Четвёртая свобода

Все внезапное зреет исподволь. (с) Айрис Мёрдок, «Сон Бруно»

WARNING: на эту главу меняется фокал. Чуть изменен канонный таймлайн, битва асов с йотунами происходила до н.э. Отношение к мифологии очень марвеловское, вы предупреждены. Истина кроется в мелочах. О мидгардские умники, как же вы были правы! Истина – в мелочах! Особенно в тех мелочах, которые до поры остаются преступно незамеченными. Сколько раз судьба ставила его перед этой горькой правдой – неважно, каким мы помним и видим мир, о громогремящий Тор, сын Одина, ибо видим мы ровно столько, сколько в состоянии узреть наш ум, коий редко придает мелочам то значение, какого они заслуживают. Еще в Мидгарде говорят, что в мелочах кроется дьявол. И хотя о дьяволе Тор имел лишь смутное представление, тем не менее в его случае истина и воплощение злого коварства оказались тождественны как никогда. У них было одно имя и одно лицо. Знакомое. До боли. Тор медленно мерил камеру от стены к стене арестантским шагом. Садился на кровать, комкал руки, затем, не выдержав неподвижности, вскакивал, снова ходил. Иногда забывался тревожным сном, но редко, поскольку по ту сторону век его не ждало ничего хорошего. А иногда ревел раненым бергризером, требуя наглеца к ответу. Тщетно. И тихо. О имировы потроха, до чего же здесь было тихо! Тор в отчаяньи молотил руками силовое поле, чувствуя сквозь электрический жар, как оно гнется под его натиском – а потом сидел, впитывая великолепную, отрезвляющую боль, как если бы в ней крылся высокий смысл. И так день за днем. Сколько уже прошло? Два месяца? Больше? Всего ничего, особенно по счету Асгарда. Брат в заточении хоть тешил себя иллюзиями, а в его распоряжении иллюзий не было. Причем, уже никаких. Брат. Локи. Итак... Он, Тор Одинсон, в тюрьме. В своем же собственном доме! Как быстро выяснилось, сколько ни кричи и ни возмущайся, а толку нет. Тут хоть мертвым узлом завяжись, а проклятый лжец так и не появится. Стыдно брату в глаза смотреть, раз поймали лису за шиворот! Впрочем, откуда стыд у Локи? Боится, подлец. И правильно делает. Причину такого нежелания личной встречи Тор тоже прекрасно понимал, и всякий раз эта причина подбрасывала его с постели, заставляя вновь нарезать круги в бессильной ярости. Пусть только попадется ему на глаза!.. Он его!.. Он его... Что именно «он его» оставалось загадкой и для самого Тора, и где-то на этом витке размышлений ярость гасла, сменяясь горечью понимания. Локи жив. Жив! Осознание этого порождало целый сонм ощущений: боль, сомнение, надежда, разочарование... Что же ты не радуешься, о гневнонеистовый? Не ты ли взахлеб горевал о брате? Не ты ли подрывался душной полночью от тревожных снов о том, как он умирал у тебя на руках? Не ты ли столь часто грезил, что отдал бы всё за возможность хоть что-то исправить?! Вот и радуйся, дурень! Радуйся! Ты и отдал – всё. Зато брат жив, как тебе и хотелось, разве нет? Верно. Вот только радость эта жжет нутро почище красного уксуса. Врагу не пожелаешь так... радоваться. И снова круги по камере. Как угрюмый зверь, бродил сперва в одну сторону, затем – в другую. Соседей у Тора не было. Эта часть тюрьмы пустовала; преступники переругивались где-то в отдалении, и до Тора изредка долетала их басовитая воркотня, но слов было не разобрать. Слишком далеко. Локи позаботился о том, чтобы его заперли в самом дальнем углу, дескать, негоже кому-либо видеть наследника трона в тюрьме. Никому – это, разумеется, не считая охраны и слуг. У камеры в простенке, скрестив тяжелые пики, несли караул два рослых эйнхерия, слепые и глухие ко всему. В первые две недели заточения Тор честно пытался на них орать. Орать приходилось часто – дюжие молодцы менялись по два раза в сутки. Тор угрожал, раскрывал им глаза, взывал к верности и совести. Он поливал их крепким кипятком соленой брани, желая вызвать порыв свернуть горлопану шею, чем можно было бы воспользоваться и... Дудки! Двух недель с лихвой хватило, чтобы понять – все, от начальника дворцовой стражи до последнего поваренка и младшего виночерпия из вотчины повара Андхримнира – подчиняются Локи. Они знают! Все – знают! Предатели! Мерзавцы! Когда он выберется отсюда, он им всем покажет! Да он их!.. Да они!.. Чуть погодя, когда гнев малость поутих, Тор устыдился. Они подневольны, толку их винить? Слуги подчинялись Локи потому, что ему подчинялась стража. И дворцовая, и городская, вспоминая угрюмых стражников на посту Хеймдалля. А по какой причине ему подчинилась стража, долго думать не пришлось. Это ведь еще при Торе, после гибели матери, в опалу попал весь тюремный караул, допустивший проникновение врага во дворец и не оказавший, по мнению Всеотца, должного сопротивления. Только потому, что беднягам посчастливилось выжить в той мясорубке, их приговорили к смерти за измену Асгарду. О, древо-ясень!.. Славно не пал с оружием в руках – значит, предатель! А уже после, когда ему самому вместе с Локи и Джейн удалось бежать из дворца на вражеском боевом корабле, дворцовая стража так же поголовно впала в немилость. Всеотец повелел на рассвете следующего дня казнить провинившихся, взвалив на них вину за последние события. Выедающая душу черная скорбь требовала от него возмездия. Однако, вернувшись из Мидгарда после расправы над Малекитом, Тор был весьма обрадован, узнав, что отец все же передумал и всех помиловал... Только теперь он начинал понимать, кто на самом деле сохранил им жизнь. Локи ничего не нужно было делать. Достаточно было прийти к заключенным и полюбопытствовать: «Жить хотите?», чтобы те быстро сравнили текущие условия службы с размерами жалования и грядущими перспективами. Они выбрали единственно верную сторону. Собственно, ничего другого им и не оставалось. Локи всегда умело пользовался ошибками других, этого у него не отнять. Труднее было поверить, что ему вот так же легко подчинился Хеймдалль, которого никакая опала от Всеотца не толкнула бы на предательство. Но наверняка и на него у брата нашлась узда по размеру. Локи нужны были союзники. И еще – ему были нужны сообщники. Насколько Тор мог судить по сменявшим друг друга караульным, Локи провел реорганизацию войск. Поскольку со времени заточения Тор ни разу не услышал от них ни единого слова, ему думалось, что страже строго-настрого запрещено разговаривать с пленным. Он всецело был предоставлен себе и своим размышлениям. И события, едва не пошатнувшие его рассудок, постепенно перемалывались жерновами разума. Он ничего не заметил, а замеченного не понял, поскольку смотрел не туда. Допусти он мысль о том, что Локи жив, и все наблюдения привели бы его к верному выводу задолго до того, как его ткнули в этот вывод носом. Но он не верил. Не допускал. А зря. *** Едва ступив в чертог Хеймдалля, Тор удивился наличию охраны. Такого не наблюдалось никогда прежде. Двое эйнхериев в полном вооружении стерегли выход на Биврёст, и это насторожило. Но куда сильнее Тора смутило выражение лица Хеймдалля – суровое и печальное, как если бы за время его отсутствия случилось что-то плохое, и он, Тор, явился слишком поздно. Тор был рад увидеть его на посту в добром здравии, особенно после тревожных видений, насланных мидгардской ведьмой, но это укоризненное выражение лица сильно беспокоило его. Кивнув замершим у выхода стражам, застывшим в каменной неподвижности, он обратился к Хеймдаллю с напускной бодростью, которой в действительности не ощущал: - Биврёст теперь охраняют? Что тут случилось в мое отсутствие, старый друг? - Пока тебя не было, многое успело измениться, - туманно ответил Хеймдалль. – Владыка ожидает тебя. По лицу Хеймдалля было ясно, что дальнейшие вопросы излишни, поскольку при посторонних он говорить не станет. Это тоже нуждалось в разъяснениях, но просить их следовало не у Хранителя. Тор понимающе кивнул и вышел наружу, на стеклянистую ленту Биврёста. Стража? С каких это пор Хеймдаллю нужна стража? Что, неужто кто-то из душегубов буянил по пути в тюрьму?.. И вот тут он увидел снег. Ветер лизнул его в грудь ледяным языком, затрепыхавшись за плечами в полах плаща, а Тор с удивлением смотрел на сыплющиеся с неба белые хлопья. Сперва он не поверил своим глазам. Снег! Снег в Асгарде! Тор нахмурился, ускорил шаг, а затем и вовсе раскрутил молот и послал себя ко дворцу живым снарядом, понимая, что прав был Хеймдалль. Многое успело измениться. И не в лучшую сторону. Асгард под этим тяжелым небом, пыльно-серым, как надгробный камень, стоял торжественный, равнодушный и какой-то совершенно чужой. Оплот мудрости и величия всего Девятимирья выцвел под белым снежным пологом, и хотя на первый взгляд ничего страшного в городе не творилось, в морозном воздухе чудилась тревога, пока еще робкая, тихая, но уже готовая подать голос. Тора ждали. Охраны дворца также заметно прибавилось, хотя этому Тор как раз не удивился, посчитав, что и сам внес щедрый вклад в увеличение количества стражи, сбежав от нее же на вражеском летающем корабле. Всеотец принял его незамедлительно, однако сначала говорить пришлось не о делах Асгарда. Одина интересовали другие насущные вопросы, и Тор, стараясь не особенно драматизировать последние события, давал отчет по скипетру и Камню, в то же время исподтишка разглядывал отца. Его подмывало спросить про холод в замке и снег снаружи, но эти вопросы откладывались. Доклад превращался в спор. - ...Если не обрел силу Тора, то поднял он молот не потому, что достоин! Это все равно, что повесить Мьёлльнир на вешалку для одежды! Он не может считаться достойным хранителем! - Он считает себя живым. Мне этого достаточно, чтобы быть уверенным в его надежности. - Этого недостаточно мне. Твой хранитель находится под влиянием смертных, которые уже использовали Камень в своих целях. И с твоих же слов, их прошлая попытка подчинить силу Камня обернулась гибелью многих людей! - Я уверен, что Вижн сумеет распорядиться Камнем правильно... - Я говорю не о нем! Я говорю о Тони Старке, изобретателе, о котором ты только что доложил. Оставлять такую мощь в его распоряжении – значит подвергать смертельной опасности весь Мидгард, если он всего за три дня из Камня Разума умудрился создать оружие, уничтожившее целую страну! - Я уверен, что он усвоил этот урок. - Уверенности в твоем голосе я не слышу. Уверенности насчет Старка у Тора и в самом деле не было, но он посчитал, что Всеотцу вовсе не обязательно об этом знать. Внутри у него поднималось негодование за свой отряд, к которому Тор уже успел привыкнуть и прикипеть душой, а потому он был готов защищать боевых товарищей в глазах Одина до последнего. - Поверь, отец, я знаю Старка. Он не плохой человек. Гибель этих людей сказалась на нем, и он справедливо винит себя в том, что случилось, а потому не станет повторно так рисковать. Вижн обладает собственной волей, и в прошлом он нередко выручал нас, давал команде мудрые советы. Тони Старк прислушается к его слову. - Хорошо, если так, - неожиданно согласился отец, посуровев, - иначе, если подобное повторится, не один твой друг-изобретатель будет нести за это ответственность. Намек был понят. - Хорошо, - кивнул Тор. – Я буду нести ответственность, если что-то произойдет. Теперь могу я спросить? Отец тяжело опустился на трон. Было больно видеть его таким... усталым. - Будь по-твоему. Видимо, настал мой черед держать перед тобой ответ. Спрашивай. И Тор спросил. Впрочем, Всеотец развеял его сомнения быстро. Стража в чертоге Хеймдалля была установлена еще после налета темных альвов. Один напомнил, что во время нападения Хеймдаллю в одиночку пришлось встречать вражеские корабли, что недопустимо, когда есть возможность усилить первый рубеж обороны. Мастерство Хеймдалля как верного воина неоспоримо, однако рисковать им как Стражем Асгарда и собственным другом Всеотец больше не хотел. Конечно, караул в случае нападения сделать сможет немногое, но они снабжены сигнальными огнями и сумеют подать знак, если что-то случится. Тор слушал, кивал и понимал, что все правильно. Конечно, Хеймдаллю наверняка пришлась не по душе идея охраны и необходимость делить свой чертог с дышащими в затылок эйнхериями, но в таком шаге была здравая предусмотрительность, которую Тор одобрил. Но снег... Когда он спросил про снег, Один встал, прошелся перед Хлидскьяльвом[1] и, задрав голову, отрешенно уставился в проблески света в высоких окнах. Снег метался за ними, тычась молью в стекло. - К сожалению, Асгард чутко отражает состояние своих владык, даже когда они пытаются это скрыть. Этот снег... это Скорбь Одина, мой сын. И, боюсь, я ничего не могу с этим поделать. Остается только ждать, когда она пройдет. - Скорбь? – нахмурился Тор. Всеотец обернулся. - Ты полагаешь, у меня нет поводов для скорби? – спросил он, и тон его прозвучал на ноту резче. Тор устыдился и опустил голову, чувствуя прилив давнишней горести. Он считал себя отходчивым, но правда крылась в том, что он ушел лечиться от скорби среди друзей и в объятьях Джейн, оставив отца наедине с тяжелыми утратами. А скорбь... что тут удивительного? Может быть, снег – это еще не так плохо. Когда он видел отца накануне побега из Асгарда, тот казался надломленным, и во время спора Тор всерьез испугался за рассудок Владыки. Но, хвала Орлу Небесному, обошлось. - Я не это хотел сказать. Мне просто тревожно, отец. Если позволишь, я хотел бы увидеться с друзьями и... - Их сейчас нет в Асгарде. - Они в походе? - Я отправил их в Ванахейм на подавление бунта, - в голосе Одина звучала небрежная суровость. – Ведь ты выбрал для защиты только Срединный мир, а наведение порядка во всех девяти мирах по-прежнему лежит на наших плечах. Это большая ответственность, и наши обязанности... Вот тут он и сделал это. Продолжая говорить, глядя на снег, Один опустил копье и тяжело качнул его в сильной мозолистой руке. Гунгнир описал золотую полудугу, а затем медленно провернулся по кругу. Тор уставился на этот жест как завороженный. Свел брови, ощущая предательский холодок внизу живота. Умолкнув, Один посмотрел на него, тронул концом копья пол и нахмурился тоже. - Что? - Зачем ты... сейчас... – начал Тор, жестом указав на Гунгнир и пытаясь как-нибудь сформулировать то, что только что видел. Мелочь. Пустяк. Просто жест, но... Один понял и грустно улыбнулся. - Помнишь это, да? – он ласково погладил золотое древко ладонью. – Говорят, что дети продолжают жить в нас самих. Несмотря на то, как все обернулось в итоге... мне его не хватает. - Да, - помрачнел Тор, ощущая на сердце прежнюю тяжелую глыбу. – Мне тоже. ...Он поверил. Во все. И в скорбь, и в память. Именно этого он боялся больше всего, когда отец спесиво заявлял, что с темными альвами, чудовищами из древних преданий, они будут биться до последней капли асгардской крови. И поэтому так успокоила последняя беседа с отцом перед отбытием в Мидгард. Всеотец был спокоен и величав, говорил с ним участливо и мудро... Он хотел верить. И Локи воспользовался его желанием. Тор ни о чем не догадался. Даже когда об этом кричало все вокруг, в том числе сама атмосфера промерзшего насквозь дворца – новая, непривычно гнетущая, заставляющая передергивать плечами и чаще оглядываться через плечо. Тору казалось, что за ним следят. Нет, охрана не ходила за ним по пятам, никто его не преследовал и передвижениям не препятствовал. Но эйнхерии поворачивали головы ему вслед. Самую малость. Наблюдая. Это рушило привычный порядок вещей, заставляя волноваться о непонятном, хотя для волнений и так существовало довольно других безрадостных причин. Например та, что он в ближайшее время не собирался возвращаться в Мидгард. А отцу об этом сказано не было. Тору хотелось думать, что речь об этом не зашла просто потому, что... тема была скользкой, и не придумал он, как бы поудачнее подать ее во время и без того напряженной беседы. Но в действительности, о чем думать совершенно не хотелось, Тор не спешил признаваться, что у них разлад с Джейн Фостер. Памятуя отношение отца к их союзу... Нет, определенно, засыпать свежие раны солью отцовских нравоучений было не лучшей идеей. Друзья Мстители знали, что он отправился домой надолго, а Джейн... думать о ней было тяжело и тоскливо. Как и о разрушенной Соковии. А тут еще снег, холод и мечущиеся по коридорам и анфиладам перепуганные сквозняки. И призраки горького прошлого. Совсем скверно. Отчасти поэтому он отказался от приветственного пира, который Всеотец предложил устроить, дабы отпраздновать его возвращение. Не видел Тор праздника в своем возвращении, а когда вспомнил, что друзей в Асгарде нет тоже, то и вовсе затосковал. Пировать без них не дело, обойдется. Подождет. В Бильскирнире[2] все осталось по-прежнему, хотя обстановка его комнат уже начала обретать следы запустения. Но покрывала были свежими, их меняли совсем недавно, нигде не было заметно пыли, оружие на стенах блестело чистотой. Здесь не стоял такой трескучий холод, как в прочих нежилых покоях дворца, однако, промаявшись несколько часов без дела, Тор не выдержал и повелел приготовить купальню. Мидгардские привычки принимать душ каждый день, а то и по нескольку раз на дню, въелись глубоко и надолго, но в тот момент ему просто хотелось успокоиться, согреться и привести мысли в порядок. Которые, то есть мысли, в порядок приводиться совершенно не желали. Что-то во всем происходящем было неправильно, и никак не удавалось ухватить за хвост предательское ощущение того, что именно. Снег? Копье? Нет, что-то другое. Раньше. Что-то не так случилось раньше, но он не придал этому значения, и это было важно. Тор не любил таких состояний неопределенности и начинал закипать здоровой злостью. Он ведь домой вернулся не для того, чтобы мучиться думами, и уж точно дом не то место, где стоит чувствовать себя Мстителем. Это же дом! Вот и нечего нагнетать! Тем более, что нагнетать было действительно нечего. Тор стоял по пояс в душистой воде, исходящей горячим паром; вокруг него журчали потоки, хлещущие из разверстых пастей четырех золотых львов, скалящихся по углам утопленного в пол бассейна для омовения. Молчаливый слуга принес ему смену одежды, бесшумно прошелестев по выложенному мелкой цветной мозаикой полу, и в предбаннике водрузил ее на длинную каменную скамью, предназначенную для отдыха до и после купания, а также для принятия хмельных напитков в компании друзей или томных красавиц. Пить не хотелось, а от мыслей о томных красавицах становилось тошно. Тор еще отметил про себя, что одежда, принесенная слугой, оказалась куда теплее, чем его обычное домашнее облачение. Как заметил и то, что слуга чуть-чуть промедлил, прежде чем удалиться, ненадолго задержавшись у двери. Невымытое пятно заметил, что ли... Тор выбросил из головы слугу и его странности и с наслаждением погрузился в ароматную воду с головой, стараясь отрешиться от всего непонятного, тревожащего и гнетущего. То есть от всего окружающего мира. Получалось плохо. Совсем не получалось. Что-то мешало расслабиться и сказать себе: «Я дома». Тревожная мысль никуда не делась. Она вертелась в голове, как назойливая муха, будто какая-то часть разума знала, что Тор не увидел всей истины. Уже облачившись в свежее и завязывая волосы в хвост на мидгардский манер, он обернулся в сторону зеркала... И застыл, чувствуя, как в душной, наполненной горячим паром купальне его пробирает озноб. Он понял, куда смотрел слуга. Он и сам теперь смотрел на это, забыв опустить руки, связывающие мокрые волосы. На запотевшем зеркале проступили руны. С легким наклоном влево и чуть скругленные по краям. Так писала Сиф, и почему-то в тот момент Тор нисколько не усомнился, что писала их именно она. Причем второпях, тайком... Иначе почему вместо внятного, прямого предупреждения она написала одно только имя?.. Зато это имя стрелой влетело в него через черноту зрачка, пронзив голову наискось и застряв жалом наконечника в холодеющем затылке. Рассудок упорно отказывался верить в то, что видят глаза, и Тор изо всех сил пытался изгнать столь нелепое предположение, ибо вовсе не было причин судить столь поспешно. В самом деле, с чего он взял, что это предостережение? С чего он взял, что это крик, а не память о прошлом?.. В твоей-то купальне? От Сиф? «Многое успело измениться». Тор стоял недвижимый, как камень, когда мысль наконец позволила себя поймать. Хеймдалль не сказал: «Отец ожидает тебя». Он не назвал даже имени. Он сказал: «Владыка»! Владыка ожидает!.. Это было так на него не похоже... Он же никогда не обращался к Одину столь безлично... В голове затрубил рог. Пришла беда. Большая беда! Стража. Снег. Копье. Видения в источнике... Хеймдалль сказал. Сказал как есть, а он не понял. Он всегда плохо понимал намеки. Мир перед глазами вращался, как если бы Тор перебрал хмельного. Этому должно было быть объяснение! Должно было быть! И оно было. Тор даже знал, какое оно, это объяснение. Просто не хотел верить, а вера – это дело наживное. Так просыпаются от резкого осознания, что забыто нечто жизненно-важное... Он был слишком ошеломлен. Только так он мог объяснить, почему не сразу заметил, что на надпись смотрит не он один. Фигура, замершая в проеме, была грузной и коренастой. Это была фигура отца, но в тот момент, когда Тор обернулся и поймал взгляд единственного глаза Владыки, он уже знал, что увидит. Не потому даже, что отец недвижимо застыл в арке проема, подкравшись к нему со спины столь бесшумно. Просто никогда Тор не видел у Одина такого выражения лица. Он успел заметить страх, когда Владыка Асгарда перевел взгляд с зеркала на него, до того, как лицо его вновь захлопнулась наглухо. Они смотрели друг на друга всего несколько секунд, и это был один из немногих моментов абсолютной ясности. В чертах сурового и властного лица Тор с ужасом видел нечто волнующе-знакомое. За спиной Владыки шевелилась темнота. Стража. Он понимал, что не успеет, что уже опоздал и что нужно хоть что-то сказать, любую глупость, прикинуться непонимающим, потянуть время, дать себе время поверить и осознать... он опоздал... - Тор, послушай. Я все объясню, - очень медленно и раздельно произнес тот, кто выдавал себя за Всеотца, крепче сжав тускло блеснувшее копье. ...Потому что слова уже умерли в жгучей клокочущей ярости, которая выбросила его руку вперед, призывая Мьёлльнир, куда раньше, чем он осознал, что творит. В тот момент он всем сердцем, всей душой возжаждал только ощутить рукоять оружия, схватиться за него как за единственную опору в этом рушащемся мире... Последним, что он запомнил перед кромешной чернотой беспамятства, был его собственный крик, старый боевой клич, оглушительный и животный... и Гунгнир, указывающий острием ему в грудь. Призыв запоздал. Была вспышка света и много, много, много горячей боли... *** ...Очнулся он уже в темнице. Голова гудела медным звоном, ныла грудь и отчего-то затылок. Наверное, стукнулся при падении. Этого Тор уже не помнил. С огромным трудом он принимал эту новую мысль, и минуло немало часов, прежде чем он отважился сказать самому себе, кого именно увидел за маской отца. Истина в мелочах, которые проходили мимо. Он попытался прикинуть, где сейчас может быть молот... и обозвал себя дураком. Там же, где Тор его и оставил, где же ему еще быть? Мьёлльнир на столе в Бильскирнире, в его покоях, лежит, не отзываясь на вызов. Из камеры никакое колдовство не выходит. Даже чары Локи были не в силах проникнуть за ее пределы, раз уж его наваждения не шастали по дворцу, пугая слуг и досаждая охране... Локи. Тор не верил. До сих пор. Как если бы то, что со времени заточения он еще ни разу не видел брата в его истинном облике, оставляло слабую надежду на какой-то другой, неучтенный вариант. Сидя на постели, он смотрел прямо перед собой, вертел эту мысль и так и эдак. Локи жив. Локи восседает на троне Асгарда. Первому обстоятельству стоило радоваться, но радости не было. Локи словно испачкал в грязи то горькое единение, какое он, Тор Одинсон, ощутил между ними в пустоши Свартальвхейма. Локи погиб, защищая его и Джейн. Локи просил у него прощения. Локи смотрел на него, как на брата, впервые за долгое время вражды... Одна мысль о том, что все это тоже было продуманной ложью, причиняла такую боль, что впору было выть. Тор чувствовал себя обманутым. И ловил себя на том, что внутри, в самых темных недрах души своей, он хотел бы, чтобы Локи оставался мертвым. Тор хотел сохранить в себе эту добрую, светлую память о брате, уважение к тому, что брат пал достойно, в бою за правое дело. По всему выходило, что его вновь обвели вокруг пальца, и Локи в очередной раз раздавил его, Тора, робкую веру в то, что внутри у врага еще осталось что-то от прежнего брата. Корзина с фруктами стояла на невысоком столике красного дерева, инкрустированного нефритом и перламутром, и спелые плоды призывно и издевательски блестели боками, как и кувшин с крепким элем и серебряным кубком рядом. Локи прежде не любил особых излишеств, но отказывать в них Тору явно не намеревался. А ведь пройдет немало времени, прежде чем его хватятся... Локи. Тор ощутил неприятную тяжесть в груди, какая образовывалась всякий раз, когда мир становится слишком сложным. На протяжении недель заточения вспышки гнева чередовались в нем с приступами уныния и уязвленной гордости, пока все это: обида и ярость, мрачное ощущение чего-то непоправимого, муки совести... Пока все это в итоге не выкипело, оставив только стылое безразличие ожидания встречи. Он, Тор Одинсон, снова и снова сбегал в глубины памяти, не имея возможности сбежать куда-либо еще. Вспоминал лицо Локи, его угловатую фигуру, глубокие модуляции его голоса... Память. Осталась одна память, как утешение и обвинение. Память непостоянна. И еще – она двулична. Здесь, в заточении, Тор с удивлением вынужден был признать, что в собственной памяти мы так часто обманываем себя, что перестаем замечать это. Какое воспоминание не возьми, сплошь удаль, веселье, победа и слава. А вот копнешь поглубже... Память – не правда. Как говорила Джейн, «субъективная точка зрения». Тор не слишком вникал в эти тонкости. Знал только, что упустил слишком многое. Локи оставил его наедине с собой, в тишине и одиночестве, и к Тору повадились приходить воспоминания. Они окружали плотным кольцом теней, сурово глядя на него, и молчали. Как же оглушительно, как неистово они молчали, заставляя раз за разом окунаться в ледяной водоем давно ушедшего! Громогласный Тор, дебошир и буян, любитель драк, эля и женщин, скорый на дружбу и на расправу, начал задавать вопросы, впервые ощутив собственный возраст не в количестве прожитых лет или шрамов. Думать было надо. Не столько потому, что Мидгард с его сложностью человеческой к этому располагал, сколько потому, что прошлая его жизнь – бурная, простая и не отягощенная лишними думами – привела к Разрушителю на улицах города, мертвому Филу Коулсону и мертвому брату в его руках. А теперь к, возможно, мертвому отцу и темнице. От этого предположения свело скулы, и утихшая было ярость вновь заклокотала в груди. Тор встал, поскреб макушку пятерней и снова начал наматывать круги от стены к стене. Все это значило только то, что там, где отказывался думать он, за него думали другие. Недруги, враги, друзья. Размышлять Тор умел, но не очень любил, поскольку тут сколько не думай, а что-то решить можно только делом. Но не было дела. Была только память, и все ответы были тоже там, позади. Победы, поражения, дары и утраты, радости и печали. Все – там. Там были корни того древа, что выросло из упущенных мелочей и в итоге дало гнилые плоды. А это, в свою очередь, значило, что там же следует искать и первые зерна грядущей катастрофы. И находить их. *** Существо, живущее более тысячи лет, не отягощает себя подсчетом мгновений. Утопая в самобытной яркости момента текущего, он, Тор, сын Одина, черпал время обеими ладонями и щедро тратил его, проматывая всласть. Он всегда так жил. Сегодня и сейчас. Однако знал он и то, что случаются в жизни особенно драгоценные дни. И что даже у тех, кто меряет жизнь веками, их немного. Наверное, у всяких братьев, не слишком отличных по возрасту, есть это короткое время крепкой связи. У них с Локи тоже был свой золотой век, в детстве, когда они были неразлучны и всюду таскались вместе. Они частенько сбегали из дому сразу после занятий и играли на пологих речных берегах в битвы прошлого, дрались, рычали, гонялись друг за другом по роще Гласир, валились на траву, катаясь по ней в шутливой потасовке, пачкаясь и пинаясь ободранными локтями, отбивая коленки и вереща от наслаждения. - Я могучий Тоооооооор! Я повелитель моооолний! – кричал он запыхавшимся голосом, воздевая к небу кулачки, сидя на животе поверженного брата. Однако небо отчего-то не стремилось подыгрывать юному повелителю молний и заниматься грозой. Тогда Тор разочарованно опускал руки и обиженно надувал губу, а Локи, глядя на него, заливался хохотом, звонко и так заразительно, что Тор смеялся тоже, обессиленно валясь на траву рядом с братом... Асгардские чада. Одиновы любимцы. Всеотец почти не делал между ними различий. Учил обоих одинаково и строг был к обоим, хотя учение давалось Тору трудно. Особенно грамота, счет и долгие рассказы о древних временах, о девяти мирах, их обычаях, отличиях и порядках. Скукотища – челюсть вывихнешь от зевоты, но Тор усилием воли заставлял себя слушать. Локи и так раньше него научился читать и писать, а тут того и гляди он, Тор, вообще вырастет дураком, и тогда насмешки брата получат прочное основание. - ...Знаешь, мне иногда снятся ледяные скалы. Что я иду куда-то, а идти тяжело, потому что ноги в снегу вязнут. И небо там черное-черное. И как будто гонится за мной кто-то. Или следит. А я у него как на ладони и убежать не могу, и не знаю, куда бежать. Я его не вижу, но все равно – страшно... Локи в детстве бывал до смешного серьезен и часто хмурился, что в его возрасте смотрелось довольно потешно. Тор уже знал, что Локи любит изводить себя какими-то совершенно скучными вопросами бытия, но лучше было спросить его сразу. Знал, не сумев найти ответ самостоятельно, Локи примется донимать вопросами всех подряд. А если начнет, то опять на семейном пиру все будут ахать, какой младшенький умный! Это обижало. Он тоже умел делать задумчивый вид и напускать на себя суровость, но его, Тора, умным от этого почему-то никто не считал. В детстве они носили пояса и браслеты, сплетенные из девяти кожаных ремней, символизирующих Иггдрасиль. Учились ездить верхом, говорить на языках Девятимирья и слагать благородные рифмы; они стреляли из лука, метали ножи и камни, упоенно рубились на палках и тупых учебных мечах, с нетерпением ожидая момента, когда им можно будет взять в руки оружие. Они хотели блеска отточенной стали и настоящих битв. Странно. Тор совсем не мог вспомнить лицо Локи-ребенка. Волосы помнил – Локи с ними везло, и всего двух движений пятерней ему хватало, чтобы снова выглядеть аккуратно, тогда как у Тора волосы все время торчали так, словно он только что подрался. Помнил острые коленки и локти. И улыбку в пол-лица – широкую и нахальную. Такую ухмылку редко можно было заподозрить у юного принца, мастерски умеющего придавать себе совершенно невинный вид. Глаза помнил, зеленые и искристые. Но лицо целиком вспомнить не мог. Помнил, что никогда не ощущал разницы в возрасте, но всегда знал, что Локи младше, и это наполняло его порывом защищать. Помнил, что любил его в детстве. Это была данность, не вызывающая сомнений... А что было потом, помнишь? - ...Нет. В папу и Лафея я больше не хочу играть. Давай так! Я буду дедушкой Бёром, а ты Малекитом, королем Свартальвхейма! – ухмыляясь, он поднял увесистую палку и грозно замахнулся. – А теперь беги! Поймаю – убью! Но Локи не двинулся с места. Только уставился на него так, словно Тор предал его доверие. Маленький, тонкий, едва выше спинки стула... Локи смотрел на него, блестя злыми слезами горькой, страшной обиды. А потом подчеркнуто вызывающе повернулся к нему спиной и быстро зашагал в сторону замка. Ну вот... Тор отбросил палку, недовольно нахохлился, попробовал зло сплюнуть на землю, как взрослый. Не сумел, размазал слюну по грязному подбородку и поплелся вслед за братом, пиная листья. ...Локи в детстве часто плакал, но Тор не помнил, чтобы брат ревел. Стоял, давился слезами и – ни звука. Одно время Тору почему-то даже нравилось доводить Локи до слез – вот таких, молчаливых и злых, на лице с упрямо поджатыми губами. Откуда возникало такое желание, он не знал. Но хотелось этого потому, что ему легко удавалось это сделать. Как если бы он имел особую власть над Локи... Наверное, это было жестоко. В тот раз Локи не преминул наябедничать маме, поэтому вечером ему сильно влетело. И пока, глядя в пол, Тор неискренне обещал, что больше так не будет, мысленно он поклялся себе непременно запустить завтра жука братцу за шиворот. Будет знать! Трус и ябеда, а не брат! Тор чувствовал свою вину, а как всякий мальчишка, которому не нравится чувствовать себя виноватым, он злился. Подумаешь! Неженка какая! «Поймаю – убью». Ведь он сказал это несерьезно... он же не собирался... А Локи ему поверил. Всерьез. Впрочем, простил он Тора быстро. Локи его любил, и это была такая же данность, как и то, что Асгард – это целый мир, и что они никогда не умрут, а будут жить вечно и всегда будут вместе. Во веки веков. - ...Хеймдалль! Ну Хеймдалль! Послушай, а как нам Огуна обозвать, а? В смысле, как вана! - Ты же умный! Придумай нам обзывалку! Чего тебе стоит! Оба взъерошенных принца замерли у постамента, тяжело дыша. Тор уткнулся ладонями в колени, согнувшись и шумно глотая воздух. Локи стоял рядом с ним и от нетерпения переминался с ноги на ногу. - Шли бы вы отсюда, благородные господа, - хмуро ответил Страж, не поворачивая головы. Шквал протеста на две глотки заполнил его чертог. - Нет, ты послушай! Он ведь обзывается! - Нам надо придумать ответ! Ну, пообиднее! - И как же он вас называет? – без какого-либо интереса в голосе поинтересовался Хеймдалль. - Асята! – возмущенным хором доложили сорванцы, козлятами скача вокруг. Тор щербато заулыбался. - Я асенок, а он – бесенок! – и Тор ткнул пальцем в брата. – Так Огун говорит! - Я бесенок, а ты дурак! – Локи насупился и показал Тору язык. Острый и розовый. - Сейчас обоим всыплю, оболтусы. Здесь вам не место для игр. - Не, Хеймдалль, с тобой совсем скучно, - заключил Тор, когда ему в голову пришла идея, и он важно выпятил грудь. – А я вот возьму и прикажу тебе нам помочь! Я же будущий царь! - Только ты бы лучше подсказал, что с Фрейром делать, - тихо сказал Локи, хмурясь. – Огун дразнится, потому что водиться с нами хочет, а мы его с собой не берем. А Фрейр зовет нас «асеныши». Гадко так. Это еще обиднее. - Угу, - тут же согласился Тор, разом посуровев. – Но Фрейра-то обзывать нельзя. По шее попадет. Особенно от папы. Ты вот вечно в сторонке оказываешься, а мне влетает за двоих! - Это потому, что ты орешь громче, - заметил Локи и поднял глаза на Хеймдалля. – Слушай, Хеймдалль, ты же все знаешь, а? Придумай что-нибудь. Они оба с надеждой уставились на Стража, прячущего предательскую улыбку. - А сами что, не можете? Вам же это раз плюнуть. Братья гордо подбоченились, но Локи быстро сник. - Не. На ванов дразнилки не придумываются, - он со смешным звуком вытер нос ребром ладони, подумал и пожал плечом. – Ну... Разве что «ванючки». Тор вовремя ткнул брата острым локтем в бок. Локи возмущенно посмотрел на него, уже собираясь обижаться, но затем на лицах обоих расцвели одинаковые недобрые ухмылки. Вопрос дразнилок был решен. - Давай, кто быстрее до дворца! И в следующий миг они уже мчались, сверкая пятками и хлопая плащами, по Радужному Мосту домой, оставив позади качающего рогатой головой Хеймдалля. Локи бегал быстрее. Это была одна из многих причин, по которым Тор завидовал брату, пусть и не любил себе в этом признаваться. Локи легче давалось учение, он на лету схватывал непонятное и знал куда больше всяких умных слов. Зато был более худым, хуже дрался, и удар у него был совсем слабый. Но носился быстрее ветра и лазал по деревьям, что твой кот! А для мальчишек это было весьма завидным умением. Локи, оторвавшись от него и тяжело дышащей Сиф, взлетал на ближайшее дерево и оттуда, держась за кряжистый ствол, опасно кренящийся под ветром, дразнился, корчил рожи и метко швырялся спелыми плодами панг-панг, с толстой кожурой и сочной, кислой мякотью, оставляющей на одежде ярко-оранжевые следы. Локи-хитрюга. Гибкий, порывистый, словно воплощавший в себе всю мальчишескую прыть и озорство. А также коварство, вредность и обидчивость. Иногда Тор ненавидел его с той же лютой силой, с которой любил. Хотя о последнем он вспоминал нечасто, но уж если вспоминал... Однажды Локи заболел. Тяжело и странно. Тору строго-настрого запрещалось видеться с братом и входить в его покои. Лица у родителей были мрачные и угрюмые, а когда Тор попытался настоять на посещении брата, отец накричал на него и на остаток дня запер в комнате. Взрослые качали головами, говорили о Локи шепотом и ждали появления каких-то серых пятен, отметин Госпожи, после которых – всё. Уже тогда Тор понимал, что это какая-то необычная болезнь, и катал на языке странное слово, подслушанное у взрослых – «хельсот». Слово горчило и отдавало гнильем. В нем слышалось имя Смерти. Как-то раз он пробрался к покоям родителей, чтобы разузнать побольше о брате. Отец и мать ссорились. Слов было не разобрать, но мать в чем-то горячо убеждала отца, и голос у нее был такой резкий, какой Тор слышал всего один раз, когда подслушал на пиру плохое слово, а потом при ней обозвал им Локи. Он подобрался поближе к двери и услышал, как отец, повысив голос, рявкнул: - ...Да, и мне тоже! Но если уж кто-то из них обречен умереть в юности, то я счастлив, что это – не Тор! Что на это возразила мать, он уже не услышал. Только понял, что все вокруг начало двоиться от слез, и глаза предательски запекло. Тор помчался по коридору к покоям брата, горя обидой и гневом. Обречен умереть! Почему Локи должен умирать?! Почему папа так сказал?! Почему ему нельзя видеться с братом?!.. Он не хотел терять Локи. Он любил его. И если один из них должен был умереть, то почему это должен быть Локи?! Так нечестно! Несправедливо! Улучив момент, когда взрослые отвлеклись, он тихо проскользнул в покои брата. Локи лежал на кровати, бледный и совсем больной. Худые, с проступающими лиловыми венами руки-веточки белели поверх тяжелого багрового покрывала. Лоб Локи покрывала испарина, и дыхание было шумным, как после бега. Тор забрался под одеяло, лег рядом с братом и обнял его, прижался крепко-крепко, изо всех сил. Он тоже! Он тоже заболеет и умрет! Назло! Или они оба будут жить, или оба умрут! На другое он не согласен! - Локи, я тебя держу, слышишь? Не ходи к ней! Она плохая! Останься! Я твой будущий царь и приказываю тебе остаться! Ты не можешь уйти! Ты же мой, а не ее!.. Шмыгая носом, он стискивал брата, чувствуя, как бешено бьются в нем соки жизни. Локи неистово хотел жить и боролся за эту жизнь. Но Тору казалось, что он ощущает дыхание Серой Госпожи, уже поглаживающей ледяными пальцами свой бронзовый серп. Он знал, что мужчинам иногда плакать не стыдно, особенно если случается горе или большая беда. Мама говорила, что когда очень плохо, то мальчикам можно плакать... В ту ночь он всерьез испугался, что выплачет себе глаза. Разумеется, Локи не умер. Разумеется, утром Тору крепко влетело, но мама, казалось, была довольна, потому что, выпроваживая его из покоев брата, ласково погладила по голове и тихонько улыбнулась, думая, что он не видит... Но самым ярким воспоминанием стал грот. Никто о нем не знал. Локи взял с него клятву не рассказывать об этом месте никому больше, и Тор сдержал слово. Это было их тайное место. Только их. Южный берег был сплошь испещрен мелкими бухтами, но никакие суда, кроме маленьких лодок, не заходили в них, поскольку здесь, вблизи берегов, крылись опасные подводные скалы. В одной из таких бухт, в том месте, где быстрая узкая Ярь впадает в море Хлер, под бугристым скальным навесом расположился песчаный грот. Отсюда на расстоянии полета стрелы просматривался южный форт, виднелась длинная сияющая лента Биврёста и, едва-едва, чертог Хеймдалля на самом Краю. В этом гроте они прятались от летней жары и сочиняли истории о космических пиратах, которые приплывут из-за Края. В Асгард иногда прилетали космические корабли, и братья жадно смотрели на них, думая, что когда-нибудь они тоже отправятся в дальний космос, и не по Радужному Мосту, а вот так, на корабле, прямиком сквозь звездный мрак. Здесь они боролись друг с другом, воинственно и радостно вопя, сочиняли грозные боевые кличи, играли в оборону города и даже строили насыпь, разрывая руками мелкий и неподатливый белый песок. До быстрой речной воды от грота оставалось еще добрых сорок локтей вниз по песчаному склону, на мыске которого они часто сидели в жаркий день, сунув босые ноги в прохладу реки, слишком холодной и бурной, чтобы купаться. И здесь же, в гроте, под плоской сланцевой плитой они смастерили тайник. Локи выпросил у мамы шкатулку, причем, если верить прохвосту, действительно выпросил, а не стащил, и в этой шкатулке из мореного ясеня, с инкрустированным на крышке изображением Иггдрасиля, они хранили свои сокровища. Здесь лежали два молочных зуба, один – Тора, другой – Локи, и клык неизвестного зверя с дыркой для шнурка. Этот трофей был найден ими во время одной из верховых поездок в лес, в предгорьях Химинбьерга, и несколько лет они гордо носили клык по очереди. Здесь переливалась перламутром твердая чешуйка с выщербленным краем, величиной с детскую ладонь. Не то дракона, не то какого-то морского чудовища. Змеиный череп – первая победа Тора; бронзовое дверное кольцо с обратной стороны ворот запертого сада, на спор украденное Локи. Наконечники стрел. Странный камень, мутно-голубой в центре и прозрачный по краям, похожий на оплавленное стекло. Этот камень они нашли в горной пещере, куда долетели на оставленной без присмотра аэроладье, и Тор, сидевший на веслах весь обратный путь, едва не разбил ее о выступ городской стены... И ключ. Из белого металла, большой, с затейливыми бороздками. Они часто гадали, что именно может отпирать этот ключ, и строили предположения о сокровищницах Йотунхейма или огненных чертогах сынов Муспеля, в которых обитают исполинские огнедышащие драконы. И хотя магия окружала их повсюду, фантазировать было куда интереснее. Ключ символизировал ТАЙНУ. Все неизведанное и таинственное, что есть в Девятимирье... Что было дальше? Помнишь?.. ...Не было ничего. У всякого Золотого Века есть и рассвет, и закат. Различия вскоре начали брать верх, и они с Локи стали понемногу отдаляться, все отчетливее понимая, что совсем не похожи друг на друга... - Назови себя девчонкой! Давай, называй! Я победил, так что ты девчонка! Девчонка! - Не буду, - упрямо отозвался Локи. Раскинув руки, он валялся, глядя в небо, и не думая бороться с братом. – Ты мне грудь сдавил. Вот сейчас задохнусь и умру. А тебя за это отец по шее взгреет! И мама будет плакать. А тебе будет стыдно, и сам будешь реветь. Как девчонка. Тор сразу вскочил с него, весь трясясь. Локи как-то слишком быстро научился одной фразой портить все веселье. - Ну и сам с собой играй тогда! – запальчиво бросил Тор. Локи отряхивался, смотрел на него странно-довольным взглядом, вынуждая брата зло сопеть. О, он уже знал этот взгляд! «Ты придешь первым» взгляд. «Ты быстрее меня отупеешь от скуки» взгляд. «Я уже победил, и ты это знаешь» взгляд. Тор его ненавидел. Локи вынуждал его играть по своим правилам, и Тор всякий раз недоумевал, как это у него выходит. Со временем характер брата стал еще более несносным. Разумеется, с точки зрения Тора, пожинавшего все плоды их частых разногласий. Локи-ловкач, Локи-проныра. Умный, веселый. И неимоверно злопамятный. Его было легко задеть. И все бы ничего, да только реагировал он не так, как подобает доброму воину! Даже Сиф была больше мужчиной, чем Локи! Она-то чуть что – так сразу давала обидчику в ухо, а не утаивала обиду и не уносила ее с собой сочинять изворотливые планы мести! А Локи... обидишь его – он и виду не подаст. Улыбается, шутит. А потом у тебя то любимая вещь пропадет, то наоборот, найдется что-нибудь лишнее, вроде муравьев под одеялом. И на словах Локи ни сном, ни духом, а смотришь ему в глаза и читаешь: «Разумеется, это сделал я, и я воздал тебе поделом!». Вот только откуда же узнать, за какое такое дело он взъелся? Тяжело с ним. Всегда было тяжело. У него это, видать, от большого ума. Он частенько подстраивал обидчикам пакости, но, стоило отдать ему должное, ни разу не был пойман с поличным. А эти его приступы молчания!.. Бродит хмурый, зыркает мрачно, вынашивает, а ты догадывайся, какое больное место на сей раз отдавил, и иди извиняйся! И еще не дай Гьёлль не за то извинишься! Вообще с тобой водиться перестанет. И вот вроде и можно отмахнуться, мол, соскучится – сам придет, но точит опасение, что может ведь и не прийти. Это ему, Тору, было невыносимо в тишине, и он очень быстро уставал от одиночества. А Локи внутри своей головы никогда не было скучно. Это добавляло перца в их и так непростые отношения. И не только это... - ...Вот уж дудки! – фыркнула Сиф. – Да я лучше за Локи замуж пойду! Он хоть умный и девочек не обижает! Она, конечно, это сгоряча сказала. Локи и Сиф ладили как кошка с собакой, пусть и не доходили до открытой вражды, ограничиваясь недобрыми взглядами. Тору иногда казалось, что они это из-за него. Что оба ревнуют его друг к другу и борются за его, Тора, внимание. Это ужасно льстило. И хотя про замуж Сиф ввернула нарочно, чтобы его позлить, вышло у нее успешно, ибо этот внезапный выпад наполнил Тора возмущенным негодованием. - Это ты-то девочка?! Да ты на себя посмотри! Кто ж тебя вообще замуж-то возьмет, уродину! – бросил он с надменной издевкой. И сразу же пожалел об этом. Потому что Сиф, дочь воина, которая ни в чем не хотела уступать мальчишкам и обижалась на друзей за то, что они ее переросли; Сиф, которая реагировала, как мужчина, и без лишних слов давала обидчику в ухо; Сиф, которая упорно носила короткую стрижку и легкие мужские латы поверх едва наметившейся груди... Эта самая Сиф закусила трясущуюся губу, совсем как девчонка, блеснула слезами и убежала прочь. И тогда Локи молча, без предупреждения, бросился на него, сшибая с ног, отвешивая увесистый подзатыльник, и когда Тор вскинулся, яростно сопя – увидел, как Локи рванул от него вниз с холма. Тор припустил за ним во все лопатки. Земля дрожала у него под ногами. Тор был тяжелее, и как бы быстро Локи ни бегал, под уклон бежать было куда как легче. Тор догнал брата, воинственно заорав, ринулся вперед, падая на спину Локи, и схватил обеими руками... вспыхнувший желтыми искрами воздух. Не удержав равновесия, он полетел кувырком, больно шлепнувшись наземь, обдирая коленки. У подножия попробовал было встать, но Локи внезапно налетел на него сзади и вскочил ему на спину, оседлав и придавив к земле. Чувствуя, как на руках и ногах набухают кровью свежие ссадины, Тор попробовал было сбросить брата, но Локи держался цепко, как клещ. Он крепко сдавил коленями его бока, и Тор снова уткнулся лицом в землю. Наконец, со стонами и кряхтением, он распластался под братом. Впервые в жизни. - Хорошо, ладно, сдаюсь! Гад ты, Локи! – пробубнил он, отплевываясь от земли. – Что ты такое сделал, а? - Иллюзия, - отозвался тот, тяжело дыша и не спеша с него вставать. – Фокус такой. Мама научила. - Так нечестно! Пойду к ней, пусть меня тоже учит! Тогда я тебе знаешь как задам?! - Знаю, - хмыкнул Локи, поднимаясь. Они оба сильно перепачкались, но Тор значительно гуще. – Только я к тому времени еще новых фокусов выучу. Не обзывай больше Сиф, понял? Девочка все-таки. Мама ругаться будет. Тор, отряхиваясь, уже хотел было напомнить, что девочка из Сиф очень так себе, но тут посмотрел в невинные глаза Локи и подумал, что фраза «мама ругаться будет» имеет за собой продолжение «потому что я ей скажу». Вот ябеда! Тор надулся и пнул ногой камень. - Ладно, понял, - пробубнил он. – Сиф больше не обзывать. Хоть и заслужила. - И извинись перед ней, - Локи как ни в чем ни бывало пригладил волосы. – А то стыдно же. Кому это стыдно и почему, Тор уточнять не стал. Ну его, умника... Больше он не пытался бороться с Локи. Детство постепенно сменялось юностью, и Локи не соврал, когда сказал, что выучит еще много новых фокусов. Он учился колдовству у матери и по умным книгам, когда Тор, мнящий себя уже почти настоящим мужчиной, начал интересоваться девушками. До начала Большой Охоты они редко делали что-то вместе, помимо учебы и тренировок. Они выросли разными. Был совсем забыт песчаный грот на берегу, о тайне которого Тор, соблюдая клятву, не рассказал никому из своих друзей... ...После того, как Локи сорвался с Биврёста в бездну, он вернулся в грот и выкопал шкатулку. Она осталась там, целой, несмотря на минувшие века. И выяснил, что не один он бывал тут за эти годы. Сокровищ прибавилось. Не нужно было гадать, кто пополнял их. Здесь появился мидгардский брактеат – золотой кругляш-украшение с грубо отчеканенным изображением его, Тора, головы. Память о Большой Охоте. Локи тогда вовсю потешался над ним и намекал, что эти стоящие торчком волосы и выпученные глаза должны бы, наверное, свидетельствовать о том, что Могучий Тор схватился за молнию не с той стороны. Здесь лежало соколиное перо – память о тайных вылазках в птичьем облике. Клок золотой шерсти – память об охоте на ездового хряка Фрейра. Несколько яблочных зерен, жемчужное ожерелье, золотое кольцо, струна арфы, свернутая тетива… ...Там, над детской шкатулкой, он выл от горя, как волк-подранок, закрыв лицо руками и тычась лбом в сухой песок грота. Иногда он ненавидел Локи с той же силой, с которой любил его. И о последнем вспоминал нечасто. Но если уж вспоминал... *** ...Память. Он раз за разом касался прошлого, выискивая крупицы ответов, и минувшее восставало в нем из праха, наливаясь звуками, запахами, полузабытыми ощущениями. И там же, в глубинах памяти, он находил вовсе не то, что ожидал найти. Не лучше и не хуже. Просто совсем другое. Неожиданное, неучтенное, не замеченное вовремя... Мелочи, в которых кроется истина. ...Разговоры о Большой Охоте начали вестись задолго до того, как был собран первый отряд. Тор вместе с пухом на щеках отращивал величавость и суровые мужские манеры и вести о большом походе в Мидгард воспринимал едва ли с меньшим трепетом, чем возможность совсем скоро взять в руки Мьёлльнир. На то были причины. Девятимирье регулярно подбрасывало проблемы вроде этой. Между Схождениями – событиями эпохальными и вселенскими – между мирами случалась целая цепочка разного рода Сближений. Когда два мира оказывались до того близко друг к другу, что грани меж ними истончались и нередко рвались, образуя коридоры, сквозь которые могло спокойно проникать из мира в мир все, что умело передвигаться. И не только могло, но и проникало! Всеотец утверждал, что такое положение дел совершенно естественно для мироздания, и это помогает расселению жизни, хотя Тор и не считал, что невиди из Норнхейма и умертвия из вотчины Хель могут именоваться «жизнью». Всеотец не видел в этом проблемы. Один полагал, что лишь проникновение в миры больших чудовищ или использование Сближения с целью захвата считается причиной для вмешательства Асгарда. Например, как это было в год рождения братьев, когда на Мидгард напали ледяные великаны Йотунхейма, или как за несколько столетий до этого огненные великаны Муспельхейма организованной армией вторглись в соседний Свартальвхейм. Ничего подобного давно не происходило, бунтари усвоили урок и сидели тихо, вот только твари из разных миров угнездились в Срединном мире и расплодились там сверх всякой меры. Многие из них охотились на смертных, отдавая предпочтение двуногим вместо четвероногих и не встречая никакого серьезного сопротивления. Смертные не умели убивать чудовищ. Хуже того, они начинали поклоняться им или откупаться ритуальными жертвами. Всеотец все чаще начал задумываться о возможном наведении порядка в Мидгарде. Близилось время Большой Охоты. Именно тогда они собрались все вместе. Оба принца Асгарда, «ванючка» и приятель по детским играм Огун, сын Урта, арманна царя Ванахейма, манерный и влюбчивый гулена Фандрал, представитель воинов Альвхейма, хоть и не чистокровный альв. Мать его была благородной альвой, отец – асом, что стало поводом для многих дразнилок, куда это Фандрал дел свои острые уши или кто их ему обгрыз. Что же касалось Вольштагга, то этот вообще был младшим северным принцем Норнхейма, не то четырнадцатым, не то шестнадцатым по счету, и был сослан на службу в Асгард только потому, что бедолаге совсем не давались магические умения, коими издавна славился его мир. Впрочем, тот же Локи презрительно отзывался о магии норн и дис, признавая их пророческие таланты, но считая сейдры, гальдры и прочие способы наведения проклятий на расстоянии делом трусливым и женским. И была еще леди Сиф. Дочь сотника Алвара, правой руки грамра Тюра – предводителя войск Асгарда. Не хватало воинов Муспельхейма, но с огненными великанами договориться было не легче, чем с ледяными, представителей которых, впрочем, в отряде тоже не оказалось. ...Это уже потом, столетия спустя Тор узнает, что это было не совсем так. Не хватало еще представителя от Нифльхеля, и не хватало весьма. Погани из мира смерти в Мидгард за это время успело наползти великое множество, а во время Сближения ее не мог отловить даже всевидящий Гарм, стерегущий выход из царства мертвых. Но иметь умертвий Хель в дружине Один желанием не горел. Не рассматривался и Свартальвхейм – темные альвы если и выжили после последнего побоища, то затерялись в глубинах космоса, а цвергов никакой охотой на поверхность не выманить. Разве что за золото. Много золота. А у самого Мидгарда испокон веков представителей не было. Срединный мир был самым большим из всех девяти. Он не был так централизован, как остальные, здесь никогда не было единого Владыки, и некому было держать ответ за весь мир смертных целиком. Тора, однако, другое обстоятельство приводило в лютое возмущение – Мидгарду, самому что ни на есть средоточию Девятимирья, дозволялось не только НЕ ЗНАТЬ о существовании Асгарда, но и не нести ответа перед Всеотцом! А ведь Мидгард – это даже не Муспельхейм с его изначальной враждебностью к асам и не Йотунхейм, которому эта вассальная зависимость после утраты Ледяного Ларца как кость в горле. Мидгард не представлял угрозы, так почему же?.. Впрочем, тогда он с трудом представлял себе и то, кто такие смертные. Один лично возглавлял кавалькаду из двух сотен опытных воинов. Тор стоял от него по правую руку и ужасно этим гордился. Он важно здоровался с эйнхериями, учился вьючить лошадь и управляться с Мьёлльниром, все еще неудобным и непривычно тяжелым. А Локи... Мама говорила, что с мальчишками такое случается. Мол, юность часто тяготеет к самовыражению. Локи, жилистый и худощавый, менял облики по нескольку раз на дню, да и его собственный претерпел за это время заметные изменения. Брат ударился в рыжину, явно подражая смертным жителям Изумрудного острова[3], куда накануне Охоты они малым отрядом делали свою первую вылазку. Локи был воином не из последних, однако для Большой Охоты его колдовство Всеотцом ценилось значительно выше. Брат был гонцом, посыльным на побегушках и личным вестником Одина. Вся дружина знала Локи как болтуна и пересмешника, и вскоре за род занятий и рыжие патлы его прозвали Рататоском – легендарной белкой, снующей от Небес до Преисподней по стволу Иггдрасиля и разносящей сплетни. Впрочем, Локи не обижался на это прозвище. Даже наоборот, гордился им! Правда, вел себя братец вызывающе и задирал нос до небес, сознавая свое особое положение. Которое, впрочем, он, Тор, особым нисколько не считал. Поэтому за оное задирание носа Локи частенько бывал им изловлен, прочно зафиксирован подмышкой и взлохмачен до состояния вороньего гнезда, несмотря на громкие угрозы и вопли. Но если Тор напускал на себя угрюмый вид и старался казаться взрослым, держась поближе к отцу, то Локи от души развлекался. У него была еще одна особая задача. Пока все остальные занимались делом: выслеживали тварей в горах, лесах и водоемах - Локи, тогда уже поднаторевшему в создании иллюзий, надлежало тереться среди людей, околачиваться в харчевнях, на площадях, ярмарках и базарах – и врать. Что угодно, лишь бы громко и достоверно, чтобы смертные не вмешивались в Охоту и дабы меж ними не начиналось ненужное брожение умов. Локи, меняя лица, нес смертным сказки об Асгарде, о Великом Ясене, о делах богов, о войне с чудовищами. Он всегда учился быстро и уже спустя несколько месяцев свободно тараторил на наречиях данов, свеев и норгов. Локи создавал смертным легенду Большого Гона, перекидываясь в сказителей, путников, торговцев, попрошаек и прочих свидетелей немыслимых чудес. Он оборачивался стариками и мальчишками, дряхлыми старухами и надменными девицами, рыбаками и юродивыми, вдохновенно вещая о мудром Одине и могучем Торе, а то и вовсе на десяток наваждений выкрикивая: «Да, да! Точно, так все и было! Он дело говорит! Я сам видел!»... И смертные верили, до дыр зачесывая языки и затылки. Впрочем, насколько Тор понял, местность, где они охотились, не принадлежала какому-то одному правителю, будучи разделенной на множество мелких королевств, и все они так или иначе воевали друг с другом. Короли были живо обеспокоены границами своих владений, а потому им было не до какой-то там Большой Охоты. Так Тор впервые узнал людей. Мидгардцев. Он был неприятно потрясен их схожестью с собой и одновременно каким-то противоестественным отличием, сути которого долгое время понять не мог. Тор видел их поселения, большие и малые, в несколько убогих домишек-развалюх и те, которые с большой натяжкой можно было назвать городами. Он видел, как смертные пасут скот, устраивают шумные пляски, как мастерят лодки и вялят рыбу, как незатейливо и скудно украшают свои жилища. Смотрел и недоумевал. В его понимании смертные жили как срезанные цветы, еще хранящие искру жизни, но уже отмеченные неумолимой печатью увядания. И тогда же он впервые увидел смерть. Во всем ее многообразии и великолепии. Это были охотничьи угодья Хель. Ее обеденный стол. О, Небесный Орел! Как же быстро они умирали!.. Гибли мидгардцы легко и страшно. Падали под бронзовым серпом Хель срезанными колосьями, без счета и края. Тор видел, как они становятся жертвами тварей, как умирают от болезней и старости, как погибают случайно – тонут, попадают под камнепад, замерзают, травятся ядами. Он смотрел, и время все дальше отделяло его от этих странных созданий. Как если бы Тор, наконец, на живом примере увидел и познал истинную разницу между вечным и конечным. Или не вечным, но очень и очень долгим. Люди тревожили его, поскольку даже от молодых и красивых женщин тянуло смертью, словно на их юных прекрасных телах уже проступали серые пятна хельсота. Отчасти поэтому Тор держался поближе к отцу и дружине, предпочитая общество знакомых вояк обществу смертных. Он соревновался с Вольштаггом, кто кого перепьет, хотя пить умел еще плохо и быстро терял голову, обсуждал с Фандралом прелести местных молодых пастушек, бился с Сиф об заклад положить в грядущем бою больше тварей и тренировался с Огуном на секирах и боевых топорах. Причем последнее отнимало больше сил, чем сама охота. Огун был рубакой опытным, но быстро входил в раж, и Тору приходилось следить за шустрым ваном, не давая ему возможности оттяпать у себя что-нибудь, на взгляд Огуна, лишнее. Тор с головой растворялся в азарте и бешеном ритме гона, выходил один на один с порождениями черной мглы, прикрывал товарищей и спешил на подмогу, когда слышал тревожный зов рога. Время охоты в диком и чуждом Мидгарде постепенно сливалось для Тора в единую цепочку боев, погонь и убитых чудищ. В лесах они охотились на варгов, здоровенных волков-людоедов, на гулонов – большущих мохнатых тварей, похожих на пардусов, только втрое крупнее и десятикратно прожорливей. Вблизи человеческих поселений встречались альпы-кровопийцы, нежити Хель. Хотя и не только они, но эти не боялись солнечного света, умирая только от чистого серебра. Воды кишмя кишели гримами и зубастыми маргюгами. И это еще не считая драконов, черных ящеров, летающих змеев, оборотней, великанов, духов... Воины меняли ставки, устраивали вылазки. Летняя жара сменялась дождями, а те, в свою очередь, сменяли снега и льды. Вечерами на привалах грелись у костров, жарили мясо, пили и пели, а Тор, в перерывах между бражничаньем с друзьями, поглядывал на далекие звезды в черном недружелюбном небе и чувствовал себя как никогда одиноким. Это неприятное ощущение накрывало его волной, и он шел к остальным, пить, гулять, жевать подгорелую баранину вприкуску с соленым сыром, стараясь шумом и гомоном луженых глоток вытрясти из души проклятое сосущее чувство чуждости этому миру. А незнакомое небо враждебно пялилось на новоявленного Повелителя Молний, и ветер жадно принюхивался к отдыхающим охотникам, словно к добыче. Локи редко участвовал в таких походных попойках. Тор за время Охоты видел брата нечасто и на короткое время; младший объявлялся с докладом, коротко расспрашивал об успехах и исчезал раньше, чем о его появлении узнавала остальная дружина. С эйнхериями Локи вел себя непринужденно, все время острил, хотя ругался редко, ибо пререкаться с кем-либо по пустякам считал ниже своего достоинства. А еще у Локи – разумеется, когда он того хотел – была феноменальная память на имена. Тор не мог понять, каким образом брату это удавалось, но, почти не участвуя в самой Охоте, он знал всех эйнхериев поименно, помнил клички их лошадей и имена оставшихся в Асгарде жен. За это его любили. Трудно было не поддаться его обаянию. А вот где брат обретался все остальное время и что именно делал, Тор понимал весьма смутно. Знал только то, что Локи искренне любил Мидгард. Еще бы! Главный подсказыватель всех скальдов-горлопанов от Линдхольма до Тронхейма! Локи и сам мог распевать баллады, завернувшись в какое-нибудь тряпье и бренча на лютне на базарной площади. И складно ведь пел, стервец. Всех припомнил и еще от себя с дюжину родичей придумал. Локи ставил на фантазию сынов человеческих, и фантазия эта пределов не знала, особенно под молодое вино и пенное пиво. Многого смертные понять не могли, а чего не понимали, то охотно додумывали, объясняя себе сложные отношения богов близкими простыми вещами. Локи щедро подбрасывал дрова в костры легенд, сказаний, песен и слухов, лишь бы горело ярче. Воображение мидгардцев обогащало их с неумолимостью снежного кома, и Локи не препятствовал, где-то поощряя, а где-то чуть меняя направление. Слухи были его работой, хотя сам он считал их, скорее, своим призванием, этаким особым видом искусства. Рыжий Локи, продувная бестия Мидгарда, то ли в шутку, то ли всерьез именовавший себя огненным богом... А потом? Помнишь, что было потом?.. Локи давал начало мифу. Сказке, крайне жестокой в корне, но безвредной по сути. Он приходил в восторг от впечатлительности смертных, как если бы среди них нашел себе благодарных зрителей. Публику, оценившую по достоинству его чудеса. Локи было все равно, сколько они живут. Ему было интересно лицедействовать, сочиняя сказания о великом Древе Предела, о могучем Торе и мудром Одине, пугая и поражая смертных ужасами Дикой Охоты или деяниями асов и йотунов... А Всеотец пожинал плоды этих сказок, превращая миф в настоящую веру. Во время собственных вылазок Один сеял среди смертных страх и преклонение перед богами, веру в их абсолютное могущество. Культ смертных предполагал почитание богов. Подношения. И жертвоприношения. Тогда-то впервые и вспыхнул конфликт между отцом и Локи. Суть его Тор и теперь понимал плохо, а тогда не понимал и вовсе. Знал только, что брата в чем-то не устраивала линия, которую для смертных гнул отец. Все это было еще как-то связано со снабжением дружины, которую, по законам мира смертных, требовалось кормить не меньше раза в сутки, а промышлять одной охотой в скудных лесах не было особого толка. - ...Пусть считают, что боги лично спустились с небес, дабы очистить их земли от нелюдей и защитить их. Но это не безвозмездная помощь! Нам нужна их покорность, поскольку нам нужно снабжение, нужен кров и пища... - Тогда почему мы просто не сделаем Мидгард таким же вассальным миром, как остальные?! Объединить его, назначить Владыку, подчинить воле Асгарда! Они не посмеют препятствовать деяниям самого Одина, если... - Это невозможно! Не без океана человеческой крови! - Да кровь уже льется! На алтари, которые они нам воздвигли! Отец! Одно дело дать им объяснение того, что происходит, понятным им языком! Я это и делал! Но совсем другое – становиться объектами их ужаса, обожания и поклонения! Ты же сам говорил, что нельзя вмешиваться в жизнь Мидгарда сверх необходимого! А смертные уже вверяют все свои помыслы и чаянья в наши руки! Разве это необходимо?! - Если для того, чтобы склонить их к сотрудничеству, мне нужно стать для них богом, то я им стану! Так проще. Если ты знаешь иной способ, я тебя выслушаю! Но ты его не знаешь. Ты всего лишь мальчишка. - Ладно, скот... Но люди, отец! Если нам приносят человеческие жертвы, то чем мы лучше чудовищ?! - Богов не бывает без жертв! Это единственная форма веры, которую они признают! В нашем случае это малая кровь, и не нам учить их цивилизованности!.. Они ссорились до хрипоты о делах, как понял Тор, совершенно неинтересных, но мысленно он поддержал сторону отца, вещавшего, что у всякой веры есть свои законы. Это было понятно и правильно. Мидгардцы не препятствовали им, охотно предоставляли на убой скотину, а значит, все было так, как должно быть. Тор не очень понимал взаимосвязь веры в Асгард и снабжения дружины. Ему вообще не было ясно само понятие веры в Асгард. Это ведь не вера, а знание! Понимание истинной сути вещей, самого мирового порядка! Но отец объяснил иначе. Он говорил, что пространство, которое они покрыли: белые шапки гор, леса, равнины, болота и фьорды – не треть и не четверть Мидгарда. Этот мир огромен и разобщен, поэтому ни одно знание здесь не приживется. Смертные более впечатлительны, нежели разумны, а потому их проще вынудить поверить в богов, чем преподнести всю правду о Девятимирье. Они не готовы. Так сказал Всеотец, и Тор принял это. Один пренебрежительно отзывался о смертных. Дикари. Почти животные. В его представлении смертное уже было мертвым, просто еще не отбарахталось до конца. Всеотец не щадил смертных и не слишком заботился об их сохранности во время Охоты, если вдруг кто-то случайно попадал под раздачу. И Тор, верный отцу, считал такое положение дел правильным. Пока однажды весной Локи не попытался расспросить его об отношении к собственному культу. Тор только плечами пожал. Никакого особого отношения к поклонению у него не было. У него вообще не было отношения к смертным. К тому моменту Тора уже начало донимать раздражение - от чего защищать и зачем беречь людей, если срок их жизни так ничтожно мал? Все равно, что защищать мышей от кошек! Люди виделись ему бессмысленными и бесполезными, рождающимися только для того, чтобы дать жизнь следующему поколению. Тогда Локи назначил ему встречу в полночь, в тисовой роще. Он был угрюм, даже зол. Тор никогда прежде не видел брата таким, поэтому пришел в условленное место в условленный час. И увидел своими глазами. Посреди рощи горел одинокий костер, и было к лучшему, что тот был всего один. Его неверного света с лихвой хватало, чтобы осветить страшные бусы, развешанные на деревьях. В воздухе стоял звон. На пир уже слетелись обезумевшие от счастья мухи. И запах. Сладковато-приторный, медный. Петухи. Овцы. Собаки. Шестеро мужчин. Шесть женщин. Нет, не женщин... девушек. Тор отметил недавно налившуюся грудь, тонкие ноги... его замутило. Жалость. В тот момент он испытал прилив жгучей, пережимающей горло жалости, немало удивившей его самого. Смертным и так жить недолго, а умирать вот так, грязно, едва созрев... У костра, посреди страшного пиршества, неподвижно стоял стройный рыжеволосый юноша в шерстяном плаще с капюшоном поверх походного одеяния из плотной стеганой кожи. Мидгардцы дали бы ему лет семнадцать-восемнадцать. И ошиблись бы на несколько столетий. Локи впитывал картину, словно желая запечатлеть во всех деталях. Когда Тор подошел к нему со спины, брат даже головы не повернул. - Что это? - Жертвоприношение, - просто отозвался Локи. – В честь отца. Тор прогудел, что понял, и воцарилось молчание. Он не знал, о чем говорить, ему было здесь неуютно. - Они знали о Великой Битве с йотунами. Представляешь, они верили в асов и раньше, но совсем иначе. Я просто немного дополнил им картину мироздания, но... они еще так наивны. Охотно верят во все подряд. Скажи, – Локи запнулся, облизнул губы и передернул плечами, - ты тоже хочешь вот так? Хочешь, чтобы они тебе поклонялись? - Нет, - ответил он неуверенно. Потом, подумав, добавил уже тверже: - Нет, не хочу. Девок жалко, да и вообще... Локи хмуро кивнул. - И я так подумал. Но они все равно будут это делать. Даже когда мы уйдем. Потому что ты их бог, и они тебя любят. Они... дети, Тор. Они живут так мало, что не успевают достаточно повзрослеть. Им нужны родители на небесах, чтобы наблюдать за ними, хвалить за достойные деяния и ругать за недостойные. Чтобы карать виновных, восстанавливать справедливость, направлять в пути и помогать в беде. Они ждут, что ты спасешь их не только от чудовищ. Они верят, что ты будешь присматривать за ними всегда, поскольку очень боятся остаться одни, наедине со Вселенной. И за твою опеку они готовы отдать тебе все самое лучшее, что у них есть. Ты понимаешь? Тор только кивнул. Ему не нравилось тут стоять и дышать смрадом смерти, но его ответа брату и не требовалось. Локи не смотрел на него. Здесь, в залитой кровью роще, он словно принимал какое-то важное решение. - Наверное, так и надо, - вздохнул он. – Отец прав. У смертных должны быть боги. Они еще многого не могут понять, и потому им нужно во что-то верить. Иначе жизнь для них станет слишком сложной. Я не пойду против слова отца. Но кое-что я все же могу. Слушай, Тор, это очень важно. Будь свидетелем, ибо я скажу это всего один раз. Они не будут мне поклоняться, - Локи обернулся, и в его глазах Тор увидел незнакомую мрачную жесткость. – Я не позволю им кормить меня мертвечиной. Даже из любви и страха. - Но ты же сам сказал... если почитают, то и жертвы, мол, – Тор махнул рукой в сторону тел. - Да, - согласился Локи. – Если любят или боятся. Но я об этом позабочусь. И он невесело улыбнулся бледными губами, угрюмый и полный тайных помыслов. Такой Локи вдруг показался ему много старше своего возраста. Тор изумлялся быстро растущей сложности брата, сложности его мышления, его представлений о мире. В этом неверном свете волосы Локи казались какими-то медно-багровыми. Как ржавчина или кровь. Тор протянул руку и коснулся, но не взъерошил, как раньше, а так – пропустил сквозь пальцы. Локи, прикрыв глаза, почти благодарно прильнул затылком к его ладони, превращая касание в невольную ласку. ...Если бы нужно было выбирать момент, когда родился бог озорства и коварства, то это был он. Наутро брат исчез. В этот раз его не было много дольше, но Всеотец раздраженно бросил, что это подростковый бунт и ребячество. Тор не был согласен, но промолчал. Просто вспомнил то выражение, с которым брат смотрел на него в роще, и подумал, что Локи наоборот стал взрослее. А еще он подумал, что брат всегда отличался некоторой брезгливостью. Локи не было долго. И раньше, чем он вновь объявился, пришла его страшная слава. Только тогда Тор понял, что имел в виду брат, намекнув, что мидгардцы не будут его любить. Он опомниться не успел, как Локи не только стал главным виновником всех бед Девятимирья, но и обзавелся внушительным выводком потомков по хтонических чудовищ включительно. Он поставил себя против семьи и присвоил себе столько возмутительных деяний, что дии-жрецы отказывались восхвалять опального бога, опасаясь навлечь на себя гнев асов. Все проблемы Асгарда смертные стали приписывать Локи. Даже те, что происходили задолго до его рождения, или совсем не в Асгарде, или не происходили вовсе, или происходили, но не там и не так. «Локи» было у смертных собирательным именем около дюжины славных мужей, полных крайне сомнительных достоинств. А Локи плел им небылицы. Например, Ангрбода, которую он с легкой руки записал себе в жены, на самом деле была горой в Асгарде. Самой большой из всего хребта, но – горой! В ней было полно пещер, и издавна считалось, что в недрах этой горы живут чудовища. Этим пугали детей, а если те баловались или не желали есть невкусные овощи, грозили отвести к подножью горы и оставить там на съедение зубастым тварям. В детстве они с Локи часто гадали, какими именно могут быть эти твари и сколько у них зубов... Или тот же бальдр. Весенний цветок с приятным запахом, красивый, но крайне ядовитый, и противоядием от него служит лишь настой на цветах омелы. Их учили, что опасен он тем, что у этих растений разный период цветения, и серьезные проблемы ожидают того, кто по неосторожности отравится бальдром, не заготовив омелу заранее. Сиф отравилась им, когда Тор, еще не зная о коварстве цветка, предложил ей съесть его за право называться их другом. А вот знал ли о яде Локи в то время, Тор не имел понятия, хотя влетело тогда все равно им обоим... И все остальное в том же роде. Локи понавешал на себя спорных и вызывающих подвигов больше, чем может пристать репья к собаке, даже присвоил себе возмутительное родство с йотунами, врагами асов!.. Мог ли он тогда помыслить?!.. Удивительно, но Локи любили духи, феи и прочие лесные народцы. У него было целое воинство мелких пакостников, не отличающих добро от зла. Тех, для кого забава была смыслом жизни, и Локи пользовался их искренней любовью просто потому, что поощрял их делать то, что им очень хотелось – развлекаться. Они сманивали путников с лесных дорог, пугали лошадей, устраивали беспорядки в домах, портили зерно и творили прочие безобразия, немало докучая смертным. И все это был «Локи». Тор подозревал, что именно рыжий стервец обучил ниссе, пюслингов, мюлингов и прочих невидей их знаменитым козням и хитростям, но так и не узнал наверняка, так ли это. И еще, почему-то, Локи любили люди. Несмотря ни на какие деяния, а быть может, и благодаря им. Буяны пользовались народной любовью. Локи поминали и проклинали при любом несчастье, у него люто боялись просить покровительства и тайно взывали к нему. У брата все же был культ. Негласный культ опального озорного бога, страшной силы беспорядка. Жертв ему не приносили, тут Локи оказался прав. Его расположения жаждали воры, разбойники и прочие душегубы. Они вырезали фигурки из дерева, называемые в народе «лофиями», и носили такую с собой в качестве талисмана, помогающего сокрыть преступление и спастись от преследования. Локи, насколько было известно Тору, лично никому и ни в чем таком не помогал, но даже если талисман не работал, Локи все равно никто в этом не винил. Опасно было, да и считалось, что это не пренебрежение бога, а просто у другой стороны был более сильный талисман. Например, его, громовержца Тора. Сказки, суеверия, глупости... Во времена Большой Охоты брат и отец боролись за умы людей. А может, и в умах людей, кто их знает. ...Рыжий кошмар. Он помнил Локи таким. Помнил, как волосы его рассыпались по плечам текучей медью, отчего на свету казалось, что голова брата горит. Потом уже, со временем, этот яркий цвет вылинял в привычный черный, по мере того, как Локи становился старше, но тот юный бог иногда являлся Тору в зыбкий промежуток между сном и явью. Приходил, садился марой на грудь, улыбался лукаво, и на сердце тяжелело от скорби и памяти. Тор не сгонял наваждение. Впитывал его дерзость и рыжину, насмешливую нежность, боясь открывать глаза... Окончилась Охота. Они вернулись в Асгард, не потеряв никого из воинов, но Локи еще долго потом зло шутил о пристрастии отца к человеческому мясу. И жертв не забыл, и ссоры. Даже после исхода он по праву считался знатоком людских чаяний. Локи чувствовал Мидгард и быстро вливался в круговорот его жизни. Он окольными тропами шастал в Срединный мир, чтобы издеваться над суеверными смертными, являясь им то в виде прекрасных видений, то в виде кошмарных чудовищ. Может, и к девкам бегал. Со временем, правда, визиты стали все реже, пока не прекратились вовсе. Локи отдал Мидгард вере Креста и власти темного средневековья. Да и помимо Срединного им хватало других неизведанных миров. Началась эпоха свершений. Для них обоих, чувствовавших себя тесно в Асгарде, маявшихся скукой в стенах дворца и жаждавших славных деяний. Вкусив хмельной воли, они желали большего. А трон – это всего лишь большой золотой стул. Стократ скучней. *** - Последний раз предупреждаю, Локи, хватит ржать! Его пылающим ушам мог бы позавидовать и огненный котлован Муспельхейма. - Не серчай, сестричка! Лучше подол одерни, задрался совсем. Негоже невесте перед свадьбой ноги обнажать, да еще такие волосатые. А то вдруг женишок одумается и замуж не возьмет? – и Локи вновь расхохотался, нисколько не стесняясь аналогичного, лишь чуть более скромного наряда, в котором, в отличие от коренастого Тора, выглядел куда грациозней. Оправив складки на пышном платье, он послал Тору улыбку, коей полагалось быть ободряющей, но увидев волосатые ноги брата, обнимающие бока кобылы, снова покатился со смеху, едва не вывалившись из седла. Он словно нарочно чуть придерживал своего каурого зверя, любуясь видом конских ног, растущих из-под вспененных оборок подвенечного платья брата, и багровый от стыда Тор в который раз гневно обещал надрать Локи уши, когда Мьёлльнир будет возвращен. Вырядиться в бабские тряпки было сущим позором! Но все-таки не настолько, как утрата молота. Все началось с пира в Ванахейме, куда Всеотец отправил Тора с официальным визитом на коронацию нового дроттина туссеров, местной разновидности троллей. Земля Ванов единственная порождала таких троллей – худых, хмурых и умных, что обычным туповатым жителям гор, пещер и подмостовья отродясь свойственно не было. Туссеры выбирали себе короля – дроттина – на большом совете, давно отринув традицию передачи трона от отца к сыну, и как раз совсем недавно окончился траур по почившему предводителю, по завершении коего и был избран новый. По мнению Тора, событие было так себе для визита – кому какое дело, кого там выбирают себе в правители тролли, если они все равно подчиняются Асгарду? Но отец настоял. Присутствие представителей Асгарда на церемонии придавало ей веса и сплачивало народы. Однако окончательно Тора примирило с походом лишь замечание Фандрала о том, что туссеры гонят самую ядреную медовуху во всем Ванахейме. Локи и Сиф в поход не взяли, в основном за нелюбовь к грандиозным попойкам, да и негоже брать с собой того, кто, не будучи хмелен сам, смотрит, как ты счастливо превращаешься в свинью. Нет уж, такие горазды испортить любой добрый праздник одним кислым видом! Огун не поехал, явно не скучая по троллям своих родных земель. Поехали втроем, и еще как поехали! Народу на коронацию слетелось без счета, высокие гости сразу после официальной части были живо втянуты в праздничные гуляния и, чего и следовало ожидать, упились хваленой медовухой до зеленых великанов. И знатная ведь была медовуха! Целый бочонок хмельного золота они выдули с туссерами, с которыми Тор в порыве нетрезвого великодушия успел побрататься. Впрочем, и не только с ними! А наутро, когда Могучий Тор сумел-таки воскреснуть из мертвецкого опьянения, выяснилось, что молота нет. То есть, совсем. Нигде. Даже на вызов не отзывается. Поскольку накануне вечером поглощением доброго пойла занимались все гости, как один полегшие в неравном бою с медовухой, молота не видел никто. Как он выглядит, тоже припоминали с трудом, а также по ходу интересовались у Тора, какой нынче на дворе день, месяц и мир. Перепуганные пропажей туссеры курами носились по всему королевскому подворью, изображая активный поиск. Тор носился больше всех, привлекая к этому друзей, гостей, прислугу замка, челядь и прочих храпящих пропойц. Всех подняли, обыскали и вернули в прежнюю горизонталь. Несколько раз прошерстили дворец сверху донизу. Пропал молот. А от перспективы возвращения в Асгард без Мьёлльнира волосы на голове шевелились. Не дай Орел Небесный, отец узнает! Тор молот пропил на потеху всему Асгарду!.. Бегали, искали. Пока не пришел к каменному замку туссеров гном в боевом доспехе и с повязкой вестника. Нахальный, с густой бородой, заплетенной в косички, гном гнусаво забубнил послание, снизу вверх глядя на Тора: - Молот твой спрятан надежно у моего господина, йутула Хрюма, и требует за него Хрюм выкуп суровый. Добудь моему господину в законные жены прекрасную Фрейю, дочь царя Ванахейма, не позже грядущей новой луны, не то бросит он молот твой в жерло вулкана горы безымянной. И сделает так же, коль вздумаешь ты обманом его провести, или не справишься в срок. Или ежели я не вернусь с донесением. Фандрал очень вовремя схватил за руки Тора, уже готового разорвать доносчика напополам. - Мы согласны! – крикнул он очень быстро, пока Тор набирал в грудь воздуха для возмущенного рева. – Куда ее доставить-то? Должны же мы куда-то привести вам Фрейю и обменять на молот? - Верно! – поддакнул Вольштагг, незаметно, но ощутимо наступая Тору на ногу. – Добудем твоему господину Фрейю, не переживай. Невелика хитрость. Давай говори, куда вести. Гном потоптался на месте, подозрительно разглядывая их, словно не ожидал такого быстрого согласия. - Фрейю оставишь подле горы Морнгеманхем, у восточного перевала, близ черного камня. Фрейя должна быть одна, безоружной, без войска, охраны и прочего сопровождения славных мужей. - Эй-ей, постой-ка, как это одна? – встрял Фандрал, взяв на себя обязанности переговорщика, словно стремясь загладить вину за похвальбу медовухи. Тор, набычившись, шумно дышал за его спиной, но в разговор не лез. – А как же обмен? Мы приводим твоему господину Фрейю, он возвращает нам молот. Только так и никак иначе! Гном покачал головой. - Мне было велено вам передать, что будет на том пиру Мьёлльнир асгардский свадебным даром невесте. Молот получит она, как только дар встречный преподнесет согласно обряду венчальному. А на рассвете, когда обряд вступит в силу, на перевале том, где ты Фрейю оставишь, будет тебе возвращен твой молот. - А с чего нам тебе верить? – разумно заметил Вольштагг. Гном глянул на него хмуро. - Мьёлльнир – реликвия асов, искусных цвергов работа, оружие славного Тора, метателя молний и Одина сына. Моему господину предмет почитания асов не нужен, ибо не видит в нем Хрюм ценности той, какую имеет Фрейя, прекраснейшая из женщин. Если наследник асгардский не вправе решать такие вопросы, то велено мне явиться к Одину лично и ему передать... - Нет! Нет, мы согласны, будет вам Фрейя, так и передай! – быстро отозвался Фандрал, и на сей раз Тор был с ним согласен, поэтому сурово закивал. Дескать, будет. Когда гном удалился, по распоряжению Тора не тронутый охраной туссеров, друзья собрались на совет. - Ну и как мы достанем ему Фрейю? – мрачно осведомился Тор, глядя, как гном исчезает за скалами. - А зачем доставлять ему Фрейю, – усмехнулся Фандрал, – если есть тот, кто может принять ее обличье? Тор уставился на него, все еще не понимая. - Я тоже об этом подумал, - кивнул Вольштагг. – Помяни мое слово, Тор, эти горные великаны умные сволочи, и силой тут ничего не сделаешь. Расплавить твой молот они, может, и не расплавят, но запрячут на восемь поприщ вглубь гор так, что даже Хеймдалль не найдет. Фрейю мы им, конечно, не добудем, но тут нужна хитрость. Тор тяжело вздохнул. - Нет, - сказал Локи. Он мягкой щеткой чистил шею своего каурого любимца, и Люга – кусачая норовистая скотина, лишь по недоразумению причисленная к коням – хитро и многозначительно поглядывал на Тора поверх плеча Локи, явно что-то замышляя. - То есть как это «нет»?! Тор ощутил, как внутри закипает гнев. Ему с таким трудом удалось уговорить Хеймдалля не докладывать отцу! Причем всем троим пришлось расшаркиваться перед Стражем, ибо сразу, едва они вступили в чертог, Хеймдалль их встретил укоризненной фразой: - В следующий раз я бы не советовал вам столько пить. Имировы потроха, вот же подглядыватель! А теперь еще и этот!.. - А вот так, - Локи явно наслаждался. В рыжине его волос весело искрило солнце. Они разговаривали во дворе у конюшен, и стреноженный Люга, не любивший долгую чистку, переминался с копыта на копыто, но стоял вполне смирно. Только у Локи эта зверюга стояла смирно. – Это тебе за скудоумие. Не вычитывал бы мне за нелюбовь к спиртному, а взял бы с собой, глядишь, и молот твой был бы цел и при законном владельце. И посмотрел на Тора с лукавой насмешливой укоризной. По выражению его лица было ясно видно, что Локи уже согласен помочь, но хочет, чтоб поуговаривали. - Да кто мог знать, что у меня его украдут?! – взвился Тор. – У меня! Наследника асгардского трона! - Украдут? – Локи удивленно хлопнул длинными ресницами. – Кажется, случай, когда имущество пропало у мертвецки пьяного владельца, храпящего после грандиозного возлияния, должен именоваться иначе. - Да называй, как хочешь! Только помоги, а? – Тор впустил в свой басовитый голос молящие нотки. – Мне же больше некого просить. Если отец узнает – будет катастрофа! Выручи, Локи! На тебя вся надежда, брат! Локи ехидно глянул на него. Теперь на Тора смотрели уже две наглые рыжие морды. - Мягко стелешь, - заключил Локи, продолжая вести щеткой по блестящим лопаткам коня. – Помогу, так и быть. Но в наряде Фрейи я не поеду. Молот твой, тебе и возвращать, для меня он тяжеловат, поэтому Фрейей будешь ты. - Это как? – опешил Тор. В медовом голосе Локи слышалась откровенная насмешка, и Тор засопел сильнее. Да за кого он меня держит, этот хитрец?! Но вслух ничего не сказал. - А так, братец. Тебе нужно добыть наряд невесты своего размера и еще один, для подружки невесты. То есть, для меня. Поедем вдвоем. Если ты точно передал условие этого Хрюма, Фрейю запрещалось сопровождать только славным мужам, а о служанках речи не шло, - Локи лукаво усмехнулся, и Тор вынужден был напомнить себе, откуда у брата такая репутация. – Новолуние послезавтра, так? - Он там что-то еще плел насчет встречного дара, - напомнил Тор, с содроганием воображая, зачем им такие наряды. Не хочет ли Локи... по всему выходило, что именно этого он и хочет. - Об этом я позабочусь. Сделаем так. Ты занимаешься одеяниями, я – дарами. Надо бы и в Ванахейм наведаться. - Ты же не собираешься... – начал было заводиться Тор, представивший возможный разговор Локи и Фрейи. - Нет, - успокоил его брат. – Не собираюсь я ничего им рассказывать. Просто в Ванахейме стало слишком много наглых великанов, не оказывающих должного почтения асам, а Ньёрд ни сном, ни духом. Все со своими кораблями возится. Пора и ему внести свою лепту, раз в его землях первенец Одина был так бессовестно обманут. Локи еще раз непонятно улыбнулся. А на следующий день принес ожерелье Фрейи. Каким таким образом он мотался в Ванахейм в обход Моста, Тор спрашивать не стал. Лазеек у брата было много, и тот частенько шастал по Асгарду, выискивая червоточины между мирами. Сказал, что позаимствовал ожерелье на время, и Тору надлежало его напялить, и как отличительный знак – кто ж не знает ожерелье дочери Ньёрда, выкованное братьями-брессингами! – и как свадебный подарок от невесты. Платья, расшитые серебряной канителью, помогли добыть и надеть Фандрал и Сиф, попутно давясь от хохота. Тор напяливает бабское платье! Сам могучий Тор! Но молот был важнее, и Тор, поскрипев зубами, набрался мужества и смолчал. Пусть тешатся, все ж таки друзья, взялись помочь. Локи вырядился в свое платье подружки невесты без каких-либо проблем и посторонней помощи. - Все получится, - заверил он, пряча кинжал за поясом, - если кое-кто языком не станет трепать раньше срока. «Кое-кто» на всякий случай обиделся, но язык прикусил. Хеймдалль высадил их в низине, и к восточному перевалу они добирались верхом, чтобы обговорить стратегию по пути. Локи с колдовством не торопился. Из его незатейливой болтовни Тор понял только то, что в прекрасную прелестницу братец может превратиться в любую минуту. И вскоре превратится, и его превратит, и церемонию они переживут как надо. Но до тех пор Локи не спешил, полагая, что куда как забавнее наблюдать за братом в кружевах и украшениях. Ни с какого ракурса даже очень пьяный жених Тора бы за Фрейю не принял. При его-то мускулатуре в это подвенечное платье можно было бы впихнуть двух Фрей, и еще бы осталось место для какого-нибудь хитрого цверга. Спросить, зачем надо было вообще наряжаться в настоящие платья, как-то не было времени, но Локи так обидно издевался над его внешним видом, что Тор не выдержал. - Обязательно было так выряжаться?! Ты же варлок! Мог ведь просто превратить нас! - Чем больше в наколдованном облике правды, тем надежнее, - Локи держался чуть позади и вдохновенно ораторствовал. – Вот представь: полезет жених на пиру тебя, прекрасную Фрейю, за ляжку щупать, а под рукой не платье невестино, а твои походные штаны или что похуже. Иллюзия от прикосновения тает, ты превращаешься из красавицы в чудовище – и нам конец. А если нарядиться подобающе, то тут что тебя лапать, что невесту – платье-то никуда не исчезнет. Понимаешь? - Понимаю, что тебе колдовать меньше придется! - Это верно, - чуть обиделся Локи, перестав улыбаться. – Но не в том суть. Я могу создать форму. Видимость. Но чем крепче будет основа, на которую наложены чары, тем легче нам будет не попасться раньше... - Да скажи ты уже, что тебе просто нравится видеть меня в бабском платье! – перебил возмущенный Тор. – И еще потешаться, как меня там щупать будут! Тебе ж просто весело! - Не без того! – отозвался Локи и, не выдержав, снова прыснул. – Всегда хотел себе сестричку, под стать тебе! - Молчи уже, подружка невесты! - А почему бы и нет? – голос его вдруг стал неузнаваемым. Локи поравнялся с Тором, и тот подавился вопросом, что именно «почему бы и нет». О, в этом облике братец был чудо как хорош. Персик, а не девушка. Меднокосая и светлоглазая, с тлеющими в глубине зрачков смешливыми углями. Тор невольно залюбовался хрупкой прелестью наваждения. Он никогда не считал Фрейю самой красивой во всех девяти мирах. Красота она ведь тоже – дело вкуса. Ну да, дочка ванского царя уродилась фигуристой, милой лицом и ужасной нравом. Хуже Люги. Тор знал ее лично, и даже слишком хорошо, потому для него потрясающая красота ванской принцессы несколько меркла. А вот такая... чарует. Есть в ней и дикость, и таинство с чувственной томностью, и опасность. Где будешь обласкан такой, там и сгинешь... Тор отвернулся и угрюмо прогудел: - Не увлекайся. Ведь если по красоте переплюнешь Фрейю, то это тебя придется там замуж отдавать. - А я и не против, - красавица устало повела точеными плечами. – Хотя чем другому отдавать, взял бы лучше сам. Мы же так хорошо друг другу подходим, - Локи вернул себе прежний облик. – А какие у нас получились бы дети!.. И расхохотался, глядя на пунцовые уши Тора... ...Память двулична. Это было веселое время, один из самых дурацких походов. Но воспоминания о нем горчили и омрачали душу, поскольку в итоге свадебный пир захлебнулся бойней, а Локи был тяжело ранен. Еще не доехав до перевала, Локи придал им девичий облик. Кругом, мол, сплошь пустоши, и со скал они просматриваются на две-три тысячи шагов. И вовремя – сразу возле черного камня за ними увязались горные великаны. Не навязчиво, но заметно. Не то эскорт изображали, не то проверяли наличие охраны, или и то, и другое сразу. Их сопровождали до самого жилища Хрюма. Тор помалкивал и ждал. Говорил Локи. Странным оказалось, что собственный голос брат мог менять без проблем, а вот чужой нередко изменить не мог. Тор не ведал, с чем это связано, но колдовство для него оставалось слишком мудреной штукой, чтобы вдаваться в такие детали. И был пир. Локи оживленно вещал, пока Тор уничтожал скудный провиант великанов, раз уж представился случай. Гости восседали на широких скамьях за длинными столами и с идиотскими улыбками поедали глазами Фрейю. Бедный у них был пир, не в пример любому асгардскому, но Тор с удовольствием поглощал мясо быков, и свиней, и оленей, и рыбу, и местному пиву было уделено должное внимание, пусть и дрянное оказалось пиво. Наблюдая за поглощением кушаний, Хрюм чесал лишайник на голове и, скорее всего, пытался сопоставить прожорливость невесты с запасами провианта. Судя по лицу, выходило стремительно в минус. Думал, небось, что прекраснейшая из женщин должна питаться исключительно росой, ха! Локи меж тем плел жениху, что это у невесты от волнения, что после брачной ночи она станет более умеренна в еде, и прочую несуразицу в том же роде. Ожидание изгрызло Тору все нутро, пока слуги, наконец, не внесли молот. Торжественно, на выдолбленном каменном блюде. Его поставили перед невестой, ожидая встречного дара. Мьёлльнир. Стоило молоту оказаться в зоне досягаемости, как Тор потерял голову. Схватив молот, он сразу ринулся в бой, смахнув иллюзию и напрочь забыв об условленных сигналах. Не обращая внимания на платье, Тор раскручивал молот, восторженно долбя им всех, кто под руку подвернется... Воодушевленный успехом, он не сразу заметил, как Локи оказался без поддержки в кольце разъяренных йутулов, против которых не помогал никакой кинжал, и тяжелая секира одного из великанов косо полоснула обманщика по боку. Когда Тор обернулся, Локи уже оседал на пол, а секира над его головой вздымалась для второго удара... И шутки кончились. Свадьба превратилась в побоище. Замертво падал Хрюм-жених с проломленной грудью, Тор обезумевшим зверем ярился на месте, прикрывая хрипящего брата и кроша всех подряд. Передвигаться сам Локи уже не мог, и часть пути до коновязи Тор тащил его на себе. Локи кряхтел, шипел, ругался на нерадивость Тора и клял его всеми потрохами Имира, но боль переносил стоически, обеими руками зажимая рассеченный бок. И падала белая кобыла Тора с подрубленными сухожилиями. И Люга, кусачая тварь, впервые подпустил его к себе. Локи потерял сознание, когда Хеймдалль открыл им Мост в полумиле от перевала, и Тору было уже плевать на то, что он все еще в оборках и кружевах. Платье его было изодрано в клочья, он был весь в поту и крови, теплой и липкой, она гранатовым соком текла по бокам коня и крупными зернами капель срывалась позади, оставляя на радуге Моста бурые разводы и кляксы. Отчаянная ярость гнала вперед, ожерелье Фрейи тяжело болталось на шее, и Тор, во всю глотку крича боевой клич, загонял разгоряченного Люгу, поводьями сдирая с ладоней кожу и с двух сторон придерживая безвольно прильнувшего к его груди брата. Платье Локи хлестало по боку, и они оба слиплись, казалось, намертво... И вбивал копыта в Биврёст взмыленный каурый трехлеток, брызжа пеной и надсадно хрипя... Тор боялся не успеть, не успеть, не успеть... А что было потом?.. Он успел. Локи сразу передали врачевателям. От тряпок и крови избавился сразу и быстро, а когда Всеотец потребовал объяснений, Тор ему все рассказал. Один одобрительно кивнул, когда сын показал ему молот, украденное ожерелье вернули разгневанной Фрейе, клявшейся самолично извести проклятого вора. Подвиг Тору засчитали, и по этому случаю был устроен грандиозный недельный пир в честь возвращения Мьёлльнира в Асгард. Локи на том пиру не было. Им занимались лекари и обеспокоенная Фригга, и Сиф уговорила Тора начинать без него. Мол, Локи нужен отдых, да и рана... Он дал себя уговорить. Веселье пенно бурлило в крови, хотя и непривычно горчило поначалу. Болели содранные ладони, воспоминания о побоище и прильнувшем к нему бесчувственном Локи не давали покоя, но вскоре под влиянием крепкого меда и пылких пиршественных речей горечь ушла. Тор, вступая в перепалку с Вольштаггом о том, кто это в Асгарде самая прекрасная невеста, смывал с себя буйной радостью кровь проклятого похода, лил в кружки пенистый эль и со всеми горланил старые песни, во всю глотку исторгая счастье быть живым... ...Теперь, оглядываясь назад, Тор понимал, за что. Он ведь так и не поблагодарил его за тот поход. Подвиг был засчитан ему, Тору, и воины веселились и пировали, когда Локи мучился раной, полученной в схватке за его молот. Впрочем, Локи тогда ничего не сказал. Только глаза были грустные, с горечью, но Тор списал это на боль... *** Он захлебывался памятью, ее вяжущим терпким вкусом, и воспоминания о давно ушедшем качали его на волнах, возвращая в тогда, в то далекое время, когда все еще было просто, и не было никакой вражды, не было мыслей о воцарении, и Хлидскьяльв не маячил еще даже на горизонте. Ведь Всеотец на то и Всеотец, чтобы править вечно! А когда-нибудь может быть – когда оно еще наступит?.. Локи стал незаменимой частью отряда. Локи-варлок, самый острый язык Асгарда. В том, что касалось хитростей и уговоров, ему не было цены. Тор считал дипломатию недостойной и трусливой формой отношений, и, будто в насмешку над его мнением, Всеотец регулярно посылал его договариваться. Правитель должен уметь добиваться своего без войны. Тора такие поручения жгли как крапива, когда ею пониже спины хлещут, и, если бы не Локи, им пришлось бы туго. Пусть и методы выбирал братец... в общем, те еще были методы. Например, когда Тор был послан припугнуть одного из конунгов[4] Ванахейма, дабы тот приструнил разбойников на лесных дорогах, с коих, по донесению Хеймдалля, собирал солидную мзду. Конунг, правда, попался скользкий, как слизень, и безостановочно тараторил, причитал и оправдывался на протяжении трех дней, пока Локи не прознал в городе о том, что правитель ужасно боится ползучих гадов. Оттого и змееловов при себе держит целую ораву. Разбуженный среди ночи истерическим визгом Тор, вылетев из покоев, увидел гигантского змея, ползущего в сторону окаменевшего в конце коридора конунга. Взмахнув молотом, Тор попытался ударить змею, но удар пришелся по воздуху, искристо развеяв мару-иллюзию, однако до икоты напуганный конунг обещался сделать все, что угодно, лишь бы Тор задержался еще на неделю и помог изловить проклятую тварь. Конунг причитал, плакал, канючил и хватал Тора за руки. Оказалось, крах иллюзии он в темноте не разглядел и решил, что Тор просто прогнал змею, а та затаилась где-то в замке. Тор, впрочем, не спешил его переубеждать. Разумеется, никакой змеи не нашли, разбойников прижали к ногтю, а особо буйных казнили на центральной площади. Когда уже возвращались домой и Тор заметил, что можно было бы и показать конунгу убитую змею-иллюзию для душевного спокойствия, Локи только отмахнулся. Дескать, спокойствие таким, как он, вредно. А ну как возьмется за старое? Пусть поживет с живым кошмаром под кроватью. Глядишь, и не до интриг ему будет. Или как в тот раз, когда они ловили дису, сманивающую и убивавшую мужчин в южных пределах Норнхейма, вотчине норны Верданди. Изловить ее требовалось тихо, и Локи отговорил их являться в город официально, представителями Асгарда. Мол, мало ли, проклянет еще диса, когда прознает, что асы пришли по ее душу. И придумал план поимки – принял облик последнего усопшего, найденного местными жителями во рву за северными воротами, предварительно запретив разглашать о находке, и начал ночами навязчиво бродить по городу, мозоля глаза всем подряд. Убийца-диса попалась на третью ночь. Узрев свою последнюю жертву живехонькой, та рискнула вернуться проверить ров и тело, где и была поймана сидевшими в засаде асами. Сиф еще долго потом ворчала на Локи, считая, что ловить безумную дису - ее работа. Или тот случай с цвергами, когда они пришли в темный Свартальвхейм договариваться о вооружении к Альвису, королю Западного Подземья. Поверхность мира темных альвов – сплошь песок, камень скал да кладбище кораблей, ничего живого там почти и не осталось после Великой Битвы. А вот глубины... это совсем другое дело. Глубины темного мира были плотно заселены подземными народами всех мастей и изрыты ими вдоль и поперек. Здесь жили семейства гномов, цвергов, веттиров, карлов, в свою очередь поделенные на собственные виды и кланы. Рудничные цверги – столь же искусные умельцы, сколь и несговорчивые жадные прохиндеи – за перевооружение асгардской армии заломили непомерную цену, которую следовало сбить минимум вдвое. За скудной трапезой асы приценивались, спорили и торговались на четыре глотки. Все, кроме Локи. Тот молчал, хмурился и поглядывал на Владыку цвергов. А Альвис сперва щеками краснеть начал, затем кулаком по столу бить, а после и вовсе – вскочил, заорал и, выудив откуда-то двуглавый тяжелый топор, бросился с ним на Тора, явно намереваясь отрубить ему ноги по самые уши. Сиф, прикрыв Тора, парировала удар, стража попыталась скрутить буйного Альвиса, но тот, невзирая на глубокие седины, влет раскидал охрану, возопил боевой клич и понесся громить проклятых породных цвергов, лютых недругов рудничных. Беднягу ловили по всему подземелью, получая от него тумаки и оплеухи, а шустрый цверг, помолодев разом лет на двести, угомонился только к утру, по счастью, никого не убив, но спровоцировав дюжину драк, чем и удовлетворился. Сотрапезники оторопело переглядывались. Договариваться с асами взялся крайне сбитый с толку старший сын Альвиса, и вот тут уж Локи вещал. Поднял руку! В смысле, топор! На самого старшего сына Одина! На будущего Владыку Асгарда! Неслыханно! Это же плевок в лицо и объявление войны! Да разве когда-либо прежде цверги... В итоге, перевооружение обошлось им почти что даром, не считая символической платы за руду, и еще каждому из отряда было предложено заказать изготовление любой вещи на выбор в качестве компенсации за моральный ущерб. Цверги извинялись, чесали макушки и разводили руками, пока их буйный правитель счастливо храпел внизу в своих покоях вповалку с двумя местными гуриями. На обратном пути не менее удивленные асы гадали, что это стало с Альвисом, пока Фандрал не обратился к Локи. - Как думаешь, что на него нашло? Безумие? - Да просто мухоморов на пиру перебрал[5], - отмахнулся Локи и под взглядами пяти пар глаз поехал дальше. Его провожали в полном молчании, поскольку никаких мухоморов на пиру замечено не было. Опасно, да и кто станет настойку на мухоморах подавать гостям? Или... Тор еще подумал, что брат сидел далеко от короля и ничего тайком подмешать Альвису не смог бы, вот только... Локи ничего не говорил и не ел. Зато та подмигнувшая Тору юркая цверга с подносом, что прислуживала гостям за столом, показалась теперь крайне подозрительной... - Ты с ума сошел?! – наконец, возмутилась Сиф. – Опоить владыку цвергов?! А если бы он убил Тора?! - Ну не убил же, - усмехнулся ей Локи и, пришпорив коня, первым ринулся в радужное сияние, проскакивая мимо Хеймдалля и обдавая Стража тяжелыми крыльями своего плаща. Тор мчался за ним, стараясь не отставать... *** ...В последний раз они охотились вдвоем, когда сбежал Гуллинбурсти. Любимый вепрь Фрейра – такой же тупой золотой свиньи, как и его ездовой хряк. Ну не любил Тор таких вот щеголеватых блондинчиков с презрительным прищуром и высокомерием, вымахавшим выше Иггдрасиля! Не любил и не считал достойными мужами! А уж Фрейра, сына Ньёрда, царя Ванахейма, Тор недолюбливал с самого детства. И было за что! По мнению Тора, Фрейр и тогда был лощеным хмырем, словно в насмешку над воинственностью асов выпячивающий свою изнеженность. По сравнению с ним даже Локи можно было назвать добрым воином! Тот хоть драк и не любил, но никогда ими не брезговал и бился хорошо и умело. Не то, что этот. К тому же ванский отпрыск, при всех его манерах, не отличался деликатностью, как и его сестрица, и никогда не уставал подчеркивать, кто тут высокий гость, а кто гостеприимный хозяин и, стало быть, обязан. А неуважения и пренебрежения в Асгарде не прощали. В начале осени Фрейр и его отец прибыли на официальный прием, и, пока процессия двигались по ленте Биврёста, Локи обратил внимание Тора на ездового хряка ванского принца. Фрейр, подбоченившись, величаво восседал на здоровенном мохнатом вепре, чья шерсть отливала темным золотом. Локи тогда еще ехидно заметил, что у Фрейра на лице мина такой чопорной важности, будто у него запор. Посмеялись, позубоскалили, и это немного сгладило настроение Тора, уже успевшего пасть духом от предстоящего пира с дорогими гостями. Пир закатили горой. Слуги сбивались с ног, подавая гостям блюда из оленины, козлятины, баранины, свинины и всех их производных. Пиры с ванами всегда были традиционно грубыми. Гости швырялись едой и костями, били посуду, во все стороны отвешивали дружеские тумаки и забрызгивали друг друга пивом, передавали по кругу обетный рог, эль лился рекой... Но долго выдерживать общество Фрейра Тору оказалось не под силу. Ванский отпрыск как бы случайно завел разговор о похищении ожерелья своей сестры Фрейи и, попутно, о подробностях возвращения Тором молота. То есть, о тех самых подробностях, которые касались постыдного переодевания в йутульскую невесту. И вот вроде и не было в речах вана откровенной насмешки или оскорбления, однако сам тон сказанного был таким, что Тор мгновенно завелся. Дабы не оставаться в долгу, он начал в шутку задирать Фрейра по поводу езды на золотом хряке. Локи, сидевший рядом, пытался остудить пыл брата, напоминая о законах гостеприимства, чем только подливал масла в огонь. Завязался спор о преимуществах свинины в качестве транспорта. В конце концов Фрейр, скривив губы в обиде за своего любимца, предложил Тору самому оседлать вепря, дабы проверить скорость его бега. Затею на удивление резво поддержали остальные, уже не очень трезвые участники пиршества, и Тор охотно поднялся из-за стола, готовясь утереть Фрейру нос. Он сделал вид, что не заметил, как Локи красноречиво прикрыл лицо рукой. Вепрь оказался здоровенным, а скат его спины – жестким и неудобным. Зверюга возмущенно похрюкивала, пока Тор на нее громоздился, и после посадки ни в какую не желала двигаться с места. Подозревая, что проклятый кабан различает седалища ездоков, и слыша глумливый смех наблюдающих, Тор легко подстегнул хряка в бока. Зря. Как будто не знал, на чью свинью залез! Золотой хряк оказался не менее изнежен, чем его хозяин. Не выдержав такого обращения, Гуллинбурсти обиженно взревел, сбросил Тора и дал деру со всей своей хваленой дивной скоростью. Смеялись гости, и над хряком, и над Тором, поднимавшимся из пыли, качал головой Локи, стоящий поодаль. Лучился довольной улыбкой Фрейр. А вепрь убег. Ищи-свищи хряка. Вепрь рванул через город и, как потом выяснилось, далеко за его пределы, где его след и простыл. А спустя несколько часов безрезультатных поисков Хеймдалль обнаружил беглого вепря в Мидгарде. Видимо тот забежал в одну из расщелин, где истончается мир, и прошел тем ходом, какими обычно ходил в Мидгард Локи. Вепрь попал на один из Оркнейских островов, но свинья оказалась настолько шустрой, что поднять ее при помощи Моста не представлялось никакой возможности. Один извинился перед гостями, ездовое животное пообещал вернуть и велел Тору и Локи собираться на охоту. Тора такая постановка вопроса привела в негодование, но перечить отцу он не посмел. Локи попытался было тоже робко возразить, однако Один был непреклонен. Чтобы изловить шуструю тварь, нужен был колдун. И, что гораздо важнее, оный колдун должен был изловить оную тварь, не причинив ей вреда. Братья угрюмо посмотрели друг на друга и отправились собираться в поход. Всеотец посчитал, что их двоих будет достаточно, да и ни к чему лишний раз кошмарить горстку местного населения. Им и одного вепря хватит на столетия легенд и сказаний. Так они вдвоем, почти ничем не вооружившись, взяв только провизию, лопаты и двух борзых, отправились верхами на оркнейскую охоту. ...А вылилась охота в невообразимое позорище. Первый день они только и делали, что выслеживали добычу, и Тор откровенно радовался, что вепрь попал на остров. Деваться ему отсюда было некуда, хотя клочок суши оказался достаточно большим, чтобы потратить на поиски почти целые сутки. Погода выдалась прохладная, но солнечная, разве что сильный ветер с юга сбивал со следа гончих, бегущих впереди всадников. Он и Локи двигались вдоль высоких скалистых берегов, изрезанных глубокими фьордами, по холмистым голым пустошам и равнинам, простирающимся на всю широту обзора и покрытым жесткой травой и синими злаками. Лошади шли голова в голову, пожевывая удила, собаки бежали впереди, и охота казалась этакой легкой прогулкой верхом по затерянному уголку Мидгарда. Ни деревца, ни кустика. Конечно, едва ли какое дерево могло бы долго противостоять этим ветрам! С одной стороны, это облегчало поиски. С другой – усложняло выбор места для привала. Но, что хуже того, Тор уверился, что вскоре ему грозит помереть со скуки. Образ легкомысленного паяца брату удавался на раз, однако в уединении и без слушателей Локи быстро становился молчалив и задумчив, и ему по-прежнему не было скучно внутри своей головы. В такие моменты Тор особенно остро ощущал, насколько они различны. Не только характерами, но и привычками, образом мышления, взглядами на мир. Брат был умерен в выпивке, не лез в драки и имел странное, подчас абсолютно непонятное отношение к женщинам. Тору еще подумалось, что у Локи ни разу не было долгих отношений. У него, впрочем, тоже, но только лишь потому, что ему, Тору, оказалось трудно сделать единственный выбор при цветущем вокруг многообразии вариантов. Наверное, со стороны они казались крайне странной парочкой. Даже и не скажешь, что братья. Тор, коренастый, шумный жизнелюб и гуляка, и Локи – книгочей и варлок, тонкий, обманчиво веселый плут. И в кого брат уродился таким? Ни в отца, ни в мать. Может, в деда? Наверное, захоти он поискать сходства вместо различий, все было бы иначе, но эта отличность Локи от него самого казалась странно притягательной, и Тор совсем немного, самую малость, радовался тому, что они так непохожи. Когда день уверенно пошел на убыль, они решили устроить привал и спешились у подножья пологого холма, лишь немного укрывающего от ветра. Пока Тор отвязывал поклажу, притороченную к седлам, Локи разводил костер. Разводить его было особенно не из чего, сухие чахлые травы дымились и шипели, но Локи упрямо дул на искры и совал вглубь тонкие сухие стебли, пока пламя, наконец, не занялось. Солнце падало в закат, заливая холмы ярким мандариновым светом. Локи поддерживал огонь в костре, и Тор, выкладывавший провизию, подумал, что без колдовства тут не обошлось. Две муругие гончие, Сколь и Хати, названные так в насмешку над мифами смертных, отдыхали у огня. Хати чуть поскуливал во сне, положив узкую морду между могучих лап. И Тору внезапно подумалось, что все совсем не так плохо, как он ожидал. Вепря, конечно, еще не поймали, но даже вот так, обмениваясь скупыми фразами, беззвучно дразнясь, сидеть у костра... в этом было что-то, совсем непохожее на его обычное представление об охотах и забавах, но... не хуже. И еще он вдруг поймал себя на том, что уже какое-то время любуется руками брата и тонкой пластикой его движений... ...Если бы знать тогда, что этот поход, с упоением охотой, со смехом и уютным молчанием у костра, будет последним... наверное, он бы запомнил его лучше. Во всех деталях запомнил бы эти два дня, полных восторга, дружбы и близости. А так... лучше всего ему запомнился почему-то этот костер. Так иногда отдельные фрагменты врезаются в память отчетливее, чем другие. Помнил небо над ними, налитое лиловой голубизной, бледные ладони Локи, греющего руки над огнем, его взгляд, полный теплой нежности, который тот бросил Тору поверх костра. Чарующее сладкозвучие его голоса... Помнил, что смеялись до колик, перемывая кости Фрейру и Фрейе, и Локи лукаво подтрунивал над его неудачной поездкой на вепре. Помнил свежий оркнейский ветер, запах жженой травы, лицо брата, кормящего костер с руки, вкус сочной, чуть подгорелой баранины... Странное дело. Сколько бы яств ни отведал на пирах в Асгарде, и не только в нем, а все равно, вкуснее походной пищи на привалах есть ему не доводилось. Не хватало эля, свою походную флягу Тор осушил еще по дороге, но и без горячительного пойла было удивительно хорошо. Он растворялся в этом моменте блаженного покоя, едва ли не впервые ощущая столь мощную, теплую волну любви и к Мидгарду, и к вепрю, и к Локи. К последнему даже особенно... Ночевать у костра они не остались. Ветрено, холодно, неуютно. Вместо этого вырыли с десяток глубоких ям на расстоянии в несколько сотен шагов друг от друга, решив, что именно к этому холму будут гнать беглого хряка, когда обнаружат. Остров небольшой, поселений вокруг нет. Локи пообещал скрыть ямы, поэтому предупредил, чтобы Тор смотрел в оба, не то обе лошади, угодив в такую яму на полном скаку, могли запросто переломать ноги. Наутро им повезло. Хотя, это как посмотреть. Проклятый вепрь гонял их по всему побережью, по-свински успешно обходя все подготовленные ловушки. Счастливо носились борзые, не успевая за перемещениями золотой визжащей молнии. А когда на третьем круге погони Тор, спешившись и раскрутив молот, отважно бросился хряку наперерез и ухнул-таки в ими же выкопанную яму, терпению его пришел конец. - А ну пусти, кому говорят! – грозно орал Тор, размахивая лопатой и пытаясь высвободиться из цепких рук брата, пытавшегося его успокоить. – Клянусь имировой печенью, Локи, я порублю эту свинину! Но Локи, отобрав лопату, вдруг забросил руки ему на шею, навалился всем телом и повалил в жухлую траву. Выпрямился, опираясь руками по обе стороны от головы, свежий оркнейский ветер ласково ерошил тускнеющий пожар его волос, и снизу Тору был виден край солнечного диска и небо в рваной пене бледно-палевых облаков. - Остынь, рубака, не упустим. Только ведь нам нельзя его... Он, наверное, был слишком взвинчен, чтобы отдавать себе отчет, зачем бросился вперед, сгребая брата в охапку, опрокидывая и подминая его под себя. Они покатились, хохоча и пихаясь, как в детстве, пока Тор вновь не оказался над Локи, раскрасневшимся, тяжело дышащим, и это тяжелое дыхание вкупе с поволокой в блестящих глазах внезапно ударило в голову дурной кровью. Он смотрел на Локи, разметавшегося под ним, показавшегося в тот момент удивительно красивым... А Локи странно смотрел в ответ. Выжидательно и будто бы с робкой надеждой, отчего томление теснило грудь, и Тору так захотелось в тот момент... захотелось... Чего именно, он так и не узнал. Неподалеку послышался топот копыт, и они оба разом оказались на ногах. - Держи свинью!!!.. Это был крайне тревожный момент. Один из нескольких, случавшихся между ними, и Тор предпочитал не заострять на них внимание, ибо негоже думать такие вещи о брате, добром воине и славном муже, как негоже и оскорблять его такими недостойными помыслами. Гуллинбурсти попался спустя почти пять часов гона. Тор к тому времени уже освоил полеты на молоте, распахивал грунт и призывал гром и молнии, стараясь при этом не попасть ненароком в юркую скотину. Но в итоге Локи, уставший не меньше Тора, спешился... и начал плодить иллюзии. Сколько хватало глаз. Точные копии брата стеной отгородили хряку путь к бегству, создав кольцо импровизированного загона, а гончие направили обезумевшего от страха вепря прямиком в ловчую яму. После чего Локи повалился на землю, бесстыдно раскинув ноги-руки, и упоенно, со вкусом, дыша полной грудью. Тор свалился рядом, последовав его примеру, и какое-то время они приходили в себя под звуки истошного свиного визга и грозного собачьего лая. Гончие скакали по краю ямы и орали на хряка что-то явно бранное. Потом был подъем и приманивание пугливых коней. Потом – ударивший с неба радужный свет, принявший вепря прямиком из ямы. Потом – воссоединение хряка с хозяином; Фрейр даже не побрезговал расцеловать своего любимца в перепачканный пятачок под дружный гогот асов и ванов. Тор и Локи только переглянулись и молча усмехнулись друг другу. Говорить сил уже не было никаких. Потом продолжился прерванный пир... А потом?.. Наверное, не стоило этого говорить... Однозначно не стоило. Когда их встретили Вольштагг, Огун, Фандрал и Сиф, последняя не преминула поддеть Тора за то, что на охоту они с Локи отправились только вдвоем. Она что-то сказала... он не очень запомнил, что именно... но в голосе воительницы слышалась обида и ревность, что Тор не взял ее с собой. А еще какой-то слабый полунамек, что будто бы у них с Локи было нечто вроде свидания без посторонних. Это задело. Фандрал не поддержал Сиф, сказав, что не дело всем отрядом свиней выслеживать, Вольштагг на это заметил, что хоть так можно было бы сбежать от общества Фрейра, и Тор очень правильно поступил, смотавшись из дворца под таким уважительным предлогом. А что в компании Локи, так это все ж лучше, чем одному. Огун промолчал... А он рассмеялся, обнимая Сиф и Фандрала за плечи: - Да какой же поход может быть достойным без вас, друзья мои?! Без вас это и не поход, а тоска смертная! ...Вышвырнутый этим воспоминанием обратно в сейчас, в тюремную камеру, Тор сгорбился на узком ложе и сильно зажмурился, ощутив жгучий прилив стыда. Давно ему не было так стыдно! Он ведь сказал это просто для того, чтобы развеять дурное настроение Сиф, только и всего! Без всякой задней мысли!.. ...А выходит, что предал. Не Локи даже. Что-то хрупкое, что зародилось между ними в Мидгарде. То, что стоило бы поберечь. Это было значимо, а он и не заметил, или заметил, но обошелся с этим слишком грубо... Локи слышал. И Тор еще успел перехватить его взгляд, на секунду, поскольку тот почти сразу отвернулся. Но Тор отчетливо осознал то, что одной этой фразой он каким-то образом все испортил. Разочарование было в том взгляде. Такое горькое и безнадежное, словно Локи стал жертвой собственной жестокой шутки. Брат ничего не сказал ему. Но они больше не охотились вдвоем. И сейчас Тор чувствовал опустошенность, как если бы его лишили чего-то важного. И так ведь редко оставался с братом наедине, потому стоило бы делать это почаще, ибо недосказанное и недопонятое копилось... И еще потому, что было тревожно оставаться с Локи с глазу на глаз. Тревожно за те мысли, что неизменно возникали, когда они были одни, и мысли эти отпугивали и очаровывали одновременно. После этой охоты волосы брата заметно потемнели. Эпоха яркого хулиганства подошла к концу. Тор знал, что во многих отношениях был неуклюж, как медведь. Знал, что мог легко обидеть Локи и не заметить этого. Не был он чутким или внимательным, и часть его существа справедливо возмущалась: а чего это он должен быть чутким?! Они же воины! И он, и Локи! Добрый воин такими мелочами душу не отягощает! Воин – он на то и воин, чтобы быть суровым, грозным и грубым, и его дело – верный удар и победа в бою! Воин не может носиться с каждым обиженным, пусть даже это и брат! А если обиженного что-то не устраивало, то мог бы просто сказать, громко и отчетливо, или сразу дать в ухо, как любой достойный муж!.. А то совсем как Джейн!.. И осекся. Вздохнул, подумал. Подумал еще. Нет. Локи не был похож на Джейн. Хотя бы потому, что свои обиды держал при себе и не давал о них знать. Потому что прощал. Помнил, давился болью, но – прощал! Прежде братец не преминул бы устроить Тору какую-нибудь пакость, но с детских пор Локи не устраивал ему козней в отместку. Другим – да, делал, еще как, это сколько угодно. Но – не ему. По крайней мере, тогда. Локи молчал насмешливо и печально: «Да, это мой брат, дуболом и рубака, он не слишком далекого ума, но я все равно люблю его, дурака». Локи любил его. Даже тогда. Он действительно был умен и прекрасно знал, что Тор уязвлял его не со зла. Локи прощал его снисходительно, как прощают юродивых, понимая, что взять с них нечего. Хоть так... иначе не было бы всех тех походов, в которых им довелось биться вместе. Славное ведь было время... *** Он вспоминал. Это было мучительно, но вместе с тем упоительно-сладко, как если бы память была видом хмеля. Самого крепкого из всех существующих. В картинах прошлого сменяли друг друга моря и пастбища Ванахейма, леса и горы альвов, темные глубины цвергов, туманные земли Норнхейма... Воспоминания сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой. Он вспоминал... О том, как гоняли разбойников и ловили преступников, наполняя тюрьмы Асгарда. Как пресекали в Норнхейме контрабанду хмеля с примесью черных моровых ягод, от которого впадали в неистовое безумие даже самые кроткие дисы и ульдры. Как силой устанавливали перемирие между хундингами, народом лесных оборотней-собак, и бергризерами, медведями-перевертышами, пришедшими в земли псов с севера из-за отсутствия пищи. Как плавали на драккарах и асках по водам Ванахейма. Сперва охотились на йотунского морского змея, незнамо как сумевшего отыскать щель между мирами в глубинах ледяного океана. Попав в теплые течения с обилием пищи, тварь разрослась до таких размеров, что повадилась жрать торговые корабли. Позже несколько раз они плавали разведывать дальние острова, скрытые под шапкой тумана, куда не доставал луч Биврёста и взгляд Хеймдалля. Как наведывались в Альвхейм, вотчину Вёлунда, откуда всегда было немыслимо трудно уходить. Сами светлые альвы звали свой мир «Рейя», то есть, «рай». Эти остроухие умельцы, знатоки природы и магических таинств, вооруженные клинками невиданной красоты и луками в рост человека, были почтительно гостеприимны к асам, хотя и подчеркнуто надменны. Гордый народ, умелые лучники, ремесленники, мастера меча и музыканты, альвы нередко оспаривали право Асгарда называться центром Девятимирья, считая методы асов грубыми и устаревшими. Впрочем, до открытой войны за право именоваться пупом Имира дело еще ни разу не доходило, и альвы предпочитали лишь наглядно показывать асам свое превосходство. Особенно когда для решения насущных проблем Альвхейма требовалась грубая сила и устаревшие методы. Как в тот раз, когда они ловили одного из легендарных муспельхеймских драконов, который чудом прорвался в Альвхейм через коридор между мирами. Против железной чешуи не помогали стрелы и тонкие клинки, а магия, породившая это чудище, была древнее и сильнее всех колдовских песен альвов вместе взятых. Пришлось браться за дело асам. И ничего, справились. Пусть без изящества и красоты, но покажите того, кому изящество и красота помогали победить летающего огнедышащего ящера сотни с лишним шагов в длину! А альвы были красивы. Они словно всем видом выражали: «Смотрите, как мы прекрасны, как мы искусны, вам до нас далеко». Единственное, что смущало в них Тора, так это то, что и мужчины, и женщины альвов были одинаково стройны, длинноволосы и плоскогруды, а потому после кувшина их крепкой ягодной настойки нехитрым делом было перепутать, кто есть кто, и обнаружить это уже, так сказать, в процессе. Фандрал недолюбливал альвов из каких-то родственных соображений, поэтому часто во время визитов сидел чернее тучи, хотя Сиф считала, что это он от зависти. Вольштагг хвалил их выпивку, но ругал угощения, которым только что коз кормить. Огун взирал на них с прохладным равнодушием, считая всю цветущую вокруг пышность лишь пылью в глаза, а Локи... Локи больше всех красот интересовала стрельба из лука и местные чудовища. Удивительно, каких жутких тварей умудрялась рождать земля небожителей-альвов... Они ни разу не ходили в Йотунхейм. Потомки инеистых великанов были монстрами, внушающими трепет и ужас, и сказки о них и о хитроумных асах, их побеждавших, сочинялись лишь для того, чтобы притупить этот страх. Тора возмущало такое положение дел, но наказ Всеотца был строг – не спускаться в земли Лафея. И горе ослушникам! Но и без ледяных великанов деяний хватало. Перед мысленным взором оживали битвы прошлого, наполняясь звоном клинков, ржанием коней и воинственным ревом. Сколько же их было, войн! Они приходили подмогой для бунта или, наоборот, в зависимости от интересов Асгарда, помогали в его подавлении; истребляли чудовищ, когда те объявлялись там, где не надо, охотились на мороков, возвращали украденное и сами что-то крали... не счесть! А уж о присутствии на переговорах, заключении перемирий и прочих мероприятиях в качестве представителей Асгарда даже речи не шло. Они с братом боролись плечом к плечу. Отец гордился ими. Две руки Одина, его всевидящие вороны – Хугин и Мунин, его неумолимые волки – Гери и Фреки!.. Хотя иногда эти руки Одина кардинально разнились в подходах. Например, как в тот раз, когда помощи Асгарда запросил конунг города Виддегаль, что в Ванахейме. Конунг был одним из приближенных Ньёрда и потребовал ни много ни мало вмешательства асов, когда на него пошел войной конунг соседней страны, по причинам не то недавнего страшного оскорбления, не то давнишней семейной вендетты. Отряд Тора по просьбе Ньёрда пришел на подмогу в город, однако вскоре выяснилось, что по пути к конунгу-мстителю примкнули войска двух соседних городов-государств. Те шли, разумеется, не ради возмездия, а в расчете на богатую добычу. Уже давно облизывались соседи на неприступную Виддегаль, славившуюся толщиной своих стен, а весть о помощи Асгарда до них то ли не долетела, то ли не впечатлила. Конунг Виддегали перепугался вусмерть и повелел наглухо закрыть ворота, так и не выступив врагам навстречу. Когда армии пришли под стены и взяли город в тройное кольцо, меж предводителями завязался спор, стоит ли брать город штурмом сейчас или подержать его в осаде, дабы поумерить голодом пыл тех горячих голов, которые рвутся оказать налетчикам сопротивление. Пока враги спорили и прикидывали риски, пока войско внутри крепостных стен готовилось к обороне, Локи стало скучно. Незаметно перемахнув через стену и попутно меняя облик на воинов всех участвующих сторон, Локи умудрился всего за три часа так рассорить собравшихся под стенами, что все три армии порубили друг друга еще до заката. В итоге ворота Виддегали пришлось открывать выжившим раненым, а Тор всю дорогу до дома ворчал, что Локи испортил им добрый бой. Брат обожал морочить противников. Когда военный поход затягивался, а Локи наскучивало ждать, он частенько изобретал какую-нибудь коварную хитрость. Например, перекидывался красной девицей, не прикрытой ничем, кроме пышных волос, и, мурлыча под нос нехитрый мотивчик, ненавязчиво спускался к реке омыть усталые ноги, попутно сманивая похотливую солдатню. Сколько же их тогда потонуло... впрочем, кто их считал-то, покойников? Даже дрались они совсем по-разному. Тор мощно и крепко стоял на земле, тогда как Локи вился, используя проворство и ловкость, и все время норовил ударить исподтишка, отчего предпочитал легкие копья и дротики. Тор, как истинный рубака, помимо своего молота признававший только большие топоры и шипастые палицы, считал копье если не оружием трусов, то всяко не истинных воинов. И, несмотря на то, что брат был умелым копейщиком, Тор частенько посмеивался над слабостью Локи к древковым видам оружия, усматривая в этом брезгливость, ибо что же это за славный бой, если основное веселье творится где-то на другом конце древка? Хотя он был вынужден несколько изменить свое мнение, когда Локи обзавелся косой. Еще после визита к Альвису, когда им было предложено сделать оружие на выбор, Локи откуда-то притащил ее и отнес рудничным цвергам, дабы те смастерили удобный аналог ему по руке. В Асгарде такое оружие относилось к разновидности боевой косы, вроде меча на палке, но Локи звал его «глефа». Наверняка стащил из Мидгарда. Коса была заметно короче копья, в высоту доходя Локи до уха, и с одной стороны у нее торчал вверх ножевидный слабоизогнутый клинок с односторонней заточкой почти в треть длины древка, а с другой – острый и тяжелый подток, коим получить тоже было фатально. Сам Локи называл этот обратный наконечник «жалом» и частенько пользовался им в своих обманных маневрах. Древко его косы было почему-то овальным в сечении, а еще целиком металлическим, с затейливым рисунком из перевитых ветвей, что не позволяло ему скользить в руке. Коса получилась тяжелее почти вдвое, зато такое древко было почти невозможно перерубить в бою. Локи с умным видом долго растолковывал ему, что это даже не древко, а такая длинная рукоять, хотя Тор никакой разницы так и не увидел. Зато неоднократно наблюдал, как Локи танцевал среди тяжело вооруженных воинов, вертко извиваясь ужом, нанося удары обоими концами косы, чередуя колющие и рубящие удары, и глефа пела в его руке, со свистом вспарывая воздух, размываясь в сверкающий полупрозрачный круг с белым лепестком длинного лезвия. На этом узком, слабоизогнутом фальшионе разворачивал крылья орел. И горе тому, кто подвернется под удар его клюва!.. ...Время. Тор нечасто вспоминал о том, что оно значит для смертных и для них, живущих многократно дольше. А иногда забывал и о том, что время меняет их, исподволь, незаметно. Его отец, с годами становящийся все более непреклонным и властным. Его брат, бывший некогда веселым баламутом, с годами делающийся все тише и опаснее, а после так и вовсе – огонь и смола. И он сам, в прошлом воин, сильный и уверенный в себе, а со временем ставший опасно самоуверенным... Время меняло не только их, оно меняло даже миры, в которых они жили. Когда асы сходили в Мидгард на Большую Охоту, Земля была еще плоской и покоилась не то на китах, не то на слонах, или и вовсе на черепахах... Да и сами они верили в собственные легенды, о великом древе-ясене, которое объедает волшебная коза, кормили своими мифами смертных, и смертные легко присваивали их, находя в них место и себе, и своему жизненному укладу... Время. Он попытался найти тот роковой момент, когда все начало стремительно и неумолимо меняться. Прежде для Тора не существовало проблемы престолонаследия. Этот вопрос они с Локи еще в юности обсуждали едва ли не каждый день. Тору были непонятны все эти договоры, переговоры, дипломатия. Они были ему скучны. Он всю жизнь плыл по течению и никогда не был честолюбив, тогда как Локи овладел азами честолюбия, кажется, с тех самых пор, как начал бриться. Ему, Тору, куда важнее были походы и победы, он не видел во власти никакой для себя привлекательности. Тор представлял себя восседающим на Хлидскьяльве, машущим молотом, гуляющим на пирах и возглавляющим воинство. Лицом Асгарда, его военным предводителем. А головой Асгарда надлежало быть Локи. Он за это время поднаторел не только в дипломатии, но и в хитрых интригах, что, по мнению Тора, служило успешным залогом любой настоящей политики. И все было просто, роли были уже распределены до того, как... Он затруднялся точно сказать. В памяти запечатлились два... два с половиной... хорошо, три основных момента надлома, после которых все стремительно покатилось под откос... *** ...Близилось время сна. Всеотец уходил в свой сон неизменно раз в тысячелетие, на десять лет. Как объяснял он сам, это была необходимая плата за возможность бодрствовать все остальное время, поскольку власть Асгарда должна неусыпно стеречь Девятимирье. Не должно быть у Владык ночных часов уязвимости. Это было в порядке вещей. И если обычно бразды правления брала на себя Фригга, то в этот раз Всеотец решил проверить наследника. Посадить Тора на трон. На десять лет. Сам Тор никакой печали по этому поводу не испытал, как, впрочем, и никакой радости. Десять лет пролетят быстро, не успеешь оглянуться, но вот быть запертым в Асгарде... ему заранее было скучно. И по первости он не придал намерению отца большого значения, хотя изменения начались задолго до коронации. Лет за сто, а то и больше. Одним из таких изменений стала странная политика, которую начал проводить Один, стараясь подготовить Асгард и все Девятимирье к грядущей смене Владыки. В Мидгарде такая работа называлась «предвыборная кампания». И хотя жителям Асгарда выбирать не приходилось, Один счел за благо подготовить асов к его воцарению. И слава Тора загремела с утроенной силой. В умах и сердцах асов должен был прочно утвердиться Тор, первый принц, наследник трона, будущий царь, герой и добрый воин, чья отвага заслуживала песен и легенд! Какая роль отводилась при этом Локи, для Тора оставалось неизвестным. Локи медленно уходил в тень, причем настолько, что многие в Асгарде стали забывать, что принцев двое. Всяческое деяние Тора гремело громко, тогда как деяния Локи... его деяния чаще высмеивали, чему способствовала репутация брата как балагура, или то, что Локи никогда не настаивал на восхвалении своих заслуг. В то же время Локи часто бывал отозван отцом из его отряда. Брат стал реже принимать участие в боях, и его отсутствие беспокоило Тора. Он привык полагаться на ум и колдовство Локи, без которого справляться стало заметно сложнее. Но у брата были теперь свои задания. Тайные. И если он сам, Тор-громовник, теперь отправлялся в походы шумно и с помпой, да и возвращался так же, то отследить Локи с его тайными миссиями было почти невозможно. Глаз Одина. Разведчик, вестник и варлок. Свои лазейки в другие миры Локи использовал давно и часто, только теперь начал делать это с ведома и согласия Всеотца. А тот достал ему артефакт Ванахейма – соколиное оперение. Ваны использовали его, чтобы покрывать большие водные пространства, но Одину оно явно требовалось для чего-то другого. Локи в виде сокола носился по мирам с поручениями и был почти неуловим. Правда, как потом выяснилось, у оперения был один изъян. Надевший его был скрыт от взгляда Хеймдалля. Обо всем этом Тор узнал уже значительно позже. А тогда, согретый славой, он не сразу обратил внимание, что Локи исчез. Такое случалось, брат частенько где-то мотался, но... в тот раз было иначе. Локи пропал на три месяца. Хеймдалль искал его признаки, но выискать нужную птицу оказалось ему не под силу. Тор сперва не беспокоился – вернется, куда денется. Затем начал смутно тревожиться, не случилось бы чего. Отправился к отцу, а тот ни сном, ни духом, мол, взял младшенький оперение, ему не воспрещалось, и упорхнул куда-то. Один злился, беспокоился, затем отправил на поиски воронов. Тор, в свою очередь, тоже собрал отряд, но куда идти и где искать не имел ни малейшего представления. Ходили и к норнам, и к дисам, и даже к альвам, может, их колдовство поможет найти? Переживала мама. Одного этого было достаточно, чтобы действовать. Тор боялся, что Локи принял облик зверя и затерялся в соколиных инстинктах, утратив собственный разум. Боялся, что брат стал жертвой охотника или хищника. Боялся... Пока однажды Хеймдалль не доложил о странном послании. Дескать, орал на горном плато в Норнхейме некто Гейрред из турсов – племени, которое расположилось аккурат между троллями и великанами. И кричал он в небо о том, что держит в плену младшего сына Одина, и что готов совершить обмен на старшего принца, и пусть могучий Тор, если желает спасти брата, явится к нему без молота и доспеха. Тор потемнел лицом. Он взялся выполнить условие. Если этот Гейрред столь громогласно повелел Тору явиться безоружным, возжелав обменять брата на брата, что ж... он Тора получит. Не было игрищ. Не было железных рукавиц, как не было и хитроумного великана. Был здоровенный, как оглобля, турс с жадным блеском в маленьких глазках, и разъяренный Тор с нестерпимым зудом в кулаках. Мьёлльнир ему не понадобился. Он забил турса насмерть путевым столбом, у которого они сошлись. После чего понадобились еще сутки на то, чтобы отыскать место его обитания. Тор ворвался в хижину, позвал брата и услышал в ответ только тихий клекот из сундука. Когда он поднял крышку, на него взглянул пестрый кречет, прикованный цепью к металлической скобе. Тор рванул цепь, вырывая ее вместе со скобой, и аккуратно, стараясь не повредить птичью лапу, разомкнул кольцо. Кречет забил крыльями, взлетая над сундуком, и соколиный облик стек с Локи снопами искр и хлопьями бурых перьев с черным крапом. Локи сделал два шага вперед и упал на руки Тору. Ноги его не держали. Позади него осталась валяться соколиная... шкура? Полая оболочка. Артефакт Ванахейма. Локи почти ничего не весил. Осунулся, исхудал, был страшно бледен. Но страшнее были глаза. В них не было видно белков, и на Тора смотрел темный, почти черный соколиный янтарь. - Я уж думал, что останусь таким навсегда, - рассмеялся Локи, и голос его прожурчал отзвуком клекота. Тор привлек брата к себе, обнял, и Локи засмеялся ему в плечо. В этом смехе слышались слезы облегчения, и Тору до смерти захотелось прикончить Гейрреда еще раз. Он гладил костистые плечи, бормоча скорее себе, чем Локи: - Все хорошо, хорошо, слышишь, все уже, – и в мыслях билось только: «Хвала Орлу Небесному, живой... живой». – Ты в порядке? Он ничего тебе не сделал? Они стояли, крепко обнявшись, и Локи прятал лицо у него на плече. - Нет. Но клянусь подмышками Имира, Тор, я сожрал бы сейчас целого быка с копытами, рогами и хвостом. - У меня с собой ничего нет. Надо поискать, может, у него тут что-то найдется... - Не надо, - очень тихо сказал брат и выдохнул, - забери меня домой. Как гулко отозвались в нем эти слова! Тор кивнул и перестал суетиться. Брат жив. И его надо отвезти домой. Все остальное уже не важно. Он чувствовал, как Локи мелко дрожит, но сдерживает себя, зная, что, если позволит себе слабость, это расстроит брата, а расстроенный Тор может сделать что-то очень опасное. Глупыш. Тор гладил его по спине, мрачнея с каждой секундой, и небо снаружи сердито ворчало раскатами грома, но дождь так и не пошел. У меня нет дома... - Так чего он хотел-то? Этот безумный турс, - это спрашивал Тор уже в покоях брата. Локи быстро шел на поправку, хотя на его лодыжке все еще темнел браслет стертой кожи от кольца. - А ты так и не понял? – Локи лизнул палец и перелистнул страницу. – Тебя он хотел, братец. Без молота и доспеха. И если я правильно понял его предпочтения, то вообще без всего. В свое личное пользование. - Что за?!.. – Тор было возмутился, но потом нутро его разом похолодело. – Он с тобой ничего не сделал? Локи поднял на него взгляд. Закрыл книгу, зажав между страницами тонкий указательный палец. - Нет, - ответил он и неуверенно усмехнулся тенью своей прежней улыбки. – Но хотел, наверное. Морил голодом, все уговаривал сменить облик. А когда меня добиться не получилось, он возжелал тебя. - Я б его!.. - Ты его уже, - напомнил Локи. - Знал бы, что все так, убил бы его страшнее и медленнее! Локи заулыбался уже гораздо шире. В ту ночь Тор остался с братом. Просто устроился рядом и никуда не ушел, несмотря на пинки и слабые протесты. И хотя ложе у Локи позволяло вповалку улечься четверым, спал Тор плохо, то и дело просыпаясь от внутреннего толчка беспокойства, и касался брата рукой, словно боясь, что Локи вот-вот исчезнет. Но Локи спал рядом и никуда не исчезал. После этого случая медная рыжина окончательно покинула его. Он с головой ушел в книги и несколько месяцев не покидал покоев. Стал неестественно тихим, дерганым каким-то... а Тор-то, дурак, все думал, что это из-за плена он так! Оказалось, не из-за плена. Это Тор узнал уже потом. Узнал, что как только Локи стало лучше, Всеотец вызвал его к себе и устроил младшенькому умопомрачительный разнос. Суть его Тору не была известна, но... ох уж это вечно проклятое «но»! Как немыслимо горько было узнать тогда, что отец – его отец! – знал, в каком мире пропал младший сын, поскольку сам же его туда и отправил! Знал! Не хотел открывать своих планов, отговаривался тем, что Локи самовольно умчался куда-то пернатой напастью – и ищи-свищи ветра в поле! Врал! В глаза ведь врал!.. А ведь сказал бы... нашли бы его быстрее, вырвали. Отбили. Ждал, небось. Что выполнит, вырвется, сам как-нибудь вернется. И планы не хотел раскрывать. И Тором рисковать не хотел. Эта мысль пришла непроизвольно, и от нее озноб сковал все тело. А ведь он, дурак, завидовал вылазкам брата! Локи, видите ли, доверяют опасные дела и тайные поручения, а ему, самому могучему Тору, нет! Но было что-то в этой отповеди, что зацепило Локи за живое. Оперение у него отобрали и вернули ванам, но не в том было дело. Горд был брат, болезненно самолюбив, и какое-то слово отца попало в самое его нутро, в кровь и плоть. Отец умел хлестать словами, а наступить Локи на гордость труда не составляло. Что-то, связанное с престолонаследием, прозвучало тогда. Что-то, что тенью пролегло между ними. Локи начал меняться. Но, что гораздо важнее, начал меняться он сам. *** То, второе событие, которое как бы считалось переломным, и в то же время как бы и нет, произошло в ходе одного из походов. Чем ближе становилась коронация, тем больше разрасталось в Торе чувство собственного величия. Он никогда прежде не был таким... До тех пор, пока его не начали вдохновенно славить. Будущий, грядущий, уже почти совсем настоящий царь Асгарда! Власть была упоительной. Слава вскружила голову, и даже в своих друзьях он все чаще видел верных, преданных, но все-таки слуг. И первое время боролся с такими помыслами, но... до чего же сладостными были эти помыслы! Он начинал получать удовольствие от раболепия и подчинения. И становился опасно нетерпим к любому оспариванию своей воли. У каждого в отряде было свое место. Тор – предводитель, Вольштагг – честный рубака, Фандрал играл приманку, а Огун пользовался этим, поражая приманенных. Сиф была воином и тоже хотела слыть честным рубакой, напрочь отказываясь использовать свой женский шарм в качестве секретного оружия. Они все были опытными бойцами и, как в любой отлаженной команде, перестраивались в нужной комбинации прямо по ходу боя. И был еще Локи. Кладезь военных хитростей. В прямом бою он участвовал редко, обычно в это время находясь совсем в другом месте и занимаясь разного рода диверсиями. То ворота перекроет, то коней с привязи срежет и в поле выпустит, то внезапно у кого-то из предводителей меч пропадет или кто-то кого-то недосчитается... Шалости. Локи мог себе это позволить, поскольку выполнял в отряде совсем иную роль. Его посылали в разведку. А когда он возвращался, все собирались у костра и Локи рассказывал о том, что успел выведать, подсмотреть и подслушать: сведения о количестве войск, оборонительных сооружениях и вооружении, путях нападения и отхода. Он чертил схемы атаки веткой прямо на земле. Тор слушал непрерывный поток его речей и испытывал двойственное чувство гордости и зависти. Ему не нравилось, что все слушают Локи и принимают его советы, тогда как это он, Тор, командир отряда. Иногда он начинал спорить с братом просто для того, чтобы не принимать вот так сразу навязанного мнения, и спорили они до хрипоты, превращая военный совет в балаган, пока Локи не терял к происходящему всякий интерес и не уходил, скучно бросив: - Разбирайтесь сами. Воцарялась минута молчания, а затем друзья делились на два фронта. Верная Тору Сиф и гордый Огун уверяли его, что и без Локи они сами отлично разберутся. Фандрал и Вольштагг были иного мнения, и последний даже басовито орал, что ни за какие коврижки не пойдет на штурм вслепую, а Фандрал еще и ехидно подтрунивал над Тором, мол, да позволь ты младшенькому покомандовать, что тебе, жалко, что ли? Но точку в разговоре обычно ставило то, что в плане, предложенном Локи, почти всегда было место либо его диверсиям, либо его колдовству. И Тор послушно шел за братом, сгорая от стыда и унижения, искал, уговаривал. Впрочем, уговаривался Локи быстро, единственным условием ставя: «Будешь делать так, как я скажу». И в итоге все равно оказывался прав. Это почему-то злило сильнее всего. Чем ближе становилась коронация, тем сильнее возрастала злость. Это случилось в Норнхейме, когда в маленьком городке Хейнгдилль сменился правитель. Законный наследник и старший сын почившего конунга обратился к Асгарду за помощью, поскольку, пока он сам был в отъезде, его дядя подкупил гарнизон и узурпировал власть. Где именно во время захвата носило наследничка и почему гарнизон не получил жалованье вовремя, из-за чего взбунтовался, Тор уже не помнил. Помнил только, что, когда их силы объединились под стенами Хейнгдилля, тут же встал вопрос, как брать город. Наследник строго-настрого запретил осаду, здраво рассудив, что голод плохо скажется на поддержке горожан. План штурма обсуждали у костра вшестером, но в итоге, как и всегда, разгорелся спор между ним и Локи. Хейнгдилль был обнесен по периметру высокой – в три человеческих роста – стеной, с четырьмя воротами на четыре стороны света. На том, что нужен обходной маневр, они сошлись оба. И на том, что лучше всего атаковать западные ворота, тоже. Эти ворота охранялись хуже, поскольку купеческий тракт на этом направлении в соседний Сильфр давным-давно захирел в ходе разногласий между предыдущими правителями. Но когда Тор сам начертил на земле план штурма, Локи разгромил его в пух и прах. Он, Тор, предлагал пойти в атаку с севера, пехотой, чтобы оттянуть гарнизон в северную часть города и отвлечь от основного удара с запада. В этом Локи был согласен, но предлагал не двойной маневр, а тройной - один полк пехоты пустить на северные ворота, а другой в это же время должен был атаковать южные. В ходе такой атаки, по замыслу Локи, к южным воротам должны были стянуться оставшиеся силы гарнизона и ополчение. Плюс атака на южные ворота заблокирует путь к бегству – эти ворота ближайшие к замку, уйдет узурпатор. Но если устроить там бойню, деваться ему будет некуда, до восточных ворот далеко, а если попробует сунуться в западные – то вот сюда и должна ударить конница. И, не отвлекаясь на уличные бои, сразу брать дворец. Тор кипел от ярости. Даже голос брата в этот момент казался ему непривычно мерзким, он немилосердно резал слух, и больше всего хотелось, чтобы Локи замолчал. Немедленно! Сейчас же!.. Они кричали, уже стоя на ногах, друг перед другом, и Локи горячо втолковывал ему: - Тор, он же не оставит себя без охраны из опытных воинов! Но если быстро захватить или убить его, армия потеряет боевой дух и начнет сдаваться в плен! Нужно делать тройной удар, пойми же ты! Если делать двойной, то оставшиеся в городе силы просто не дадут нам вовремя схватить наглеца! Наши воины захлебнутся в городской сутолоке, и время будет потрачено зря! Нужно расчистить им улицы ударом в южные, иначе... Он и сам не понял, как это случилось. Только в глазах побелело от гнева, и даже боль в руке не отрезвила его. До Тора очень медленно доходило, почему это Локи лежит на земле у его ног, а вокруг звенит тишина, трещит костер, выплевывая искры, но все остальные как будто подались назад и переглядываются в недоумении. А Локи смотрит на него снизу вверх, и глаза его полыхают темным огнем, и этот огонь злит еще больше, потому что смотреть так на будущего Владыку Асгарда... Тор ударил его. Отвесил крепкую оплеуху, наотмашь, и бил от души, хлестко, всю силу вложил в удар. Не так, как, бывало, они дрались прежде. И совсем не так, как равный бьет равного. Так бьют слугу за пустячную провинность, вроде разлитого кувшина эля или разбитой плошки... - Мы поступим так, как скажу я! Тишина. Локи медленно и тяжело поднялся. Отряхнулся, выпрямился, слизнул кровь с разбитой губы. - Как пожелает мой царь, - он отвесил издевательский полупоклон, развернулся и пошел прочь от костра. Ярость вернулась с такой силой, застилая взор, что только чудо, казалось, могло спасти Локи от полноценной драки. Кто-то схватил Тора за руки, кто-то сквозь шум крови в ушах просил его одуматься. - Ну и катись! – орал он, едва удерживаемый Фандралом. – Я и без тебя возьму город! Ты мне не нужен! Тишина висела над костром, костяшки болели, Локи скрылся в тени, а Тора захлестнул такой стыд... И еще почему-то вспомнилось, как Локи в детстве вступился за Сиф, опрокинув его с холма лицом в грязь. И показалось, что сейчас для Сиф самое время вернуть Локи долг. Она-то знала, еще тогда... Но воительница осаживать Тора явно не намеревалась. Никто из них не намеревался. В этот раз все молчали, и даже Фандрал, отпустивший Тора, не предложил пойти следом за Локи. - Город возьмем, как я сказал, - бросил он хмуро. Все согласились. И он удовлетворенно кивнул. Вот и правильно. ...А Локи оказался прав. Как всегда. Вломившись в западные ворота, ведомый асами отряд наемников наследника оказался в лабиринте узких улиц, где вскоре бой превратился в побоище. Камни под копытами лошадей были скользкими от крови. Узурпатор с дюжиной доверенных телохранителей верхами бежал через южные ворота. Где, не доехав до путевого столба, рухнул в ущелье вместе со всем своим отрядом. Когда Тор и остальные, выпачканные в пыли и крови, с легкими ранами, добрались туда, Локи стоял на краю обрыва, бесстрастно глядя вниз, на стонущих умирающих. - Он недавно прибыл в город, чтобы убить своего старшего брата, - невозмутимо просветил их Локи, когда они подошли ближе. – Он сам не из этих мест и мало знаком с окрестными дорогами. За то и поплатился. Лучше бы они коней слушали. Кони-то умные, упирались. Чуяли, что дороги впереди нет. Их обмануть сложнее. И улыбнулся. Невесело, тонким изломом губ, и страшной была эта улыбка. Первой из легиона таких же. Тор хорошо запомнил эту дорогу. Не доезжая двадцати локтей до обрыва, она резко сворачивала влево, и, смерив конский бег, в поворот вписаться было легко. Вот только всадники не видели поворота. Перед ними расстилалась прямая дорога, и Тор все еще видел ее, как подрагивающее, тающее марево над обрывом. Дорога, ведущая в никуда. Локи редко баловался пространственными иллюзиями, но уж если баловался... Остекленевшим взглядом брат смотрел, как далеко внизу, под его ногами, бьются в агонии изломанные люди и лошади. Закатное солнце красными отсветами блестело на остриях изогнутых рогов его шлема. Это был сигнал. Узурпатор и его телохранители были для Локи меньше, чем ничем. На них он просто сорвал свою ярость, убив их жестоко и безжалостно. Но тогда Тор посчитал, что все сделал правильно. Правильно не пошел за Локи, то есть, опять у него на поводу. Он четко дал брату понять: «Не забывай, кто тут главный!». Ведь, в конце-то концов, Тор будущий Владыка Асгарда! И Локи пора учиться привыкать к этому! Скоро он будет вынужден подчиняться Тору, и он должен это принять!.. Идиот. После этого они не разговаривали несколько дней. Потом заговорили, буднично и сухо, делая вид, что не случилось ничего особенного. Для него и не случилось ничего особенного. Тор был не мастак все обдумывать по многу раз. Прошло, значит, уже не важно. Но все изменилось. Он просто об этом еще не знал. Локи вообще не отличался быстрой отходчивостью и плохо умел прощать обиды. Особенно когда не хотел их прощать. Он все испортил. Локи ведь нравилось быть лазутчиком, нравилось составлять обманные маневры, оставаясь при этом в тени и наблюдая со стороны на страшное дело рук своих. Это было его место! И, что смешнее всего... Брат ведь вовсе не был склонен к жажде открытой власти, кричащей и помпезной, которая грозила Тору! Локи гордился своим мастерством тонкой закулисной игры. Он за неделю пребывания в городе мог насмерть перессорить родичей, соседей или влюбленных, расстроить или заключить военный союз, начать и окончить битву, наплести клубок интриг, сменить власть, склонить кого-то к предательству или, наоборот, к присяге на верность или содеять иные вредоносные шалости. Локи-варлок менял личины, пол, возраст, расу, вид. Он был талантливым игроком, стратегом и очень, очень опасным противником. Которого лучше было бы иметь на своей стороне. И талант стратега был одним из тех немногих «зато», которые помогали Локи принять коронацию Тора. Зато я умнее. Зато я имею на них влияние. Зато я могу рисовать планы на земле... Умный безумный брат... Тору и тогда, и сейчас тяжело было признавать, насколько сильно он завидовал той легкости, с которой Локи выдавал на-гора такие хитроумные планы и комбинации! То, как он наблюдал, сопоставлял, делал выводы, проникал на вражескую территорию, разведывал и разнюхивал, а то и пускал слушок-другой для вящего брожения умов. Тор завидовал его упорству и терпению. Планам, вычерченным тонкой умелой рукой. И думал с возрастающей яростью: «Я и сам так смогу! Я тоже! Я же царь!..» Трудно было думать об этом. Трудно. А надо. Орел Небесный... Да разве в планах дело?! Ударив Локи и отказавшись от его совета, он впервые, прилюдно, посягнул на его место в отряде! Локи после этого так же ходил в разведку, но сам больше не планировал, ехидно замечая: «Теперь ты у нас лидер, учись планировать сам». И даже почти не спорил. Это тоже был сигнал. Он проигнорировал его тогда. Как и последующие. Как и многие другие после!.. Тор гнал эти мысли, но они возвращались. Изломанные люди и лошади... Насколько же легко было Локи сделать то же самое и с ними! Слепо доверившись его словам, они могли попасть в засаду. Локи мог рассказать врагу о начале штурма. Или даже просто – преуменьшить количество войск противника... Но Локи никогда так не делал. И в те мрачные времена, когда он стал врагом, эта мысль еще удерживала в Торе расположение к нему, несмотря на предательство и кошмар в Мидгарде. Он напоминал себе, что если бы Локи давно и всерьез намеревался устранить соперника, это бы не составило ему никакого труда. Значит, он не хотел. Они сами рубили корни, которыми Локи был связан с Асгардом. Отнимали у него все его спасительные «зато», пока их не осталось совсем. И тогда его душа заклокотала от несправедливости и возжаждала своего. Брат начал алкать власти, которой его лишили, влияния, которое он потерял, стремясь доказать... Вот увидишь, отец! Я тоже так смогу! Я тоже! Я лучше!.. Только теперь Локи было мало признания заслуг и талантов. Брат посчитал, что ему не воздали должное, поэтому, перемоловшись в жерновах Девятимирья, Локи вернулся, чтобы взять это должное силой. Хотя было то, что упустили они оба. Что коронован Тор будет на десять лет. Всего ничего для живущих столь долгое время. *** Но решающую роль сыграл один-единственный поход, убивший того Локи, которого Тор знал. В тот поход брат отправился один. И не тайно, как это часто бывало. Он отправлялся торжественно, официально, под звон труб, и Тор, наблюдавший за его отбытием по ленте Биврёста, мучился грызущим изнутри чувством несправедливости такого положения дел. Это ему надлежало быть на месте Локи! Это он, наследник, почти царь, должен был ехать сейчас на белом коне, провожаемый всем Асгардом! Его право. Его дело. ...Джейн как-то расспрашивала Тора о правдивости или неправдивости мифов о них, и о Локи в частности, и, преодолевая горечь скорби, он рассказывал. У Локи не было детей. Ни хтонических чудовищ, ни кого-либо еще. Если же случайные союзы брата и приносили плоды, самому Локи вряд ли было о них известно. Тем более, что брат был вовсе не такой охотник до женщин, как сам Тор, о чем Джейн, разумеется, сказано не было. Им обоим, погрязшим в делах Асгарда, было не до случайного потомства, ежели таковое имелось. Однако между Локи и Хель связь существовала, пусть и совсем не такая, как думалось смертным. Полумифическая Валгалла – царство мертвых для достойных и доблестных воинов, умерших с оружием в руках – была стержнем легенд Асгарда. Вот только рассказывалась она, в основном, детям. Как сказка. Взрослые знали, куда отправляются мертвые, уносимые неумолимыми валькириями. Детям разрешалось думать, что валькирии забирают достойнейших воинов. Почти так все и было. Вот только валькирии были падальщицами Хель. Хозяйка. Владычица. Серая. Они звали ее «Серая», и Тор не знал, имеет ли это определение какое-то отношение к ее облику или нет. Он ни разу не видел ее. Просто так умирали все асы. Сама Хель никого не убивала. Живое делали мертвым болезни, добрый клинок, трусливый яд или какое другое несчастье. Живые убивали живых или убивались сами. А Хель была Смертью, тем, что ждет за гранью. Она одна была и войной, и моровым поветрием, и голодом, и смертельной раной. Она была старостью и болезнью. И в то же время она была всем своим миром, как и смертью во всех девяти мирах. Иногда ее край называли «миром мертвой жизни». Это было правдой. То, что выползало из Нифльхеля, было либо уже мертво, либо вообще никогда живым не было. Оттуда приходила живая смерть, и с этими умертвиями справиться было стократ труднее, чем со всеми чудовищами вместе взятыми. В вотчину Хель не ходили ни асы, ни ваны, ни норны, ни даже йотуны. Туда живым вообще лучше было не соваться. Много было домыслов о Серой Госпоже, и про облик ее, и про мир. Он, Тор, считал, что Нифльхель – это мир мрака, ибо разве может быть иначе?! А Локи полагал, что он похож на Норнхейм, край колдовских туманов. И у него выдался случай это проверить. Локи отправлялся на аудиенцию к Смерти. Он должен был стать вторым, после самого Одина, кто видел Хель своими глазами. Верить в то, что Серая Хель родилась позже Асгарда, было по-детски наивно, хотя Тор когда-то в это искренне верил. Но владычица мертвых была древнее их всех. Она была одной из первых, кем бы эти первые ни были. Имир, инеистые великаны... было крайне трудно отделить мифы от правды, тем более что за две тысячи лет ученые Асгарда несколько раз перевернули их представление о собственном мире с ног на голову. Хель была раньше. Считалось, что родилась она одновременно с жизнью, наверное, еще когда Иггдрасиль был неказистым ростком. И умрет она вместе с последним живым вздохом, умертвив саму себя. Но до тех пор... До тех пор Локи надлежало нанести ей визит по делам Асгарда. Тор на это прямо сказал Одину, что мог бы быть послан туда вместе, а то и вместо Локи, и если отцу что-то нужно в царстве мертвых, то можно просто собрать отряд и прийти в Нифльхель так же, как и во все остальные миры. Они же асы, и с ними должны считаться все миры Иггдрасиля! А вести переговоры... Отец осадил его. Хель несговорчива, как и полагается Смерти, и здесь нужен тот, кто умеет убеждать. Люга давно упокоился с миром – кони жили не в пример меньше асов, не считая, конечно, гиганта Слейпнира, папиного любимца – и Локи вез Алсвидер, гордость асгардских конюшен. Ослепительно-белый и преисполненный собственного достоинства. Локи послал коня по радужной ленте Биврёста медленной иноходью, и Алсвидер гордо вышагивал, нагруженный вьюками с дарами. Что именно можно подарить Смерти, Тор не представлял, но таков был обычай. Брат тоже красовался в своем лучшем наряде, даже с каким-то украшением на голове. На ветру развевался черный парадный плащ с золотыми узорами. Локи явно намеревался произвести впечатление. Его провожал весь Асгард. Визиты в Нифльхель были столь редки, что каждый становился событием. А Локи в таком виде был... красив. Хотя в тот момент Тор поглядывал на Локи со все возрастающей завистью, не зная, что таким видит брата в последний раз. Вернуться он должен был через двое суток. Локи вернулся на рассвете восьмого дня. Тихо, без всякой торжественности. Только спустя несколько часов после пробуждения Тор узнал, что брат снова дома. Отправившись на поиски, он встретил Локи у тронного зала, откуда тот вышел после доклада, и шумно засыпал вопросами о том, как все прошло и какова из себя Хель... И напоролся на пустой, остановившийся взгляд стеклянных глаз. Тор замолчал, задохнувшись, и в этот момент с него схлынула всякая зависть. Глаза брата были тусклыми, мертвыми, будто Локи смотрел на него из глубин самой Преисподней. Локи ничего ему не ответил. Он, кажется, даже не понял, что Тор у него спросил. Локи будто бы плавал в тумане, и Тор, закаленный во многих боях, не чувствующий страха перед опасностью, невольно попятился от него. Веяло от брата чем-то... жутким. Тленом и сыростью. Тот не заметил этого. В бледном лице Локи не было ни кровинки. Он весь истончился, заострился, невидящим взглядом смотрел сквозь брата, и Тора пугал этот сумрак в глубине странно голодных глаз. Походкой сомнамбулы Локи двинулся по коридору, растворяясь в тенях, и Тор долго смотрел ему вслед. После чего неожиданно для себя зябко поежился, передернув плечами, словно ему вдруг стало холодно. Локи выполнил поручение. Об этом было объявлено на вечернем пиру, и пир закатили знатный, вот только Локи не радовался. И мать не радовалась. Держа сына за руку, она влажными злыми глазами смотрела на Одина, много пила, осушая эль кубками, чего раньше за ней никогда не водилось. И Тор видел, как играют ее скулы, когда мать сильно сжимала зубы, словно удерживая себя от того, чтобы высказаться начистоту. О том, что было в Нифльхеле, Локи не говорил. Он вообще почти перестал говорить. Часто замирал неподвижно, отрешившись от всего вокруг, и мог стоять так долго, не шевелясь, не считая глаз, в которых горел странный голодный огонь. Эти глаза смущали и тревожили Тора. Они пугали его. А пугаться будущий царь не считал для себя приемлемым. Тор не имел понятия, как такое могло случиться с братом, как не знал и о том, зачем вообще младший наведывался к Хель, но по Асгарду вскоре поползли разного рода слухи. Среди прочих, что приглянулся Серой Госпоже юный принц. Дальше версии разнились. По одной, так сказать, официальной, хитроумный Локи, не смущенный неприветливостью Серой Госпожи, рассказывал Хель чудесные истории, развеивая ее тоскливое одиночество. И смеялась над его сказками невозмутимая Владычица, и уступила просьбам гостя... Но бытовала и другая версия. Что развлекал младший сын Одина одинокую Серую Хель отнюдь не историями. Шептались в городе: «Он делил ложе со Смертью!». Шептались, что отмечен Локи метиной Хель, которая хочет заполучить его после смерти в качестве мужа. Шептались, охали, делали охранные жесты от зла и сокрушенно качали головами, как если бы Локи уже был смертельно проклят. Тор скептически относился к этим слухам. Локи делил ложе с Хель? Его брат – любовник Смерти?.. От этой мысли мороз полз по коже. Как бы там ни было, Хель что-то сделала с его братом. То, что, казалось, убило саму жизнь внутри Локи. И если все было так, как судачили асы... в этом случае Тор ничего поделать не мог. Да и в любом другом случае тоже. Что можно сделать с Владычицей мертвых? Это ведь не турс-сластолюбец, ловец соколов. Такую путевым столбом не забьешь. В то время он не мыслил иной помощи, кроме возмездия, и потому решил, что Локи он ничем помочь не в силах. Наверное, это было не так, и, может быть, Локи даже ждал от него... Но если он чего-то и ждал, то не дождался. Мать и отец ссорились. Уже который день подряд из их покоев лилась ругань, и Фригга без стеснения повышала голос, а отец оправдывался, что младший сын вызвался сам и его никто не заставлял. Мать на это гневно ответила, что, мол, ясное дело, вызвался, потому что хотел тебе угодить! А если и не хотел, то с Владыкой Асгарда не спорят!.. Тор иногда замирал у родительских покоев, как давно, в детстве, и прислушивался к их ссоре. Локи в это время спал беспокойным сном. Несколько дней он вообще не покидал своей комнаты. Потом начал выходить, говорил односложно, взгляд затравленный стал, как у зверя. А в нем – серая мгла. По ту сторону некогда смешливых глаз было пустынно и холодно, словно внутри у Локи все вымерзло в камень. Это было страшнее всего, что Тор когда-либо видел. Мать почти все свое время проводила в покоях Локи и с яростным пылом защищала его перед отцом... Это тоже было их негласное разделение. Он, Тор, был настолько же папин мальчик, насколько Локи всегда был мамин. И после этого похода мать стала чаще проводить с младшим время, обнимала и выхаживала, словно этой нехитрой женской лаской хотела уберечь и спасти Локи от этого страшного мужского мира. Если Один втянул в этот мир ее Тора, то хоть этого не губите... Она давно хотела родить себе девочку, но как-то... не сложилось. Локи зарылся в книги и ушел в тень, когда слава Тора входила в свой апогей. Только через год он начал оттаивать, но улыбка его выходила нервной. Думать о таком Локи было больно, и Тор предпочитал не думать о нем вовсе, в пользу радостей души и тела. Он жил изо всех сил, обласканный молвой, любимый судьбой и женщинами. Незаметно они совсем отдалились друг от друга. Локи окружала какая-то темная аура, из-за которой не хотелось подходить к нему близко. Тор тяготился молчаливостью брата и не искал его общества. Было неприятно думать о бедах Локи. Он и не думал, с головой окунаясь в водоворот жизни, да и прежде Тор всегда считал, что настоящий мужчина сам должен разбираться с ударами судьбы. Совершенно отринув даже саму мысль о том, что бывают удары, после которых не встать без чьей-либо помощи. Пока сам не получил такой удар. Впрочем, Локи разобрался. За несколько лет до коронации брат стал почти прежним, разве что сиднем сидел дома, оставив глефу пылиться в оружейной. И еще – в нем пропала всякая инициатива. Локи ничего не планировал, не стремился в походы. Казалось, он живет как со снятой кожей, что любое острое слово ранит его по живому. Он не противоречил Тору ни в чем, а если и пытался спорить, то делал это аккуратно, вздрагивая всем телом, когда Тор срывался на крик, что в те времена происходило часто. И именно с этих пор в глазах брата поселился этот незнакомый голод. А еще тоска и ожесточенность. О проклятом походе они не говорили. Ни с Локи, ни в отряде между собой. Только Фандрал обращал внимание, что с Локи творится что-то дурное, но Сиф заверяла его, что Локи стоит оставить в покое. Мол, и так ему несладко, а тут еще и мы с расспросами... И только Вольштагг на очередном привале вздыхал тоскливо, мол, жаль, что Локи нет. Тор мысленно соглашался. Неожиданно для себя он понимал, что скучает по брату. От этого делалось тошно. Близилась коронация. Все было правильно. Так смертельно больной не обращает внимания на симптомы болезни, пока его не скрутит первый приступ. Зачастую тогда, когда лечись – не лечись, а уже поздно... Все реже он критически оценивал свои поступки и прислушивался к критике других. Все чаще просыпался в нем червь зависти, вынуждая ревниво коситься на прежние победы отца, превосходящие его, Тора, победы. Все чаще в сознании будущего царя всплывали недосягаемые ледяные скалы. Они должны научиться бояться меня, как когда-то они боялись тебя!.. Своих достижений Тору было уже мало. Взор его то и дело падал на север, в сторону Йотунхейма. Локи об этом знал. И в нужный момент воспользовался своим знанием, открыв йотунам одну из своих лазеек. Как это произошло, Тору ведомо не было, но этого хватило, чтобы все рухнуло в одночасье. Локи перестал его прощать. И время сорвалось с цепи. *** ...Время. Для долгоживущих время коварно. Сперва оно течет медленно, давая привыкнуть к порядку как к чему-то незыблемому, вечному. А потом, когда ты уже уверился, что все будет так во веки веков, оно ускоряется, и все рушится, и ты оказываешься на руинах, не сумев подготовиться и принять удар. Застигнутый врасплох. А время хохочет над тобой, самоуверенным дураком, над твоей презабавной верой в абсолюты. Времени нравится твое растерянное лицо, когда ты, возомнившая о себе тля, только что грохнулся с небес на землю, как никогда ощутив собственное бессилие перед судьбой и теми силами, над которыми ты не властен. Тор всегда чувствовал, что с правдой жить легче, чем с ложью. И правда заключалась в том, что он не был готов сесть на трон. Даже на десять лет. И ведь Всеотец не мог не видеть, что Тор не готов! Но сон подгонял, и Одину очень нужен был наследник на Хлидскьяльве. И вдруг этот самый без пяти минут наследник нарывается на войну с ледяными великанами! Йотуны, видите ли, сорвали ему миг триумфа! Он придет. Твой триумф. А ведь даже вздохнул с облегчением, что Локи пошел вместе с ними, и снова улыбается, и даже смеется, и все почти как раньше, и, стало быть, все уже почти хорошо... но хорошо не было. И Локи не стало лучше. Он всегда умел хорошо притворяться. А еще снова начал планировать. Только теперь планы строились против него. Решил, наверное, что слишком уж возомнил о себе братец, и пора бы поставить его на место. Ты умер для тех, кто любил тебя!.. Глупо было винить одного Локи, раз тому понадобилось лишь подтолкнуть его к безумству. Он, лидер команды, позволил себя спровоцировать. Забывшись в упоении схватки с йотунами, он бросил свой отряд без поддержки. Фандрал был ранен. А он все твердил и твердил, что поступил правильно, и надо было давно прижать йотунов к ногтю, и... слава ослепила его. Настолько, что затмила разум. Прежде он ведь ничего бы такого себе не позволял. Помутнение? Проклятье Хлидскьяльва? Ох, Орел Небесный, вразумил бы вовремя дурака!.. Мир менялся. Стремительно и безвозвратно. Пока Тор, потерявший все, что имел, узнавал новый и сложный Мидгард, Локи обнаружил, кто он на самом деле, и прежнему миру пришел конец. Брат уже давно перестал ждать от судьбы приятных сюрпризов, но этот сюрприз потряс его настолько, что веками сдерживаемый гнев прорвался, наконец, наружу, погребая их всех под собой. Нельзя было оставлять Локи с этой истиной один на один! Эта истина уничтожила его. Она убила сына Одина, рыжего Рататоска, Локи-варлока, Локи-лазутчика, копейщика и стратега. Его нет. И никогда не было. Все враз обесценилось, вся жизнь, все победы и поражения, все заслуги и жертвы во имя Асгарда... всё обернулось вдруг черной ложью, столь обманчивой своей сладостью. Неправда. Всё. Пора было просыпаться йотуну, сыну Лафея. А просыпаться ему не хотелось. Настолько, что в порыве отрицания, ради права оставить себе эту жизнь, брат начал метаться, делать глупости, рубить сплеча и действовать слепо, на поводу у паники и ярости. И, в итоге, всю свою великанскую породу он решил стереть разом. Чтобы не было ни отца-великана, ни матери, бросившей его на скалах, ни далекой родины – темной и ледяной... А если все это и было, то убьем Лафея, запустим Мост – и всего этого не будет, да, брат? Останется только он и Асгард. Дом, который он так любил, что готовился убивать за него и умирать за него. Локи слишком много вложил в Асгард. А узнав, что все это ему никогда не причиталось, решил взять его сам. ...И был Разрушитель на улицах городка в Нью-Мексико, был луч Биврёста, крошащий скалы Йотунхейма, и была грязная драка на Радужном Мосту. Локи, бледный от бешенства, со злыми слезами, в тот момент словно горел какой-то неистовой страстью, и древо-ясень! Она слишком сильно походила на помешательство. Никогда еще Тор не видел брата в таком внезапном, безрассудном ожесточении. И в глазах, которыми Локи смотрел на него, смолой текла кромешная сосредоточенная злоба. Локи ненавидел его. Даже хуже. Локи хотел ненавидеть его. И хотел, чтобы Тор ненавидел его в ответ. Дерись со мной!.. Бездна ужасала. Гиннунгагап, изначалье мира. Локи падал в нее спиной вперед. Это «нет», сказанное Всеотцом, окончательно отрезало его от семьи и жизни, и Тор орал, ревел, метался как бешеный зверь, не понимая, как все это могло с ними случиться. А время смеялось над ним и над его верой в существование постоянства. Все произошло так быстро... Многие ответы Тор получил уже после того, как стало поздно что-либо менять. Он ведь сам столько раз думал, что Локи не хватает справедливого гнева, чтобы сразу дать обидчику в ухо, чем копить все в себе! Такие, наверное, если срываются, то рвут и мечут до конца. А отец сказал ему: «Нет»! Старый дурак! Нужно было вытащить его, а уже потом выяснять, что случилось и кто виноват!.. Уже потом, дома, они помирились, когда ярость затмили горечь и горе, и Тор говорил о мудрости Одина, о том, что он лучший отец, хотя здесь и покривил душой. Успокоить Всеотца было нужно. Да и стоило ли упрекать его за то, что он попался в ловушку убеждения, что каждый будет играть уготованную ему роль беспрекословно?.. Он, Тор, бросивший вызов йотунам, был немногим лучше брата, решившего и вовсе уничтожить Йотунхейм. Локи-йотун. Эта мысль была странной, и, когда он узнал об этом, гнев на брата почти испарился, сменившись оцепенением, будто жизнь закачалась под ногами. Если таково было ему, то каково было Локи? Тор долго сидел на краю моста, с молотом по одну сторону от себя и шлемом с изогнутыми рогами по другую, смотрел на гребни ревущего Краепада и думал о брате. Вспоминал его смех, его последнюю ярость, козни его и срыв коронации. О разлуке с Джейн думал тоже, боясь, что вернется слишком поздно. Но скорбь была горше, и он тосковал. Локи выжил. Правда, долго радоваться этому событию брат ему не дал. Злые вести пришли из Мидгарда. И Тор понял – не прошло. Не успели. Вынужденный скитаться как варг-изгнанник, не получив объяснений от семьи, Локи сделал выводы сам. И это были страшные выводы. Локи, по-видимому, решил, что раз уж он сын Лафея, йотун, урод и чудовище... что ж. Он будет чудовищем. Он будет таким чудовищем, что все Девятимирье содрогнется! Даже тогда еще можно было что-то исправить. Он был уверен, что можно было, но он не понял, как. Дорого пришлось расплачиваться за невнимательность, и расплате этой до сих пор конца-края не видно... Упреки висели на нем гончей сворой Большой Охоты, глубоко впиваясь клыками в измочаленную душу. Истина в мелочах, не так ли?.. *** Тор был зол. Он страдал от бессилия понять, что нужно делать и как все исправить, собственная глупость раздражала, и там, на скалах Мидгарда, когда они встретились вновь, лицом к лицу, он весь трясся, кожей чувствуя, что теряет брата. Теряет последние зыбкие связи с ним, и не знал, как не допустить этого. А Локи, какой-то совсем незнакомый, злой и мрачный, не спешил ему помогать. Тору казалось, что он проваливает проверку, потому что не знает и не чувствует правил игры. Даже тот самый жест в этот раз не помог!.. ...Тор затруднялся припомнить, когда именно жест появился. Просто в походах или на охоте, когда ему нужно было успокоить Локи или приободрить его, он клал левую руку брату на шею, чуть сжимая, совсем слегка. И тогда у Локи вспыхивало что-то такое в глазах, он расслаблялся и, чаще всего, шел на уступки. А потому, зная об этой своей уязвимости, часто во время спора не позволял Тору подходить к себе ближе расстояния вытянутой руки. Он слишком легко сбивался с мысли и терял нить рассуждений, когда Тор трогал его в этом месте. И Тор не замечал или почти не замечал, как на него самого действует это прикосновение к Локи. Это был их собственный знак. И не то чтобы тайный... но получался он как-то естественно, непроизвольно. Знак поддержки, привязанности. «Я здесь, ты можешь на меня положиться, все хорошо, я на твоей стороне, брат...» В этот раз Локи позволил к себе прикоснуться, но чуда не произошло. Тор изводился отчаяньем. Времени было мало, ситуация была серьезной: Тессеракт, читаури, гибель людей на базе... И брат, готовый убивать и захватывать. Где Локи, который славился искусством переходить любую пропасть по лезвию ножа? Ценящий тонкость, стратегию, закулисную игру? Нет его. Это был другой Локи. Алчущий власти, отпустивший себя на волю, с глазами, полными угрозы и ненависти. Отыскать в нем прежнего брата было теперь стократ сложнее, чем самого Белого Змея. Локи стал силой. Непредсказуемой, губительной, и сила эта вскоре обрушилась на Мидгард... И была побеждена. Хотя, даже проиграв, Локи все равно улыбался довольно. И спокойно принимал все, что с ним делали, позволил себя заковать и запереть. Он долго спал, около суток. Крепко, как обреченный, или тот, кто сделал все, что мог. Его кормил Стив Роджерс. Единственный, кто полностью держал себя в руках, а потому риск убийства или дополнительных травм сводился к минимуму. Тору не хотелось видеться с Локи. Он боялся, что сорвется. Мертвый Фил Коулсон, стеклянная камера, летящая к земле, лезвие в боку, руины центра Нью-Йорка... То, что сорвалось с цепи, уже не было его братом. Но надобность в разговоре нарастала. Старк разместил Локи в подвале, в комнате с особо крепким стеклом, где проводил свои опыты с оружием. Локи находился там, пока трое ученых строили портал в Асгард на основе мощи Тессеракта. Вот только это особое стекло не было помехой для колдовства. Смирно сидя в огороженном углу, Локи отправлял гулять свои наваждения по всем комнатам и коридорам Башни, чем спровоцировал два взрыва, одну проломленную стену, четыре разбитые чашки и много визга. И ладно бы ходил проекциями себя самого, так нет же! Он насылал мороки и чудовищные порождения мглы и за неделю заточения выбесил всех, едва не доведя беднягу Брюса до зеленого каления. Чем явно не намеревался ограничиваться. Его никто не просил об этом, и смотрели на Тора сочувственно, но он сам понимал – надо идти. Локи лежал на полу, скрестив ноги и сцепив на животе длинные пальцы. Избитый, обманчиво беспомощный, неопасный... как лесная подстилка, прячущая под собой глубокую яму с кольями на дне. В его теле появилась несвойственная ему прежде расслабленность. Горечь поражения, казалось, вовсе не отягощала его. Наоборот. - А вот и мой любимый сводный враг, - Локи повернул голову и невесело усмехнулся. – Хмуришься. Быть грозе. В последний раз я чувствовал себя таким разбитым после похода на Хрюма. Тор стоял, сжимая и разжимая кулаки, и рана ныла под ребрами все сильнее. Давно они не оставались вот так, наедине, без суеты и спешки, и Тор неожиданно для себя ощутил незнакомый нутряной трепет, наползающий на совсем свежую недавнюю обиду. Это было слишком похоже на страх. Он не хотел оставаться наедине с братом, боясь получить тот однозначный ответ, в который не хотелось верить. Все – правда. Правдива ненависть, с которой Локи жал на кнопку и всаживал лезвие ему в бок. Правдива его решимость порвать все связи с семьей и Асгардом. До этого момента Тор старался думать, что они с Локи просто серьезно поссорились, но все можно как-то склеить, и если не так, как было, то хоть как-нибудь. Тор отнюдь не был наивным, но никогда прежде мир не рушился так безвозвратно. Он не мог поверить, что это конец. Но теперь, стоя перед Локи, Тор ощущал этот предательский холод, как если бы все уже было кончено и там, за стеклом, лежал на полу чужой ему незнакомец. - Знал, что это я? – поинтересовался он хмуро. - Твою поступь ни с чьей не спутаешь. - Прекращай свои выходки. Старк заканчивает. Скоро отправимся в Асгард, где тебя ждет справедливый суд. - Воистину. Справедливый суд, - повторил Локи, отворачиваясь. – А после него не менее справедливая казнь. Тор нахмурился. Локи все еще улыбался, глядя в потолок, и струйка беспокойства проскользнула по спине. - Отец не пойдет на это! - упрямо заявил он. - О, молю, не лишай надежд. Если Всеотец не станет судить меня по всей строгости закона, я буду разочарован. Прежде он не позволял предвзятости влиять на свои суждения и вряд ли станет делать исключение ради меня. Не переживай, оглянуться не успеешь, как будешь пить на моем погребальном пиру. - Я был уже на твоем погребальном пиру! И больше этого не желаю! Что за немыслимые речи? Говоришь так, будто хочешь, чтобы отец тебя казнил! - А ты сам представь, - Локи вскинул бледные кисти в воздух, жестами рук очерчивая невидимую сцену. – Все соберутся вокруг помоста, чтобы воочию лицезреть, как примет смерть бывший пасынок Владыки Асгарда! Тысячи глаз асов будут наблюдать, как ледяному великану вскроют спину, разведут в стороны ребра и вытащат легкие. Они будут лишаться чувств от ужаса и шока! Будут благоговеть и ликовать, смеяться и причитать над моей бедной душой! Они запомнят это до самой смерти, будут потомкам из раза в раз рассказывать о страшной казни мятежного Локи! Будут живописать, как у меня на спине цвела корона из обнажившихся ребер! Это будет воистину славная коронация. Ты же придешь на мою коронацию? – бросив торжественный тон, как ни в чем не бывало спросил его Локи. – Уверен, что такое ты не пропустишь. - Я не верю песням велеречивых скальдов, - отрезал Тор. – Так что придержи красноречие до суда. Локи улыбнулся ему. - Как думаешь, может, стоит заранее составить песню об этом? А то ведь с этих площадных горлопанов станется опять все переврать. Вместо меда поэзии в последнее время одна только проза, да и та грубее некуда... Тор глубоко вздохнул. В Асгарде казнили преступников. Чаще им отрубали головы, реже, за особо страшные преступления, живьем предавали огню. Но то, о чем некстати вспомнил Локи, относилось к казни куда более древней. Так за измену казнили высокородных, и на памяти Тора такого в Асгарде не было ни разу. Но его прадед отправил своего двоюродного брата летать «кровавым орлом» за заговор с целью захвата власти. Локи не грозила казнь, Тор был в этом почти уверен, но что-то во всем этом сильно ему не нравилось. Он сам, будучи воином, предпочел бы смерть в бою. Но Локи был из другого теста. Не сумевший стать правителем, он возжелал стать карателем, безжалостным кровавым кошмаром, остановить который можно лишь убийством. И даже из своего поражения он намеревался сделать грандиозное событие! Если не царем на Хлидскьяльве, так хоть орлом на плахе. Он жаждал, чтобы его имя помнили и произносили если не с благоговейным трепетом, то в не менее благоговейном ужасе, совершая руками охранные знаки от зла. Локи хотел быть судим. Более того, Локи хотел быть казненным. Это был бы его бенефис. Кровавая коронация. И Тор с ужасом подумал, что если Всеотец и не планирует сейчас казнить мятежного пасынка, то Локи всерьез намеревается на это напроситься. А еще позавчера Старк очень ехидно пошутил, что надо бы приковать дебошира к скале и подвесить над ним змею, каплющую ядом, как в таких случаях велит поступать мудрая скандинавская инструкция. Вот только чашу держать над братом некому. Женой он так и не обзавелся, и вряд ли во всем Асгарде, кроме матери, нашлась бы хоть одна живая душа, чтобы жертвовать собой ради него. Разве что Хель, хотя та вряд ли относилась к «живым душам» и еще более вряд ли хотела видеть Локи живым. Брат шествовал в анналы по трупам. Он потрясал Тора до немоты даже не этой новой бесстыдной наглостью, а неудержимым, отчаянно-страстным стремлением к гибели. - Они тебя пытали? Выглядишь неважно. Это без учета... – он решил сменить тему и неопределенно указал на свое лицо, намекая на увечья, полученные в драке с Халком. Локи глухо рассмеялся, качая головой. Затем медленно, превозмогая боль, поднялся на ноги, выпрямившись напротив Тора. Он еще с трудом привыкал к тому, как изменился брат. За сотни лет его облик оставался неизменным, при всей его изменчивости во всем остальном. Теперь он выглядел старше, злее. Волосы эти... не то дикобразьи иглы, не то птичьи перья. Но Локи словно расслабился, получив право говорить что думает, и вовсю этим правом пользовался. - Хочешь, чтобы все было просто? – он всплеснул руками. – Ну конечно. Читаури вынудили меня сотрудничать силой, а значит, меня можно оправдать! Как же убого ты мыслишь, если цепляешься за соломинки. - Ты не ответил. - А какой ответ тебя устроит? Разве это по их указке я сбросил тебя с летающего корабля? – Локи завел руки за спину, чуть склонился вперед и одарил Тора ослепительно-злобной улыбкой. – Я сделал то, что сделал! Сам. И так, как того хотел. - И ты ни о чем не жалеешь?! - Хочешь уличить меня в сожалениях? Напрасно, - Локи резко выпрямился, улыбаясь. – Было весело. - Твой замысел стал губительным для многих смертных! Ты видел, что там творилось?! Ты этого хотел?! Локи усмехнулся шире, и сквозь плотину напускного безразличия хлынул знакомый гнев. - А чего еще ты ожидал?! Это же в наших лучших традициях! Мы вновь творим деяния, достойные легенд! - Захотел быть легендарным?! – Тор в ярости шагнул к стеклу. – Тебе мало того, что после тебя в девяти мирах сплошные войны и разрушения?! Когда ты наконец успокоишься?! Локи тоже подступил ближе. Теперь их отделял всего шаг от стекла, и Тору неистово захотелось расколотить его вдребезги. Они будто тянулись друг к другу через это стекло, как разлученные влюбленные. Эта мысль обожгла, и Тор еще поразился, до чего неуместное получилось сравнение! Но... Они горячились, словно влюбленные, глядели друг другу в лицо, словно влюбленные... И ругались при этом, как заклятые враги. Это было мучительно. - А моя душа покоя не жаждет. Покой – покойным, Тор. Хотя бардак в девяти мирах развел не я. Это ведь ты разрушил Биврёст, а мародеры, мятежники и прочий сброд быстро смекнули, что на их налеты и грабежи почему-то не летит карающая гвардия Асгарда во главе с тобой. Потому и распоясались. И кого в этом винить? – Локи развел руками. Жест получился издевательским до изжоги. - А из-за кого я разрушил Биврёст, а?! Я обязан был его разрушить! - Может и так, но не смей вешать на меня всех собак! - Ты!.. – Тор вдруг подавился возмущением. – Ты только что сказал «может и так»? Локи неопределенно пожал плечами. - Признаю, разрушить Йотунхейм было не самой лучшей идеей. Но я был расстроен – не каждый день выясняешь, что ты не родной, все вокруг ложь и как бы ты ни старался, тебе ничего не причитается... - Да зачем ты вообще хотел уничтожить Йотунхейм?! - Затем же, зачем и ты, - Локи даже удивился. – Чтобы стать великим, разумеется! Раз уж появилась возможность, то почему бы не стать великим злодеем? И потом, даже если я что-то и натворил, то баланс, наконец, восстановлен. Теперь твоя очередь бегать и подчищать помои, как после тебя это делал я. - Ты о чем?! Локи рассмеялся. Глухо, на выдохе. Казалось, только воздух сотрясается, а так – ни голоса, ни звука. - Отец тебе не сказал, куда я мотался всякий раз после твоих победоносных походов? Я летал убирать за тобой, братец. Наводить порядок и вещать о твоем великом подвиге! Чтобы даже тень не упала на твой сиятельный лик! Тор долго и тяжело вздохнул, кулаком упираясь в стекло. Он смотрел на этот кулак, не поднимая глаз. - Хорошо. Про великие подвиги я уже знаю, Гьёлль с ними. Ладно, отец... Но ты почему молчал? - Потому что из нас двоих я умный, - в голосе Локи послышалась горечь. – И верный. Я должен был понимать, что благо Асгарда важнее. И как важно создать тебе благодатную почву для воцарения. Делать грязную работу и молчать. Локи же ответственный, он все понимает. Потому что Локи любит брата и желает ему всяческих благ. - Ты меня хоть когда-нибудь любил? – тихо вырвалось у него. – Как брата. Последняя оговорка показалась какой-то совсем неуместной. Тор увидел, как Локи вытащил левую руку из-за спины и тронул пальцами стекло в том месте, где в него упирался кулак Тора, как если бы хотел обхватить его. - Очень давно, - отозвался Локи. – До того, как ты стал воспринимать это как должное. Тор вскинул голову. - Я не... - Не надо, - Локи скривился, опуская руку. – Не заставляй приводить примеры. Ты уверовал в собственное величие и вспоминал о том, что у тебя есть друзья и брат, только когда нужно было подбить нас на очередную авантюру. А в походе ты царь, а мы твоя свита! Что было, то прошло, но... Когда я говорю, что ненавижу тебя, это правда. И если бы была возможность все переиграть, я бы сделал так еще раз! - Если бы ты сразу об этом сказал, все было бы не так! Мы бы поговорили! Как братья! Если бы ты вернулся... - Вернуться? – голос Локи стал опасно мягким, почти ласковым. – Вернуться и стать таким же, как прежде? Очередным вротсмотрящим вассалом Великого Тора? Последние слова прозвучали с желчной иронией. - Не выворачивай все наизнанку! Если бы ты вернулся, мы бы приняли тебя обратно! Это же твой дом! - Ты так и не понял, - голос Локи внезапно стал сухим и суровым. – Тот, кого ты знал, уже не вернется. Я слишком долго был послушным, Тор! Настолько, что вы с Одином перестали это ценить и начали требовать этого! А у меня тоже есть гордость. И у меня есть предел. Вы сами допустили то, что случилось, так что теперь не войте. Задохнувшись от возмущения, Тор поймал себя на странной мысли. Что при всяком проявлении братом этого злого своеволия, он, Тор, люто бесился, но при этом уважал его, как уважают гордых и непокорных. И пусть разумом он и отрицал это, такой Локи нравился ему все больше и больше. - Ты позволил яду этих мыслей пленить себя, брат! - Яду?! – окрысился Локи. – Ваша ложь была ядом! - Эй! Меня не приплетай! Отец рассказал мне уже после того, как ты упал с Биврёста! - Это не меняет дела! - У тебя была семья, Локи! - Да? Семья? – спросил тот с издевательским сарказмом. – Семья, которая взращивала меня как правителя, а потом отреклась?! Это была стратегия! Я всю жизнь был его заложником! Военным трофеем! Зачем он требовал от меня соответствия званию наследника трона, которым мне не суждено было стать?! И он всегда потакал тебе! Разумеется, могучий Тор хорош и так! Ему можно не стараться, не прилагать усилий, ему и так все уготовано! - На нас с отцом можешь злиться сколько хочешь! Но семья – это не только мы! Подумал бы о матери! Или тоже скажешь сейчас, что женщина, которая тебя вырастила, тебе не мать?! Заминка длилась всего секунду, и голос, которым Локи ответил ему, был серьезным. - Так и есть. - Думай, что хочешь! – взорвался Тор, ощущая приступ ярости, горьким комом подступившей к горлу. – Она вырастила двух сыновей! Выхаживала твои раны, обучила тебя всем твоим фокусам! И это она ночами оплакивала тебя, когда ее любимый сын сорвался в бездну! Поэтому вернись домой, как подобает! Не заставляй маму страдать еще больше! – он нарочно назвал ее так. Мама. Локи называл ее так чаще, и прикрыл глаза, услышав это слово, будто ощутил укол боли. – Когда приговор озвучат – прими его, смирись и не усугубляй! Или маму ты тоже намерен пригласить на свою коронацию?! Тишина. - Тебе лучше уйти, - сказал Локи, после чего почти беззвучно рассмеялся, прячась за этой усмешкой. – Или твои друзья решат, что Тор вознамерился устроить мне побег. Но ты на это не пойдешь, а нотации лучше оставь при себе. - Брат!.. - У МЕНЯ НЕТ БРАТА! - Как скажешь, брат, - последнее слово Тор выплюнул так, словно оно было ругательством. Локи больше не насылал наваждений. После этого Тор виделся с ним лишь однажды – преодолевая путь до Асгарда и вручая его в руки эйнхериев. Кляп придумал Старк. Что именно сказал или сделал ему Локи, осталось загадкой, но кляпом он обзавелся быстро. Тони вообще был весьма скор на расправу, особенно в собственном доме. Тор был ему благодарен, потому что новая порция откровений разожгла бы в нем прежнюю злость. Знал – Локи надолго для него потерян. Надолго, если не навсегда. Хотя один разговор с отцом все-таки состоялся. Один не нуждался в советчиках, и меньше всего после драки хотелось вступаться за брата, но... не спросить он не мог. - Ты собираешься его казнить? Один долго молчал, хмурясь и крепче сжимая копье узловатыми пальцами. - Пока мне нечего тебе ответить, - сухо ответил он. – Его деяния требуют от меня такого решения. - Тогда тебе следует знать. Он этого ждет. Может быть, Локи попытается спровоцировать или подтолкнуть тебя к этому. Не мне учить тебя, отец, но если поступишь так – пойдешь у него на поводу. - Это уже мне решать. Ответ показался Тору недостаточно откровенным, но спорить он не стал. А вечером рассказал обо всем матери. Та взяла его под руку, погладила по плечу. Глаза ее блестели непролитыми слезами, но она улыбалась. - Ты все еще любишь его, - грустно заметила она. – Как и он тебя. Дай ему немного времени. Он поймет, что ему тебя не хватает. За отца не переживай, я найду, как его убедить. Тор покачал головой, замечая, что они оба не называют Локи по имени, как если бы оно было запретно. - Я это делаю ради брата, которого любил и потерял. А если он мне не брат... - Ты же знаешь, он сказал это сгоряча. - Не заслужил он пока что ни любви, ни прощения. Пусть сперва одумается. А там посмотрим. После этого на год он вычеркнул Локи из жизни. Осознание того, что брат сидит в тюрьме, здесь, дома, со временем примирило его с выбранной Локи стороной. Пусть предатель, пусть враг. Он жив, и он дома. А просить о большем некого. Они ведь на то и боги, что у них самих нет богов. Разве что Орел Небесный, да разве ж ему есть дело до чаяний какого-то Тора, наследника трона Асгарда?.. *** Прошлое. Совсем недавнее, но... прошлое. Тор тонул в памяти, и временами из ее глубин всплывало то обеспокоенное лицо матери, то вид из окна Башни Старка, желтые блуждающие огни в тумане Норнхейма и звук будильника Джейн, песчаный грот, рукоять Мьёлльнира, темно-зеленый полог кровати Локи, поддерживаемый витым золотистым шнуром, занесенные снегом скалы Йотунхейма, орел на лезвии глефы... Все это мешалось, не давая сосредоточиться на чем-то одном... Они не успели. Времени было много, но он не сумел распорядиться им так, как стоило бы. Мол, пусть его пройдет побольше, чтоб уж наверняка улеглось и остыло, а тогда уже можно ворошить угли... Он так и не успел спросить: «Как такое произошло с нами?». Все разладилось, а он не успел ни склеить, ни уберечь. «У вас длинные тени». Эта тень захватила разум Локи и сгустилась там в черный непроглядный мрак. Тор думал, что навсегда, но накануне страшного дня во мраке и пыли Свартальвхейма все опять изменилось. Он все никак не мог понять, почему. Теперь ему казалось, что понял. Это Локи упал в бездну, отрекшись от прежней жизни, Локи странствовал по мирам, ища способы мести, Локи закалился, отточив гнев и ярость. А для них все оставалось по-прежнему. Они не хотели признавать изменений, поскольку не привыкли к ним и держались за прежний уклад, казавшийся нерушимым. Локи изменился. И все, что было в Мидгарде, было демонстрацией этой новой силы – демонстрацией грубой, грязной, так непохожей на его прежние хитрые планы... А Тор не признал эту силу. Не хотел ее видеть, не хотел принимать новых правил игры и как твердолобый твердил: «Ты мой брат, ты мой брат...». Локи бесился. Локи доказывал. Локи стал другим и требовал считаться с этим. Он не хотел быть беглым принцем Асгарда, который просто выкидывает фортели из-за зависти и обиды. Он старался дать понять, что перемены фатальны, что все уже не будет как раньше. Он уничтожил себя-прежнего, чтобы стать кем-то другим, чтобы брать то, что хочет, и делать то, что хочет, а не ждать больше милости ни от кого. Никто из ниоткуда, он вернулся домой чужим во все чужое, отринутое. У меня нет дома... Да, у этого Локи дома нет. Или он думал, что его нет. Потому что один корень все-таки уцелел. Мама. Локи любил ее. Эта утрата смогла ненадолго объединить их снова. Но изменилось все не от общей скорби. А в тот момент, когда Тор отказался увидеть в этом йотуне что-то прежнее, отказался от попыток докричаться до брата и принял эту новую силу, с которой придется драться насмерть, если она снова встанет против него... И Локи успокоился. Словно его отпустил какой-то груз. Как только Тор сказал, что убьет его за предательство, Локи улыбнулся ему. По-новому. С уважением. И еще так, словно дождался желаемого. Как если бы он сам тонул в ненависти и ему отчаянно не хватало взаимности в ней. Он жаждал этой взаимности, как жаждут ответной любви. И, получив желаемое, угомонился. Сразу, как по щелчку, изменилось отношение. Поддразнивания, шутки, взгляд, полный почти симпатии, почти печали. Локи потянулся к нему, снова начал называть братом, словно ему было жизненно важно быть по другую сторону Тора. Или как если бы завоевать расположение недруга он воспринимал как личный вызов. Тор чувствовал его интерес, азарт. Даже ревность! Кто бы мог подумать! Локи не скрывал ее, всем видом давая понять, с каким презрением относится к Джейн... ...Которую, тем не менее, он прикрыл собой. И не предал. И спасать полез... Это был какой-то персонифицированный дух противоречия. И даже разговор в ладье оставил странное послевкусие, но не неприятный осадок. ...Вокруг высился некрополь, кладбище кораблей темных альвов щерилось острозубыми громадами, и Локи вел ладью между оголенных каркасов, сосредоточенно глядя вперед. Правда, молчание было недолгим. Они кричали друг на друга самозабвенно, со вкусом, заново перетирая уже стертые слова, обвиняя друг друга так, что ярость закипала в крови. Как и всегда. Локи, подлец, умел так взбесить, что уже заносишь руку для удара, и... Тор был непростительно близок к этому трижды. Все три раза на остром пике злости, которая от близости Локи раскалялась, наливалась опасным пурпуром. Но он остановился. Не потому, что правая рука уже сжалась в кулак над лицом брата, черт бы с ней... Все дело было в левой, которая невесть как оказалась у Локи на шее, в том самом месте. Пульс колотился в пальцы, и Локи так горько смотрел на него... словно что-то должно было случиться. Непоправимое, фундаментальное. Что-то, чему случаться было нельзя, не после того, что они пережили. И этот тонкий излом бровей – как же Тор его ненавидел! Это делало лицо брата юным, беспомощным. Родным. Локи молчал и только смотрел так... как умел смотреть только он. Вкладывая во взгляд так много смыслов сразу, и на поверхности билось отчаянье, паника: «Ты ведь этого не сделаешь, верно?!», слоем ниже – гнев, яростное: «Только попробуй!». И еще ниже, там, на самой глубине... «Попробуй». Почти мольба. Почти крик. И почему-то Тору показалось, что все эти смыслы относились вовсе не к занесенной для удара руке... Она бы этого не желала! Он отступил. Не мог смотреть, как влажнеют глаза брата, делая лицо таким вот... открытым. Сколько раз уже было – бьешься с ним, ненавидишь откровенно и честно, а как оказываешься на расстоянии вдоха, то злость уходит, гаснет. Горько становится, и в груди резко щемит что-то горячее, и ком сжимает горло, что не ударить его хочется, нет... Иногда казалось, что на этом рубеже смешивалась их общая боль, и где-то здесь Локи переставал притворяться и смотрел с грустью, испугом и надеждой. Поверь в мой гнев. Он выдержал долгую паузу, прежде чем ответить: - Слишком много гнева в тебе, брат. - Хочешь сказать, что я не имею права злиться? – голос Локи опасно дрогнул. - Я разделяю твое горе. И жажду мести, как и ты. Но во всем остальном ты гневаешься напрасно. - У меня накопилось достаточно поводов! И почему же я не должен гневаться на тебя, о великий Тор? - Да потому что только себя ты выставил жертвой! – взорвался он, переходя на крик. – Думаешь, только ты один пострадал от этой отцовской лжи?! Из-за нее я потерял брата! - У тебя его не было, - покачал головой Локи и кивнул ему на Джейн. Та зашевелилась во сне, и Тор был вынужден сказать уже тише: - Думай, что хочешь. Я помню, что у меня был брат, которого я любил. Брат, о котором я горевал так сильно, что ночевал в его покоях!.. - Что? – Локи аж задохнулся от возмущения. – Ты трогал мои вещи?! - Думал, что ты уже не вернешься! - Я и не вернулся, - на его лицо снова вернулась эта гаденькая усмешка. Тор кивнул. - Да. Да, это так, - он подступил еще на шаг ближе. – Я хотел, чтобы ты знал. Мне плевать, что ты мне не родной – это пусть останется на совести отца. Но мы сражались как братья! И все наши походы, битвы... - Это все было ложью, - покачал головой Локи. - Неправда! Боль была настоящей. И война, и радость победы, - он подступил еще ближе, чувствуя, как робкая надежда звучит в его голосе. – Ты сейчас не хочешь вспоминать это, но я помню время, когда ты смеялся, а не скалился, брат. И я знаю, что тогда ты был счастлив. Это было настоящим! Локи горько усмехнулся. В тот момент он смотрел почти дружелюбно, словно в нем почти угасла головня внутреннего разлада, еще тлеющая, но уже подернутая серым пеплом. - Давай обойдемся без банальностей, Тор. Для таких вдохновенных фраз мы слишком хорошо знаем друг друга. Он глядел на Тора, улыбаясь своей обычной ироничной полуулыбкой, но глаза потеплели. Повинуясь внезапному порыву, Тор сказал: - Мне жаль, что все так вышло. - Мне тоже, - отозвался Локи и, словно уходя от болезненной темы, перевел взгляд вперед. – Мы близко. Ты хоть кандалы с меня снимешь? Там может быть жарко. Ему с трудом удалось произнести следующие слова. - Да. Когда станет жарко – беги. - Что? - Что слышал! Не заставляй повторять дважды. - Не буду, я уже и так понял, что ты рехнулся. Собираешься выпустить заключенного на свободу? Тор оглянулся на Джейн и снова глянул Локи в лицо. - Это не ради тебя! Когда эфир покинет Джейн, она потеряет для Малекита всякую ценность. Тогда мне придется прикрывать вас обоих, а это небезопасно. Выполнишь уговор, отобьешься – и уходи. Как отсюда выбраться, ты знаешь лучше меня. Постарайся сделать так, чтобы я об этом не пожалел. Если встречу в следующий раз при схожих обстоятельствах, говорить с тобой не стану! - Изгоняешь, - Локи улыбнулся шире, но словно бы с укоризной. - А ты будто и не рад! Но, если хочешь остаться в тюрьме, можешь вернуться домой. Быть изгнанником или заключенным – тебе решать. Локи покачал головой в притворной сокрушенности. - Благоразумие никогда не было твоей сильной чертой. - Я буду по тебе скучать, Локи. И ты по мне будешь. Хоть и не признаешься, - и Тор грустно улыбнулся... Не зная тогда, как горько, как безутешно и неистово он будет по нему скучать... Двадцать минут спустя острие пронзило Локи насквозь. Они не успели. Еще только приподняв Локи за плечи, Тор понял, что брат умирает. Судорожное «Прости... прости... прости...», срывалось с его губ, словно Локи боялся, что не успеет это сказать. Его тело уже покрывала страшная неровная серость. Владычица царства мертвых призывала его к себе, и жизненные силы стремительно покидали брата, словно Хель уже наматывала нить его жизни на свой бесконечный серый клубок. Сверкнул бронзовый серп. Локи умер. Тор долго еще не мог принять эту истину. Даже тогда, когда Локи сорвался с Моста, оставалась надежда, а тут... Он иногда снился Тору таким – сломленным горем, со спутанными волосами, но живым. В камере, и очень хотелось туда, к нему, он так радовался... Хвала Орлу Небесному, брат здесь! Он просто вернулся в заточение, а не погиб тогда, в пустоши Свартальвхейма, прямо на его руках... И эта мысль заставляла проснуться. «Локи умер», - понимал он, и эта мысль была странной до абсурда. Моргая сонными глазами, Тор пытался осознать ее до конца. Как это возможно, он же только что сидел в камере, растрепанный, да, в полном разгроме, но живой!.. Локи умер. И умер давно. Реальность становилась тяжелой, давила на грудь и виски... Что-то не так. Локи умер. Локи умер! И скорбь скручивала его в бараний рог, словно он заново переживал гибель брата, и снова, и снова, и эти чувства пугали своей остротой... А иногда он снился тем, непогребенным. Локи пересыпал пыль из ладони в ладонь, и кожа его была серой, а когда Тор пытался заговорить с ним, Локи открывал рот, собираясь ответить, и черный песок сыпался из его рта... Тогда он рывком садился в постели, тревожа спящую рядом Джейн, и до утра потом не мог сомкнуть глаз. Локи умер. И вместе с ним что-то умерло внутри у Тора. Потеря жгла его каленым железом, когда Тор, держа в руках стынущее тело, поднял голову, пытаясь сообразить, чем выкопать могилу. Вражеским мечом? Острым камнем? Когда сквозь пелену слез отчетливо и ясно увидел – не успеть. На скалистый перевал затмевающей небо стеной рушился песчаный вихрь, погрузив долину в пыльную мглу. Они бросили ладью и едва успели укрыться в скалах, когда снаружи стало темно. Пески выли, погребая под собой тело брата, умершего на чужбине. Он так и не простил себе то, что оставил его там, одного... ...Перед уходом в Мидгард он высидел тризну по Локи. Уже вторую на своем веку. И больше всего Тору хотелось не пировать, а уединиться. Пирующие асы раздражали. Казалось, спустя всего полчаса после начала поминальной трапезы они напрочь забыли, зачем собрались. Шутили, смеялись, спорили, обменивались новостями и сплетнями. Горланили соленые песни и орали тосты во славу Асгарда, Одина Всеотца и Могучего Тора. То есть, вели себя как обычно. Это злило и печалило, отчего как никогда сильно хотелось уйти. Они не вспоминали о Локи, как если бы он действительно был тем опальным божеством, о котором можно говорить только шепотом, с оглядкой через плечо, а вовсе не мятежным принцем и приемным сыном Владыки Асгарда. Его имя не звучало в застольных речах, и казалось, его вообще за время заключения успели забыть. Тору это казалось подлым, он лелеял в душе память о брате, больную и горькую, отчаянно стараясь, чтобы она была доброй. Понимая, что и сам изменился. Шальной детина, буян, неугомонный рубака и неутомимый любовник. Где он теперь?.. Тор ушел на рассвете следующего дня, тепло простившись с отцом. Чтобы, вернувшись сюда, узнать, что все опять изменилось. Рухнуло. В одночасье. Он боялся, что после гибели матери и Локи будет вынужден остаться в Асгарде на десять лет, а потому очень удивился, когда Всеотец предложил ему выбор. Тор выбрал Мидгард. Зная, что он нужен здесь, что десятилетний сон отца откладывается вторично, все равно – выбрал. И потому часть вины за скорбь Одина возложил на свои плечи, думая, что в момент принятия решения вовсе не думал о благе Асгарда... Еще один сигнал, который он не заметил. А теперь было поздно. Мидгард захлестнул его новизной, многообразием ощущений, но главное – любовью Джейн. В первое время она словно задалась целью заласкать его до беспамятства, чтобы Тор забыл о своих тяжелых потерях. И это было сладко и хорошо, и он тонул в ее объятьях, растворяясь в долгожданной близости... Здесь был островок любви, к которому он стремился всей душой. Он хотел найти в Джейн утешение, подругу, поддержку... Но современные смертные оказались куда менее отзывчивыми, чем он предполагал. Джейн была ученым. А еще – так она любить не умела. В Мидгарде вообще любили совсем иначе. Джейн была великолепна на ложе и смотрела на него с теплом и лаской. Но унять его боли она не могла, не знала, что сказать, как утешить. У нее были свои дела и свои цели. Ее ученый ум делал ее скупой сердцем. Тор хотел видеть их отношения такими, какими они были у матери и отца – вечными, нерушимыми. У Одина ведь тоже был тяжелый характер, но мама всегда была его первой опорой, спутницей, советчицей, сестрой и подругой, которую отец уважал и безмерно любил. Джейн не умела так. И вскоре Тор начал тяготиться этими отношениями. Они все чаще начинали спорить и ссориться из-за каких-то глупых бытовых мелочей, и все чаще он ловил себя на ощущении выедающего нутро одиночества. На собственной чуждости этому миру. Чаще думал о различии богов и смертных. Чаще начинал вспоминать о боевых походах и участвовать в миссиях Мстителей. И еще – он много думал о Локи. И о том, что по слухам Серая Госпожа хотела его в мужья. Ведь сколько было разговоров, мол, если Локи умрет и попадет в Хель, став мужем Серой... вот тогда и ждите, дорогие асы, и корабля из ногтей мертвецов, и легионов оживших покойничков с горящими глазами, и многих других напастей... А ведь действительно. Если Локи так виртуозно вернулся, без Хель тут не обошлось. Тор же сам видел, как пепельная серость заливала его тело. Так умирали все асы. Локи полукровка, если верить отцу, и мать его была асиньей. И Локи умирал как ас, уходя в серость Хель. Все меченые теряли жизнь так, словно та утекала сквозь рану, иссушая оболочку, выцвечивая ее. Кроме... Кроме мамы. Тор внезапно понял, что страшная серая печать не касалась матери. Когда она лежала на полу, на коленях отца, она не была серой. Не выглядела... мертвой. Хотя, наверное, так и должно было быть... Душа матери отправилась выше, в Андланг, к ветвям Иггдрасиля, а не в Нифльхель, он сам это видел. Хотя что могло заставить неумолимую Хель не принимать Фриггу в свое мрачное царство... Тор резко сел. По делам семьи. Ты ходил туда по делам семьи, так? Ты это просил для семьи? Гадать было бесполезно, но новая догадка начала разрастаться в мозгу. Дары. Локи вез ей дары. Его не было так долго, и если он и впрямь приглянулся Серой... она должна была одарить его в ответ. Чем? Тор вспомнил мертвое тело брата в руках. Вспомнил его за стеклом, говорящего о собственной казни... вспомнил, как брат падал в бездну, и все, даже Всеотец, первое время верили, что он умер... И противоестественная, крамольная мысль вспышкой озарила разум: «Сколько их еще у тебя в запасе? Сколько еще у тебя жизней, брат?..» Но додумать эту мысль до конца он не успел. Послышался дробный шаг, и Тор поднялся на ноги. Стражников было больше, чем во время доставки еды, да и не время было для трапезы. Эйнхерии показались в поле зрения, и Тор застыл, во все глаза глядя на эту процессию. Четверо стражей вели заключенного. Когда они остановились у камеры, один из них снял кандалы, и через секунду в камере Тора, потирая запястья, стоял гость. - Привет, - грустно сказал Стив Роджерс. *** - Тор! Тор, постой, дай мне сказать! Он уже сгреб незваного гостя за грудки и занес кулак. - Докажи! – проревел он. - Нашей последней миссией было уничтожение Альтрона и армии его дроидов, - заговорил Стив мерно и твердо. – Его создал Тони на основе Камня Бесконечности. Этот камень сейчас находится у Вижна – андроида с матрицей Джарвиса. Ты помог его создать, он единственный из нас поднял твой молот, и он же силой Камня отправил меня сюда. Что еще? Сказать, в каком порядке мы пытались поднять твой молот на вечеринке у Старка? Начал Клинт. - Стив? Ты? – Тор отступил, ошарашенно моргая, и еще раз внимательно оглядел друга. - И я рад тебя видеть. Синяя футболка, джинсы, кроссовки. Волевое лицо, усталый и тяжелый взгляд, вертикальная складка между бровей, делающая это лицо суровым и печальным одновременно. Широкий разворот плеч, боевая выправка. Стив! Помятый, усталый, но... Стив Роджерс. Капитан Америка. Здесь, в Асгарде. Это плохо укладывалось в голове. Тор нахмурился и, незаметно для гостя, ущипнул себя за руку. Нет, не спит. Все взаправду. Некоторое время они рассматривали друг друга и ждали, пока эйнхерии-конвоиры отойдут подальше. - Взаимно, друг, - осторожно поприветствовал Тор, кивнув. – Что привело тебя сюда? Стив облизнул губы, огляделся и даже... смутился, что ли. - Я пришел за помощью, - сказал он. Только не это. Тор прикрыл глаза, сжимая кулаки. Этого следовало ожидать! - Что еще он натворил? – тихо и грозно пророкотал он, думая, что пора начинать молотить силовое поле столом или, может, кроватью, и вдвоем они, наверное, сумеют выбраться, а караульных всего двое, и... - Он? – удивился Стив. – Ты имеешь в виду Локи? - А ты нет? Повисла пауза. Если Локи ничего не натворил, то... то он, Тор, ничего не знает об этом новом Локи. - Мы встречались, - подтвердил Стив. – Здесь. Но на Земле он ничего не сделал, клянусь тебе. - Ты сказал, что нужна помощь. Что случилось? Мидгард подвергся нападению? Есть угроза? Это звучало разумно. Мстители пришли бы к нему, только если бы Мидгарду грозила опасность. Разве нет? Но... Стив колебался. Причем колебался, словно заранее сожалея о том, что новости Тору не понравятся. Ему все это уже не нравилось. - Прости, - наконец, ответил Роджерс. – Но мне не твоя помощь нужна. Давай я изложу тебе все по порядку, а ты уже сам решишь, стоит меня убивать или нет. И Стив заговорил. После первых трех предложений Тор ощутил острую необходимость сесть и тяжело опустился на кровать. Стив примостился на скамье у стены и говорил, говорил... Тор хмурился так, что заболели брови. Все это казалось странным нелепым сном. - И ты пришел к Локи, - мрачно подытожил он. - Справедливости ради должен сказать, что я шел сюда за помощью к тебе. Думал, ты поможешь советом. У меня не было выбора, Тор. Вижн сказал, что Локи жив и что ему это по силам, и я... - И ты обезумел! – Тор поднялся на ноги и вновь заходил по камере. – Стив, мой брат опасен. Он не побрезгует воспользоваться тобой в своих целях! Только представь, что он может натворить твоими руками! - Да, знаю, - безрадостно улыбнулся Стив. – Свое условие он мне уже озвучил. Тор остановился. Глянул хмуро. - И чего же он хочет? Холодное предчувствие стянуло ему живот. Стив сделал глубокий вдох, собираясь с силами. - Хочет, чтобы ты признал его правителем Асгарда с официальной церемонией передачи власти. И чтобы я тебя уговорил. В противном случае на рассвете меня обезглавят за несанкционированное вторжение. Тор прикрыл глаза. Орел Небесный! Стив сам пришел к Локи в заложники... - Имировы потроха, Стив... Сразу вспомнился молот, ультиматум, наряд невесты... Пауза растягивалась и разрасталась. - Прости, - еще раз повторил Стив. Он казался совсем подавленным. – Я не собираюсь тебя уговаривать и не вправе просить тебя о таком. Просто не думал, что... все получится так. - Ты пошел к Локи, - заметил Тор. – Тебе следовало знать, что он своего не упустит. Разве ты забыл, что он натворил в Мидгарде? Забыл, чем обернулась его месть в прошлый раз?! - Я помню, - твердо сказал Стив, и Тор увидел в его глазах незнакомый блеск. – Я все помню, но... это же Баки, Тор. Я жизнь за него положу. - Считай, что ты уже ее положил, раз поверил слову Локи! – вызверился он, снова начиная наматывать круги по камере. – Да он затеял все это ради того, чтобы поглумиться надо мной! Официальная коронация ему не нужна, ему лишь бы на колени меня поставить! А ты своим визитом дал ему повод для шантажа! С него ведь действительно станется тебя обезглавить, друг! - Я знаю. И мне жаль. Тор только прорычал в ответ. Жалей – не жалей, толку-то?! Возмущение огненным ключом клокотало в груди. - С каких пор ты вообще ставишь личное дело превыше всеобщего блага? Стив Роджерс, которого я знаю... - Сам-то из-за Джейн много глупостей наделал? – твердо парировал Стив, и теперь в его голосе куда отчетливей прозвучала эта новая бунтарская непокорность. – Сам же рассказывал, что ради нее помог Локи сбежать, и... - Не сравнивай! Это совсем другое! Но Стив смотрел на него тяжелым взглядом. И не выдержал – отвернулся, беспокойно сплетая пальцы рук. - На самом деле... не совсем другое, - глухо ответил Роджерс. - В каком смысле... – начал было он... и осекся. Повисла тишина, в которой было почти слышно, как все сильнее ширится и разрастается понимание Тора, словно в его мировоззрении происходит сдвиг тектонических плит. – О. Ты, значит... ну... – не зная, как продолжить, спросил он так осторожно, словно вдруг оказался на озерном льду в конце марта и теперь напряженно вслушивается в малейший треск под ногами. Стив коротко кивнул и кисло усмехнулся краем рта. - Значит. Тор понимающе покивал. Стало неловко, возмущение сразу куда-то делось. Он присел напротив Стива прямо на пол, поджав ноги. Роджерсу было еще более неуютно, Тор уже видел. Руки. Все беспокойство ушло в руки, и Стив весь выражал безнадежность и отчаянную решимость. Таких наклонностей Тор прежде за ним не замечал, но Роджерс был добрым воином, который не шел на поводу у нынешних мидгардских нравов и вряд ли стал бы выставлять на всеобщее обозрение свои предпочтения в любви. Личное дело, его право. Тор мог это понять. - Я хочу сказать, если вы там ну это... того... – нужное слово все никак не находилось, и душило неловкостью, как часто бывало у него при разговоре с Брюсом Беннером, - то я ничего, ты имей в виду, все нормально, то есть... Стив невесело рассмеялся. - Все в порядке. Правда. Спасибо, Тор. Только Тони не говори. Он мне жизни не даст, если узнает. Тор еще раз кивнул, и повисла еще одна густая пауза. Стив покачал головой. - Ты прав. Я сглупил, придя сюда. Правда, понял это уже тогда, когда остался с Локи один на один. Меньше всего хотел тебя подставлять. - Как он? – неожиданно для себя спросил Тор и тут же устыдился своего вопроса. Стив пожал плечами. - Ерничает. Глумится, ищет у оппонента болевые точки. И даже находит. К такому за психоанализом лучше не ходить. Но я еще легко отделался. До того, как попросить твоего согласия на коронацию, он просил голову Тони. Тор сдвинул брови и снова поднялся на ноги. - Именно об этом я и говорил, - горько бросил он. – Даже если я соглашусь на его условия, у тебя нет ни единого шанса заставить его сдержать слово! Локи – обманщик, он может нарушить клятву или убить твоего друга! - Но ведь с тобой он ходил в Темный Мир, - напомнил Стив. – Ты же рассказывал, как вы... - После смерти матери! – перебил Тор. – Он был убит горем, и наши цели совпали. Тогда у него был свой интерес - свершить месть. А ты лишь дал ему лишний повод потешиться над нами обоими! - Мне так не показалось, - заметил Стив. – Я могу ошибаться, но он выглядел сильно встревоженным. - Еще бы он не был! После того, что сделал с нашим домом. - Ты про что? Тор остановился и мрачно посмотрел на Стива сверху вниз. - Видел снег по дороге сюда? - Да, видел, но его вроде не очень... - Сейчас лето! – отрубил Тор. Тишина. Стив недоуменно воззрился на него. - То есть? - То и есть! Снег идет не первый месяц, - Тор возобновил движение. – А может, и не первый год. - Ого. Ты имеешь в виду... - Локи что-то натворил, пока меня не было, умышленно или нет! И либо не может с этим справиться, либо не хочет! А если так, ему не место на троне Асгарда! Особенно, - он заставил себя проглотить горький ком и закончил, - после того, что он сделал с отцом. - С Одином? Что он с ним сделал? - Не знаю, - честно признался Тор. – Но наверняка ничего хорошего. - Думаешь, Локи его убил? – вопрос прозвучал тихо и сухо, но врезался в грудь как вражеское копье. - Не хочу об этом думать, - тихо прогудел он. – Иначе мне придется убить Локи. - Но он не убил тебя, - Стив еще раз оглядел камеру. – Хотя пытался в прошлом. Почему он тебя здесь запер? - Я ему нужен. Локи одержим идеей доказать свое право на трон Асгарда, а для этого нужен тот, кому надо доказывать, - Тор оглянулся на Стива. – И тот, с кого можно потребовать прямой передачи власти. - Мне действительно жаль, - откликнулся Стив, и Тор почему-то был уверен, что он так скажет. - Локи не всегда был таким, - заметил он, когда перед мысленным взором всплыл орел на фальшионе глефы. – Мы не доглядели. Даже Всеотец не представлял, как глубока червоточина в сердце брата. Стив покачал головой. - Тор, история ведь стара, как мир. Два брата, один трон. Проблемы на почве престолонаследия вполне очевидны, - он поднял ладони вверх. – Я ни к чему не призываю. Просто пытаюсь понять, что у вас тут происходит. - Он захватил трон Асгарда! - Это я понял. Не сумев захватить Манхэттен, переключился на дом родной? - Нет, - тяжело упало слово Тора, и, подумав, он озвучил эту давнюю мысль. – Локи не нужен был Мидгард. - Это он тебе сказал? – нахмурился Стив, и в его голосе прорезались нотки Капитана. – Тогда, в Башне? - Нет, он не говорил. Если бы Локи был нужен Мидгард, он бы действовал иначе. Не так открыто. Он не признает лобовых атак там, где можно добиться своего окольными тропами. - Ты об этом не говорил. - Не хотел бередить тяжелое прошлое. Вы и так оказались вовлечены в наши семейные разногласия. Стив коротко фыркнул. - Поправь меня, если ошибаюсь, но разве Фьюри не был прав, когда сказал, что мы оказались втянуты в ваши семейные разборки еще со времен Разрушителя? - Это другое. - С чего ты взял, что он не хотел завоевывать Землю? Локи же на каждом углу вещал, что будет нами править. - Далеко не все, что он вещает на каждом углу, является правдой. Я ходил с ним в походы. Захватить – не самоцель. Самое сложное – это удержать захваченное. Для этого нужна стратегия, а у Локи не было плана, как удержать Мидгард. Издревле повелось, что у Мидгарда нет единого Владыки в силу его разрозненности и различий его народов. Локи мог наплести читаури, что хочет стать Владыкой, но он не сумел бы подчинить Мидгард. Он не сумел бы удержать даже Нью-Йорк. - Тогда что все это было? - Акт устрашения, - ответил Тор. – Силу хотел показать. - Кому? - Отцу и мне. Читаури стали олицетворением его гнева. Как и Разрушитель в Нью-Мексико. - Знаешь, у нас такие акции устрашения называются терроризмом. - Знаю. И я не оправдываю его. Просто давно не видел, как он воюет гневом, а не головой. - Может, оно и к лучшему, что не головой, - заметил Стив. Тор кивнул. Однозначно к лучшему. - Не представляю, что ты подумал, когда узнал, что он жив. Порадоваться хоть успел? Тор невесело усмехнулся. - На пару секунд успел. Потом было уже не до того. - Плохо встретились? - Не в том дело, - он подумал-подумал и решился. – Он у меня на руках погиб. Я чувствовал, как жизнь покидает его. А потом обнаружил, что он провел меня. Тяжко это. Я дважды уже оплакивал его мнимую смерть и дважды чувствовал себя последним идиотом, что повелся на это. Всякий раз он воскресает при таких обстоятельствах, что и не знаешь, то ли обнять его, то ли врезать как следует... - Ты обычно выбирал второе? – Стив мягко улыбался. С участием. - Обычно? – хмыкнул Тор. – Говоришь так, словно это стало традицией, друг мой. Нет. Никогда не умел ударить его даже за дело. Надо было, наверное. Он же младший, а младших надо защищать и никому не давать в обиду. Правда, плохо у меня это получалось. Не уберег. - Ты любил его? Тор посмотрел на Стива тяжело, хмуро. - Сам-то как думаешь? Мне потому и все его выходки как ножом по сердцу. Не любил бы, не мучился бы так. Стив кивнул, мол, понял, понимаю. Повисла тишина. Тор прошел еще пару кругов, Роджерс сжимал руки, уперев локти в колени, глядя перед собой и о чем-то размышляя. - Ну и как там все? – решился Тор сменить тему. - Тихо. Клинт отошел от дел, Тони бодается с обвинениями. Базу держат Наташа и Вижн, продолжается полемика насчет Соковии, и нас просили на какое-то время залечь на дно. Правда, на меня открыли охоту спецслужбы, но Баки я им не отдам. Пока затишье. А, и еще Дарси передавала тебе привет. Тор оживился. - Видел Дарси? - Они с Селвигом помогли мне прибыть сюда. Кажется, у них есть порталы на все случаи жизни. - А... Джейн ты не видел? – спросил он глухо. Сердце гулко бухнуло и разом потяжелело. - Нет. Дарси сказала, что она в какой-то астролаборатории, и была не слишком этим довольна. Тор чувствовал, как тело заполняет знакомая тяжесть. Мысли о Джейн были болезненными, почти такими же, как и о воскресшем брате. - Ясно, - прогудел он. - Вы поссорились? – очень деликатно осведомился Стив и поспешил пояснить: – Дарси как-то странно обмолвилась на этот счет. Знаю, это не мое дело, но... - Мы расстались, - хмуро признался Тор. - Это из-за ее работ по «Схождению»? Он долго молчал, глядя в темноту коридора сквозь кривизну желтых узоров энергополя. - Я не нашел в ней утешения, - наконец, нашлись подходящие слова. – Джейн Фостер – хороший ученый. У нее большое будущее. Но мне как ее спутнику в этом будущем, кажется, места пока не нашлось. - Сочувствую. Вы ведь с ней были связаны, и, защищая ее, погибла твоя мать. Мне правда жаль, Тор. Молчание было долгим. Очень долгим. Тор глубоко вздохнул и прикрыл глаза, окунаясь в черноту под веками. - Ты хотел сказать «наша» мать, не так ли? – он обернулся и хмуро добавил: - Стиву я про маму не говорил. Стив Роджерс пару секунд молча глядел на него, затем усмехнулся. Совсем не своей усмешкой. Тор знал эту усмешку. - Поймал, - прожурчал голос Локи. Личина Стива истлевала тонкой оболочкой, выедаемой желтым колдовским огнем по краям. Брат сидел на скамье, уперев локти в колени и свесив бледные кисти между ног. В его глазах стояли злые слезы. *** Какое-то время они смотрели друг на друга, не шевелясь, ничего не говоря. Сердце билось ровно-ровно, хотя причин для этого не было ни одной. И даже наоборот. Затем Локи громко щелкнул пальцами. Подал знак. Но вместо того, чтобы ворваться в камеру, стражи снялись с поста и затопали по коридору на выход. Дальше, еще дальше... - Это ты зря, - прорычал Тор, шагая к нему. Все его нутро начало наливаться жгучей яростью. Локи не двинулся с места. - Не спеши, - предостерег он. – Еще не понял, почему я вдруг сменил имидж? Только тут до замершего Тора дошло, во что брат одет. До сих пор он смотрел Локи только в глаза и не сразу понял, что наряд-то никуда не делся. Футболка, джинсы... нет, не кроссовки. Кожаные ботинки с острыми носами и каблуком, какие носит Локи. Синяя мидгардская футболка была ему велика, и в прорези ее горловины Тору были видны острые ключицы брата. Джинсы тоже были ему широки, но как-то коротковаты, что ли... Чем больше в наколдованном облике правды, тем надежнее... - Стив? – только тут Тор понял, кому принадлежат эти вещи. – Хочешь сказать, он здесь? - Да. - Он жив? – голос получился клокочущим, как отзвук грома. Локи растянул губы в улыбке. - Жив и здоров. Пока. Я был с ним даже почти любезен, несмотря на то, что он гнусный вторженец. Мысли сменяли друг друга с немыслимой быстротой, то и дело налетая на осознание, что напротив сидит Локи, брат, живой, и они видятся впервые за несколько лет, и он как будто выглядит старше, и глаза усталые... - Что ты заставил Стива поведать тебе?! И как? – умная мысль, наконец, вынырнула на поверхность. - Воспоминаниями он поделился добровольно. Я его не заставлял, ведь он сам ко мне пришел. - Значит, все это... насчет его друга... Локи осклабился. - Правда. Можешь потом спросить его сам. Наш Капитан – занятная особь, столько страшных тайн... - Что ты сделал с отцом?! Это была еще одна мысль, которую следовало озвучить в первую очередь. Тор знал, что словам брата веры быть не может, но не спросить он не мог. Это было жизненно важно. Для Асгарда. Для них обоих. Локи перестал улыбаться. - Нейтрализовал. - Ты убил его?! – Тор шагнул ближе, понимая, что если услышит «да», то его не остановит ничто. - На что тебе глаза? – Локи возмущенно выпрямился, сведя брови к переносице. – Или ты думаешь, я просто подрумянился под теплым Асгардским солнцем?! Я йотун, если ты помнишь! Только чары Одина держат меня в этом облике! А я к нему привязан, знаешь ли, и если Один умрет... - И только поэтому ты оставил отца в живых?! - Нет, разумеется. Еще он ценный заложник, местонахождение которого знаю только я. Это очень удобно. У Тора потемнело в глазах. - Локи! - Что? Скажешь, я не милосерден? - Скажу, что ты в который раз рушишь мое доверие к себе! – чтобы не сорваться на брата, он двинулся по кругу, пытаясь унять ярость. – Только я поверил, что собственной смертью ты решил искупить то, что натворил... - Я и решил. И честно принял удар, - напомнил брат почти спокойно. – Ты знал, что это была не иллюзия. - Знал. Как ты это сделал? Сговорился с Хель?! - У меня свои секреты, которые пока тебе знать ни к чему. - А Хеймдалль? Угрожал ему? - Ты забываешь, что я намного умнее тебя, - Локи откинулся на стену спиной, наблюдая за его перемещениями. – Хеймдалль не стал бы мне подчиняться, чем бы я его ни шантажировал. У нас был уговор. Он настоял, чтобы я предложил тебе трон. Если бы ты принял мое предложение... - Ты сделал это в облике отца! - Вопрос облика не оговаривался. Но ты же отказался от трона сам, сказав, что я лучше понимаю суть правления. - Не тебе предназначались эти слова! И Локи взорвался. - Он был раздавлен горем! – крикнул он. – Ты же видел! Он утратил способность рассуждать здраво, смерть мамы и оживший призрак из прошлого, нанесший ему поражение, ослабили его! - И ты этим воспользовался! - Для всеобщего блага! - Беда в том, что, даже когда твои речи звучат разумно, я все равно не могу тебе верить! Локи за долю секунды оказался на ногах. - Что еще тебе нужно?! Разве каждый из нас не получил, что хотел?! Один ушел в сон на десять лет, ты ушел к своей смертной в Мидгард, а трон занял я, потому что больше никому он оказался не нужен! Что я сделал не так? Я спас твоих друзей, инициировал пленение эфира, Мидгард не лежит в руинах, в девяти мирах мир... - Снег в Асгарде, Локи! - Я над этим работаю! - Ты два месяца держал меня в клетке! - А как еще к тебе подступиться?! – он в отчаяньи всплеснул руками. – Шантажировать, как остальных?! - А почему нет?! Это же твои любимые методы! - Я не для того подставлялся за тебя под удар, чтобы все свести к этому, - голос его прозвучал неожиданно горько. И повисла тишина. Тор смотрел на него с досадой и ловил встречный взгляд блестящих глаз. Он же видел, как они закрылись, как ему казалось, навсегда... - Ты должен был сбежать, - тихо пророкотал он. Локи качнул головой. - Я должен был умереть. Чтобы избавить тебя от мук сопричастности – выпустил на волю такую угрозу... - Когда выпускал тебя из тюрьмы, уже знал, на что иду. Локи довольно улыбнулся. - Ты стал безрассудным. - Не все же тебе одному. Они снова замолчали, и вновь ему показалось, как тогда, на скалах, что звучит совсем не то, что должно звучать. - А ты был весьма откровенен с нашим Капитаном, - похвалил его Локи. – Я от тебя не ожидал. - Обязательно было принимать его облик? - Разумеется. Приходится идти на ухищрения, чтобы понять, что ты думаешь, Тор. Раз уж в глаза ты мне этого не скажешь. Почему, кстати? Или я теперь недостоин доброго слова? Время, проведенное в воспоминаниях, навалилось вдруг всей массой. Недостаточно откровенен с ним, значит?! - Потому что у меня еще есть голова на плечах! – взревел он. – Да заикнись я о том, что чувствую вину перед тобой, как ты сразу переложил бы на меня всю ответственность! Не выйдет, Локи! Если я и виноват перед тобой, я это осознал и принял, но во всех остальных своих бедах виноват лишь ты сам! Мог ведь и поговорить со мной! Сказать, что тебя тревожит вопрос престолонаследия, и мы бы во всем разобрались как братья! Но нет, интриги и предательство пришли тебе в голову раньше! - Поговорить с тобой? Тогда? – невинно поинтересовался брат. – Брось. Это ты сейчас готов меня слушать. Потому что признал меня равным! Надо было как следует взбунтоваться, лишь бы ты что-то заметил! - И что теперь?! Ты ведь уже получил Хлидскьяльв, так чего тебе еще надо?! – бушевал Тор. – Чтобы я колени перед тобой преклонил?! Хочешь окончательно меня унизить?! - Это не для меня! Для Асгарда, - тон Локи вдруг стал серьезным, и Тор, сраженный на полном скаку, увидел в глазах цвета мутно-зеленого стекла кое-что хуже злорадства и торжества. Там был страх. – Ты же сам видел! Снег в Асгарде! Я перепробовал все, использовал колдовство, даже мощь Тессеракта – и ничего! Асгард отвергает меня. Законной передачи трона не было, а я – какая досада! – правитель, который впервые за многие тысячи лет прервал последовательность престолонаследия! И Асгард сопротивляется мне. Но если меня признаешь ты, то, может... - Но ты не уверен, - перебил его Тор, безошибочно найдя слабое звено в цепочке сбивчивых объяснений. – Ты не уверен, что зима пришла не потому, что на троне Асгарда ледяной великан! - Не уверен, - признался Локи. Глухо и горько. – Но тогда это значит, что я проиграл, а я на это не согласен. У меня есть еще семь лет. - Откуда мне знать, что ты говоришь правду? - Чары тают от прикосновения, - напомнил Локи с грустной усмешкой, - тебе ли не знать. Тор за один шаг преодолел расстояние между ними, рука сама взлетела ему на шею, пальцы сжались чуть крепче, чем прежде, и от прикосновения к теплой коже брата его пробрала нутряная дрожь. Локи зажмурился, как от боли. - Убедился? – тихо спросил он. Нет, никаких иллюзий. Никакой синей кожи йотунов, никаких красных глаз. Тор опустил руку и отступил. - Я тебе не верю. - Я и не рассчитывал. - Что здесь случилось? - Что бы ни случилось, ты здесь совершенно бесполезен. Здесь даже я бесполезен, - добавил он вдруг. И Тора удивил этот новый голос брата, полный суровой, сдержанной властности и усталой безнадежности. - Мне было видение, - он отвернулся, чтобы не встречаться с Локи глазами. - Поведай. - Я испросил ответов. И видел Камни Бесконечности. Они собираются вместе. - Знаю. И то, что ты оставил один из них у смертных – не лучшее решение. Но, пожалуй, единственное, - Локи стал вдруг очень серьезным. Брови его сошлись к переносице, расчертив несколькими морщинами высокий лоб. – Я отправил отсюда эфир по той же причине. В Асгарде нельзя держать больше одного. Опасно. - Я думал, ты жаждешь этой силы. Считаешь, если камни будут храниться вместе, они могут навредить? - Они могут привлечь внимание. Их мощь притягательна, а дразнить врагов мы сейчас не в силах. - Согласен, - кивнул Тор. Это было странно, но он действительно был согласен. Приятно было знать, что власть не ослепила брата настолько, чтобы он потерял свой острый ум. - Ты видел что-то еще? – вопрос вернул его к разговору. - Я видел кошмар, - признался Тор. – Слепого Хеймдалля, который сказал, что все асы мертвы. - Однако же он жив и зряч. Как и все остальные. Ты имел возможность убедиться в этом. - Да. Но проигнорировать это я тоже не вправе, - он заглянул в глаза Локи и покачал головой. – Ты наделал много глупостей, брат. - Ты сам отказался от трона. - Думая, что ты мертв! - Значит, в этом я виноват, да?! Виноват в том, что перестраховался?! Или в том, что выжил?! - В том, что обманул меня! В том, что сделал с отцом! - Только не начинай снова! Тор не заметил, как они снова начали горячиться, вроде только что вели беседу, как взрослые – и вновь засыпают друг друга старыми упреками, отлично понимая, что ничего не смогут друг другу доказать... - Я буду говорить тебе об этом столько раз, сколько понадобится! Ты ни разу не задавался вопросом, почему тебя, приемыша, не отдали в обычную асгардскую семью? Почему тебя оставили здесь? У отца был расчет на тебя! - О, да! Он говорил. Далеко идущие планы, - язвительно фыркнул Локи. – Сроднить народы, подружиться, ходить друг к другу в гости. Надо было еще кого-нибудь из огненных великанов приручить – и был бы полный комплект!.. - Ты совершенно не понял его! - Я достоин трона Асгарда! – крикнул Локи, и Тор в один шаг оказался к нему вплотную. - А я никогда не говорил, что ты недостоин! – он положил тяжелые ладони на плечи брата, сжал их, заглядывая в глаза взглядом абсолютной, ничем не замутненной уверенности. – Скажи это. Локи как будто растерялся, он тяжело дышал после последней вспышки гнева, но потом тяжело вздохнул. - Да. Не говорил, - признал он уже тише. – И что бы ты сделал? Неужели отказался бы от Хлидскьяльва? - Ты думаешь, я когда-либо жаждал править в одиночку?! Ты так обо мне думаешь?! - Тогда что? Оставил бы меня при себе в качестве королевы? - Если такой умный, почему сам не понял?! Отец же сказал, что мы оба рождены править! Мы должны были править вместе! Вся наша подготовка, все наши противоречия и сходства – все это было подготовкой одного правителя. Ты и я, Локи! Мы вдвоем – части целого, это и должен был быть правитель Асгарда! Отец видел, как ты стараешься, и это старание он поощрял, чтобы ты встал за моим плечом! - То есть, быть твоим советником? – невинно поинтересовался Локи, и в глазах его загорелся злой огонек. - Да, именно так! - Знаешь, это воистину ге-ни-а-ль-ная идея, Тор! Взять в советники брата, чьих советов ты никогда не слушал! - Неправда! Я считался с тобой! - Да неужели? Тебе напомнить, что я слышал последнюю сотню лет, когда пытался достучаться до твоего здравомыслия? «Не лезь не в свое дело, Локи!», «Не доставай нравоучениями, Локи!», «Знай свое место, Локи!»... - Я извиняюсь, ясно?! - ТАК ИЗВИНЯЙСЯ! Проси прощения, если чувствуешь себя виноватым! Но ты не чувствуешь, в том и смысл, - Локи растянул губы в широкой злой усмешке. – Потому что теперь я плохой, а это значит, что я всегда был плохим, завидовал брату, и этим можно все объяснить, не так ли? У меня же плохая наследственность, дурная кровь, - он снова начинал горячиться, в голосе его появились гневные нотки. – И ты, и Один – для вас обоих я всегда был на подпевках и побегушках! Но стоило только стать для вас по-настоящему опасным, как вы вдруг запели про сыновний долг и братские чувства! Где были твои братские чувства, когда ты указывал мне мое место?! Где они были, когда мы встретились в Мидгарде?! После разлуки твоим первым вопросом был «Где Тесcеракт?!». Никаких тебе «Как поживаешь, братец?» или «Как это тебя угораздило выжить?»... - Ты убил много людей! - Нет, как раз я убил немного людей, просто наш знакомый одноглазый включил самоуничтожение бункера. А ведь я скучал по тебе. И так всякий раз, - голос его вдруг сорвался на рваный выдох, и Тор некстати заметил, что все еще держит его. – И насчет той участи, которая была мне уготована – это не награда, а насмешка! Быть вечной нянькой заносчивого мальчишки, сидящего на Хлидскьяльве? Я был достоин большего! - Не спорю! Я не спорю, слышишь? – Тор сжал его плечи и чуть встряхнул, заставив Локи потрясенно умолкнуть. – Прости. И за вот это, про твое место, тоже. Было грубо и по-ребячески. Не ты один полнился завистью, брат, и не ты один считал свое положение несправедливым. Что еще остается, когда все детство слышишь: «Слушайся Локи, он умный и плохому тебя не научит!». - От мамы? Это она зря. - Да, зря, - он выдержал паузу, разглядывая лицо напротив. – Видишь, каким я стал за годы твоей ненависти? - Ты повзрослел. И все так же упрямо зовешь меня братом. - Ты меня тоже. - Это ирония. - Разве? – Тор грустно улыбнулся, но улыбка быстро померкла. – Я знаю, что у тебя есть причины злиться. Возможно, больше, чем я смог понять. Но то, что ты сделал в Мидгарде, никакие твои доводы не оправдают. - А у меня нет доводов, Тор. Я это сделал, потому что мог. И хотел. И после этого и ты, и Всеотец, вынуждены были считаться со мной всерьез. Оно того стоило. Смотри, как ты сразу вырос. Стал ответственным, возмужал. Даже поумнел. Прошел через реки скорби. И где тот заносчивый наследник трона? Если для того, чтобы стать тем, кто ты есть, нужно было потерять брата, то все было не напрасно. И чем же ты недоволен? У всего есть цена, Тор. - Если я и изменился, то вовсе не потому, что мы бились с тобой! - Ах да, совсем забыл. Твоя обожаемая смертная, которая бросила моего брата, несмотря на то, что мама отдала за нее свою жизнь! А ведь ты ненавидишь ее, не так ли? За то, что она посмела сделать себе славу на нашем горе. Дрянная девчонка, зря я ее прикрывал... - Не смей так говорить, ты!.. – Тор придвинулся, слишком близко, гнев бессильно клокотал в горле, и время замерло между двумя рваными вздохами... – Зачем нужно все время злить меня?! Тихий рокочущий голос. Отойти, надо отойти... - Злой ты честнее. И я знаю, что прав. Она предала тебя. Ты бы даже себе никогда не признался, но все так и есть. Нужно было отступить. Сердце в груди гремело, гулко сотрясая темницу ребер, и внезапно потяжелело так, словно стало Тору вдруг слишком велико. Он выпустил брата и отступил. - Дело не в Джейн! Я потерял мать и брата! Последнего даже дважды! И если ты еще раз скажешь, что оно того стоило – я размажу тебя по этой самой стене, потому что для меня такая цена чрезмерна! - Опыт никогда не обходится дешево. - Тебе нужна моя помощь? Локи удивленно дернул головой. - Этого я не говорил. - Так скажи это! Брось увиливать и лгать мне, брат! Если ты хочешь, чтобы я помог, то будь со мной честен! - Да ведь даже когда я честен с тобой, ты все равно не веришь мне! - А чего ты хотел? – он сделал шаг ближе. – После всего, что ты натворил, как вообще тебе можно верить?! - Никак, - ответил Локи тихо. И вдруг излом бровей, дрогнувшая на губах лихорадочная усмешка, повлажневшие глаза – все это выразило такую гамму чувств, что Тор нахмурился, сбитый с толку, вглядываясь в это лицо. В нем было слишком много иронии, отчаяния, безнадежности, и никак не удавалось понять, что из этого – правда, а что – напускное. – Не верь мне. Даже я себе не доверяю. Я же безумец. Сам не знаю, что сделаю в следующий момент. И Тор поверил ему – да, он безумец. Потому что рука брата вдруг взлетела к лицу, зачерпнула колючую щеку в чашу ладони, и, чуть прихватив его за челюсть, Локи бросил себя вперед, как змея. И ужалил его. Тор перестал дышать. Внезапно выяснилось, что губы у Локи твердые, целует он зло, нагло, и его поцелуй похож на пощечину. Этого хватило, чтобы живительная, потрясающе-черная ярость брызнула в кровь. Тор с силой сжал плечи Локи чуть выше локтей и оторвал от себя, собираясь его как следует... Локи молчал. Его широко распахнутые глаза были совершенно спокойными. А вот усмехнуться он так и не успел. Тор рванул его обратно к себе, так крепко впиваясь в проклятый рот, что их зубы клацнули друг о друга. Локи только возмущенно застонал и вздрогнул упруго, когда Тор обрушился на него, вторгаясь языком, целуя захватнически, с такой досадой, обидой и мукой, с какой всякий раз хотел ударить, и все никак не мог. Еще! О, еще! Сильнее! Разгоряченный и бешеный, он целовал со всей свирепостью невысказанных слов, жадно пил, глотая Локи взахлеб, как отраву, и все никак не мог остановиться, опомниться, как если бы внутри разверзлась черная ненасытная утроба и возжаждала утоления. Немедленно! Сейчас же!.. Вот так... так!.. Возмездием за предательство, ложь, за лезвие в боку, за крик «у меня нет брата!»... за страшную гибель в пыли Свартальвхейма, на его руках... Безумной радостью от того, что живой... живой... Мысли бились и звенели в пустом чердаке его черепа. Тор стискивал плечи брата, неподвижного, оцепеневшего, удивляясь охватившему его ликованию. Взбешенный и негодующий, он терзал этот наглый рот неистово, словно добычу, не чувствуя меры, ощущая быстро нарастающее чувство триумфа пополам с неутолимой потребностью выплеснуть куда-нибудь свою жгучую бессильную ярость... пока не почувствовал отчетливый отклик. Локи отзывался. Двигались губы. Локи целовал в ответ. И все померкло. Их внесло в поцелуй: губы, быстрые языки, покусывающие зубы. Они целовались безжалостно, с упоением и пылом, с той неудержимой страстностью, с какой всякий раз дрались; с той пугающей откровенностью, какая возможна только когда двое вот так отчаянно смыкаются ртами, что правды в этом порыве становится больше, чем во всех звуках человеческой речи. Они боролись друг с другом, но Локи не пытался вырваться, наоборот, его руки крепко держали за локти, тянули ближе – только посмей от меня отпрянуть! Внутри все обмирало и трескалось, сердце толкалось в груди и висках быстрей, оглушительно шумело в ушах. Рот у Локи оказался податливым, отзывчивым, и кипучая ярость медленно ушла, излилась в поцелуй вместе с тяжелым многострадальным стоном и ощущением упавшего с сердца груза, как если бы долгое, очень долгое время он жил в томительном предчувствии этого рокового момента. Когда рассудок медленно прояснился, то обнаружилось, что он, Тор Одинсон, как одержимый обнимается и жадно целуется с собственным братом. Пусть не родным, но... это не меняло сути. Осознание происходящего вспыхнуло в нем как озарение, нахлынуло на Тора и смяло его. Мыслилось ли ему когда-нибудь... С неожиданной горечью он подумал, что да, еще как мыслилось. Как если бы это было неизбежно, и неумолимость судьбы взяла свое, раз уж они оба всю жизнь балансировали где-то на самой грани, и вот, в конце концов, сорвались. Это был запрещенный прием. Акт мятежа против установленных правил. Впрочем, предъявлять претензии Локи, мастеру запрещенных приемов, было, наверное, глупо. Они никогда об этом не говорили, но ирония заключалась в том, что оба знали, во что играют и чем рискуют, в открытую или таясь. Знали, что любая ошибка, любой неверный шаг может толкнуть их во власть той силы, с которой они не сумеют совладать. Потому и проиграли – оба. Ибо если Локи целовал его из озорства, а Тор возвращал ему долг из ярости, то теперь происходящее выродилось в нечто совершенно иное. Это иное, чем бы оно ни было, сейчас всецело и безраздельно властвовало над ними, длилось и длилось, и Тор выцеловывал Локи до самого дна, иссушающе, опустошительно, за все те разы, которые не случились, а их было много, на целую жизнь... зная, что это конец. Конец игры. Локи держал его за локти. У него было мало пространства для действий, он все еще был в тисках. Тор с усилием вспомнил о том, что схватил брата за плечи, чтобы вовремя оттолкнуть, но в этом уже не было надобности, поэтому он осмелился разжать пальцы и переместить ладони на острые лопатки, обнять, притиснуть к себе вплотную, поглаживая кончиками пальцев русло позвоночника. Локи не противился, опуская руки ему на пояс, чуть сжимая бока. Голодный, алчущий. Ищущий близости. Тор гладил верткий ядовитый язык, целовал и вылизывал его губы, пока они не стали мягкими и бархатными на ощупь. Он почти успокоился, а потому целовал глубоко, медленно, одурманивающее-долго. Так, как надо. И только так. Ткань под его пальцами скользила по гладкой коже; по всему телу разливалось тепло. Последние касания вышли легкими, даже робкими. Они ласкались губами, закрыв глаза, обменивались короткими жалящими поцелуями, словно проделали весь путь наоборот, из конца в начало, как если бы Тор только-только трепетно припал к твердым подвижным губам. И снова, и снова... поцелуи. Рваные, горячечные, на долю секунды вдох – бессильно-чувственный отзвук дыхания – чтобы снова соприкоснуться. Ни дать, ни взять, и впрямь как двое влюбленных, забывших о существовании Девятимирья. Нежность жгла как уголь, раздирала грудь и стягивала горло, до рези в глазах и сладкой дрожи внизу живота. Локи, покорившийся пылкой властности, охотно возвращал ему ласки и казался таким послушным, что Тор ловил себя на страстном желании покрыть поцелуями его лицо и шею. Еще подумалось, что такому редкому мгновению единения можно было бы длиться вечно, и Тор истово пожелал бы этого, если бы не знал, что быстрее всего заканчивается именно вечность. Локи опустил голову, размыкая поцелуй и тяжело дыша. Незнакомый, смиренный и тихий, растерявший всю свою напускную фальшь. Оглушающее беззвучие повисло между ними. Тор прильнул колючей щекой к смоляным волосам, глубоко вдохнул и долго выдохнул, как очень усталый воин в короткой передышке между боями. Провел широкими ладонями по спине. Они все еще стояли вплотную, одуряюще близко, и держать брата вот так было волнующе и приятно. Тор ощущал стук чужого сердца, вдыхал слабый аромат, может быть, масла аира, а может, собственный запах Локи, терпкий и чарующий. Он думал, что смог бы простоять так весь день. Да что там... всю жизнь. И до чего же хотелось сказать, что вот такой, взъерошенный, с влажными розовыми губами, Локи выглядит ошеломляюще желанным. О том, как сильно он скучал, как истомился тут и истосковался по нему за это время. О том, что теперь обязательно все наладится, потому что иначе просто не может быть. Или как сильно он его... не сказал. Не умел Тор говорить такие вещи, язык костенел, не слушался, получалась какая-то глупость. Он вжался губами в волосы брата, стараясь не думать о том, какова будет расплата за эту минутную слабость. - Почему ты целуешь меня? – тихий, едва слышный голос. Усталый, без улыбки. - Потому что хочу тебя целовать, - так же тихо отозвался Тор, поглаживая спину под тонким хлопком. Понял, что ответил честно, не задумываясь, и сказанное не вызвало у него неприятия. – Это плохо? Локи отодвинулся, глянул горько, поджал губы, словно хотел улыбнуться, но не получалось. - Хуже не бывает, - наконец, усмехнулся он. Освещение в камере как-то по-особому оттеняло цвет его блестящих глаз, отчего они казались темнее обычного. Но еще Тор отчетливо видел за насмешливой иронией, что Локи томит желание, и даже подозревал, какое именно. Видел теперь, как действует на Локи его близость, словно и хочет он сказать какую-то колкость, а слова никак не находятся, только глаза выхватывают то один, то другой зрачок. Они все еще стояли слишком близко, на расстоянии поцелуя, и Тор то и дело соскальзывал взглядом на приоткрытые губы, которые только что целовал, и обратно, в зеленоватые глаза, убеждаясь, что это действительно было. Что не помешался тут, в одиночестве. Локи молчал. Бледный, как молоко. Взгляд его редко бывал таким бесхитростным и откровенным; это даже немного пугало. Локи показывал слишком много. Не прихоть, не любопытство. Все было куда серьезней, хотя с ним никогда не бывало легко. Тор не знал, что отражалось на его собственном лице, чувствовал, что хмурится и что эта дурная нежность разъедает его изнутри черной желчью, тянет непослушные руки погладить и приласкать. Но он только положил руку на шею Локи, на то самое место, и пальцы мягко сжали ее. Большой палец удобно лег вдоль линии челюсти, погладил гладкую щеку, и Локи зажмурился, словно это простое движение причинило ему сильную боль. Тор не успел остановить его, да и не стал бы. Руки налились чугунной тяжестью, и он не предпринял попытки удержать, когда Локи сделал шаг назад, и еще один, и еще, и оказался по ту сторону поля. Энергосеть мерцала золотистым узором кривых, расчерчивая гнутыми линиями его лицо. Какое-то время они смотрели друг на друга. Затем Локи повернулся и зашагал прочь от камеры. - Локи, - негромко окликнул Тор. Владыка Асгарда замер и чуть повернул к нему голову, не встречаясь с братом глазами. – Сделай то, что он просит. Тогда и поговорим. Шаги возобновились и вскоре стихли вдали.