***
Длинные волосы спутались, а в широко раскрытых глазах поселился ужас. На ней была уже другая одежда, чужие руки практически тащили ее, грубо сжимая запястья. А перед глазами стояли все те страшные образы. Трое мужчин, зачем-то пришедшие в дом. Разговор, вначале шедший спокойно, превратился в крики. Малышка пыталась подслушать, но цепки ручки младшей сестры не отпускали. Ай боялась, но плакать не решалась – она любила маму, и не хотела ее расстраивать. - Я боюсь… - все же тихо произнесла она, сжимая пальчики крепче на одежде старшей сестры. - Не бойся, мама и папа все уладят, - брюнетка верила в свои слова. И маленькая Ай поверила ей. А затем раздался какой-то грохот, звук разбившихся тарелок. И практически сдвоенные выстрелы, после которых все затихло. Конечно, брюнетка еще не очень понимала, что значит этот резкий звук. Но уже сейчас осознавала, что случилось что-то плохое. Тяжелые шаги по коридору. Распахнувшаяся дверь. Незнакомый мужчина на пороге. Второй. Они о чем-то говорили, но брюнетка не слушала, только тесней прижимая к себе сестру. Неожиданно сильные и грубые руки подняли ее над землей, не давая и шанса вырваться. - А вторая? Один из мужчин достал какой-то медальон, и поднес его к сжавшейся в одиночестве малышке. Разочарованно скривился. - Нет, пустышка. Мужчина, что держал на руках брюнетку, пожал плечами, и вышел со старшей девочкой из помещения. - Ай! – все же закричала она, тянясь в сторону закрывающейся двери. Выстрел. Тонкие пальцы хватаются за край просторной футболки, и большие глаза, со страхом оглядывающие все вокруг. Брюнетка тряхнула головой, неровно обрезанные волосы мазнули по голой коже плеча – футболка была слишком большой для пятилетней малышки, - и сжала ладошкой чужую руку. - Мое имя Рин. А номер – Тринадцать, сестренка, - шепчет она, прижимая к себе девочку своего возраста. Эти простые слова словно убеждали – она еще жива. Слишком сложные мысли для ребенка, но воспитанная в любви девочка открывала для себя новый мир. Где прикосновения могут причинять боль, а простые слова – внушить надежду. - Кагами. Пятая. И дрожь отступает куда-то, уступив осознанию, что для их маленького с новой сестренкой мира больше никто не нужен.***
Когда Рин вновь проснулась, за окном начинался рассвет. Солнечные лучи поднимались по земле все выше, заглядывая в окна замка, принося немного радости в сердца суровых мафиози. Несмотря на то, что вчера миссий не было, брюнетка все равно чувствует себя разбитой. Прижавшись рукой к холодному стеклу, Рин улыбнулась уголками губ, разглядев среди варийцев такую знакомую фигуру. Беловолосый бодро размахивал тяжелым мечом. Химеризация позволяла ей разглядеть многое. В том числе и тускло сверкнувшую полоску обручального кольца на пальце у Скуало. Взгляд невольно упал на такую же полоску кольца на ее собственном пальце. Невольно хотелось улыбаться, вспоминая свадьбу. Когда он стоял перед ней, такой серьезный и решительный. Без капли ненужного смущения или робости. Когда он подарил ей свою фамилию, означавшую принадлежность к семье. Когда уверенным поцелуем выбил печальные мысли о прежней фамилии, от которой пришлось отказаться еще в детстве – такой семьи больше не существовало. Рин спустилась вниз, кивнула Луссурии, но не остановилась, целенаправленно выходя во двор. На душе было неожиданно легко, хотелось танцевать, как в детстве. И хотелось поделиться этим еще с одним человеком – не одной же страдать? Поманила к себе Скуало, поймала себя на том, что непривычно для себя любуется отточенными движениями мужа. Прошептала главную новость на ухо, и отступила назад. Вариец замер на месте, прищурив глаза. Его жертвы утренней разминки заинтересованно приостановились. - Вро-о-ой! Кажется, от этого вопля где-то в замке Занзас самопроизвольно выронил стакан. - Так, ты жди меня в комнате, а вы, мусор, чего встали?!... Мечник улетел в сторону подчиненных, активно размахивая клинком и, как казалось страдальцам, телепортируясь в пределах двора. А Рин подняла голову, подставляя лицо теплым солнечным лучам. И прижимала ладонь к еще совсем незаметному животу. Казалось, что теперь она умеет летать не только на соколиных крыльях, что подарила ей боль.