проще просто сигануть со скалы и разбить себе голову, понял? Ты все равно будешь бояться за меня: хоть будет между нами что-то, хоть нет. И я буду бояться за тебя, ясно? Но вместе бояться не так страшно, правда? Он обнял ее, положив руки на поясницу, и она едва сдержалась чтобы не замурлыкать в его сильную шею. — Я с самого начала знала, что ты будешь моим, дурак. С самого начала. Октавия первой услышала шум шагов и сама скатилась с Линкольна в траву, хватая мачете и принимая защитную стойку. Но защищаться не понадобилось: из кустов прямо на них вышел Джаспер. — Ой, — сказал он, бросив взгляд на полуголую Октавию. И добавил, уже восхищенно: — Ого! Линкольн вскочил на ноги и встал перед ней, закрывая своим телом. Джаспер попятился. — Брось, чувак, я вовсе не хотел мешать. Просто там Вик собирает совет, и я подумал, что вас надо найти, и… Он развернулся и побежал прямо через кусты, а Октавия засмеялась, натягивая на себя майку. — Ты так всех моих друзей распугаешь, — она положила ладони на щеки мрачного Линкольна и легонько поцеловала его губы. — Идем. Похоже, у Вика и впрямь что-то важное. Сразу после переезда в Розу небесные завели традицию собирать совет на свежем воздухе. В новом лагере было не так уж много построек: три десятка жилых шатров, общая помывочная (впервые увидев ее, Октавия пришла в ужас и первым делом разделила ее брезентом на мужскую и женскую часть), склады с оружием, едой и медикаментами, тренировочная площадка, кухня, на которой теперь безрадельно властвовал Мерфи, и старый бункер, оборудованный под хранилище, в который по понятным причинам никто из бывшей сотни спускаться не любил. Это было прекрасное место для того чтобы пережить бурю, но для того чтобы превратить его в постоянный лагерь, требовалось немало усилий. Впрочем, за истекший месяц они добились многого. Укрепили забор, разбили огород, выкопали вокруг периметра второй ров, провели канаву от ручья в лесу на территорию и организовали круглосуточную охрану. Теперь это место больше походило на жилье, но работы предстояло еще очень и очень много. Для сборов совета Вик с помощью Атома построил деревянную беседку, потом внутрь нее поместили круглый стол и семь самодельных стульев. «Рыцари круглого стола», — смеялась над ними Октавия, но предложенный формат и впрямь оказался удобен. Когда они с Линкольном подошли к беседке, остальные уже были на месте. Вик, Джаспер, Маркус, Миллер младший (старший с головой ушел в огородные дела и передал место в совете сыну) и… Рейвен. Потухшая, похудевшая за прошедший месяц до невозможности, молчаливая, но все еще остающаяся главным механиком Небесных. — Садитесь, — сказал Вик, и Октавия заняла место рядом с Рейвен. Нашла под столом ее руку и крепко сжала, не надеясь на ответное пожатие. — Час назад прибыл гонец из Люмена. Нас приглашают на ассамблею. — Что еще за ассамблея? — спросил Джаспер, избегающий касаться взглядом Линкольна. — Переговоры, — объяснил Нейт. — Это когда жирные политиканы собираются в стаи, чтобы решать свои супер-важные вопросы. — Не знаю насчет жирных, — усмехнулся Маркус, — но у нас и впрямь есть вопросы, которые нужно решить. Он принялся перечислять, загибая пальцы: — Разграничение территорий, укрепление баррикад, раздел Санта-Моники, освобождение пленных, и… — И возвращение Элайзы. Вздох, казалось, был общим, разве что Рейвен по-прежнему смотрела потухшим взглядом и не реагировала. Уже целый месяц Элайза была в Люмене, и хоть от нее и поступали периодически короткие сообщения, из них невозможно было понять, как она на самом деле и когда собирается вернуться. — По ней все это ударило больнее всего, — сказал Джаспер. — Мы только знаем, что там произошло, а она все видела своими глазами. Она и… — И я, — перебил Вик. — Но не мою мать и не моего парня сделали живыми мертвецами. Так что не знаю кто как, а я вполне могу ее понять. Октавия снова сжала руку Рейвен и снова безрезультатно. — Когда состоится ассамблея? — спросила она. — Завтра вечером. Мы должны решить, кто от нас поедет. Нужны три представителя. Все принялись переглядываться, будто отдавая друг другу право решать. — Кинем жребий? — усмехнулся Нейт. — Нет, — отбрил эту идею Маркус. — Думаю, ехать нужно мне, Вику и Рейвен. — Рейвен? Она подняла голову и посмотрела на Октавию. — Я никуда не поеду, — сказала сквозь зубы. — Иначе ассамблея легко превратится в казнь. Все знали, что в смерти Финна Рейвен винит в первую очередь командующую, а во вторую — Элайзу. Поэтому предложение Маркуса прозвучало до ужаса странно: зачем везти с собой ту, которая точно не сможет держать себя в руках? Но он настаивал: — Ты должна прекратить варить это в себе. Мы встретимся с Алисией и Элайзой до начала ассамблеи, чтобы ты смогла задать все свои вопросы и сказать все, что захочешь им сказать. Октавия покачала головой. Она считала это плохой, очень плохой идеей. — Я никуда не поеду, — отрубила Рейвен, вставая из-за стола. — И не стану говорить ни с одной из них. Мне нужно время для того, чтобы пережить это, только и всего. Но видеть их я не хочу и не стану. Под всеобщее молчание она покинула беседку, а Вик посмотрел на Маркуса: — Вместо нее поедет Октавия. И прекрати давить на нее. Каждый из нас по-своему переживает утрату, невозможно заставить человека пережить ее раньше, чем он будет к этому готов. — Октавия, ты согласна ехать с нами? — вторую часть сказанного Маркус предпочел не заметить. Она посмотрела на Линкольна, и он едва заметно кивнул. — Да. Я поеду. В конце концов, пора привезти наших людей домой. *** Алисия стояла на балконе и провожала взглядом солнце, медленно садящееся в лесах позади Люмена. Только что закончился совет, на котором было принято решение укрепить баррикады, отделяющие Новый мир от Лос-Анджелеса. Все понимали, что это решение временное, но другого у них пока не было. — Командующая. — Титус. Он подошел неслышно и встал рядом, так, что его плечо почти касалось плеча Алисии. — У меня не было возможности попросить у вас прощения. — Тебе не за что извиняться, Титус. Ты действовал правильно, действовал так, как гласил закон Люмена. Если бы я погибла, Новому миру был бы нужен новый командующий. Она действительно так считала. Никто не мог знать, что Элайза сумеет сделать то, что сделала — спасти их всех. Никто не мог знать, что Люмен будет восстановлен и вновь наполнится людьми. — Вы по-прежнему хотите, чтобы небесные люди стали тринадцатым кланом? — спросил Титус. Алисия кивнула. — Не все кланы поддержат это решение, — предупредил он. — Некоторые благодарны Элайзе за спасение, но остальные… — Остальные считают, что я показала себя слабой в этой войне. Я знаю. Мне не нужно об этом напоминать. Титус вздохнул, повернулся лицом к Алисии и, казалось, едва удержался от того чтобы коснуться ее плеча. — Вы совершаете ошибку, оставляя ее здесь так надолго, командующая. Может быть, лучше отпустить ее к ее людям? Тогда все закончится само собой. — Нет. Это не выход, и ты знаешь это не хуже меня. Командующая огнем должна преклониться передо мной, и вот тогда все действительно должно будет закончиться. Титус снова вздохнул. — Она не хочет вас видеть, не хочет с вами говорить, а вы надеетесь, что она преклонится? На вашем месте я бы выбрал другой путь. Алисия проводила взглядом окончательно скрывшееся за деревьями солнце и посмотрела на Титуса. — Ты не на моем месте, советник. И я не стану убивать ее, как бы тебе этого не хотелось. *** Она прикрыла дверь изнутри и принялась раздеваться. Расстегнула ремешки на талии, сбросила тунику, стянула сапоги и осталась в одних брюках, держащихся поясом на бедрах. Посмотрела в окно: уже стемнело, и от света горящих факелов казалось, что это всполохи огня играют в ее отражении. — Прости меня, — беззвучно шевельнулись ее губы. — Прости. Если бы все повторилось снова, если бы была возможность все изменить и сделать иначе, воспользовалась бы она такой возможностью? Она не знала. Но хорошо помнила острие ножа, приставленного к ее горлу, и боль в груди — сильную, раздирающую боль, говорящую: “Ты не годишься даже на это”. Она ужасно устала. Даже сейчас, в своей комнате, без оружия и без лат, она была командующей, а командующая не имела права устать, не имела права быть слабой, не имела права сдаться. — Прости меня. Она рывком сдернула с кровати футболку, натянула ее на себя и как была, босая, вышла из комнаты. Стража рванулась за ней, но она жестом велела им отстать, и они послушно отстали. В комнату Элайзы вошла без стука: боялась, что если станет стучать, то решимость исчезнет так же стремительно, как и появилась. — Какого черта? Алисия подошла и остановилась перед ней — удивленной, испуганной, собирающейся ложиться спать и от этого завернутой лишь в тонкую ткань, бывшую когда-то простынью. — Я не смогла убить ее, потому что какая-то часть меня до сих пор не верит, что все это было ложью, — сказала Алисия и содрогнулась от боли, которой отозвалось на эти слова ее собственное сердце. — Я не смогла убить ее, потому что какая-то часть меня до сих пор надеется, что хоть что-то из того, что было между нами, было правдой. Я не смогла убить ее, потому что вместе с ней я убила бы все, во что верила до ее смерти, все, во что перестала верить после, и все, во что снова начала верить, когда встретила тебя. Она боялась посмотреть в глаза Элайзы и потому смотрела только на ее плечо — обнаженное плечо, белокожее, усыпанное едва различимыми в сумерках ночи родинками. — Если бы я знала, что она убьет твоих близких, я бы убила ее. Если бы я знала, какую боль ты будешь испытывать, я бы перегрызла ей горло собственными зубами. Если бы я знала, что она собирается сделать, я бы вырвала из груди ее сердце, не задумавшись ни на секунду. Она задыхалась и торопилась сказать все, что должна была сказать, пока еще может, пока слова еще способны вырываться наружу — каждое с горечью, каждое с болью, каждое — с невероятным усилием. — Я не знаю, как все исправить, потому что это невозможно исправить. Я могу только поклясться тебе всем, что есть в этой жизни важного и святого: я найду ее. Однажды я найду ее и заставлю испытать то, что она заставила испытывать тебя. Это не будет местью, потому что я больше не верю в месть. Это будет справедливость, и я сделаю все для того, чтобы однажды она настала. Алисия закрыла глаза и повернулась, чтобы уйти, убежать, убежать из этой комнаты, от этой женщины, от слов, вырвавшихся из самой глубины ее души, ее уставшего сердца. Но Элайза схватила ее за руку и дернула, принуждая остаться. — Мне больно, — тихо сказала она, и в голосе ее Алисия услышала такое горе, какого не слышала еще никогда. — Я знаю, — отчаянно выдохнула она. — Я знаю! Она сжала ладонь Элайзы и дернула, притягивая к себе замотанное в простыню тело. Обняла за плечи, прижала изо всех сил, зажмурилась, чтобы не выпустить наружу то, что уже давно подступало к горлу тяжелым комом. — Клянусь, я сделаю все для того, чтобы эта тварь ответила за то, что сделала, — голос Алисии дрожал, но ей было плевать. — Клянусь, я найду ее на островах, посреди океана, посреди пустыни, где угодно. Я найду ее и заставлю испытать такую же боль, которую чувствуешь ты. Теперь они дрожали обе: прижатые друг к другу, стиснутые в самых тесных объятиях, силящиеся сдержать слезы и слова. — И ты не права, когда думаешь, что я хочу использовать тебя для доказательства собственной силы. Все это — Люмен, и Новый мир, и ассамблея, и тринадцатый клан… Все это только для того, чтобы найти в себе силы не подходить к тебе, и не касаться тебя, и не касаться твоей боли, потому что будь моя воля — я бы всю эту боль забрала себе. Слышишь? Всю. До последней капли. Она больше не могла, и знала, что еще секунда — и сердце разорвется к чертям, и из глаз польется не вода, а кровь, и ничего уже нельзя будет изменить, и ничего уже нельзя будет исправить. И она вырвалась из рук Элайзы, и, спотыкаясь, пошла к выходу, и открыла дверь, и закрыла ее за собой, прижавшись спиной к шершавой поверхности. — Прости меня, — прошептала чуть слышно. — Прости. *** Маркус, Вик и Октавия приехали на ассамблею верхом. У рва, окружающего Люмен, спешились и отдали поводья в руки стражников. — Оружие, — услышали они мрачное, и послушно сложили на землю все, что привезли с собой: мачете Октавии, автомат Вика и пистолет Маркуса. Их обыскали с головы до ног, и они послушно вытерпели эту процедуру. Двенадцать флагов, развевающихся над Люменом, заставляли поеживаться от торжественности и важности предстоящего. У внутренних ворот их встретила Индра. — Маркус, друг мой. Они обнялись. На застывших рядом Октавию и Вика Индра не обратила никакого внимания, зато Маркусу сказала тихо: — Нам нужно поговорить до начала ассамблеи. Найдешь меня в северной башне. Внутри Люмена все тоже было отчаянно торжественно: хижины украшены флагами, дороги вычищены, а люди нарядно одеты. Только сейчас, идя по главной улице, Маркус понял, каким огромным на самом деле был Новый мир. Это и впрямь был город, не поселение, не община. Он увидел здание школы, увидел мастерские, и танцевальную площадку, и даже таверну (Таверну?!). Их проводили в высокое здание и отвели в комнату с табличкой “Небесные”. В комнате оказался лишь стол с несколькими стульями, графин с водой и стаканы, но даже это внушало надежду: если посреди апокалипсиса к ассамблее готовятся таким образом, то, возможно, не все еще потеряно, и Новый мир и впрямь будет построен. — Где Элайза? — спросила Октавия у сопровождающего их землянина, но он ничего не ответил. Вышел, демонстративно оставив дверь открытой, будто говоря: вы можете свободно передвигаться. — И это с ними мы собирались воевать? — усмехнулся Вик, подойдя к окну и посмотрев вниз. — Командующей стоило бы каждого своего врага приглашать на экскурсию в Люмен, может, тогда и желания воевать стало бы меньше. Октавия забралась на подоконник и задумчиво почесала лоб. — А мне кажется, что как раз увидев Люмен, враги Нового мира еще сильнее захотели бы его заполучить. Посмотрите: эти люди действительно за пять лет отстроили новую жизнь. Линк говорил, что когда они пришли сюда, здесь не было ничего кроме нескольких зданий и сотен мертвяков. Маркус почти не слушал их разговор. Он беспокоился из-за того, что сказала Индра. Зачем ей нужна эта встреча до ассамблеи? Хочешь о чем-то предупредить? Предостеречь? И где, черт побери, Элайза? — Я пойду прогуляюсь, — сказал он, решившись. — Побудьте здесь, хорошо? Они с удивлением посмотрели на него, но возражать не стали. Он вышел в коридор, нашел лестницу и спустился вниз, озираясь вокруг в поисках башен. Башню не увидел, зато увидел землянку, тащившую на себе деревянное ведро. — Давайте помогу. Он отобрал ведро и поразился его тяжести. Землянка указывала путь, Маркус покорно шел за ней. — Как тебя зовут? — спросил он. — Эйна, — улыбнулась она. — А ты небесный, верно? Ваша принцесса спасла нас всех от морского народа. — Ты видела ее? Она здесь? Эйна кивнула, открывая перед Маркусом дверь в хижину. — Она почетный гость командующей, — объяснила, входя внутрь. — Но редко выходит из своей комнаты. Говорят, морские убили ее мать. Маркус поставил ведро в указанный угол и огляделся. Он ожидал увидеть что-то средневековое, но хижина изнутри выглядела вполне современно: кровать явно была производства ИКЕА, кресла и шкаф — тоже, и даже раковина была сделана из стеклокерамики, вот только под сливом стояло такое же деревянное ведро, как то, которое он нес. — У нас пока нет водопровода, — объяснила Эйна, проследив за его взглядом. — Но мы работаем над этим. Маркус кивнул и попросил показать, где находится северная башня. — Выйдешь на главную улицу, дойдешь до школы и повернешь налево. Путь оказался не таким уж длинным. Уже через несколько минут Маркус по лестнице забрался наверх и увидел Индру с двумя лучниками. — Оставьте нас, — велела она, и лучники послушно слезли вниз. — Друг мой, я хочу сказать тебе нечто важное. Он молча ждал. — Сегодня командующая предложит вам стать тринадцатым кланом Нового мира. Не все лидеры кланов согласны на это, и единственный способ достичь единомыслия — это преклониться перед командующей. — Что значит «преклониться»? — уточнил Маркус. Индра вздохнула. — Это значит, что Принцесса огня во время ассамблеи должна склонить колени перед командующей, признавая ее власть над собой и вашим кланом. Маркус вспомнил рассказ Вика о том, что произошло на побережье, и с сомнением покачал головой. — Что будет, если она откажется? — Сила командующей будет поставлена под сомнение, и тогда самый вероятный сценарий — это раскол, которого нельзя допустить. Он понял, зачем Индра сказала ему все это. Получалось, что он должен успеть до начала ассамблеи поговорить с Элайзой и убедить ее склониться перед командующей. Вопрос был только в том, послушает ли она его? — Ее комната на шестом этаже в правом секторе. Поторопись, друг мой. Солнце садится, и у тебя осталось не так уж много времени. *** В дверь постучали, но Элайза даже не пошевелилась. Она сидела на кровати, скрестив ноги, и смотрела на ободранную стену, изуродованную сотнями надписей. «Я виновата в том, что случилось» «Моя мать погибла из-за меня» «Финн погиб из-за меня» «Я виновата» Все эти надписи она вырезала куском камня бессонными ночами, когда боль становилась невыносимой, когда терпеть ее не было уже никакой возможности. — Элли… Она покосилась на вошедшего Маркуса и ничего не ответила. Он подошел и сел рядом — обросший, небритый, очень грустный. — Она сделала из моей мамы мертвеца, — сказала Элайза. — Она сделала мертвецов из Финна и Монти. И из остальных тоже. — Я знаю. Он обнял ее и прижал к себе, и она не стала сопротивляться. Ей было все равно: если хочет, пусть обнимает. — Знаешь, — сказал он тихо, — когда твоя мама попросила меня пойти следом за тобой в бункер, я согласился не сразу. Но она сказала: «Разве пять лет — это слишком большая плата за то, что сделала для тебя моя дочь?» и я понял, что нет, не слишком. Я понял, что должен тебе гораздо больше, чем эти пять лет. — Ее больше нет, Маркус. — Я знаю, детка. Я знаю. Он гладил ее по голове, и от этого камень внутри Элайзы потихоньку начинал крошиться, на кусочки, маленькие кусочки, которые причиняли невыносимую боль, но с ними хотя бы можно было дышать. — Когда этот ублюдок убил моего сына, я понял, что никогда не смогу стать прежним. Я не знал, как мне жить, и все, что мне говорили, проходило мимо меня, потому что никто не мог понять, что я чувствовал. И тебя сейчас никто понять не сможет. Элайза кивнула. Да. Все так. — А потом ты убила этого выродка. И я до сих пор не знаю, было это справедливостью или нет, но после этого я как будто примирился с тем, что случилось. Как будто ты показала мне, что этот чертов мир все еще заслуживает того, чтобы в нем жить. Понимаешь? — Да, — прошептала она. — Но со мной все иначе. Я не хочу жить в этом мире. — Знаю, детка. И я не хотел. Но когда ко мне пришла твоя мама и попросила пойти за тобой в бункер, я подумал: «Черт побери, может, в этом и есть тот самый новый смысл, который мне так нужен? Может, я смогу найти покой в том, чтобы стать нужным кому-то еще кроме моего погибшего сына?» — Маркус… — Я пришел туда за тобой не только потому, что ты нуждалась во мне. Я нуждался в том, чтобы ты нуждалась во мне, понимаешь? Мне, именно мне нужно было знать, что я еще жив, и что я могу сделать что-то важное. Сделать это для тебя. Его слова проникали в самый центр камня, поселившегося в груди Элайзы. И не все они находили дорогу к живому и теплому, но часть — находила. И слезы, которые полились по ее щекам, были тому прямым подтверждением. — Ты — та, кто спас всех нас, — Маркус положил ладони на ее мокрые щеки и заставил посмотреть на себя. — Ты — та, кто может вести нас дальше. И скажи мне, Элли, разве это чем-то отличается от того, что было в бункере? Если бы не ты, эти дети поубивали бы друг друга уже в первый год. Если бы не ты, насилие и боль заполнили бы до краев эту чертову тюрьму. Так скажи мне, детка, готова ли ты отступить? Готова ли ты позволить этому, новому миру, погрузиться в боль и тьму? Готова ли ты своими руками окунуть в эту тьму своих людей? Боль вырвалась наружу, и Элайза тяжело задышала, пытаясь уместить ее обратно. Слезы холодили щеки, и внутри было так горько, так отчаянно горько. — Я не хочу отвечать за них, Маркус, — прошептала она. — Я больше не хочу ни за кого отвечать. — Знаю, милая. Знаю. Но вспомни, что ты велела написать на флаге над лагерем, когда приняла на себя командование? Вспомни, какие слова там были написаны? Вспомни и то, почему ты написала именно так? Consumor aliis inserviendo Cветя другим, сгораю сам. — И это не работает по-другому, слышишь, Элли? Лидер — не тот, кто сидит на троне и отдает указания. Лидер — это тот, кто сжимает душу в кулак и делает то, что должен. — Но я не хочу быть лидером! Я не просила этого! Я никогда этого не хотела! — Знаю. Вот только однажды ты стала им, и останешься им до конца своей жизни. Элайза плакала, уткнувшись в колючую шею Маркуса, а он крепко держал ее в своих руках, с силой прижимая, давая понять, что он здесь, он рядом. — Я не стану говорить, что это пройдет, — прошептал он. — Потому что это будет неправдой. Это не пройдет никогда, и ты никогда не забудешь того, что случилось. Но ты должна сделать только одно: найди способ одолеть боль. Найди способ понять, что есть в этом мире что-то, ради чего ты сможешь продолжать жить. Тяжело, трудно, с потерями, с горем, но жить, понимаешь, детка? Найди это и держись за это обеими руками. *** — Приветствуйте командующую Нового мира! Двери распахнулись, и Алисия стремительно вошла в зал ассамблеи. Она прошла мимо преклонивших колени лидеров кланов и заняла свое место на троне. Махнула рукой: садитесь. Элайзы в зале, конечно, не было. Но она и не ждала ее прихода. Вчерашняя ночь все расставила по своим местам: Алисия поняла, что не сможет ни просить, ни — тем более — требовать у Элайзы быть сильной, не сможет просить возглавить тринадцатый клан, не сможет просить ни о чем. Она решила, что после ассамблеи отправит ее домой вместе с ее людьми, приставив сопровождение. У каждого человека есть предел внутренних сил, и, похоже, предел Элайзы наступил там, на побережье, в кровавую ночь, которая никогда не сможет быть забыта. — Сегодня на ассамблее будут присутствовать представители небесных людей, — сказала Алисия вслух. — Титус, пригласи. Двери снова открылись, Маркус, Вик и Октавия вошли внутрь. Алисия кивнула им, указывая на стулья, стоящие чуть в стороне. — В начале я хотела бы отдать дань памяти каждому, кто сложил голову в битве при Санта-Монике. Мы будем помнить каждого из них. И сделаем так, чтобы и они нас помнили. — Faciam ut mei memineris, — многоголосый гул пролетел по залу. Алисия дождалась, пока гул стихнет, и кивнула. — Каждый из нас знает, что все мы обязаны жизнью Небесному народу. Командующая огнем пришла в Санта-Монику, чтобы вырвать нас из плена морских людей. Она заплатила за это высокую цену и мы никогда не забудем этого. На лицах лидеров кланов отобразились разнообразные эмоции. Кто-то согласно кивал, кто-то морщился, кто-то хранил невозмутимость, и только Спарк открыто усмехался. — Огненный народ желает что-то сказать? — спросила Алисия сквозь зубы. Спарк поднялся на ноги и исподлобья посмотрел на нее. — От имени Огненного народа и по праву, предоставленному мне как лидеру Огненного клана, я говорю: мы больше не часть альянса. Титус, стоящий рядом с Алисией, воскликнул: — Предатель! Подлый предатель! Выведите его из зала ассамблеи! — Нет. Алисия подняла руку и стражники, уже двинувшиеся к Спарку, застыли на месте. — Но, командующая… — взмолился Титус. — Я сказала «нет». Она обвела взглядом всех присутствующих, на мгновение задержавшись на удивленном лице Маркуса. — Мы не станем принуждать оставаться в альянсе тех, кто этого не хочет. История морского народа ясно показала нам, что диктатура — плохой способ построения Нового мира. Мы способны учиться на своих ошибках, и если Огненный клан хочет уйти — пусть идет. Но Спарк почему-то не спешил уходить. Он стоял и смотрел на Алисию, и она видела в его глазах что-то новое, что-то, чего там не было раньше. — Вот так просто? — спросил он. — Хотим уйти — и уходим? — Да. Мы не станем никого держать силой. Новый мир будет свободным миром, иначе этот новый мир нам просто не нужен. — Я тоже так считаю. Алисия дернулась от неожиданности: через распахнутые двери в зал ассамблеи медленно и величественно входила Элайза. Откуда только взялась эта походка? Эта уверенная осанка? Эта гордая посадка головы? Откуда взялась на ней одежда лидера клана — и узкие брюки, и длинная туника, и кожаные ремни на бедре, удерживающие ножны, в которых — Алисия не поверила своим глазам — был самый настоящий короткий меч? — Только лидеры кланов имеют право носить оружие в Люмене, — сказал Титус громко. — Я знаю. Элайза подошла и встала рядом со Спарком. Она едва доставала ему до плеча, но отчего-то рядом с ней он выглядел меньше, слабее, чем был на самом деле. — Сядь, — сказала ему Элайза, и он послушно вернулся на свое место. — Каждый может покинуть альянс по собственной воле, но пусть это произойдет в конце ассамблеи, а не в ее начале. Титус шагнул вперед и выкрикнул, вне себя от ярости: — Ты не смеешь диктовать Новому миру свои условия! — Еще как смею. В зале воцарилась тишина. Слышен был лишь треск огня в факелах, да шорох тяжелых портьер, колыхаемых ветром. В узком кусочке открытого окна виднелась полная луна, знаменующая собой конец чего-то старого и начало нового. Алисия смотрела на Элайзу и ждала. Она не знала, что будет дальше — возможно, впервые за многие годы, и уж точно не ожидала, что Элайза подойдет к ней и медленно опустится вниз, вставая на одно — здоровое — колено. — От имени Небесного народа и по праву, предоставленному мне как лидеру Небесного клана, я говорю: мы просим принять нас в альянс Нового мира. Ее голос звучал очень тихо, приходилось вслушиваться для того чтобы разобрать слова. — От имени своего народа я клянусь соблюдать законы Люмена, сражаться во имя и на благо тринадцати кланов. Я клянусь в преданности и верности командующей Нового мира, и на меч, поднятый на любого из нашего народа, отвечать своим мечом и силой своего оружия. Алисия не могла ничего сказать. В горле застыл ком, а в глазах как будто замерло что-то, что-то очень горькое, болезненное. Она видела лицо Элайзы и знала, чего ей стоило то, что она делала сейчас. Она все еще стояла на одном колене, и вдруг следом за ней на колени начали опускаться остальные. Титус, и небесные люди, и лидеры кланов, и даже Спарк, на лице которого можно было без труда прочесть удивление. Сердце защемило. Все эти люди, склоненные перед ней, как будто не просто клялись ей в верности, но и давали ей право вести их, вести их к новому будущему, к мирному будущему, к будущему, которое вдруг снова у них у всех появилось. И Алисия встала на ноги, и сделала шаг вперед, и сказала: — Наши дети будут изучать эту ночь на уроках истории. Потому что именно сегодня рождается Новый мир. Встаньте, друзья мои. Все заняли свои места. Повинуясь команде Титуса, один из стражников принес еще один стул — для Элайзы. — Начнем, — сказала Алисия. — Первое, что нам нужно решить, — это судьба пленников, оказавшихся в нашей власти. Она посмотрела на Элайзу. — Среди них — люди небесного народа. Что скажет лидер тринадцатого клана? — Тринадцатый клан просит вернуть наших людей домой. Алисия знала, что так будет, и была готова к этому, но какая-то часть ее застонала беззвучно, предчувствуя новые проблемы. — Эти люди по доброй воле присоединились к морскому народу, — рявкнул Спарк. — И они должны понести наказание! Остальные лидеры зашептались, зашумели. — Вы не знаете, что из этого было доброй волей, а что — нет, — возразила Элайза. — Беллами Блейк добровольно сдался нам еще до того как Санта-Моника пала. Он и те, кого он удерживал в бывшем лагере, не должны быть наказаны! — Они убивали наших людей! — А вы убивали их! Алисия жестом остановила перепалку. — Каждый из вас добровольно согласился подчиняться законам Люмена, — сказала она. — Закон гласит: поднявший руку на одного из нашего народа должен лишиться жизни за свой поступок. Она услышала вскрик Октавии, но не обратила на него внимания. — Однако, — сказала она, снова прерывая жестом поднявшийся шум. — Сегодня у нас есть возможность проявить милосердие. Новый мир не должен начаться с убийств. Он должен начаться с правосудия. Спарк вскочил на ноги: — Командующая, что это за правосудие, если люди, уничтожившие наших друзей, останутся безнаказанными? — Мы не станем казнить тех, кто выполнял приказы, — жестко сказала Алисия. — Мы должны казнить тех, кто эти приказы отдавал. — Но они ушли в океан! Мы никогда их не догоним! Алисия прыжком соскочила с тронного постамента и подошла к Спарку. Посмотрела в его глаза. — Ты хочешь убить тех, кто выполнял приказы, только потому, что не можешь дотянуться до их лидеров? Это слишком простой способ, Спарк из огненных людей. Когда ты вышел на тот стадион, чтобы сражаться со мной, ты не искал способа убить меня, ты искал способ убить ту, кто все это устроил. Почему же сейчас ты хочешь поступить иначе? Спарк зарычал, сжимая кулаки. — Потому что именно ты оставила в живых ту, кто все это устроил. Из-за тебя она смогла сесть на корабль и покинуть побережье. Алисия кивнула. — Верно, Спарк из огненных людей. Но тогда речь идет не о том, казнить пленных или помиловать их. Речь идет о том, достойна ли я после случившегося оставаться вашей командующей. Она развернулась и снова взошла на трон, сопровождаемая десятком удивленных взглядов. — Закон Люмена гласит: если лидеры кланов ставят под сомнение силу командующей, любой из них может бросить ей вызов и, одолев в честном бою, занять ее место. Где-то в стороне послышался вздох Элайзы. Испуганный? Радостный? Алисия не смогла разобрать. — Ты хочешь бросить мне вызов, Спарк из Огненных людей? Он долго молчал, буравя ее тяжелым взглядом, а потом шагнул вперед и склонил голову. — Я бросаю тебе вызов, командующая Нового мира. Огненный народ не выйдет из альянса, но мы хотим другого лидера. Титус, стоящий рядом с Алисией, зашептал что-то, но она не слушала. — Я принимаю твой вызов, лидер Огненного клана. Пусть пролитая кровь рассудит нас. — Да будет так, — громом прозвучал в зале голос Титуса. — Битва состоится на рассвете, после чего ассамблея будет продолжена. Он не договорил, но продолжение было ясно каждому: «И возглавит эту ассамблею тот, кто сможет пережить завтрашнее утро». *** Элайза постучала в дверь, но ей никто не ответил. Зато в конце коридора она увидела стремительно приближающегося Титуса. — Где она? — спросила Элайза. — В зале ассамблеи. И на твоем месте я бы не стал говорить с ней сейчас. Она упрямо мотнула головой, но он продолжил: — Ты понимаешь, что она сделала это ради тебя? Это был единственный способ отвлечь внимание от судьбы пленных и отдать их тебе. Она приняла это решение не разумом, Элайза из небесных людей, и один бог знает, чем теперь все это кончится. Да, она хорошо это понимала. Согласись Алисия казнить пленников, и ничего этого не было бы. Поразительно, как быстро все менялось в этом чертовом мире: еще месяц назад Алисия без тени сомнения отправила бы этих двадцать человек на плаху, а теперь? Что будет теперь? — Она же не справится со Спарком, да? — спросила Элайза. Титус скривился. — Я не знаю ответа на этот вопрос. Они сражались плечом к плечу в Санта-Монике, а теперь вынуждены будут сойтись в смертельной битве. И все это — из-за тебя. — Чего ты хочешь? Что я должна сделать, по-твоему? Титус схватил ее за плечи и заглянул в лицо: — Убеди ее не выходить на поле боя. Убеди ее отправить вместо себя чемпиона. Законы Люмена позволяют это сделать, и она может выбрать любого. Элайза покачала головой. — Ты знаешь, что она не согласится. Его пальцы с болью вдавились в ее плечи. — Тогда она умрет. И ее смерть будет на твоей совести. *** Большая часть факелов погасла и лишь несколько оставшихся тускло освещали зал ассамблеи. Короткие шаги гулом отдавались в пустоте и тишине зала. Элайза тихонько прикрыла за собой дверь и прошла вперед. — Я оставила их в живых, — услышала тихое. — Чего еще ты от меня хочешь? Алисия стояла лицом к окну: напряженная, застывшая, словно каменная. Страшно было подходить, хотелось немедленно сбежать подальше, но Элайза пересилила себя. — Главы кланов недовольны, верно? Алисия вздохнула. В тусклом свете было видно, как поднялись и опустились ее плечи, придавая ей какой-то усталый и немного несчастный вид. — Конечно, они недовольны. А ты была бы довольна, если бы убийц твоих людей помиловали? — Я знаю, как тебе это тяжело… Алисия вдруг развернулась всем телом, так быстро, что волосы, собранные на затылке, описали пируэт в воздухе и вновь опустились на спину. Элайза отпрянула: сейчас перед ней стояла даже не Алисия, а командующая Нового мира. Жестокая, суровая и сильная. — Нет, Элайза, ты не знаешь, насколько это тяжело. Но я не имею привычки перекладывать на других ответственность за свои решения, поэтому просто оставим этот ненужный разговор. Завтра ты можешь забрать Беллами и всех остальных в Розу. Никто из двенадцати кланов не станет тебе мешать. — Прости. — Нет. Тебе не за что извиняться. Она махнула рукой, приказывая Элайзе уйти, но вместо того чтобы послушаться Элайза сделала еще один медленный шаг вперед. А затем еще один. И еще. — Посмотри на меня, — попросила она. — Нет. — Пожалуйста. Посмотри на меня. На этот раз Алисия выполнила просьбу, но, черт возьми, сколько же холода было в ее глазах! Элайзу как будто обожгло этим холодом, изнутри и снаружи, и лоб сам собой нахмурился, и губы задрожали от незаслуженной обиды. В зале ассамблеи было очень тихо, и покачивались от ветра подставки для факелов, и все еще стояли вразнобой стулья, на которых совсем недавно сидели лидеры кланов. — Хочешь, чтобы я ушла? — спросила Элайза. И сама же ответила: — Хочешь. Хочешь отправить меня с глаз долой, чтобы я не видела того, что произойдет завтра. Чтобы я не видела, что именно ты сделаешь ради меня. — Не ради тебя, — сквозь зубы прошептала Алисия. — А ради Нового мира. — Ну, конечно, ради него. Вот только если бы это было правдой, ты бы не стала сама выходить на поле боя. Ты бы выбрала того, что сразился бы за тебя, а сама осталась бы жива! Но нет, ты собираешься сделать все сама. Алисия шагнула к Элайзе и схватила ее за плечи, крепко сжав холодными пальцами. — Сколько еще я должна буду оправдываться за то, что сделала или собираюсь сделать? — с яростью спросила она. — Сколько еще я вынуждена буду доказывать, что все свои решения я принимаю во имя и на благо нашего — нашего, Кларк! — народа? Сколько еще? — Еще немного, — выдохнула Элайза. — Еще только совсем немного. Ее ладони легли на бока Алисии, и сжали, и надавили, притягивая. Ее губы коснулись холодной щеки, а лоб — виска. Она изо всех сил втянула в себя запах металла и чисто вымытой кожи, а потом повернула голову и поцелуем прижалась к губам. Неловко, неумело, совершенно неуместно и отчаянно сладко было касаться этих губ, и ласкать их языком, и снова целовать — невинно, аккуратно, боясь навредить, испортить, причинить боль. Ловить губами горячий выдох и возвращать его обратно, и тереться кончиком носа о щеку, и ладонью сжимать затылок, направляя, подсказывая, поддерживая. — Не надо, — прошептала Алисия едва слышно. — Прошу тебя, не надо. Не надо что? Не надо целовать, раз за разом увлажняя припухшие от нежности губы? Не надо прижиматься, чувствуя дрожь, пробегающую от спины к спине? Не надо гладить пальцами обнаженную шею под копной волос и не надо притягивать к себе все ближе и ближе покорное тело? А, может быть, не надо тереться щекой о щеку в безумной попытке хоть как-то выразить нежность, переполняющую, выплескивающуюся наружу, не находящую себе места? И возможно, не надо изо всех сил втягивать в себя упоительный запах, и не надо шептать, обжигая дыханием: «Прошу тебя», и не надо снова и снова ласкать горячие влажные губы, чувствуя, как подгибаются колени, как гудит в ушах воспаленная память, как все вокруг становится неважным и ненужным. — Маркус сказал мне сегодня, что единственный способ выжить в новом мире — это найти то, ради чего стоит жить дальше. Я пришла сегодня на твою ассамблею, потому что нашла это. Сколько бы я ни думала, сколько бы ни пыталась от этого убежать, единственное, что все еще держит меня в этом мире, — это люди, которые зависят от меня и полагаются на меня. Она прижалась лбом ко лбу Алисии и продолжила, тихо, чуть слышно: — Но когда я пришла сюда, и преклонила перед тобой колено, и увидела, что ты готова сделать ради меня, я поняла, что есть еще кое-что. Есть то, от чего завишу я и на что могу полагаться я. Ты, Лекса. Есть ты. — Ты не понимаешь, что говоришь. — О нет, я все понимаю. Этот чертов клубок чувств, которые я испытываю к тебе, невозможно распутать и невозможно размотать. Я ненавижу тебя за то, что ты отпустила Офелию, и я преклоняюсь перед тобой за то, что ты пошла туда без оружия спасать своих людей. Я ненавижу тебя за то, что ты месяц держала меня здесь и восхищаюсь тем, что ты сделала сегодня ради меня. Ради меня, Лекса, не ради нового мира. Все — ради меня. — Кларк… Элайза пальцами коснулась ее губ, заставив замолчать. Она смотрела в ее глаза и с легкостью различала в них растерянность. Сейчас перед ней была не командующая, нет. Сейчас перед ней была смущенная девушка, не ожидавшая таких слов, не ожидавшая таких чувств, не умеющая с ними справляться и не знающая, как это делать. — Я не знаю, что она делала с тобой, но понимаю, что ничего хорошего. Я видела тебя рядом с ней, и видела, как ты боишься ее. Ты отпустила ее не потому что надеялась, что она любила тебя. Ты отпустила ее, потому что боялась, что она останется. — Я любила ее, — прошептала Алисия. Элайза пальцами погладила ее щеку. — Нет, не ее. Ты любила то, что видела в ней. Ты любила то, что придумала в ней. И именно поэтому ты не смогла ее убить. Она почувствовала влагу под пальцами и поняла, что Алисия плачет. Господи, это на самом деле были слезы — и пусть она сглатывала их, и всеми силами старалась с ними бороться, но — Элайза видела — у нее ничего не получалось. — Офелия убедила тебя, что ты недостойна большего, — прошептала она. — Офелия убедила тебя, что в новом мире только боль и кровь имеют значение. Но это — ее, Лекса. Это не твое, слышишь? И никогда не было твоим. — Прекрати, — выдохнула Алисия. — Прошу тебя, прекрати. — Прекратить что? Прекратить говорить тебе правду? Но разве правда — не то единственное, что на самом деле все еще имеет значение? — Нет. Не единственное. С каким-то жалобным полу-стоном, полу-вздохом Алисия качнулась к ней, и обняла за шею, и прильнула к губам. Она целовала ее неумело, неловко, как будто это было для нее в новинку, как будто губы не слишком слушались ее, как будто они зажили своей жизнью, отдельной. А потом она отпрянула, и сделала шаг назад, и опустив взгляд, принялась расстегивать ремень на поясе. Элайза смотрела во все глаза. Она видела лицо Алисии в сумерках ночи, и боль скручивала ее изнутри так сильно, что прерывала дыхание. На этом лице была покорность, и было отчаяние, и была какая-то ужасная, жуткая обреченность. Алисия дрожала, рот ее был приоткрыт и губы как будто скривились в ужасающей гримасе безысходности. Она расстегнула ремень и рваными движениями опустила вниз по бедрам брюки. Элайза вдруг поняла, что плачет. Она по-прежнему не знала, что именно Офелия сделала с этой девочкой, но осознание «ничего хорошего» в мгновение превратилось в «нечто ужасное». Иначе как объяснить эту ужасающую позу покорности? Как объяснить это унизительное, кошмарное, оскверняющее, — то, что делала сейчас с собой Алисия? — Нет, — хрипом вырвалось у Элайзы. — Ни за что. Не так. Она одним движением оказалась рядом и, схватив за края, натянула брюки обратно. Дрожащими пальцами, ошибаясь и не попадая в отверстия, застегнула ремень. И только после этого положила ладони на мокрые щеки и поцеловала соленые от слез губы. — Не двигайся, — прошептала она чуть слышно. — Прошу тебя, я не стану больше ничего делать, клянусь. Просто дай мне коснуться тебя. Она чувствовала, как дрожит в ее руках тело Алисии, чувствовала, как застыли, будто каменные, ее губы, но под осторожными касаниями, под бережными, едва ощутимыми поцелуями, эти губы недоверчиво, медленно, но все же начинали откликаться. Алисия стояла перед ней, опустив руки по швам, а Элайза аккуратно гладила ладонями ее щеки и языком увлажняла губы. Снизу вверх, и по кругу, и снова, и снова — короткими, ласковыми движениями, успокаивающими, дающими обещание: «я не сделаю тебе больно, я ни за что не сделаю тебе больно». Ей казалось, что она касается даже не губ, а чего-то куда более глубокого, чистого, очень хрупкого. И когда Алисия подняла руки и обняла ее за шею, Элайза поняла, что ее впустили. Впустили туда, куда много лет никому не было доступа, туда, где пряталось настоящее, теплое, нежное, то, до чего по-прежнему было страшно дотрагиваться, но то, до чего не дотронуться было невозможно. Они целовались, стоя в центре зала ассамблеи, и слезы текли по щекам обеих, и уже было не понять, где чьи, да и не нужно было понимать, потому что в эти секунды эти слезы и впрямь были общие, и боль, которая выходила ими, была общей тоже.