Девяносто девять

Элайза шла сквозь темноту, задевая ногами кусты и сглатывая текущие по щекам слезы. Ей не было страшно: все, что произошло ранее, как будто убило в ней саму возможность испытывать страх, ей не было больно: все, что было до этого, как будто автоматически перекрывало любую боль. В груди было пусто и гулко, и что-то пульсировало — возможно, отчаянно бьющееся сердце, которое уносило с собой образ Алисии. Алисии, стоящей на возвышении, Алисии, соединяющей руки Октавии и Линкольна, Алисии, которая — Элайза знала — проводила взглядом ее, уходящую, но, верная своему слову, не стала просить остаться. — Куда мне идти? — спросила Элайза, посмотрев наверх, где за облаками не было видно ни одной звезды. — Куда? И она просто пошла, пошла через тьму, через лес, крепко сжимая в руке рукоять меча и чувствуя, как натирает кожу под поясом дуло пистолета. Ноги сами привели ее к месту, где раньше располагался бункер. Теперь там была только огромная яма, наполненная обломками и кусками человеческих тел. Элайза постояла, глядя вниз. Она понимала, что не найдет здесь ответов, которые ей нужны, не найдет ничего, что могло бы хоть как-то указать путь, но, возможно, она и не искала здесь ответы. Возможно, она просто хотела попрощаться. Попрощаться с Финном, который стал огромной частью ее жизни. С Финном, который был вначале другом, и только потом — любовником. С Финном, который помогал ей, поддерживал ее, прогонял ночные кошмары и улыбался так, что сердце замирало от благодарной нежности. Попрощаться с Джаспером — с весельчаком Джаспером, умеющим как никто сгладить конфликт, подбросить в топку пару шуток, сварить самогон из замороженных ягод, и в случае чего встать на сторону слабых и обиженных. И, возможно, попрощаться с собой. С той Элайзой, которой она была пять лет назад, впервые переступив порог этого бункера. — Каждый из вас осужден за тяжкие преступления. Но правительство США дает вам шанс искупить вину, изменив срок наказания. В этом месте вы проведете пять лет своей жизни, здесь не будет ни охранников, ни поваров, ни уборщиков — вы должны будете сами заботиться о себе. Помните: каждый ваш шаг будет фиксироваться видеокамерами, и мы спрятали их достаточно надежно для того, чтобы вы не смогли их отыскать. От вас зависит, как вас встретят граждане США по истечении этих пяти лет. Как героев, сумевших преодолеть все испытания, или как отбросов общества, не сумевших усмирить свою тягу к насилию. Телониус Джаха разрезал ленту, натянутую вдоль открытой двери, и шагнул в сторону, пропуская вперед колонну узников. Элайза шла первой: ее руки были скованы за спиной, на входе двое охранников сняли наручники и пинком отправили ее внутрь. Когда последний из «сотни» перешагнул порог, дверь закрылась с металлическим звуком, а большой экран, висящий на стене, ожил и показал все того же Телониуса: — Только усердной работой над собой можно добиться прощения. Если вы не сможете простить себя сами, никто не сможет. Каждое его слово серпом проезжалось по натянутым нервам. Чтобы не слушать, Элайза принялась оглядываться. Из зала шел коридор, в котором, видимо, находились камеры, и она пошла туда, открывая каждую попадающуюся на пути дверь. Камеры были одинаковыми: и метражом, и обстановкой. И она выбрала себе одну, и легла на кровать, закинув руки за голову. — Пять лет — лучше, чем пятнадцать, — произнесла вслух. — Вот только достаточным ли это будет наказанием? На суде ее назвали убийцей. Но люди, наполняющие зал, кричали другое слово: «Спаситель». Элайза не знала, что из этого было правдой — возможно, и то, и другое. Но ее до сих пор преследовало ощущение бьющегося под руками тела, тела, из которого медленно утекала жизнь. Присяжные решили, что она убила ребенка. Люди в зале суда кричали, что она убила дьявола. — Эй, принцесса, — в комнату заглянул один из парней. — Смотрю, ты уже выбрала себе келью? Мы тут обмениваемся информацией, кто чем заслужил такую благодать. Как насчет тебя? Она медленно села на кровати и посмотрела на него — усмехающегося, наглого, налысо выбритого. — Мое имя Элайза. А твое? — Мерфи. Джон Мерфи. Ну, так как? За что тебя сюда определили? Что такого ты «не делала», как и все остальные? — Я убила человека, Джон Мерфи. И я определенно это сделала. Почти каждый из них тогда считал себя невиновным. Но уже первый конфликт, случившийся в первый же день, показал, что едва ли это было правдой. — Вик, положи еду на место. Если мы будем бесконтрольно есть все, что не приколочено, то к концу срока умрем от голода. — Кто сказал? Эти суки засадили нас сюда, и должны будут кормить так или иначе. — Ты разве не слышал Телониуса? Он ясно сказал: запасы еды рассчитаны на все пять лет. Мы должны сами заботиться о том, чтобы нам хватило. — На пять лет? Да ты, должно быть, шутишь! Впрочем, я не собираюсь провести здесь все пять лет, сладкая. Завтра мы займемся дверью, и, богом клянусь, уже через месяц окажемся на свободе. Элайза молча смотрела, как он одну за другой открывает дверцы холодильников, бросая в хохочущую толпу парней пакеты и упаковки. Видит бог, она не хотела вмешиваться. И предательское «Пусть делают, что хотят» с силой било ее в виски. Но рядом кто-то сказал: — Своими действиями они убьют нас всех. И у нее не осталось выбора. Она подошла к нему сзади, схватила за шиворот комбинезона, и с силой дернула, отпихивая от холодильника. От удивления он даже не сопротивлялся: повалился на пол и оттуда сверкнул холодными глазами. — Ты что? Спятила? Элайза сделала шаг и с силой ударила его ногой в лицо. А потом ударила еще раз. И еще. Окровавленный, он вскочил на ноги и замахнулся, чтобы ударить ее в ответ, но она перехватила его руку, изогнулась всем телом и с силой рубанула коленом. Вик с воплем свалился на пол: рука наверняка была сломана, в этом Элайза могла быть уверена. — Есть еще желающие устроить анархию? — спросила она, повернувшись к хранящей молчание группе парней. — Когда сможете взломать дверь — тогда и забирайте все продукты. А до тех пор мы назначим человека, который сможет распределить еду так, чтобы ее хватило на все пять лет. — Ты что, решила, что будешь главной, детка? — спросил белобрысый мальчишка, имя которого она не успела узнать. Она ударила резко и сильно, и он кулем упал прямо на Вика, добавив в тишину стонов и воплей. — Еще есть вопросы? Их не было. Все разошлись по камерам, а Элайза принесла аптечку и принялась обрабатывать раны Вика. — Ты далеко пойдешь, принцесса, — сказал он, скалясь омытыми кровью зубами. — Если не остановят. — Поживем — увидим, Вик. Поживем — увидим. Странно, но ни разу за все пять лет она не боялась за собственную жизнь. Казалось бы, им ничего не стоило навалиться толпой и убить ее, или забраться ночью в ее камеру, или просто связать ее и оставить умирать голодной смертью. Но ничего из этого так и не случилось. Возможно, потому что они-то как раз боялись смерти. И у них были на то все основания. — Принцесса. Ты одна? — Заходи, быстро. Что случилось? Я видела, как Мерфи собрал совет милитаристов. Это плохо пахнет, верно? — Да. Этой ночью они собираются сделать что-то очень плохое. — Что именно? Финн, не тяни, ради бога! — Они хотят убить Коннора и принести тебе его тело. Элайза выругалась, прогоняя возникшее в груди ощущение страха. Значит, эти придурки все-таки решили довести дело до конца. История с придушенным Мерфи ничему их не научила. Ладно. — Быстро иди в камеру Коннора и приведи его сюда. И чтобы никто не видел. Она понимала, что это будет поворотной точкой в борьбе за власть. Видит бог, ей отчаянно не хотелось этой власти, не хотелось никого спасать, защищать, ни с кем сражаться. Но похоже, что у нее просто не оставалось выбора. Эти люди стали ее людьми, и она должна была защищать их до конца. В камере было темно, но ее глаза привыкли к темноте, а их глаза — нет. Они пришли втроем: Атом, Стерлинг и Мерфи. У каждого в руке были самодельные ножи, и Элайза знала, что они обязательно ими воспользуются. Она стояла в углу камеры Коннора, скрытая в тени, и смотрела как они подходят к койке, на которой, повторяя форму человека, лежало свернутое одеяло, покрытое сверху еще одним. Стерлинг нанес первый удар, и выругался, осознав, что воткнул нож не в живое. В эту же секунду Финн закрыл дверь снаружи, погрузив камеру в кромешную темноту. Элайза скользнула вперед как кошка, и ударом ноги в голову вырубила Атома. Мерфи взвыл и бросился на нее, и лезвие ножа скользнуло по предплечью, окрашивая его кровью. Но инстинкты не подвели: она перехватила его за кисть и с силой вывернула, ломая руку. Нож с жутким металлическим звуком упал на пол. — Сука, — взвыл Стерлинг, бросаясь на нее с заточкой. — Сука! Она скользнула в сторону, пропуская его вперед, ухватила сзади за волосы и с силой ударила о спинку кровати. Он сполз на пол, но сознание не потерял: перевернулся и ударил ее кулаком в челюсть. Это было адски больно, и в голове Элайзы как будто что-то взорвалось, но в висках застучало старое, отцовское «разбуди в себе зверя», и она послушалась голоса, и ударила в кадык, и повалила Стерлинга на спину. Ее руки сжались на его горле, он хрипел, пытаясь вырваться, но она держала крепко. Что-то внутри подсказывало: если отпустить, если дать ему уйти, это никогда не кончится. Никогда парни не признают ее власть, никогда не позволят ей распоряжаться, и тем самым обрекут на смерть всех, каждого из тех, кто стал ее людьми, ее народом. Убить одного, чтобы спасти девяносто девять. Убить одного, чтобы девяносто девять могли жить. И она убила. Элайза вздохнула. До сих пор вспоминать об этом было тяжело, и до сих пор она не была уверена, что поступила тогда правильно. Два дня они ждали, что кто-нибудь придет и заберет тело, но никто не пришел. И они завернули его в простыни и просто выбросили — туда же, куда отправляли тюки с мусором, надеясь, что кто-то найдет его там и похоронит как полагается. Высокую цену она заплатила за лидерство, которого не хотела вовсе. Но с тех пор никто не смел ей перечить, и все стычки быстро утихали, стоило ей появиться в центре конфликта. — Так кто же я? — спросила Элайза вслух, глядя на останки бункера в яме. — Герой, сумевший спасти девяносто девять, или убийца, своими руками отнявшая жизнь у одного? Внизу что-то шевелилось. Она пригляделась и поняла, что это рука — оторванная рука, пытающаяся сжать пальцы в кулак. — Будьте вы все прокляты, — прошептала Элайза, отворачиваясь. — Все до единого. Она убрала меч в ножны на спине и пошла в сторону, по-прежнему не очень понимая, куда идет. Вышла на поляну, где все еще ржавели остатки детской площадки, на которой она впервые встретила Алисию. Села на скамейку, закрыла глаза. В прошлый раз сюда явились мертвецы — может, они явятся снова? Но мертвецы не приходили, вместо них в голову снова пришли воспоминания. — Ты ничего не рассказываешь о своих родителях. Ты сирота? — Нет. Мама… Я думаю, она ждет моего возвращения. Она обещала, что будет ждать. — А отец? Никому другому Элайза бы не ответила, а вот Октавии почему-то смогла. Может быть, потому, что раньше та рассказала ей о своем отце, или потому, что знала: Октавия никому не передаст услышанного, или просто потому, что захотелось еще раз сказать про него вслух, как будто подтверждая, что он был, существовал, и что она любила его. — Мой отец служил в сухопутных войсках США, он был механиком. — Был? — Да. Его расстреляли за измену Родине, когда мне было шестнадцать. Нам сказали, что он погиб, выполняя секретное задание, но мы все равно узнали правду. Он не выполнил приказ, в результате которого его подчиненные заведомо бы погибли. И его просто застрелили. Октавия кивнула. Элайза давно заметила, что людям, которые сами пережили немало, труднее выражать сочувствие, чем всем остальным. — Я очень любила отца, — продолжила она. — Он редко бывал дома, но когда бывал — не жалел на меня времени. Учил защищать себя, обращаться с оружием, даже возил на полигон, чтобы пострелять в условиях, приближенных к боевым. — Так вот почему ты так дерешься, — протянула Октавия. — Хотела бы я, чтобы и у меня был такой отец. Элайза усмехнулась. — А я бы предпочла, чтобы он был просто папой, который возил бы меня в Дисней-лэнд и жарил барбекю по воскресеньям. — Почему? Разве то, что он тебе дал, не важнее? — Возможно. Он научил меня выживать, но кто сказал, что я хотела быть готовой к выживанию? Погруженная в воспоминания, она даже не заметила, как начало светать. Пора было двигаться, но прежде нужно было посетить еще одно место. Место, где она убила не одного, а десятки. Бывший лагерь. Он выглядел заброшенным в утреннем тумане. Ворота открыты, забор перекошен в тех местах, где его проламывали атакующие. Никаких палаток — все, что можно, перенесли в Розу. А вот столбы, вкопанные посреди лагеря, столбы, к которым были привязаны пленные земляне, будто насмешкой остались на месте. Элайза подошла к одному из них и потрогала ладонью. — Лекса, — сказала вслух, будто снова пробуя на вкус это имя. — Лекса. Что, если все эти воспоминания, вспышками приходящие в ее голову, действительно правда? Что, если она сама лишила себя возможности быть рядом? Что, если нужно просто довести дело до конца и отправиться в следующую жизнь? В ту, где они смогут быть вместе, в ту, где они не будут изранены физически и духовно. Раньше ее бы остановили мысли о маме. Но теперь мамы не было. Ни мамы, ни отца, никого. «Но как же так? — подумала она, обрывая саму себя. — А друзья?» Вик, Октавия, Маркус, даже черт-бы-его-побрал Мерфи? И Беллами — запутавшийся, одинокий Беллами, так сильно нуждающийся в ее поддержке. Нуждающийся… Может, в этом и было все дело? Каждый из них нуждался в ней, а у нее словно бы не осталось того, что она могла бы им дать. — Эй, Октавия, как насчет пирога с брусникой? Вылезай уже из своей конуры и давай… Она как будто споткнулась на собственных словах. Взгляд выхватил из общей картины только детали: голую девичью ногу, и мужской зад со спущенными штанами, и изогнутые под странным углом руки, и искаженный в беззвучном крике рот. Мгновение она не могла заставить себя пошевелиться, а когда смогла — за волосы стащила Мерфи с Октавии, и с силой толкнула его, размазывая по стене, а потом ударила коленом в пах и сложенными в замок руками сверху, по затылку. — Эл, нет! Эл, не надо! Слова долетали как будто из тумана, они не могли пробить полосу ярости и гнева, заполнившую собой все. Она знала: сейчас она снова убьет. И не станет жалеть об этой смерти. — Эл, прекрати! Я сама этого хотела! Остановиться было трудно: как будто тормознули на ходу разогнавшийся на всю мощь поезд. Но Элайза сделала шаг назад и заставила себя прекратить. Мерфи сидел на полу, зажав пах руками, и скулил, одновременно с этим бормоча ругательства. Октавия бросилась к нему, но он оттолкнул, с силой, с обидой. — Что значит «я сама хотела»? — спросила Элайза. — Он же пытался… — Нет! Нет. Это было добровольно, клянусь. Мы просто целовались, а потом… Как-то так вышло. Элайза вздохнула. Ярость и гнев выходили из нее медленно, но верно, и уступали место стыду. — Давай принесу льда? — предложила она, глядя на Мерфи. — Знаешь, принцесса, — ухмыльнулся тот, — когда в следующий раз захочешь кого-нибудь избить — умоляю, выбери не меня. Мое тело достаточно от тебя натерпелось. Странно, но именно после этого они как будто стали… друзьями. При других он по-прежнему делал вид, что мечтает о смене власти, но когда рядом никого не было, начинал вдруг шутить, и отбрасывать назад отросшие волосы, и подмигивать, и предлагать себя в качестве средства для выпуска пара. Может, для него это и была дружба? А она просто не смогла вовремя это понять? Элайза еще раз погладила столб и пошла к воротам. Залезла на бывшую сторожевую башню и посмотрела в сторону океана. Может, найти лодку и уплыть? Не на острова, конечно, а просто уплыть — далеко, так далеко, насколько хватит сил. А потом лежать в лодке и смотреть в небо, и ждать, пока все наконец закончится. — Сломалась принцесса, — сказала она вслух. — Принцесса сломалась. Она уже собиралась спускаться, когда заметила что-то странное вдалеке. Как будто темный дым парил над океаном, как будто оставленный кем-то след. Санта-Монику отсюда, конечно, не было видно, но Элайза вдруг почувствовала, как похолодела ее спина. Ей показалось… Просто показалось, конечно, ведь они не могли явиться так быстро, никак не могли, совсем, никак, ни в коем случае. Обдирая пальцы, она стремительными прыжками скатилась вниз по лестнице. Набросила на плечо рюкзак, проверила меч за спиной и, добежав до пролома в ограждении, полезла вверх, на скалы. Отсюда тоже было плохо видно, но дым вполне можно было разглядеть, и теперь было ясно, откуда этот дым, и эти всполохи в идеально чистом воздухе, и шум, слышный даже отсюда. Они пришли. Черт бы их побрал, они пришли. Времени думать не было. Одна мысль забилась в висках настойчивыми ударами: «Предупредить. Я должна их предупредить. Предупредить ее». Элайза скатилась вниз со скалы и побежала, не обращая внимания на начинающее припекать солнце и резь в ободранных руках. Она бежала долго, отчаянно долго. В боку кололо, сердце билось как бешеное, и она все равно опоздала. Первый взрыв прозвучал, когда до Люмена оставалось не больше пяти миль. Взрыв был такой силы, что от него качнулись деревья, и что-то лопнуло в ушах, разливаясь болью. Элайза свалилась на землю, зажимая голову в ладонях и стараясь не закричать. «Опоздала. Я опоздала». Следом за первым взрывом почти сразу случился второй, он точно был дальше, и, судя по всему, он прорвал баррикаду. Третьего взрыва она не услышала. Сильный удар по голове, нанесенный сзади, вырубил ее и надолго лишил возможности слышать и видеть. *** В голову как будто вставили сверло и крутили его нарочито медленными движениями, от каждого из которых что-то в мозгу взрывалось невыносимой болью. Элайза попыталась открыть глаза, но яркий свет, бьющий с потолка, заставил немедленно закрыть их снова. — Девчонка очнулась, — услышала она грубое. — Вколи ей еще. Некогда с ней возиться. Укола она не почувствовала, но сверло в голове как будто притихло. Снова попыталась открыть глаза, и на этот раз сумела увидеть лицо склонившегося над ней человека. — Ну? Очухалась или как? — Вы кто? — голос вырвался из горла со скрежетом. — Где я? — Смотри-ка, и впрямь очухалась. Где мой сын, сучка? Отвечай, куда вы дели моего сына? Сына? Элайза ничего не понимала. Она прищурилась, попытавшись получше разглядеть лицо того, кто кричал на нее, но ничего не вышло: черты расплывались, были какими-то нечеткими, смазанными. — Вы кто? — снова спросила она. — И кто ваш сын? Он нагнулся ближе, и ощутив запах его дыхания на своих губах, Элайза узнала наконец. — Вы отец Финна, — пораженно прошептала она. — Да неужели? Я спрошу последний раз: где мой сын? — Он… — к горлу подступил комок. — Он мертв. Чокнутая стерва убила его. Коллинз отшатнулся, а Элайза подняла руку и потрогала собственную голову. Пальцы нащупали бинты: похоже, неслабо ее ударили. И где она, черт бы побрал все на свете? Она дернула второй рукой, но поднять ее не смогла: запястье тесно сковывал браслет наручников. — По закону военного положения, введенного в США, я должен был убить тебя на месте, — сказал Коллинз. — Радуйся, что ты всего лишь арестована. До тех пор, пока не расскажешь мне все, что я хочу знать. — А потом? — спросила Элайза. — А потом ты ответишь за все, что сделала. Рядом раздался какой-то шум, и Элайза, с трудом повернув голову, увидела отодвигающийся полог палатки. Внутрь вошли двое в военной форме, отдали честь и что-то сказали тихо, так, чтобы она не расслышала. Коллинзу услышанное явно не понравилось, но он, бросив еще один взгляд на Элайзу, вышел из палатки. Солдаты встали по обе стороны от ее койки, а через минуту к ним присоединился еще один, тоже в форме, со смутно знакомым лицом. — Здравствуй, Элайза, — сказал он, и тогда она узнала. Уж что-что, а этот голос за пять лет четко запечатлелся в ее памяти. — Телониус Джаха, — прошептала она. — Так вот кто стоял за всем этим. Он улыбнулся. — За «всем этим» стоит гораздо больше людей, чем ты можешь себе представить, дорогая. И в наших общих интересах сделать так, чтобы эти люди остались довольны. *** Ей казалось, что допрос длится как минимум сутки, хотя на самом деле, скорее всего, не прошло и нескольких часов. Джаха задавал вопросы один за другим, не давая ей подумать, осмыслить, выстроить линию поведения. Он просто спрашивал, а она вынуждена была отвечать. — Что произошло, когда двери бункера были открыты? — Часть ребят вышли наружу и были атакованы мертвецами. Потом их пленили земляне, но некоторым удалось сбежать. — Что стало с остальными? — Мы встретили Беллами Блейка, и он привел нас в лагерь. — Почему вы не подчинились Блейку? — Мы подчинились, но он ушел на вылазку, встретил землян и, ранив их, оставил на съедение мертвецам. Началась война. — Кто стал лидером в вашем лагере после начала войны? — Я. — Почему? — Потому что так вышло. Он все спрашивал, и спрашивал, и она отвечала, борясь с подступающей к горлу дурнотой. Она ждала главных вопросов, и они были заданы. — Зачем вы напали на Санта-Монику? — Офелия обещала нам проход к океану, а вместо этого пленила наших людей. — Ты знала, что она действует от имени армии США? — Нет. Я думала, она действует из своих собственных чокнутых соображений. После этого ответа на лице Джахи впервые отобразились хоть какие-то эмоции. Он удивленно поднял брови и покачал головой. — Чокнутых? — уточнил строго. Элайза сжала зубы. — Если вы считаете, что устраивать игру в футбол, выпустив на поле и живых, и мертвых — это не признак психопатии, то у нас с вами разное понимание определения «чокнутая». Джаха усмехнулся и пересел поближе, подвинув стул. — Что было дальше? — Я шантажировала ее угрозой взрыва всего побережья, и она отпустила часть людей. А остальных превратила в мертвых. Он снова удивился: — Зачем? — Затем, что она была сумасшедшей, — выплюнула Элайза. — Вот зачем. — Допустим. Что насчет Джона Мерфи? Ты знаешь, что укрывательство военного преступника карается законом? — Выйдя из бункера, мы перестали быть преступниками. Разве не это вы каждый день вещали нам с экрана телевизора? Джаха нахмурился и задумчиво потер пальцем дурацкую бородку. — Не играй со мной, девочка. Где Мерфи? — Я скажу вам все, что знаю, но прежде я хочу услышать, что с Люменом и его жителями. Забавно, как быстро на второй план отошли все воспоминания и страхи. Теперь Элайза думала только о взрывах, и о том, выжил ли кто-нибудь после этих взрывов. Как будто часть ее души, отвечающая за беспокойство о друзьях, очнулась и заявила свои права. — Ты будешь ставить мне условия? — удивился Джаха. — Ну, хорошо. Я могу ответить, потому что это не тайна. Они все мертвы — все, кто был в этой странной общине, которую ты называешь Люменом. — Нет, — вырвалось у нее. — Нет. Я не верю. — Мне все равно, веришь ты или нет, девочка. Я ответил на твой вопрос. Теперь ты ответь на мой: где Мерфи? Из груди Элайзы вырвался смешок. Если они мертвы, если они действительно мертвы, то какая теперь разница? Тогда больше ничего не имеет значения. — Он был в Люмене. Если вы убили каждого жителя, то и его вы убили тоже. Джаха кивнул и поднялся на ноги. — Ну, что ж. Если это так, то наш дальнейший разговор не имеет смысла. Вскоре состоится военный трибунал, на котором тебе вынесут приговор. — Подождите, — попросила Элайза. — Прежде чем вы уйдете, ответьте на один вопрос. Для чего все это было нужно? Вся эта затея с сотней, и Офелия, и все остальное? Зачем все это? Джаха долго смотрел на нее, прежде чем ответить. — Мы не бросаем своих, девочка. Сотня была создана для того, чтобы спасти детей военнослужащих, детей, совершивших тяжкие преступления. Остальные попали туда по другим причинам, но основной была эта. — А Офелия? — Элайза сквозь зубы произнесла это имя. — Почему вы оставили ее главной на побережье? Она же не военнослужащая, она просто сумасшедшая, и больше ничего! Он усмехнулся и покачал головой. — Извини, девочка. Но на этот вопрос тебе придется искать ответ самой. Если, конечно, у тебя будет на это время. *** Несколько часов прошло с тех пор, как Джаха ушел, забрав с собой солдат. Все это время Элайза пыталась расшатать ручку кровати, к которой был пристегнут второй браслет наручников. Иногда ей начинало казаться, что ручка поддается, но часы шли, а она все еще оставалась прикованной. — Они не могут быть мертвы, — говорила она себе всякий раз, когда сердце охватывало ледяной рукой отчаяния. — Она не может быть мертва. Я бы знала, я бы почувствовала. Снаружи постоянно доносились какие-то звуки: короткие, лающие приказы, топот множества ног, стрельба. Было ясно, что военные устроили здесь лагерь, но где это «здесь», понять было невозможно. — Она жива. Я знаю, что она жива. В какофонии звуков вдруг появился еще один, и Элайза насторожилась. Звук шел из-за спины, и было похоже, будто кто-то режет ножом плотный брезент. Она перестала расшатывать ручку и замерла, прислушиваясь. — Только не ори, — услышала тихое. — Поняла? Не ори. Кто-то пролез за ее койкой и оказался совсем рядом. Волна облегчения затопила грудь Элайзы. — Нейт. Господи, Нейт. — Тихо, — он оглянулся на полог палатки, посмотрел на наручники и принялся ножом ковырять замок браслета. — Там три обезьяны тебя сторожат. Ни звука, поняла? Она кивнула, не в силах шептать. Нейт, ковыряющий замок, был весь в крови и каких-то ошметках. Его темное лицо стало как будто еще темнее, и только белки глаз выделялись на этой тьме. Браслет щелкнул, открываясь, и Элайза с наслаждением потерла затекшее запястье. Нейт оглянулся в поисках одежды, но ничего не увидел, и потому просто стянул с кровати сначала Элайзу, а потом простыню. — Закутайся и пошли. Только тихо. Вдвоем они пролезли за койку, пробрались через разрез в брезенте и оказались… в Люмене. Элайза едва сдержала крик: это точно был он, Люмен, его центральная площадь, на которой всего сутки назад Алисия соединяла руки Октавии и Линкольна. Нейт схватил ее за плечо и заставил пригнуться — мимо шли двое солдат. — К западной башне, — прошептал он. — Медленно и скрытно. Там пролом. Поняла? Она кивнула и пошла следом за ним, прячась за обломками шатров и грудами человеческих тел. Джаха не лгал: здесь явно произошло что-то ужасное, слишком много было крови, слишком много трупов. Но Элайза запретила себе всматриваться в их лица, запретила думать о смерти. Сейчас важно было выбраться из этого кладбища. И они выбрались. Почему-то пролом в стене никто не охранял, и Нейт первым пролез наружу, а потом подал руку Элайзе. Оказавшись в лесу, они, не сговариваясь, ускорили шаг, практически перейдя на бег. — Куда? — задыхаясь, спросила Элайза, когда Люмен остался далеко позади. — В Розу, — на бегу ответил Нейт. — Туда эти твари пока не добрались. Бежать пришлось долго. Путь, который раньше преодолевали верхом, оказался куда сложнее, чем можно было себе представить. Тем более, что по голове Элайзу ударили достаточно сильно, и в мозгу то и дело начиналась дурацкая круговерть, а перед глазами все плыло. Наконец, они увидели первый ров и остановились, пытаясь отдышаться. Нейт закричал, и мост опустили, а затем опустили второй и открыли ворота. Элайза едва могла идти, и Нейт практически втащил ее на территорию Розы. Первой, кого она там увидела, была Розмари. Она заставила Элайзу сесть, быстро осмотрела, сунула в рот какую-то таблетку и дала напиться. Нейт сидел рядом и молчал. — Что произошло? — спросила Элайза, когда наконец смогла говорить. — Что, черт побери, произошло? Нейт выругался сквозь зубы, а Розмари ответила: — Военные пришли раньше, чем мы могли ожидать. Они взорвали две стены Люмена, взорвали баррикаду и впустили мертвых. Элайза очень боялась задавать следующий вопрос, но ей пришлось: — Кто-то… Кто-то еще выжил? Нейт снова выругался, и она поняла, что выжили далеко не все. — Розмари, — она посмотрела умоляющим взглядом. — Пожалуйста, расскажи все, что знаешь. Прошу. Розмари кивнула и начала рассказывать. Оказалось, что ранним утром в Люмен верхом прискакал Беллами, который сообщил, что военные корабли уже причалили к пирсу. Поднялась паника: никто не был готов к тому, что это случится так быстро. Но командующая отдала приказ немедленно начать исход, и большая часть людей вышла из Люмена через северные ворота. С ними отправили Индру и Мерфи, по пути они должны были забрать людей из остальных кланов — всех, кого смогут. А дальше начался ад. Первый взрыв проломил стену, из-за него погибли почти все дозорные. Люди метались туда-сюда, не понимая, что им делать, командующая пыталась организовать оборону, но паника была слишком сильной. Потом они услышали, как вдалеке взорвалась баррикада. Вряд ли люди исхода успели ее пройти — скорее всего, именно им пришлось принять первый бой с мертвецами. Потому что, когда спустя некоторое время мертвецы пришли в Люмен, среди них было немало знакомых лиц. Военные обстреливали Люмен из укрытия, а командующая с горсткой воинов не давала им войти внутрь. Она велела всем бежать, и Розмари вместе с Нейтом и еще десятком людей выскочили через пролом и, прячась, двинулись к Розе. Что сталось в итоге с остальными, они не знали. Сегодня Нейт сам решил отправиться на разведку, но, пробравшись в Люмен, нашел только горы трупов и одного живого человека — ее, Элайзу. — А отец? — спросила Элайза, когда Розмари закончила. — Нейт, что с твоим отцом? Нейт отвернулся, а Розмари объяснила: — Миллер остался с командующей прикрывать отход. Возможно, он выжил, но… — Черта лысого он выжил, — рявкнул Нейт. — Хватит об этом. Надо решить, что делать дальше. Но решать ничего не пришлось. За оградой послышались звуки выстрелов, и Элайза запоздало поняла, почему Нейт так легко сумел пробраться в Люмен и почему они так легко смогли из него выбраться.