Неправильный Учиха

      Восстанавливался Тобирама быстро — это вообще можно было сказать о любом из Сенджу. Не добили — будьте уверены, выкарабкается, и раньше, чем представитель любого другого клана, кроме Узумаки. В данной ситуации это играло против Тобирамы. Выводить мальчишку на откровенность наедине гораздо проще. Что это значит? Что стоит поторопиться. И использовать старый-добрый проверенный метод: купальню. В прошлый раз ученик сдержался — не в последнюю очередь благодаря товарищам под боком. А теперь товарищей нет, купальня в убежище крошечная — ни сбежать, ни отвлечься.       Сказано — сделано, рациональная причина — необходимость отдыха перед предстоящей неделей бега до Конохи — наличествовала, вода в убежище имелась в избытке, а подогреть её чакрой до нужной температуры — и вовсе минутное дело, особенно для Учихи. И — самое непростое — расслабиться. Отпустить лицо, растечься по бортику, прикрыть глаза — но следить из-под ресниц. Не прекращать наблюдения.       Кагами честно пытался сдержаться, но переживания последнего времени серьезно потрепали его нервы, да и вчерашнее признание далось не так легко, как это выглядело со стороны. И просто смотреть на разомлевшего в горячей воде сенсея было выше его сил. А потому Учиха подкрадывался, как хищник из засады. Сдвинуться ближе, отследить реакцию. Словно невзначай коснуться руки, огладить кончиками пальцев плечо, соскользнуть ими к локтю. Отметить отсутствие реакции, притереться плечом к плечу, позволить руке соскользнуть на чужое бедро. Кагами чувствовал взгляд на коже, знал, что сенсей наблюдает за ним — но не возражал, и это придавало уверенности сильнее любого самоубеждения. Позволяло провести по бедру уже не кончиками пальцев — раскрытой ладонью, ощутить твердость мышц и странную гладкость кожи. Повернуться, прижаться грудью к плечу, склонить голову, уткнувшись носом в шею и не обращая внимания на то, как щекочут не скрытый хитаем лоб чужие волосы. Поцеловать — но не там, где вьется жилка артерии, там, где шея переходит в плечо. Сначала робко, едва коснувшись губами, а после и обнаглеть, оставить засос на бледной коже, столь нетипичной для смуглых Сенджу.       Дальше просто наблюдать не смог уже Тобирама. Кагами раскрывался — не-Учиховская сдержанность сползала с него, как лишняя шелуха, а из-под неё прорывался огонь, что льнул и ластился, опасался, что плеснут водой и погасят, но не отступал. И ни следа неискренности. Он подхватил ученика под подбородок, заставил слегка запрокинуть голову, вгляделся в подернутые дымкой черные омуты, в которых алыми искрами плясали черти, и поцеловал — крепко, страстно, не нежничая. Учиха приглушенно охнул, вцепился свободной рукой в плечо сенсея, ответил на поцелуй - так, словно от этого зависела его жизнь. И ловко перебрался на колени к сенсею, притираясь к его животу вставшим членом. А стоило Тобираме разорвать поцелуй, как Кагами совершенно змеиным движением соскользнул с колен под воду. Сенджу хмыкнул, подтянулся из воды на бортик купальни, откинулся чуть назад, опираясь на руки. Кагами скользнул следом, как привязанный, бросил на лицо Тобирамы благодарный взгляд, склонился, опираясь руками на бортик, обхватил губами возбужденный член, облизнул, пытаясь скомпенсировать неопытность старательностью.       «Искренний, старательный… Хорош, мальчишка, но всему-то эту молодежь учить надо», — подумал Сенджу, ловя Кагами за влажные и слегка вьющиеся волосы, помогая и направляя. А тот и рад стараться, и подстраиваться, и вылизывать, и запоминать, как надо, как нравится. Он всегда быстро учился — и неважно, чему.       А старание Учихи приводит к закономерному результату, и Тобирама шипит довольно, не разжимая губ, грубо сжимает ладонь в черных волосах, буквально натягивая на себя, изливается в горло. Кагами не сопротивляется, но давится, кашляет — неопытность сказывается. Жмурится...       ... и распахивает глаза, уже не черные омуты с алыми искрами чертенят — кровавое пламя мангекью. И ловит взгляд сенсея, окатывает его своим желанием, восхищением, любовью. И Сенджу жмурится, стонет в голос — чувства Учихи прошлись кипятком по нервам, да так и остались, обжигая, выбивая все связные мысли. Слишком ярко, слишком сильно — до боли и таяния в бесформенную лужу. И Кагами перехватывает инициативу обратно, его заносит — слишком редко ему удавалось действительно прочувствовать всё своё пламя. Краем глаза отмечает флакончик с маслом, неприметный, но в пределах досягаемости — Сенджу, в отличие от ученика, предусмотрителен, и думал, на что намеревается ученика провоцировать.       Допровоцировался. Учиха отлипает от сенсея, но лишь затем, чтобы дотянуться до флакончика и перетащить его поближе. Подхватывает Тобираму за бедра, опрокидывает на спину, щедро плещет маслом на пальцы. Оглаживает живот, сползает пальцами к складке ягодиц, а сам смотрит во все мангекью, как корежит от его чувств сенсея. Как тот стонет, как расслабляются мышцы, как его перетряхивает от всего того, что бушевало под слоем спокойствия Кагами.       Снова масло, уже на член, и войти, сначала плавно, но вся сдержанность уже давно кончилась, и толчки стремительно становятся резче. И наклониться, опереться на ладони, почти прижимаясь грудью к груди, и не отрывать взгляд от красных глаз учителя, в которых, кажется, вот-вот томоэ появятся.       Кончив, Кагами просто упал на сенсея бесформенной тушкой. Эмоциональное перенапряжение выливалось во вполне физическую усталость. Сенджу, к тому моменту справившийся с чужими эмоциями, слегка приобнял ученичка. Огладил по спине едва-едва и спихнул в воду.       «Сорвался ученик, сорвался. Ну да сам виноват, что не успел притормозить и поймать за шкирку. Но лучше пусть сорвется так, чем в их черную ненависть», — так решил Тобирама и окунулся следом, смывая с тела следы произошедшего.       Кагами окунулся с головой, тут же вынырнул, отфыркиваясь, как породистый кот. Слегка смущенно покосился в сторону сенсея, не заметил негатива и успокоился. Вода вернула мыслям ясность, и за гендзюцу — бывшее практически самодеятельностью мангекью — было слегка стыдно. Слегка — потому что поделиться эмоциями действительно хотелось, слишком их было много и ярко.       Хотя сам факт, что мангекью способны на такую самодеятельность, стоил отдельного обдумывания. Впрочем, извиниться всё же следовало.       — Простите, Тобирама-сенсей, — Кагами вежливо склонился — этикет из него нельзя было выбить ничем. Даже такими эмоциональными срывами.       — За что извиняешься? — с легкой ехидцей уточнил Сенджу.       — За гендзюцу. Я не должен был терять контроль над додзюцу. Сенсей кивнул, принимая извинения, и ушел из купальни. Кагами ещё посмотрел ему вслед, а после улыбнулся своим мыслям. Он не ожидал такого — не сегодня, не от сенсея — но, получив, отдавать своё не собирался.