Девяносто девять

Титус не мог найти себе места от волнения. Он стоял на сторожевой башне у ворот Люмена и вглядывался вдаль, надеясь разглядеть возвращающихся воинов во главе с командующей. Но на дороге не было никого видно, только ветер изредка поднимал и опускал обратно клубы пыли. Что он наделал? Господи, что он наделал? Если бы он сообщил Алисии все сразу, если бы не решился взять на себя ответ гонцу, если бы из-за него они не потеряли такие драгоценные часы… Этих «если бы» было слишком много для него одного, и он сходил с ума, перебирая их в голове. Он всего лишь хотел, чтобы командующая снова стала командующей, и совершенно забыл о том, какова может быть цена. — Едут! — закричал страж со второй башни. — Они едут! Титус быстро спустился вниз и побежал открывать ворота. — Зовите доктора Розмари, — скомандовал он. — И остальных лекарей! Там могут быть раненые! Но даже в страшном сне он не мог представить, что увидит. Первой в открытые ворота ступила лошадь, на груди которой красовалась эмблема Люмена: знак бесконечности. Когда-то эта лошадь была белой, а теперь ее шерсть порозовела от крови. И Титус сразу понял, чья это кровь. Воины приняли из рук Алисии обнаженное тело Элайзы и помогли спешиться ей самой. Она была ранена, это было очевидно, и лицо ее залила кровь, и руки, и одежду. Элайзу унесли, а Алисия подошла к Титусу. Она посмотрела ему в глаза, и он отпрянул от этого взгляда, ужасного, пугающего взгляда. Она размахнулась и со страшной силой ударила его по лицу. А потом осела, будто окончательно потеряв силы, упала набок и закрыла глаза. *** — Что там произошло? — спросила Октавия, приподнимаясь на локте и пытаясь встать. Линкольн положил руку на ее плечо, заставляя лечь обратно. — Они вернулись, — сказал он строго. — А тебе Розмари велела лежать. — Как же, буду я лежать, когда тут такое происходит, — проворчала она, цепляясь за его руку. — Помоги мне подняться или отнеси туда, я хочу сама убедиться, что Эл жива. Несколько часов назад, когда в Розу прибыл гонец от Титуса, она уже проделала этот фокус. Гонец велел передать, чтобы Розмари немедленно отправилась в Люмен, а Октавия выпытала у него остальное и заставила Линкольна запрячь коня и, опустив ее на сено, уложенное в телегу, взять с собой. Он подчинился, потому что спорить было некогда: Розмари торопливо грузила на телегу коробки с лекарствами, какие-то шприцы, упаковки перчаток и бинтов. Когда Линкольн попросил ее повлиять на Октавию, она лишь отмахнулась, и Октавию взяли с собой. По прибытии в Люмен они узнали подробности: оказывается, командующая с отрядом сопровождения отправилась вслед за отпущенными на свободу пленными, предполагая, что они встретятся с Офелией. — Она бы не пошла туда только из-за Офелии, — сказала тогда Октавия, уложенная на койку в медпункте и укрытая одеялом. — Она бы пошла туда только из-за Эл. И она оказалась права. Вот только нести ее Линкольну не пришлось. Стоило ей откинуть одеяло, как в палатку медпункта вбежала Розмари, а следом начали заносить тела. Одно, второе, третье — Октавия насчитала девять. И четверых из них она хорошо знала. Розмари велела принести воды и распорядилась положить раненых на землю. Ей на помощь прибежали лекари Люмена — одного из них Октавия уже знала, его звали Санат, целитель. В прошлой жизни он был хирургом-травматологом, а в этой потерял ногу в схватке с мертвецами, но самостоятельно ампутировал ее и остался в строю. На Октавию никто не обращал внимания: раненых раздевали, обмывали водой, Розмари и Санат осматривали повреждения. — Господи, — прошептала она вдруг. — Это что… Эл? Линкольн попытался закрыть ей глаза, но она оттолкнула его руку. Это было ужасно: белое тело, избитое, израненное, и пулевое отверстие в левой руке, из которого до сих пор вытекала кровь. — Да что там, к дьяволу, произошло? Розмари закончила осмотр и кивнула Санату: ты забираешь мужчин, я женщин. Он согласился и при помощи остальных землян перенес шестерых в другое отделение палатки. Розмари крикнула: готовьте стол. Откуда-то появились еще люди. Металлический стол был разложен в несколько секунд, еще через несколько принесли прожектор и прикрепили его к потолку. Розмари принялась за работу. *** Маркус сидел на земле у палатки медпункта и вслушивался в звуки, доносящиеся оттуда. Кто-то принес ему воды, и он выпил, не ощущая вкуса. Рядом с ним, примерно в таком же состоянии, сидел Вик. Он не был ранен, его тело было целым, если не считать нескольких кровоподтеков и синяков, но он продолжал качаться туда-сюда, будто надеясь, что это поможет, и зная, что — нет. Где-то вдалеке раздались несколько взрывов. Маркус равнодушно проводил взглядом поднявшееся над деревьями облако пыли. Он знал: это земляне при помощи минометов уничтожают бункер. Из палатки вышел Линкольн и сел рядом с ними. Маркус боялся спрашивать, но Линкольн ответил сам: — Они живы. Розмари зашила командующую, ее прострелили в трех местах. С Рейвен дела хуже, ей переливают кровь. А Элайза… Вик будто очнулся. Вскочил на ноги, схватил Линкольна за футболку и с силой дернул. — Что они с ней сделали? — выкрикнул он в его лицо. — Что? Линкольн мягко убрал его руки и заставил сесть на место. Присел рядом, обнял за плечи — будто старший брат. — У нее левая рука пробита насквозь. Но Розмари говорит, что это ерунда. — Тогда что? — спросил Маркус. — У нее шок, — нехотя ответил Линкольн. — Похоже, с ней сделали что-то ужасное. Вик заплакал, и Маркус сжался в комок, понимая, какой силы должна была быть боль, чтобы этот мужественный парень выпустил из себя слезы. Он рыдал как ребенок, утыкаясь в плечо Линкольна, и никак не мог остановиться. — Что с Мерфи? — задал Маркус новый вопрос. — Им занимается Санат. Но насколько я помню, парнишка уже бывал в похожем состоянии. Выживет. Говорить стало не о чем. Вик тихо всхлипывал, сидя в объятиях Линкольна, Маркус провожал взглядом новые взрывы, поднимающиеся над лесом, и солнце медленно клонилось к закату, и казалось, что все это — конец. Самый настоящий конец, за которым больше не будет хорошего и светлого, а только тьма и боль, и больше ничего. *** Она сидела в кресле, держа на коленях альбом, и водила кусочком угля, пытаясь вспомнить, как правильно раскладывать светотени. Лекса спала на диване, уронив на живот книжку и тревожно вздрагивая во сне. Она была такой теплой сейчас, без своего боевого раскраса, без пятен крови на лице — просто спящая девушка, на лбу играют блики горящих свечей, губы чуть подрагивают, как будто она что-то шепчет сквозь сон, и волосы собраны сзади, и на висках — мелкие капельки пота. Очень хотелось лечь рядом, и обнять сзади, притянув к себе, и уткнуться носом в плечо, и лежать так — долго-долго, втягивая в себя упоительный запах покоя. Но что-то произошло: Лекса вздрогнула всем телом и проснулась, подскакивая на диване. Кларк отложила альбом и села рядом, успокаивающе поглаживая колено. — Что такое? Что тебе приснилось? Лекса выглядела напуганной, как будто сон был не из приятных, и так оно и оказалось на самом деле. — Командующие прошлых лет, — задыхаясь, сказала она. — Они говорили со мной. Я видела, как они умирали: на войне, от рук заговорщиков. — Это был ночной кошмар, — Кларк с нежностью покачала головой, стараясь, чтобы голос звучал успокаивающе. Но это не помогло. — Нет, — выдохнула Лекса. — Это предостережение. Они считают, я предаю традиции. Кровь за кровь — это наш принцип, и так было всегда. Кларк вздохнула и нагнулась поближе. — Послушай меня, — мягко попросила она. — Прекращение огня — это не предательство. Ты остановила войну, слышишь? Твоим наследием будет мир. Мгновение они смотрели друг на друга, и в глубине зеленых глаз Кларк с легкостью читала сомнение. Там было «я доверяю тебе», и одновременно с этим «я боюсь за тебя», и «не знаю, справлюсь ли я», и «что, если у меня не получится». Кларк снова качнулась вперед, и ее дыхание коснулось напряженных губ Лексы. — Ты справишься, я знаю. Я верю в тебя, Лекса. Все вокруг расплывалось, свет вливался в глаза с болью, с ужасом, и хотелось вернуться обратно, туда, где были зажженные свечи, и рисунок, выполненный кусочком угля, и блики, играющие на высоком лбу спящей. Но Элайза уже поняла, что возвращения не будет. Она не умерла, она снова здесь, в этом мире. И ей придется в нем жить. Она попыталась пошевелиться и не смогла: тело не слушалось, и каждая попытка отдавалась ужасной болью. Кто-то склонился над ней, но из-за света, продолжающего литься в глаза, она не могла разглядеть, кто. — Привет, принцесса. Добро пожаловать домой. И тогда она вспомнила. Вспомнила горящую от ударов кожу, и раздирающую на части горечь, и сиденье стула, царапающее живот, и сильные руки, держащие ее за лодыжки. Она закричала, пытаясь вскочить, но не смогла, и тогда она закричала еще громче. Кто-то суетился рядом, что-то говорил, но она не могла разобрать звуков. Она почувствовала, как кто-то хватает ее за ноги, и дернулась, ударяя пяткой во что-то твердое, и снова закричала: длинно, долго, не желая останавливаться. Что-то укололо ее в руку, и крик начал стихать. А вместе с ним и свет. Она закрыла глаза и погрузилась в сон. *** — Командующая. — Оставьте нас. Я буду говорить с доктором сама. Все покорно вышли, и Розмари поежилась, глядя на Алисию. У нее нервно дергалась губа, белые повязки покрывали тело от плеча к кисти руки и от бедра к колену. Но она крепко стояла на ногах и смотрела жестко, исподлобья. — Я хочу знать, что с ней сделали. Розмари вовсе не была уверена, что командующей стоило это знать. И она уж точно не хотела быть тем человеком, который расскажет, что произошло с Элайзой. Но, похоже, выбора не было. — Физически, — она подчеркнула это слово, — ее состояние не представляет опасности. Она сильно избита, но это пройдет. Куда хуже дела обстоят с психической частью. — Что. С ней. Сделали? — прочеканила Алисия, опираясь здоровой рукой на палку и наступая на Розмари. Та испуганно попятилась, пока не уперлась спиной в брезент палатки. — Я думаю, что над ней надругались, — выпалила Розмари, стараясь не смотреть в пышущие гневом глаза. — У нее синяки на внутренней стороне бедер и еще ряд признаков, доказывающих, что я права. Алисия молча смотрела, будто не понимая услышанного. И Розмари рискнула продолжить: — Судя по тому, как она кричит, когда просыпается, насилие было не только физическим, командующая. Травма довольно глубока, и я подержу ее какое-то время на транквилизаторах, но… — Но что? — процедила Алисия сквозь зубы. — Я не знаю, сможет ли она пережить это, когда проснется. Розмари больше нечего было сказать, и она обрадовалась, что Алисия не стала расспрашивать дальше. Но радость оказалась преждевременной: закончив здесь, Алисия перешла в другой отсек палатки — туда, где лежала пришедшая в себя, но все еще очень слабая Рейвен. Розмари поспешила за ней. Когда она вошла, Алисия стояла рядом с койкой и смотрела на Рейвен сверху вниз. По щекам той катились слезы. — Ты видела, что с ней сделали? — Да. — Я хочу знать. Скажи мне. Рейвен замотала головой. — Тебе не нужно этого знать, поверь мне. Ты не должна… — Что с ней сделали? — Командующая, прошу вас… — вмешалась Розмари, но Алисия коротким взглядом остановила ее и снова посмотрела на Рейвен. Та сжалась, сцепила руки в замок, и ответила сквозь слезы: — Это Офелия. Она заставила солдат раздеть ее, и держать, пока она… Она хотела, чтобы Элайза подчинилась ей, хотела, чтобы она отвечала на то, что она делала. И привела меня, и заставила смотреть. Алисия молчала. Ее лицо на глазах становилось все бледнее и бледнее, под глазами залегли глубокие черные тени. — Она подчинилась? — сквозь зубы задала она новый вопрос. — Нет, — с рыданием вырвалось у Рейвен. — Но потом… Когда Офелия закончила, Элайза нашла пистолет. Она хотела застрелиться, и уже приставила его к себе, но не успела. Один из солдат выстрелил первым и прострелил ей руку. Розмари сама едва сдерживала слезы. Она осторожно опустила руку на плечо Алисии и надавила чуть, принуждая развернуться. — Иди к ней, — сказала она тихо. — Иди и будь рядом с ней. Это все, что ты можешь сейчас сделать. — Нет, не все, — прошипела Алисия, и зрачки ее сузились, став похожими на точки. — Я могу сделать кое-что еще. *** Октавия все-таки заставила Линкольна вынести ее наружу. Он хорошо понимал, что она больше не могла находиться в медпункте, не могла слышать криков Элайзы, не могла слышать слез Рейвен и стонов Мерфи. Розмари не стала возражать, она, похоже, даже не услышала его вопроса, и он завернул Октавию в одеяло и на руках вынес из палатки. Там, прямо на траве, покрытой утренней росой, сидели рядом Маркус и Вик. Похоже, они никуда и не уходили: их лица и руки по-прежнему были в крови, а одежда — порванной. Линкольн опустил Октавию на траву и сел рядом. — Что там? — спросил Вик. — Когда она просыпается, то начинает кричать, — ответил Линкольн. — Доктор колет ей укол, и она засыпает снова. Вы видели, куда пошла командующая? Маркус молча махнул рукой в сторону здания бывшей школы. Линкольн вздохнул и сжал руку Октавии в своей. — Рейвен плачет без остановки, — сказала она глухо. — Я больше не могу это слышать. Если она… Когда она придет в себя, не спрашивайте у нее, что там произошло. Никто не спрашивайте. Судя по их лицам, никто и не собирался. Линкольн вздохнул: — Сходите умойтесь и смените одежду. Мы посидим тут. Маркус с Виком одновременно кивнули и остались на месте. Было ясно, что нет никакой возможности заставить их уйти. — Твой отец мертв, — сказал вдруг Вик, и Линкольн сильнее сжал руку Октавии. — Я видел, как он умер. — А она? — быстро спросила Октавия. — Она тоже умерла? — Командующая отрубила ей руку и пробила мечом ее мерзкую голову, — вместо Вика ответил Маркус. — Но сейчас мне кажется, что это недостаточная плата. — Как думаете, что она будет делать дальше? Все посмотрели на Линкольна, и он нехотя ответил: — Кровь за кровь. Она будет мстить. И не хотел бы я оказаться на месте того, кто попадет под удар. *** Лидеры кланов собрались в Люмене к ночи. Весь день Алисия провела на ногах: отдавала приказы, выслушивала донесения, передвигалась туда-сюда словно ураган, не обращая внимания на боль в ноге. Розмари пыталась подступиться к ней с успокоительным, но Алисия лишь глянула, и та удалилась, бормоча под нос какие-то ругательства. Когда стемнело, на площади развели костры. Лидеры кланов заняли свои места на подготовленном возвышении, туда же поднялась и Алисия. Она стояла, опираясь на палку и глядя на собравшийся внизу народ Нового мира. Люди молчали: все понимали, что причина собрания — не радостная, а тревожная. — Сегодня мы будем судить одного из нас, — громко и четко произнесла Алисия. — Сегодня мы будем судить предателя, который осмелился взять на себя решение, которое не должен был брать. Из-за него погибли наши люди. Из-за него пострадали наши люди. И он будет отвечать перед всеми вами. Под шум и крики на площадь вывели Титуса. Он все еще был в рясе, но она свисала с его пояса лохмотьями, обнажая верхнюю часть тела. Повинуясь указанию Алисии, его привязали к столбу рядом с возвышением. — Титус из Земных людей нарушил закон. Он перехватил гонца, отправленного не к нему, и отказал прислать поддержку. Это один из первый законов Люмена, который мы приняли: никто, кроме командующей, лидеров кланов и командиров отрядов не имеет права отправлять или не отправлять людей в бой. Она помедлила секунду и начала перечислять имена. Громко, четко, словно прощаясь с каждым: — Лоренс, Нико, Альто, Рори, Тепро, Керс, Ланк, Джаспер, — имена звучали одно за другим, и каждое Алисия будто вырывала из своего сердца. — Двенадцать человек погибли сегодня из-за того, что Титус предал нас. — Керн, Рейвен, Мерфи, Тайлус, Сенди, — она запнулась на мгновение. — Элайза. Девять человек сейчас борются за жизнь в руках лекарей. Толпа хранила молчание. Мужчины сняли головные уборы, женщины держали в руках зажженные свечи и факелы. — И ради чего? — спросила Алисия с яростью. — Ради того, чтобы отказать в помощи тем, кто был отправлен на задание? Ради того, чтобы не дать мне помочь им? Ответь мне, Титус, — она повернулась и заставила себя посмотреть на него. — Ответь мне и народу Нового мира: ради чего ты это сделал? Титус что-то прошептал, но она не расслышала. Подняла руку, призывая к тишине, и спросила снова: — Ради чего? — Ради тебя. Волна ярости захлестнула ее и понесла. Она вспомнила скрючившееся в углу тело Элайзы, вспомнила превратившуюся в кровавое месиво голову Лоренса, и застывшее выражение на лице Офелии. — Ради меня, — прорычала сквозь зубы. — Ты предал меня ради меня же самой. Она отвернулась: не смогла больше смотреть на него. И обратилась к толпе: — По закону Люмена я имею права сама вынести приговор предателю. Но я хочу, чтобы это сделали вы. У многих из вас он отнял мужей, братьев, друзей. И вам решать его судьбу. Толпа колыхнулась, из темноты, разрываемой лишь огоньками факелов и свечей, донеслись крики: — Смерть ему! — В яму с мертвецами! — Пусть ответит за то, что сделал! Алисия повернулась к лидерам кланов, избегая смотреть на Маркуса. — Народ Люмена сказал свое слово. Теперь ваша очередь. Один за другим лидеры вставали на ноги и произносили решение. — Клан Запада за смертный приговор. — Клан Манхэттен за изгнание. — Клан Севера за изгнание. Как она и ожидала, голоса разделились. По законам Люмена глас народа считался за один голос в совете, и решение предстояло принять Маркусу. Алисия посмотрела на него и кивнула: решай. Он поднялся на ноги и долго молчал, закусив нижнюю губу. Она видела борьбу, происходящую внутри него так ясно, словно это была ее собственная борьба. — Тринадцатый клан голосует за смерть. Глаза Алисии вспыхнули, она кивнула, но в образовавшейся тишине вдруг прозвучало: — Нет. И все повернули головы на звук. Там стояла Элайза — держащаяся за руку Вика, бледная как смерть, закутанная в простыню, но все же живая. Маркус спрыгнул с постамента и помог ей подняться и сесть. Было видно, что она едва держится на ногах, и глаза… Только один раз Алисия осмелилась заглянуть в эти пустые, холодные глаза, и больше уже не смела. — Говори, Элайза из Небесных людей, — тихо произнесла она. — Тринадцатый клан против смертной казни, — голос звучал слабо, было ясно, какие ужасные усилия приходится ей прилагать, чтобы сидеть здесь, чтобы говорить от имени своего народа. — Титус не виноват в том, что мы пошли искать Офелию. Он не виноват в том, что мы не справились. Если кто-то и повинен в этих смертях, то только я. Толпа зашумела, на площади снова начали раздаваться крики. — Что она говорит? — Смерть предателю! — Командующая! Командующая, скажи свое слово! Алисия жестом призвала всех замолчать. И Элайза продолжила: — Хватит крови. Хватит мести. Пока вы не прекратите убивать друг друга, этот кошмар никогда не закончится. Титус сделал то, что считал правильным. Как и я. И если вы хотите искать виноватых — я должна стоять на его месте. Никто не понимал, что происходит. Алисия с трудом заставила себя произнести: — Но виновен он, а не ты. Она чувствовала на себе взгляд Элайзы, но не могла, не могла заставить себя посмотреть на нее. — Он сделал это ради тебя, Лекса, — услышала она горькое. — Он действительно сделал это ради тебя. В стоящей туманом тишине Алисия молчала, глядя себе под ноги. Ее сердце билось как проклятое, и ничем было не унять его, ничем не остановить. — Значит, он умрет ради меня, — сказала она, подняв голову. Люди снова начали кричать: на этот раз одобрительно. Кто-то гневно вскидывал кулак, кто-то рвался к привязанному Титусу, но воины сдерживали толпу. В этом шуме Алисия медленно подошла к нему и посмотрела в лицо. — Прости, — услышала она тихое, предназначенное только ей одной. — Я хотел, чтобы ты была сильной. Хотел, чтобы ты могла вести за собой людей. Чтобы принимала решения не сердцем, а разумом. Она вынула меч из ножен за спиной и приставила острие к его груди. — Это решение я принимаю разумом, — сказала она. — Ты получил, что хотел. Я следую закону Люмена, и по закону ты заслуживаешь смерти. Он кивнул, соглашаясь. Она медлила, держа меч крепкой рукой и глядя на его лицо, освещаемое бликами костра. — Ты был со мной рядом с самого начала, Титус. Ты был первым, кто признал меня командующей и следовал за мной, куда бы я ни пошла. Я знаю это, и всегда буду знать. Еще секунду Алисия смотрела ему в глаза, а потом двинула рукой, и острый клинок с легкостью прошел между его ребер и вонзился в сердце. — Сделаю так, чтобы ты меня помнил. *** Толпа расходилась по шатрам, воины отвязывали тело Титуса от столба, а Вик поднял на руки Элайзу, чтобы отнести ее обратно в медпункт. Он был рад, что командующая приняла именно такое решение. Чертов сукин сын заслуживал смерти. Если бы не он, то помощь пришла бы гораздо раньше, и все закончилось бы по-другому. И Джаспер остался бы жив. Он спустился с постамента, аккуратно ступая, чтобы не уронить Элайзу, но путь ему преградили двое воинов. — В чем дело? — Командующая приказала отнести лидера Небесных людей не в медпункт, а в ее покои. Вик посмотрел на Элайзу. Та лежала на его руках, уронив голову на плечо, и молчала: похоже, произошедшее забрало у нее остатки сил, и говорить она больше не могла. — Ладно, — сказал он. — Но я отнесу и останусь с ней. Следуя за воинами, он прошел по дороге к зданию, поднялся по лестнице на верхний этаж и вошел в комнату, по периметру которой горели десятки факелов. У окна стояла широкая кровать, и он уложил Элайзу поверх покрывала, напоминающего звериные шкуры, и посмотрел в ее равнодушное лицо, и сел на пол, уверенный, что никуда не уйдет. Но ему пришлось. Через несколько минут (а, может, и часов, — от усталости Вик плохо понимал течение времени) в комнату вошла командующая и сказала: — Оставь нас. Вик знал, что так и будет, он был готов к этому, но когда она посмотрела на него, когда прозвучало это жесткое «оставь нас», он не смог сопротивляться. Единственное, на что его хватило, это подойти к командующей и сказать, глядя в холодные глаза: — Если ты обидишь ее, я убью тебя своими собственными руками. Она моргнула, едва заметно кивнув, и он вышел, и закрыл дверь, и сел рядом с ней на пол, снизу вверх глядя на застывших по обе стороны охранников. Похоже, эту ночь им придется коротать вместе. *** Алисия дождалась, пока закроется дверь, и взяв со стола ковш, принялась один за другим гасить факелы. Ее люди перестарались: она лишь велела подготовить новую комнату, а они превратили ее в какой-то мавзолей. С момента, как она вошла в комнату, Элайза ни разу не пошевелилась. Лежала поверх покрывала, даже не поправив задравшуюся на бедрах простыню, обмотавшую тело. Глаза были открыты, но смотрела она только в потолок. Соблазн погасить последний факел был сильным, но Алисия не стала этого делать. Отложила ковш, подошла к окну, встала у него, заложив за спину руки и почти наслаждаясь болью в раненой ноге. Ей хотелось большего. Хотелось больше боли, гораздо больше, потому что она знала, что заслужила эту боль. — Розмари дала мне лекарство, которое поможет тебе заснуть. Если хочешь. Ответа не было, но в повисшей тишине Алисия поняла это как «нет», а не «да». Она смотрела из окна на темный Люмен, на гаснущие один за другим костры, на освещенную факелами стену периметра. — Офелия мертва. Я убила ее. И бункер уничтожен, вместо него теперь осталась только большая яма. И снова тишина. Она знала, что нужно обернуться, нужно посмотреть на Элайзу, подойти к ней, сесть рядом, но не могла себя заставить. Подумалось вдруг: «Можешь ты или нет, сейчас важнее — она. И то, что нужно ей». Она позволила себе еще несколько секунд, после чего с силой вдохнула холодный ночной воздух, развернулась и подошла к кровати, присаживаясь на самый край. И посмотрела на Элайзу. Та по-прежнему лежала в той же позе, в которой ее оставил Вик. Остановившиеся глаза смотрели наверх, и прядь волос, отмытых, но все еще сохраняющих розовый оттенок, упала на лоб и щеку. — Скажи мне, что я могу сделать, — попросила Алисия тихо. — Я сделаю все, что ты скажешь. И снова молчание. Казалось, что Элайза даже не слышит, не пропускает в себя никаких слов. Алисия протянула руку и убрала прядь волос с ее щеки, избегая касаться кожи. Она ждала крика, но его не было. Только тишина, чертова гнетущая тишина, разрывающая сердце на части. — Хочешь, я позову кого-нибудь из твоих людей? Октавию, или Маркуса, или Вика? Они побудут с тобой вместо меня. — Нет. Господи, это было такое тихое, такое равнодушное «нет», что Алисия едва удержала свой собственный вопль. «Хотела боли, командующая? Получай!» — подумала она. — Я буду здесь, — сказала чуть слышно. — Ты можешь закрыть глаза и поспать, потому что я никуда не уйду. И стану охранять тебя, охранять твой сон. Элайза послушно закрыла глаза. Алисия долго сидела, глядя на нее и отчаянно желая прекратить это, отвести взгляд, уйти, сбежать куда-нибудь с обнаженным мечом, и погибнуть от зубов мертвых или от выстрелов живых. Но она сидела и продолжала смотреть. Минута за минутой, час за часом. Она смотрела, и как будто проживала все то, что пришлось вынести Элайзе. Ей казалось, что это ее тело терзали мерзкие руки, что это ее душу разрывали на ошметки, что это ей причиняли такую боль, которую невозможно вынести. Она видела, что Элайза не спит. Невозможно спать, застыв в одном и том же положении, не шевелясь вообще, не двигаясь, как будто тело замерло, замерзло, застыло словно пластиковая кукла. И когда прошло несколько часов, и последний факел догорел, наполняя комнату остатками дыма, Алисия протянула руку и коснулась плеча Элайзы. Она закричала так страшно, что слезы выступили на глазах, а в груди будто все вспыхнуло, превращаясь в пепел. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал Вик. Он запнулся, увидев, что Алисия держит в своих руках кричащую Элайзу, прижимая ее к себе, выдохнул что-то неразборчивое, похожее на рык, и вышел, снова закрыв дверь. А в руках Алисии билось и вырывалось холодное тело. Простыня сползла вниз, но Элайза не обращала на это внимания. Она продолжала кричать, бить Алисию кулаками по плечам, груди, по лицу, и та давала ей это делать, не уклонялась, только глаза закрывала от особенно чувствительных ударов. Этот жуткий крик раздирал ее изнутри. Он был как тысячи лезвий, вонзающихся в теплое, беззащитное, открытое. Он был как само олицетворение самого жуткого в мире отчаяния, как боль, которую невозможно выразить, невозможно объяснить, и пережить невозможно тоже. Она кричала очень долго. Алисия чувствовала, как по щекам текут слезы, как рвется из груди рыдание, но оставалась на месте. Она плакала, держа Элайзу в своих руках, и не шевелилась, и молчала, и снова оставалась на месте. Знала: только это сейчас может помочь, только это может хоть как-то облегчить, только это она может сделать для нее. Не пытаясь успокоить собственную боль, не пытаясь заговорить, не пытаясь уклониться от ударов. Просто оставаться здесь, и быть рядом, и выдерживать то ужасное, жуткое, мерзкое, что вместе с криками вырывалось наружу. И настал момент, когда Элайза стала затихать. Ее трясло, тело исходило дрожью от головы до пят, но Алисия держала крепко, все сильнее сжимая плечи, помогая лечь на бок, расправляя съехавшую вниз простыню. Она легла рядом и с силой обняла, прижав Элайзу к себе, забирая себе часть ее дрожи, согревая ее собственным телом. Они так не заснули в эту ночь — ни одна, ни другая. Лежали поверх покрывала, не шевелясь, и Алисия глотала соленые слезы, а Элайза то затихала в ее руках, то снова начинала дрожать. *** — Знаешь, на кого ты похож? — спросила Октавия. — На старую бабку! Ходишь и бурчишь: бу-бу-бу, бу-бу-бу. Я не твоя дочь, и уж тем более не внучка, ясно? А теперь посторонись и дай мне пройти! Она решительно отодвинула Линкольна в сторону и вышла из медпункта. Ее все еще покачивало, но ноги держали достаточно крепко для того, чтобы передвигаться самостоятельно. — Видишь? — спросила она, торжествующе глядя в его серьезные глаза. — Я не инвалид, и могу ходить сама. Линкольн пожал плечами и двинулся следом, готовый подстраховать и поймать в любой момент, но этого не потребовалось: Октавия действительно шла сама. Час назад Розмари сделала ей перевязку и сказала, что кожа на шее хорошо срастается. Это значило, что совсем скоро там будет только шрам, и можно будет наконец избавиться от повязки. Она дошла до здания школы и спросила у стражников, где Маркус. Они синхронно кивнули в сторону таверны, и Октавия отправилась в указанном направлении. Он действительно был там: сидел за деревянным столом и ел что-то из глубокой тарелки. Октавия села напротив, рядом примостился Линкольн. — Надо забрать Эл и остальных, и возвращаться в Розу, — без предисловий сказала она. — Офелия сдохла, и в Люмене нам больше нечего делать. Прежде чем ответить, Маркус дожевал и положил на стол ложку. Он выглядел мрачным и задумчивым. — Командующая сказала сегодня, что Элайза останется здесь. — Что? — возмутилась Октавия. — Мало того, что за прошедшую неделю она ни разу нас к ней не пустила, так теперь еще и будет распоряжаться, где ей жить? Что за хрень, Маркус? — Она думает, что история на этом не закончена. Мы говорили с Мерфи, и… — Вы говорили с Мерфи? — перебила она. — А почему я не в курсе? Меня что, заочно исключили из совета? Линкольн успокаивающе погладил ее по ноге, но она пнула его под столом. — Маркус, какого хрена происходит? Он вздохнул, переглянулся с Линкольном и ответил: — Мерфи попал в сотню за попытку убийства вице-президента США. Он стрелял в него, но не убил, а только ранил. А потом вытащил из кармана бумажник, в котором были коды запуска межконтинентальных баллистических ракет. Октавия почувствовала, как против воли открывается ее рот. — Чего? — по-детски переспросила она. — Каких ракет? Маркус снова вздохнул. — Ракет, способных превратить земной шар в одну сплошную пустыню, вот каких. За этими чертовыми кодами и охотилась Офелия вместе с военными. И мы с командующей считаем, что охота на этом не остановится. — Я не понимаю, — воскликнула Октавия. — Мерфи что, забрал эти коды с собой и таскал их в кармане все пять лет? И что, ни у кого не осталось копий? — Все проще. Он их запомнил: каждую цифру, все до единой. А бумажник выбросил перед тем, как его скрутили агенты охранной службы. Я не знаю, почему коды после этого не поменяли: вероятно, вначале никто не понял, что они попали в чужие руки, а затем помешал апокалипсис. Октавия посмотрела на Линкольна. — Ну, допустим, — кивнула она. — И что? Зачем военным эти дурацкие коды? Линкольн снова переглянулся с Маркусом, и она снова пнула его ногой под столом. — Мы думаем, что они хотят очистить часть земли от мертвецов, — быстро сказал он. — Это единственное разумное объяснение. Едва ли это будет США: скорее всего, Бразилия вместе с Аргентиной, Перу и Венесуэлой. — Так, — тихо сказала Октавия. — Значит, нам следует ожидать нашествия военных с островов? Я не понимаю: почему бы просто не отдать им коды, и пусть чистят что хотят? И еще: план освобождения ЭлЭй от трупов летит в задницу? И как, черт побери, все это связано с нежеланием командующей отпускать Элайзу домой? — Ты не понимаешь, — покачал головой Маркус. — Если отдать им коды, они уничтожат не только мертвых в процессе очистки. Они уничтожат все. И живое, и мертвое. Октавия поежилась, а Маркус продолжил: — Что касается плана, то он немного изменился. Мы не станем ничего очищать, мы пройдем сквозь Лос-Анджелес в сторону Лас-Вегаса. Раз кто-то оттуда гонит мертвецов к побережью, значит, пускай военные, которым так нужен Мерфи, встретятся с этими мертвецами лицом к лицу. А мы к тому времени будем уже далеко. Он помолчал, разглядывая грубую поверхность стола. — И последний твой вопрос, по поводу Элайзы и запрета командующей на встречи с ней… Поверь, Октавия, ты сама не захочешь пока с ней видеться. *** — Нужно разработать систему передвижения, — сказала Алисия, склонившись над картой. — Мы заминируем и подорвем баррикады, когда окажемся в центре Лос-Анджелеса, но там, где закончится линия метро, закончится и наша безопасность. Она посмотрела на Вика. — Как идут занятия? — Нормально. Если бы ты позволила привезти сюда Белла и остальных, то… — Нет, — перебила Алисия. — Блейк-младший не переступит ворот Люмена, пока я здесь командующая. Привлеки Октавию — мне сообщили, что она уже ходит, и способна помочь тебе с обучением. По ее приказу последние шесть дней воины Нового мира обучались обращению с огнестрельным оружием. Весь арсенал был проверен, винтовки и автоматы смазаны, а патроны — набиты сухим порохом. Этой частью руководила Рейвен: она все еще с трудом передвигалась, но приказы отдавать могла, и этого было достаточно. — Если Индра и Густус видели наши сигналы, то они вернутся со дня на день, — продолжила она. — Но мы не сможем выступить, пока не решим, как защитить тех, кто не сможет сражаться. — Я понял, — кивнул Вик. — Иди. Я соберу командиров, и мы обсудим это без тебя. — Но… — Иди. Ты прекрасно знаешь, где сейчас должна быть. Алисия поколебалась, но все же моргнула и вышла из зала ассамблеи. Ей не хотелось идти в покои Элайзы, не хотелось снова видеть ее безжизненное лицо, но никого другого Элайза к себе не подпускала. Войдя внутрь, Алисия увидела привычную картину: Элайза сидела на подоконнике и смотрела куда-то вдаль остановившимся взглядом. Ее лицо до сих пор было покрыто синяками, но отек сошел, обнаружив под собой болезненную худобу и бледность. Алисия подошла и посмотрела на повязку, виднеющуюся под майкой. Она сама меняла ее дважды в день, обрабатывала рану и заклеивала снова. — Тебе надо поесть, — сказала Алисия. — И выйти на свежий воздух. — Здесь достаточно воздуха. Да, воздуха и впрямь было вдосталь, вот только Алисия имела в виду немного другое. Семь дней Элайза не покидала стен этой комнаты, семь дней с утра и до поздней ночи она сидела на этом чертовом подоконнике и смотрела вдаль. Невозможно было понять, что с ней происходит, о чем она думает, про что вспоминает. Только ночами, когда Алисия на руках переносила ее в кровать и ложилась рядом, Элайза словно оживала. Оживала, и… начинала кричать. По приказу Алисии всех, кто жил на этаже, переселили в другие места. Если уж она с трудом выдерживала эти жуткие крики, то что уж говорить об остальных. Со стороны, наверное, казалось, что Элайзу пытают, и, возможно, примерно так все и было на самом деле. — Принести еды? — сделала Алисия еще одну попытку. — Я принесу сама, сюда больше никто не зайдет. — Я не хочу есть. Алисия вздохнула. Была еще одна проблема: Розмари сегодня ясно дала ей понять, что ежедневно приносимых в комнату тазов с водой недостаточно для того, чтобы держать раны Элайзы в чистоте. Ее нужно было помыть, и Алисия понятия не имела, как это сделать. Сама она каждый день купалась в реке за оградой Люмена, то же самое делали и остальные воины. Но как вывести за ограду ту, кто отказывается даже на минуту покидать комнату? — Послушай, — сказала Алисия, опуская ладонь на колено Элайзы и чувствуя дрожь ее тела. — Я прикажу, чтобы сюда принесли ванну, хорошо? Ты должна… Должна промыть все, что прячешь под одеждой. Я знаю, что ты каждый день умываешься, но… Этого недостаточно, понимаешь? Господи, как же она ненавидела себя за то, что говорила. Элайза смотрела на нее испуганным зверьком, словно ей предлагали не ванну, а гильотину. И — кто знает? — возможно, для нее это было именно так. — Я помогу тебе, хорошо? — тихо сказала Алисия. — Ты просто сядешь в ванну, и все, а остальное… Остальное я сделаю сама. Элайза ничего не ответила, но и это уже было победой. Если бы она отказалась, пришлось бы действовать как-то иначе, и Алисия понятия не имела, как именно. Она отдала указания, и вскоре двое воинов внесли в комнату ванну. Настоящую, акриловую, — в Люмене их использовали для хранения питьевой воды. Следом за ванной принесли ведра с подогретой на кострах водой. Ведер было очень много — часть воды вылили в ванну, часть оставили рядом. Когда с приготовлениями было покончено, Алисия снова подошла к Элайзе и взяла ее за руку. — Идем, — тихо сказала она. — Обещаю, тебе не придется ничего делать. Я все сделаю сама. Элайза послушно слезла с подоконника и подошла к ванне. Подняла ногу, собираясь залезть внутрь прямо в одежде, но Алисия остановила ее, развернула лицом к себе и положила руки на плечи. — Посмотри на меня, — попросила, — нужно раздеть тебя, понимаешь? Это нужно, чтобы промыть твои раны. Элайза так быстро замотала головой, что Алисии пришлось схватить ее за щеки. — Послушай меня, — она прижалась лбом ко лбу Элайзы. — Послушай мой голос. Это я. Я здесь, с тобой. Ты в безопасности. Нужно снять одежду и после сесть в ванну. Потом я накрою тебя простыней, хорошо? Ни ты, ни я не будем видеть твое тело. Никто не будет его видеть. Она почувствовала, что Элайза больше не двигается, и убрала руки. Сделала маленький шаг назад, закрыла глаза. — Смотри. Я не вижу тебя. Клянусь, я не буду их открывать. Просто дай мне сделать то, что нужно. Я не стану смотреть, обещаю. Алисия вытянула руки и нащупала бока Элайзы. Пальцами подцепила майку и потянула ее вверх. Медленно, очень медленно, и очень осторожно. — Закрой глаза тоже, — попросила она. — Не надо смотреть. Она не знала, послушалась Элайза или нет, но уже одного того, что она дала себя раздеть, было достаточно. Это заняло много времени: Алисия заставляла себя не спешить, чтобы не напугать еще сильнее. Она бросила майку в сторону, расстегнула застежку юбки, стянула ее вниз и помогла Элайзе переступить. — Хорошо, — сказала она, выпрямившись. — Теперь нащупай руками ванну и залезай в нее. Хотя, нет. Подожди, я проверю. Вода оказалась не слишком горячей, и Алисия, нащупав руку Элайзы, положила ее на край ванны. — Теперь залезай. Услышав плеск, она отвернулась и открыла глаза. Поискала взглядом, чем бы прикрыть, и просто стянула с кровати покрывало. Обернулась и резким движением накинула его на ванну, так, что только голова Элайзы осталась неприкрытой. — Видишь? — опустилась на колени и заглянула в испуганные глаза. — Все хорошо. Ты в безопасности. Элайза медленно кивнула, и Алисия засунула руки под покрывало. Она двигалась очень медленно, нащупывая кожу и не отрывая взгляда от широко открытых глаз. «Дьявол, — подумала она, ощутив под пальцами несколько порезов. — Надо бы на них посмотреть, а еще лучше — чтобы Розмари посмотрела». Но это было невозможно, и Алисия, вынув на минуту руки, намылила ладони и снова засунула их под покрывало. Она понимала, что вода растворит мыло, понимала, что толку от такого мытья будет немного, но это было лучше, чем ничего. Тело Элайзы было напряженным, будто сделанным из камня. Где бы ни касалась ее Алисия, она ощущала только жутко напрягшиеся мышцы и дрожь. — Тише, — успокаивающе шептала она. — Это я, я здесь, я не сделаю тебе больно. Все хорошо, ты в безопасности. Нужно было сделать еще одно, но Алисия отчаянно боялась этого. Как только ее руки приближались к бедрам, глаза Элайзы расширялись еще больше, становились практически черными от ужаса. «Я не знаю, чем она это делала, — сказала ей Розмари утром, пряча взгляд. — Но у Элайзы там тоже были повреждения. И, как бы это ни было ужасно, их тоже надо промыть». Вот только как? Как коснуться ее там, если она даже прикосновения к рукам выносит с большим трудом? Как коснуться ее там, где было, судя по всему, больнее всего? — Смотри на меня, — снова попросила Алисия, приблизив лицо к лицу Элайзы. — Смотри на меня, слышишь? Слушай мой голос. Ты здесь, ты со мной, ты в безопасности. Все хорошо. Я рядом. Больше никого нет, только ты и я. Просто слушай мой голос, смотри на меня. Я здесь. Я с тобой. Она говорила и говорила, тихо, ласково, пока руки под покрывалом делали все, что нужно. И Элайза послушно смотрела, и, похоже, слушала: во всяком случае, она не вырывалась, и не кричала, вот только тело ее по-прежнему было натянуто, будто струна, но другого Алисия и не ждала. Закончив, она с облегчением выдохнула и вытащила руки из-под покрывала. — Теперь нужно встать, — сказала, взяв ведро с водой и закрыв глаза. — Встань и отбрось покрывало, а я оболью тебя водой, чтобы… И тут все рухнуло. Сначала она услышала плеск, потом — вой, а затем — грохот. Открыла глаза, роняя ведро и разливая воду, и увидела Элайзу, в ужасе отползающую по полу куда-то в сторону. Бросилась к ней, подскользнулась и упала рядом, вскрикнув от боли в еще не зажившей до конца руке. Еще один рывок — и они вдвоем оказались в углу: мокрые, напуганные, покрытые каплями неизвестно откуда взявшейся крови. — Кларк, — вырвалось вдруг у Алисии. — Кларк! Она обхватила руками и ногами обнаженное, трясущееся тело, она ладонью прижала к своему плечу голову, она сжимала так сильно, как только могла, и слезы текли по щекам, и грудь раздирало от бессилия и ужаса. Но вдруг что-то изменилось. Вой, тяжелый, непрекращающийся вой, стал как будто другим, и Алисия поняла, что Элайза плачет. Первый раз за все эти семь дней. — Кларк… Боже мой, Кларк… Она прижимала ее к себе, она укачивала ее, как ребенка, чувствовала, как вздрагивает от рыданий мокрое тело, и понимала: это шаг вперед. Это на самом деле шаг вперед, потому что то, что может выходить наружу только криком, невозможно выдержать, а то, что выходит слезами, выдерживать можно, а значит, можно и вылечить. Прошло много времени, прежде чем Элайза перестала рыдать, и Алисия смогла подняться и, взяв ее на руки, отнести в постель. Она уложила ее на спину и посмотрела на открывшуюся на плече рану: из нее мелкими каплями вытекала кровь. — Я принесу повязку, — сказала, ежась от холода в промокшей насквозь одежде, но Элайза не дала ей уйти. Схватила за руку и крепко сжала, не отпуская. Это тоже было что-то новое, и Алисия осторожно порадовалась этому. — На несколько секунд, хорошо? Досчитай до десяти, и я снова буду здесь, рядом. Десяти секунд хватило на то, чтобы, оскальзываясь, добежать до стула, схватить полотенце, банку с антисептиком и пластырь, убедиться, что упавшее покрывало промокло, и вернуться обратно. — Видишь? Я здесь. Все в порядке. Она с сомнением посмотрела на собственную промокшую одежду, но снимать не стала. Присела на самый краешек кровати, чтобы не намочить, и оторвала от полотенца узкую полоску. — Надо обработать ранку, — объяснила в ответ на вопросительный взгляд Элайзы. — Я аккуратно. Это не заняло много времени: через несколько минут рану украшала свежая повязка, а тело Элайзы было насухо вытерто полотенцем. Странно: то, что еще час назад было нельзя, теперь вдруг стало можно. Можно смотреть, можно вытирать, можно даже касаться пальцами без страха, что за этим последует крик или вой. — Раздевайся, — услышала Алисия тихое, и не поверила своим ушам. — Ты вся промокла. Она внимательно посмотрела на Элайзу: не передумает ли? А потом стащила через голову тунику и бросила ее на пол. Туда же полетели и промокшие брюки. Вот только накрыться было нечем, а холод все сильнее заявлял свои права, покрывая кожу мурашками. Подумав, Алисия взялась за край простыни, на которой лежала Элайза, и потянула медленно, показывая, что хочет сделать. Элайза перекатилась, подчиняясь, и Алисия накрыла ее частью простыни, и легла рядом, и обняла осторожно, медленно, не встретив никакого сопротивления. — Так лучше? — тихо спросила она. — Да. Они лежали, прижавшись друг к другу, и трепетная, почти осязаемая нежность скользила между ними. Алисия осторожно гладила волосы Элайзы, и легко дышала, будто сбросив с плеч тяжелый, невыносимый груз. Она понимала, что это еще не выздоровление, что путь, который им придется пройти, будет длинным и сложным, но теперь она знала: они смогут это пережить. Как бы то ни было, они обязательно смогут.