***
За окном завывала метель. То яростно и злобно, то вдруг обессиленно гудел ветер меж обветшавших стен старого дома, наводя тоску и страх на всякого, кто оказался в одиночестве здесь, в этот час. Родион лежал на кровати, укутавшись с головою в совсем не согревающий плащ. Свист ледяного ветра и потрескивание колючих снежинок в заледеневшее оконное стекло усыпляли его, подавляя остатки сознания. Родион дремал, голодный, продрогший и, кажется, бывший уже не совсем в своем уме. Сквозь болезненный сон и жар, находясь уже на пороге откровенного бреда, слышал он чьи-то речи и знал: всё не к нему, не к нему они… Родион помнил даже будучи в таком состоянии, что теперь он остался совсем один, и некому было звать его, говорить с ним. Вот уж целый год прошел с момента исчезновения Моисея, но Родион неизменно ждал и верил в его возвращение. Казалось, он пускал остатки своих сил на это ожидание, не желая для себя самого уже ничего. Он был утомлён до крайности и теперь тихо терял рассудок, заперевшись в глухом, промёрзшем доме. Болезнь истощила его физически, неизвестность — морально. Родион ждал одного-единственного события, появления хоть какого-нибудь знака, говорящего о том, что Его возвращение возможно, и когда-нибудь, пусть нескоро, оно случится. Всё-таки теплилась ещё в занедужившей душе надежда, и, наверное, если б не было этой надежды, не было бы сейчас на свете и Родиона. Он лежал в состоянии полузабытья, изредка вздрагивая от колотящего изнутри озноба. Его бросало из жара в холод, а перед глазами возникали картины, не похожие ни на что реальное. Голова болела так, будто бы в неё со всех сторон со звоном вбивали куски железа, а в глазах при каждом таком ударе вспыхивали огненные пятна. Родиону чудилось, что из коридора доносятся какие-то голоса, смешки. Он чётко слышал отдельные несвязные слова и фразы и зачем-то повторял их одними только губами — беззвучно, совсем не вникая в их значение. — Родион. — Родион, — также повторил он, не отличая настоящие звуки от фантомных. Кто-то вошёл к нему в комнату, но парнишка никак не отреагировал, полагая, что и это тоже ему лишь показалось. — Здравствуй, что ли, — уверенный голос прорезал шелест родионовых мыслей, и тот вскрикнул, когда, повернув голову, неожиданно увидел на пороге тёмную фигуру. Прежде ничего такого к нему не являлось. — Чего орёшь? Иль не узнал? — Фигура приблизилась и села на деревянный стул, запрокинув ногу на ногу, прямо напротив Родиона. Тот и правда сначала не узнал. И только потом, напрягшись глазами и умом, различил в нём одного своего старого знакомого, не узнать которого было сложно даже в бреду. — Ах, извините, прошу прощения, — засуетился Родион, поднимаясь с кровати и чуть не свалившись с нее без сил. О, этот человек внушал ему уважение и страх, и поэтому-то он сразу рассыпался несуразными любезностями перед ним, несмотря даже на то, что сам только что лежал едва ли не при смерти. — Прошу прощения за такой вид… Прошу, присаживайтесь здесь — удобнее… Может, чайку? Какого чайку, Родя? У тебя и воды-то питьевой здесь нет! Родион сам не понимал, что бормочет, едва держась на ногах. Гость оценивающе поглядел на него сквозь стёкла пенсне и пересел на предложенное на кровати место. — М-да… Ты, я вижу, совсем плох. Родион в растерянности стоял перед ним, едва пошатываясь влево-вправо. — Я не… — Не утруждайся. Я коротко, по делу. — Достав из шинели сложенную бумажку, чекист протянул её Родиону, при этом на секунду смутившись, но тут же сменив свой обычный тон на ещё более суровый. — Придёшь завтра вечером. Адрес указан, пропуск — предъявишь. Не придёшь — тебе же хуже будет. — К-куда? Зачем? — Родион вдруг задрожал и даже заикаться стал от таких новостей. — За-а что б-будет? — Придёшь ко мне! Завтра. — Он ткнул в дрожащую в руках Родиона бумажку. — По этому адресу. Всё, что надо, я скажу, когда явишься. Он сощурился и хитро оскалился, подумав о чём-то, связанном с тем, что «надо». Родион стоял перед ним бледный и перепуганный. Он и придумать себе не мог, что от него могли бы хотеть. — Ну, давай. — Чекист встал и поравнялся с ним. — Я тебя, в общем, жду. Не забудь. Или плохо будет! — пригрозил он напоследок и тут же озорно подмигнул Родиону зелёным глазом. Родион не успел опомниться, как тот уже исчез из виду. Родион бессильно опустился на койку, не в силах осознать то, что здесь только что произошло. Он комкал записку в ледяных руках и смотрел неподвижно куда-то сквозь предметы, которые двоились и плыли в его глазах, мигая разными пятнами. Нет, не просто так он боялся того странного человека. Несколько раз до этого они случайно встречались где-то на улице, и каждый раз этот странный смотрел на Родиона так, что у того подкашивались ноги. Этот человек умел уничтожать своего собеседника одним только взглядом, поэтому Родиону хотелось бы больше никогда не оставаться с ним с глазу на глаз.***
Промаявшись сутки, Родион наконец дождался того самого вечера и решился идти до обозначенного в записке места. Деться было всё равно некуда, ибо достанут его хоть из-под земли — уж это он успел понять. «Хуже будет!» — гремело у него в голове, а потому не повиноваться распоряжению, хоть и странному, ему было боязно. Погруженный в свои мысли, Родион не обращал внимания, какой дорогой он шёл. Но вот уже улица вокруг стала оживать, возникли широкие мостовые и обрамляющие их протяжённые фасады домов с балконами, всевозможными козырьками и вывесками, — в общем, вдруг появилось всё то, что свидетельствовало о нахождении Родиона непосредственно в городе. Воровато оглядываясь, он лавировал между неспешно шагающими прохожими, пытаясь сориентироваться. Но в глазах у него рябили одни только вывески различных заведений, многочисленные объявления и плакаты. Голова кружилась от такой шумной пестроты. Вдруг что-то врезалось ему прямо в лоб. — Смотри, куда прёшь, черт тебя дери! — чей-то возмущённый голос бросил ругательство ему в спину. Родион поспешно скрылся в толпе, скрючившись и потирая ушибленную голову. Ничего теперь он не видел перед собой, и куда его несло — не понимал. Он ненадолго остановился, сжавшись в каком-то уголке у лестницы, чтобы отдышаться и сообразить, где он находится. Но тут вдруг кто-то подошёл к нему со спины и тронул за плечо. — А? — Родион испуганно вскрикнул и обернулся. — Молодой человек, вы так растеряны, — дружелюбно обратился к нему некто в серой шинели. — Может, чем помочь? — Нет, я только на минуту… Родион ужасно растерялся. — То есть да, п-помочь… Мне нужно найти, а я потерялся, срочно нужно, а тут как-то вот… Вот сюда вот. — Родион робко протянул желающему помочь скомканную от всех волнений бумажку. — Срочно добраться… Прохожий в шинели сощурился, поднося жалкую бумажку близко-близко к глазам, чтобы разглядеть. — Извиняй, дружище, я нынче без очков… А! Э, брат, куда тебя несёт! — Он покачал головой. — Интересно, что тебе там нужно? — Г-где? — Родион непонимающе глянул в его лицо, и прохожий сразу понял, что тот сам не знает, куда его, видимо, послали по этой бумажке. — Что ж, раз надо, то, пожалуй, покажу. И он в подробностях рассказал Родиону, как пробраться к обозначенному месту. — И вот прямо будет тебе оно, видное здание нашего ОГПУ. Только самые бестолковые али приезжие не знают, какое это важное заведение! Но ты, конечно, больше смахиваешь на вторых. Родион премного поблагодарил любезного незнакомца и сломя голову помчался в указанном направлении, повторяя в голове весь замысловатый маршрут, чтобы ничего не забыть. Вскоре он оказался на углу некоего перекрёстка, где и должно было находиться нужное ему здание. То, что предстало перед ним, было действительно «видным» и скорее напоминало каменную крепость. Но Родион, лишний раз перепроверив номер дома в бумажке, чтобы уж точно не ошибиться, пошел искать этот же номер на внушительных размеров угловом строении тёмно-серого цвета. С этим он справился далеко не сразу. — Да-да, номер восемь. Оно. — Родион, походив в нерешительности под низкими зарешеченными окнами, приблизился к центральному входу. Только он попытался пройти, приоткрыв тяжелые да ещё и двойные дубовые двери, как его остановили, схватив за плечо. — Куда? — грозно прогремел здоровенный некто, хватаясь свободной рукой за кобуру на поясе. — Кто такой? Чего залетел? Здесь не проходной двор, посторонних не пускаем. Выметайся. Родион просто побелел от страха, а может, даже и поседел. Он хотел было что-то ответить, но так перепугался, что дар речи покинул его. Его стали выпроваживать вон, просто выталкивать за двери, и тут-то ему пришлось пропищать хоть что-нибудь. — М-мне сказали… Я должен был прийти… Вот, мне даже написали, ч-что именно сюда, у меня документ! Документ! — Родион из последних сил пытался протиснуться назад, протягивая измятую бумажку. На ней красовалась здоровенная подпись того, кто выписал ему этот «документ», а также синяя, расплывшаяся уже печать. К удивлению Родиона, это оказало большое воздействие на серьезного вида товарища. — А, меня предупреждали. — тот немного смягчился и понизил голос. — Пройдёмте. Он махнул Родиону, чтоб тот следовал за ним, и провел его к парадной лестнице. Откуда-то со стороны послышались разговоры и смешки, посылаемые, видно, в адрес Родиона. — Подниметесь здесь, затем свернёте в коридор налево, в конце будет лестница — ещё подниметесь на один этаж, и потом опять налево повернёте. Там найдёте в конце коридора кабинет. — М-мне уже можно идти? — сиплым голосом переспросил Родион. — Идите, — угрюмо ответил грозный товарищ, махнув рукой, и зашагал назад, к посту. Родион быстро взбежал наверх по широким каменным ступеням, обитым красными коврами, потом свернул и направился далее, как ему было сказано, — бегом, не помня себя от страха и не замечая уже никого и ничего вокруг. Оказавшись в тёмном коридоре, в котором он должен был обнаружить тот самый кабинет, он сбавил шаг и остановился перед последними дверьми. Было страшно. Родион стоял так минут десять, руки его дрожали и не решались постучать. «Ну давай, поздно теперь думать, ведь всё равно придётся…» — уговорив себя, он зажмурил глаза и как можно сильнее постучал кулаком в деревянные, крашеные белым двери. Из-за них ему тут же бодро крикнули: «Пройдите!»***
Родион приоткрыл сначала одни двери, потом другие и обречённо шагнул за порог, подавляя в себе желание просто спрятаться в пространстве между этими дверьми и остаться незамеченным. — Ага, явился! — Два горящих насмешкою глаза тотчас устремились на него. — Ну молодец, молодец. Садись пока здесь. Родион в нерешительности прошёл и сел на какую-то хлипкую скамью, стоящую у стенки. Перед ним, за массивным письменным столом, заваленным стопками бумаг и папок, сидел и что-то дописывал молодой человек лет около тридцати, а может, и того моложе, и, пока он был занят и лицо его было опущено, он не производил никакого ужасающего впечатления. Родион хотел рассмотреть окружение, в котором он оказался, но невидимая сила заставила его опустить голову и не давала оглядеться. Он остановил взгляд на собственных ботинках, до неприличия грязных и обшарпанных, да так и просидел, разглядывая неказистую свою обувь, пока к нему не обратились. — Так, поди-ка сюда. Поди сюда-а… — почти пропел сидящий за столом и полез вниз, что-то разыскивая в ящике. Родион медленно, желая оттянуть время столкновения с ним, подошёл к столу, всё ещё боясь поднять взгляд. Он стоял, смотря в пол, и нервно дёргал отрывающуюся запонку на рукаве. — Владимир Николаич! Вас просят… — послышался голос из коридора, и тут же в кабинет вломился запыхавшийся мальчишка, держа в руках какие-то подшитые папки. — Нужно… Срочно рассмотреть… — Не сейчас! Вышел вон, некогда мне! — грозно прикрикнул тот самый молодой человек из-за стола. — Вышел вон со своими бумажками, я сказал! И дверь тут же захлопнулась. — Ну вас к дьяволу! Расстрелять всех — и всего делов. Возись ещё с их макулатурой. — Он снова полез искать кое-что в ящике стола, бормоча при этом что-то невнятное. Родион в ожидании переминал руки, щёлкая пальцами и немного пошатываясь. Владимир, достав из-под стола конверт, уставился на бедолагу. — Да ты сядь, сядь, не то упадёшь сейчас. Родион засуетился при обращении к нему, завертел головой в поисках сиденья. — Да вон, стул стоит. Придвинь сюда да сядь. Родион сразу же исполнил указание, приставив сбоку к столу стул и, усевшись, снова вперил взгляд в пол. — Посадили тут — разгребай ихние дела и прочую херню! Что за унылая работа. Эх, а ведь было время… — Владимир, как бы призадумавшись, мял в руках угол конверта. — Раньше было лучше. А! Он вспомнил про Родиона и обратился уже прямо к нему, отринув свои нахлынувшие думы. — Смотри сюда. Владимир достал из конверта какую-то фотокарточку и, раздвинув стопки бумаг в разные стороны, освободив тем самым на столе местечко, положил её перед Родионом. Тот, как только глянул, так и ахнул. — Ну что, знакома тебе эта личность? — усмехнулся Владимир и уставился своим роковым, преисполненным предчувствия собственного триумфа, взглядом на несчастного Родиона. Тот молчал, не понимая значения всего того, что с ним происходило. Он лишь с каким-то особенным трепетом всматривался в фотографию, и лицо его мало-помалу будто бы сводило судорогой. Родион надеялся, что всё же на ней не тот, кто ему показался, нет, — он просто умолял все высшие силы о том, чтобы был там не Он… — Знакомая физия, а? — Володька ехидно улыбнулся. — Да знакомая, знакомая. Как бишь его там? Родион всё ещё был прикован взглядом к тому, кто был изображён на фотографической карточке. Он вдруг почувствовал, как слёзы ни с того ни с сего навернулись ему на глаза, и вот уже перед ним совсем расплылось черно-белое изображение на крафте. Рука в перчатке забрала фотокарточку назад. — Чего молчишь? — одернул его Володька, и тут его голос внезапно стал страшно суров. — Отвечай живо: имел ли ты какое-то отношение к данному лицу? Я тебя не в молчанку играть пригласил. Нет, как раз именно для того, чтобы поиграть, он и пригласил сюда и без того несчастного Родиона. — Да, — слабо отозвался тот, не зная, что ещё требовалось сказать. Володька снова ухмыльнулся. — А ну-ка расскажи мне, — он демонстративно достал лист и карандаш, — чем твой дружок занимается. Какую деятельность ведет. Где бывал, с кем сотрудничал. — К-как это? — Родион испуганно глянул на него глазами, полными ещё непролившихся слёз, но тут же отвел взгляд. — Я… Теперь не знаю. — Так. Не знаешь. — Владимир нервно простучал карандашом по столу. — Не знаешь, значит. А знаешь ли ты, что бывает за прикрытие преступников? — Что? — почти взвыл Родион. — Что вы хотите от меня? — Чего я хочу? — Владимир привстал. — Да, действительно. Чего? Твои показания мне не особо-то нужны. До того, как твой дружок изволил надежно спрятаться, его видели в кафе, в коем проходило не так давно разоблачённое собрание левых эсеров, готовящих, как выяснилось, заговор. Есть тому свидетели, ну, а помимо достаточно обоснованных подозрений, — ещё и вещественные доказательства его непосредственного участия в этой организации. При обыске квартиры, на которой он прежде находился, найдена немалая партия новеньких револьверов системы Нагана и иже с ними. Кому он их поставлял? Это вам не ерунда какая-нибудь! Связи ясны, не правда ли, дружочек? Сам-то он теперь сбежал и скрылся хорошо, но это пока что оно так. Поэтому, как ты понимаешь, дело не особенно нуждается в дополнении. Его и так возьмут как миленького, повяжут, как только он вздумает сунуться сюда. Поймают и примут меры, какие следует. Скорее всего, больше ты его никогда не увидишь. Владимир изо всех сил строил вид беспристрастного перечисления фактов, однако в его речи всё равно ясно слышались злорадные, уничижительные интонации. Голос его был стальным, но разъяснял он всё негромко, будто бы так, мимоходом, в душе при этом чувствуя невероятное ликование: кажется, он добился желаемого. Родион сидел перед ним бледный, как мел. В эту минуту на него обрушилось такое страшное отчаяние, что он в порыве замешательства и ужаса сорвался было с места, но в то же мгновение замер, встретившись взглядом с Владимиром. — Сядь, — приказал тот, встал сам и двинулся к Родиону, стуча тяжелыми сапогами по паркету. — Тебе рассказать, что применяют к таким лицам? А кое-что такое, после чего уже не живут. Понял меня? Владимир страшно оскалился, чувствуя всю свою власть над дрожащим пред ним и уже чуть не плачущим Родионом. Но, кажется, и этого ему было мало. Родион, низко склонив голову, только подрагивал плечами. Ужас охватил его. Он ничего не понимал, но знал теперь, что Ему угрожает опасность, ведь не просто же так он, Родион, оказался в таком месте. Не ожидая от себя подобного поступка, да и вообще уже не думая о том, что он творит, Родион бросился к стоящему напротив него Владимиру и упал перед ним на колени. — Не трогайте его, умоляю, не надо! — Голос Родиона звучал совсем бесцветно, глухо и сдавленно; его колотило изнутри. — Отдайте мне его, прошу вас! Родион уже обнимал его ноги, клонясь к полу, будучи не в силах держать себя. — Умоляю! Вы не понимаете, не понимаете ничего! Не трогайте его, не будьте же настолько жестоким! Отдайте его мне! Отпустите его! Родион уже захлебывался в горьких рыданиях. Истерика сделала его совсем жалким, лишила всяких остатков пристойного вида. Но ему было уже не до вида и не до чего вообще: это был край, предел его возможности терпеливого молчания, тогда как что-то изнутри разрывало, жгло и металось со страшным, нечеловеческим воплем. Владимир, молча наблюдавший за ним, нахмурился и заметно помрачнел. — Что, так дорог он тебе? Жить, что ли, без него не можешь? — Он кинул презрительный взгляд не на самого Родиона, а как-то мимо. — А придётся. — Нет! Нет, нет, нет! — с диким ужасом завопил Родион, задыхаясь в слезах. — Остановите это! Остановите! И голос его оборвался. Он беззвучно зарыдал, вцепившись в своего мучителя из последних сил. Тот запросто, пинком отбросил его. — Заткнись. Вытри свои сопли и встань. Как это мерзко! Родион лежал на полу, судорожно вздрагивая. Ему было невыносимо больно и страшно от того, в чьи руки попала Его жизнь. Неважно, что будет с ним самим, неважно сейчас, кто он, что он и как он, ведь Родиона не может быть без Него, ведь Родиону незачем тогда существовать, а потому какая разница, что сейчас он здесь не в своем уме, важно то, что он просит прощения для Него, ни во что уже не веря, но всё прося и умоляя. Он был важнее всех и всего, и какая разница, какою ценой достанется Родиону Его свобода и Его жизнь. На самом же деле дела обстояли не так трагично, как это всё было преподнесено Родиону. Владимиру лишь хотелось ввести его в зависимость от себя и после распоряжаться несчастным так, как ему хочется. Но, правде сказать, сейчас он мог только пугать Родиона, придумывая слова пострашнее и сдвинув брови хмурее. Нет, разумеется, Моисея арестуют сразу же по пересечении границы, как любого реэмигранта, но дело ведь в том, что Он может просто навсегда остаться там, на недоступной Родиону, неизвестно какой стороне. Тогда Владимир смог бы сочинить ему историю и про арест, и про смерть, и про всё что угодно — всё равно Его ему больше не видать. Хотя для Родиона это было равноценно Его смерти, а значит, и концу всему, концу его несчастной жизни, в которой всё сводилось к надежде на возвращение одного-единственного человека. — И долго ты там валяться будешь? — Владимир раздражался всё больше. — Встань сейчас же! Живо ко мне! На последней фразе он рявкнул на несчастного так страшно, что тот сразу же приподнялся и потащился к нему. Пряча лицо, Родион вернулся в исходное положение у его ног. — Я не намерен лицезреть твои истерики. Успокоился, быстро! — Он схватил Родиона за подбородок, силой приподняв его голову. Но, увидев его искажённое страданием лицо, понял, что погорячился. Он даже на мгновение пожалел о содеянном, пожалел убитого горем, буквально обескровленного Родиона, но сразу же подавил в себе эту жалость. — Да не нужен мне этот твой… как его там. Если бы я хотел, я бы уж давно его устранил. А я могу… — Он снова начал повышать голос. — И сделаю, если не успокоишься! — Он толкнул сапогом едва державшегося Родиона. — За что… Где он? Что такого ужасного он сделал? — с трудом выдавил из себя несчастный. — Если ты так беспокоишься за него, то уж наверняка знаешь, что. Поди ещё побольше нас знаешь. Отцепись! — Владимир оторвал державшегося за него Родиона, и тот снова оказался на полу. — Да-а… Смотрю, ты совсем… Ни на что теперь не годен. Владимир уже пожалел о выбранном им способе воздействия. Родион лежал на паркете лицом вниз, тихо, не вздрагивая больше и как будто не дыша. — Встань. Терпеть не могу таких как ты. — Рука в кожаной перчатке схватила Родиона за шиворот и рывком заставила подняться. — Сядь! — Владимир толкнул его, и тот упал на стоявший за ним стул. — А теперь посиди и подумай. — Он встал перед Родионом, который закатывал глаза в предобморочном состоянии. — Подумай о правильной вещи; что тебе следует делать: продолжать усугубляющую твоё положение истерику или наконец-то заткнуться и отдаться в полное мое распоряжение. Он посмотрел на Родиона какими-то неестественными, страшными, злыми глазами. Но тот не видел его и, скорее всего, не слышал. — Всё ясно с тобой. — Владимир куда-то вышел из кабинета и сразу же вернулся обратно, заперев при том одну из дверей на щеколду. — Очнись, припадочный! Он облил Родиона ледяной водой из жестяной кружки и постучал ею же по его макушке. Тот ахнул и замотал головой, с которой ручьями лилась вода. — Фу, да не на меня же! — Владимир ударил его по лицу, стряхивая с себя капли. — Прекрати! Родион пришёл в себя ровно настолько, чтобы вспомнить, зачем он здесь и из-за чего был так раздавлен. Он сделал последнюю попытку упросить чекиста: — Умоляю, отпустите его! Он не сделал ничего, он честный и порядочный человек, ему не нужно ничего такого! Не троньте его… Прошу вас… Убейте лучше меня. Родион смотрел на него с такой мучительной тоскою, что Владимир не мог больше продолжать этот бессмысленный террор. — Тебя убить? — С последней родионовой фразы он скривил ухмылочку. — Какое словечко-то. Но не-ет. Тебя я лучше помучаю до тех пор… Он умолчал, до каких пор. Родион смотрел на него умоляющим взглядом, весь такой жалкий и маленький, готовый прямо сейчас умереть, лишь бы только ничего больше не терзало и не раздирало его в клочья. — Будешь делать, что я скажу — ничего не случится с твоим… как его… Не важно! — Владимир оглянул Родиона с ног до головы, и ему стало невыносимо смотреть на него. Жалко стало. Противно. Он отвернулся. Родион кинулся к нему, снова упав на колени. — Сделаю всё, что скажете, сделаю! Только не… Владимир мрачно перебил его: — Закрой рот. Надоело. В голосе его послышалось что-то роковое, обречённое, чего не звучало в нём прежде. Он развернулся и сел за стол, сложив руки и опустив на них голову. Такая внезапная смена настроения поразила Родиона. Он не посмел больше ничего сказать и остался в прежнем своем положении на полу, боясь даже малость пошевелиться. — Знал бы ты, для чего я тебя сюда позвал, — вдруг совсем тихо, с каким-то сожалением произнес Владимир. Он поднял голову, чтобы глянуть на Родиона, но того совсем не было видно. — Ты где? — Владимир выпрямился. — Ко мне иди. Сюда. Родион с большим усилием поднялся и подошёл к нему, боязливо встал по левую его руку как-то боком. — На колени, живо. И тот снова рухнул перед ним на пол. — Идиот! Ко мне на колени. — Он шлепнул ладонью себя по ноге, показывая, куда на самом деле надо. Родион послушно исполнил указание, аккуратно присев на одно его колено. — Да что ты боишься! Я тебя не съем... теперь. — Он усадил Родиона так, как ему хотелось, и склонил его голову к себе на плечо. — Ты меня не бойся. То есть, бойся, но в меру. Я тебе ничего плохого не сделаю, если будешь исполнять всё, что я скажу. Останешься со мной — и ничего с тобой не случится. Родион совсем не понимал, что от него хотят, и молчал, даже не кивая в ответ. Думать о том, что такое сейчас происходит, у него недоставало сил. — Я тебя… А, не важно, ты понял. Но я пока что этого не стану с тобой делать. Мне уже не хочется. Больно жалкий вид у тебя. Да и ещё… — Он говорил негромко, как бы с самим собой. — Наверное, тебе и разговора хватило. Хватит с тебя. Готов. Странный ты, правда. Но хороший. Я такого, как ты, давно искал. Родион вслушивался в его изменившийся до неузнаваемости голос и пытался расслышать в нём прежние интонации — те, что с издёвкой. Но их просто не было. Родиону даже показалось, что Владимир решил сблизиться с ним таким странным способом — настолько душевным был его тон по сравнению с тем, как говорил он с Родионом до того. Доля правды была в этой догадке. Теперь прежде страшный Владимир сделался вдруг совсем утомлённым и тихим: на него нашло такое редкое для него чувство, от которого захотелось поговорить откровенно и доверительно, от которого делаешься мягким, беззащитным почти и по-простому грустным. — Меня ведь никто не любит. И понятно, почему. Я всё понимаю, что они там обо мне думают про себя или вслух. Никто мне этого лично не говорил, а я знаю: все меня ненавидят. Это у них у всех на лбу написано. Никто меня не любил, никогда, ну, а тут уж и вовсе не грех невзлюбить такого урода. Знаешь, иногда так грустно от этого сделается — хоть вой. А ведь я тоже… живой ещё человек. Он замолчал, и, выждав полминуты, продолжил: — Ты люби меня. Ты умеешь, ты хороший — уж я не ошибаюсь насчет этого. Как тебя впервые увидел, так ты и засел у меня в голове. Просто так не бывает этого чувства… необходимости. Мне очень нужен именно ты, и затем-то было всё это сделано. Ну, скажи, разве я не достоин твоей любви? Родион ничего не ответил. Он не понимал смысла его слов, потому что не воспринимал и не слышал уже и половины из них. Однако очень болезненно отозвалась в нём эта его фраза — «люби меня». Любить? Как здесь вообще оказалось это слово? Родион подумал, что ему послышалось или же он просто окончательно сошёл с ума. — Молчишь? А я тебе что сказал? Будешь делать то, что я скажу — и тогда тебе ничего не будет. А не захочешь… — Владимир внезапно начал повышать голос и потянулся одной рукой к поясу. — Так я заставлю! — Он схватил Родиона за волосы и приставил ему к шее револьвер. — Что? Неужели ничего не скажешь? У Родиона перекосило лицо от пробежавшей по скулам и вискам судороги. Он обмер, остро почувствовав прикосновение ледяного металла. — Не хочешь меня любить?! — угрожающе выкрикнул Владимир и тем же пистолетом ударил Родиона. Затем последовала неслабая пощёчина. Тот заскулил от боли, закатив глаза. — Я тебя не пожалею — так и знай. Покалечу, убью! Так отвечай мне сейчас же: будешь меня любить? Родион едва-едва шевелил синими губами и выговорить ничего не мог. — Да будешь. Бу-удешь, куда ты денешься. Если станешь мне сопротивляться — пострадает твой этот… Чёрт. Да что ты опять трясешься! Вот ничтожество! Он стряхнул с себя Родиона и встал. Тот остался лежать под столом. — За мной иди. Живо поднялся, я сказал! Родион, не имея уже сил встать, пополз к нему на коленях. Владимир подошёл к противоположной стене, нащупал что-то на ней и открыл до того невидимую, заклеенную обоями дверь. Затем он жестом позвал Родиона за собой, но тот не среагировал. — Да встань уже! — Владимир схватил бессильного Родиона за ворот и протащил в комнату. Когда зажегся свет, оказалось, что эта маленькая комнатка была как будто жилой: у стены стояла кровать, напротив — столик, заваленный разными вещами; на стене висел огромный портрет… или пейзаж — неважно, не до разглядывания интерьера было. Родион оказался на тонком расползающемся от старости ковре посредине этой самой комнаты. — Что ты опять уселся? Хватит сцен. Прекращай. — Владимир снова стал склоняться к тому, другому, более тёплому тону в голосе. Он захлопнул дверь и сел рядом с Родионом. — Да мне от тебя многого не надо. Я только хочу… — Он вплотную приблизился к Родиону. — Вот что: я буду с тобой спать, а ты меня — любить. — Ч-что? — вырвалось у Родиона, и он попятился от сумасшедшего. — Куда ты! — Рука в кожаной перчатке схватила его за запястье и притянула назад. — Куда-а? Родион и глазом моргнуть не успел, как оказался в крепких объятиях. Владимир поднял его на руках и понёс. — Какой ты легкий. Ты вообще ничего не жрёшь, что ли? Он посадил Родиона на край кровати и сам сел рядом. — Я буду тебя кормить, чтоб ты не издох. А то мало ли — помрёшь ещё, а другого такого, как ты, будет сложно найти. Родион сидел, ссутулившись, низко опустив голову. Ему хотелось рыдать от изнеможения, но он теперь слишком сильно устал для этого и был раздавлен так, что, казалось, дальше некуда. — Ты живой? Эй. — Владимир несильно толкнул его локтем в бок, но тот никак не отозвался на это. Он развернул Родиона к себе и, приподняв его голову, всмотрелся в его белое, мёртвое лицо с потерянным, отрешённым взглядом в никуда. — Да на тебе лица нет. Эй, как тебя там… — Он потряс Родиона за плечи. — Тебе плохо? Родион едва пошевелил губами, пытаясь выговорить: «плохо». — Пфф… Да ложись уже, раз так. Ложись сюда. — Владимир уложил его на спину. — Разрешаю. — Он склонился над ним. — Воды? Родион что-то слабо простонал и закрыл глаза. — Сейчас, погоди, только не умирай. Он прошёл обратно в кабинет и там стал искать что-то в стеклянном шкафу. Потом он вышел совсем и после вернулся к Родиону с кружкой воды и аптечным пузырьком. — Ну как, не умер? — Он поставил кружку на стол, открыл пузырёк с нашатырём и приблизился с ним к Родиону. — Нюхни-ка, на. Владимир сунул ему стекляшку с ужасной жидкостью прямо в лицо, и Родион, вдохнув, резко вскочил и схватился за горло, выпучив глаза. У него перехватило дыхание. — Но-но-но-но! — Владимир похлопал его по щекам. — Сейчас пройдёт. — Он взял кружку со стола. — Ну? Нормально? Держи, пей. Родион, еле как переведя дыхание, взял в дрожащие ладони кружку, расплескав немного воды. — Ох, жалкое создание! — Владимир помог ему придержать кружку, чтобы тот совсем всё не разлил, тем временем внимательно разглядывая его. Родион принялся с жадностью пить. — Какой-то ты потрёпанный, — заметил Володька. — И это ещё слабо сказано. Родион снова упал на спину, страдальчески вздохнув. Он чувствовал, как его всего буквально пожирают взглядом, не выдержал его и отвернул голову. — Что ты всё отворачиваешься от меня, а? — Владимир приблизился к самому его лицу. — Смотри сюда. На меня. Он повернул его лицо к себе, и Родиону пришлось посмотреть. Он уставился своими круглыми бесцветными глазёнками в его — за очками. — Я не понимаю тебя. Ты или ненормальный, или я не знаю какой. Я, мать твою, понять не могу, что ты сейчас думаешь! — Я не думаю, — робко, едва слышно отозвался Родион. — Оно и видно. — Володька презрительно скривился. — Идиот ты, вот что. — Отпустите меня… — не надеясь ни на что, попросил Родион. — Куда тебя отпустить? Нет, ты теперь мой. И никуда ты от меня не денешься. И будешь исполнять то, что я тебе уже назвал. Родион зажмурился, боясь заплакать. Он не ожидал другого ответа да и чувствовал сам, что от Владимира он так просто не избавится. От этой мысли ему становилось дурно и тошно. — Слышь? А тебя это… Как зовут-то? — вдруг спросил Владимир, поняв, что не может вспомнить имя своего, так сказать, пленного. Родион только поджал губы. — Я спрашиваю. — Не… не… не знаю, — захныкал Родион. — Бестолочь! — Он шлёпнул Родиона по щеке, на которой и так уже проявился след предыдущей пощёчины. — Ещё только раз ты мне так ответь. Да-а, придётся научить тебя, как со мной разговаривать. — Он мгновенно сделался строгим и серьёзным. — Иначе я тебя до смерти изобью. — За что? — испуганно выронил Родион. — За то, что бесишь меня. Родион потупил взгляд. Больше говорить он не осмелился. «Да и пускай. Что мне? Хуже, чем есть, быть не может. Пусть хоть убьёт — так даже лучше было бы», — подумал он. — Так, — после длинной паузы заговорил Владимир, — сейчас пойдёшь со мной. Можешь идти хоть? Или мне тебя здесь оставить? Родион кивнул, мол, может, хотя и сам очень в этом сомневался. Сказать что-нибудь вслух он побоялся. — Тогда вставай. Я сейчас. — Чекист вышел из комнаты, полез что-то искать на столе, а затем снял с вешалки у двери шинель и облачился в неё. «Как же мне это всё осточертело!» — злобно думал Владимир, суетясь по кабинету, собирая кучу «дел» и пряча их на полку шкафа. Тем временем Родион вышел к нему и встал рядом, потупив голову. — А, ты одетый, что ли? — Он окинул взглядом жалкий плащик Родиона, истёртый, мятый, безвольно висящий на нём. — Хреновая у тебя одёжка. Сам Владимир был в новенькой тёплой шинели, которая отлично сидела на нём, подчеркивая его статную фигуру и гордую осанку. — С таким, как ты, стыдно по улице идти. Ты себя видел, ободранец? — Он почему-то только сейчас заметил, что Родион был одет в какие-то лохмотья, и возмутился этим. — Тебе самому-то не противно таким быть? Родион промолчал, боясь снова ответить не так. Ему было совершенно всё равно на собственный внешний вид. «Зачем мне что-то другое? Какая разница, что там на мне. Какая разница, в чем быть такому ничтожеству, как я», — думал он. — Пойдём. — Владимир звякнул ключами и выключил свет. — Давай, на выход, живее! — Он уже стоял в коридоре, ожидая, пока доплетется Родион. — Да быстрее, ты! Он вытолкал Родиона из кабинета, грохнул дверью, повернул пару раз ключом в замке и зашагал по темному коридору, толкая Родиона вперёд. — Пошёл, пошёл! — прикрикнул Владимир, и голос его разлетелся по всем коридорам и углам огромного опустевшего здания. Выйдя наконец наружу через чёрный ход, он крепко схватил Родиона за руку, опасаясь, что тот решит от него уйти. Они пошли по улице, протискиваясь сквозь городское месиво из толп народа, телег и ещё черт знает чего, всегда так раздражавшее Владимира. Володьке неудобно было всё время держать Родиона, поэтому он отпустил его руку, убеждённый в том, что тот теперь никуда от него не денется. Родион послушно шёл рядом с ним, не отставая и не пытаясь никуда отстраниться и уж тем более уйти. Он смотрел себе под ноги, увязавшие в грязи и талом снегу. Ему было не по себе сейчас от одной мысли, что этот человек каким-то образом может распоряжаться им, определённо имея на это право. А о главном своём страхе Родион старался и вовсе не думать. Это причиняло ему страшнейшую боль. Родион верил, что Владимир правда может чем-то навредить Ему, как будто Он тоже был сейчас в его руках. В Родионе всё опустилось, вся душа просто в пятки ушла — с концами, вот и сам он согнулся сейчас в три погибели. Что-то страшно давило его сверху и тянуло, со всей силы тащило вниз. Вниз… — Стой. — Владимир придержал его прежде, чем они смогли пересечь широкую улицу. Родион остановился и, приподняв немного взгляд, увидел перед собой трамвайные рельсы. Где-то невдалеке уже брякнул предупреждающий звонок. Никто его сейчас не держал. И ничто не держало. А внутри что-то всё клонило его, усталого, вниз, призывая к окончательному падению. Родион вдруг пошатнулся, подался вперёд и опрометью бросился на дорогу, прямо на трамвайные пути. Чей-то голос испуганно взвизгнул из толпы. — Нет, нет, нет! — Владимир страшно завопил не своим голосом и кинулся к Родиону, уже лежащему ничком на рельсах. Их обоих как громом оглушил скрежет металла, но Владимир рывком успел оттащить несчастного от путей за две секунды до того, как вагоны, тормозя, прогрохотали и остановились немногим дальше того места, где только что лежал несостоявшийся самоубийца. Толпа из любопытных зевак обступила их со всех сторон. Владимир вместе с (живым ли?) Родионом оказался в слякотной грязи. Вокруг жужжали различные голоса, говор нарастал, кто-то предлагал помощь, иные просто причитали, скулили от потрясения. Никого и ничего не замечая, Владимир склонился над Родионом, который потерял сознание от пережитого, и горестно начал что-то бормотать над ним. Кто-то тронул его за плечо, предлагая помощь доктора, но Владимир только огрызнулся, отдёрнувшись. Он поднялся на ноги и истерично, зло выкрикнул в толпу: — Чего уставились?! Разошлись! Нехрен здесь стоять! Он вытащил револьвер и пару раз грохнул в воздух. — Разошлись, я сказал! Толпа пришла в панику, завизжала и рассыпалась во все стороны, оставив их одних на тротуаре. — Эй, эй ты… Эй! — Он приподнял обмякшего Родиона и похлопал его по щекам. — Идиот, придурок! — Владимир хорошенько потряс его, но тот всё не приходил в себя. — Очнись! — чуть ли не со слезами кричал он, надрываясь. — Очнись, идиотина! Я сказал! Сейчас же открыл глаза, пока я тебя… не… Он почувствовал, что готов просто зарыдать на месте. К нему опять с чем-то подошли. — Идите нахер отсюда, не нужно мне ничего! — взвыл он. Владимир развернулся, поднял Родиона на руках, закинул его себе на плечо и как можно поспешнее пошёл прочь с места происшествия.***
Родион почувствовал, что он будто бы завис в неясном пространстве. Он совершенно не ощущал никакой опоры под собой, ничего вокруг не видел и не слышал. Ему казалось, будто он был подвешен в глухой пустоте, где не существовало ничего, кроме него одного. А сам он тем временем был лишь слабым лучиком сознания, готовым потухнуть при малейшем дуновении на него. Однако через какое-то время всё-таки начали различаться какие-то звуки вроде шороха и скрипа, мерного и нарастающего. Родион понимал, что это кто-то идёт, и, кажется, идёт прямо на него. Хотелось крикнуть, позвать на помощь, но голос ушёл так глубоко внутрь, что невозможно было издать ни звука. Он с большим усилием разомкнул глаза. Мутная серая пелена обволакивала взгляд, но вскоре в ней стали появляться какие-то пятна, огоньки, и всё проявившееся тут же закружилось, смешалось и задрожало в глазах Родиона. Но теперь уже под ним было что-то, что несло его, придерживало, не давая снова провалиться в пустоту. — Мойша… — слабым голосом позвал он. Почему-то Родиону почудилось, что висит он именно на Его плече, и именно Его рука сейчас удерживает его. У него, кажется, выпало из памяти всё, что происходило в последние месяцы и дни, ему казалось, что сейчас он там, где ничего страшного ещё и не начиналось. Хотя бы на мгновение Родиону удалось почувствовать лёгкость, какой давно уж он не знал. — Какой Мойша? — Суровый, совсем чужой голос разбил эту иллюзию, и Родион растерялся: где же он тогда и что произошло? Кто-то скинул его вниз и попытался поставить на ноги, но колени Родиона согнулись сами по себе, он был не в состоянии держаться, и этот кто-то позволил ему упасть на себя, да ещё и придержал за плечи. — Полноте в обмороки-то падать. Пф, ненормальный. И почему я должен возиться с тобой? Родион совсем не узнавал того, кто к нему обращался. — Эй? Ты уже в себе или как? — немного уставший голос говорил уже спокойно, негромко, с тенью жалости и даже сочувствия. — Ты настоящий идиот, вот что я скажу. Таких, как ты, сдают в психиатрию. — Мне больно, — отрешённо выдал Родион, всё ещё ничего не осознавая и не видя. — Чего-о? — презрительно протянул тот же голос, и Родиона покоробило с такого ответа. — Да в каком месте? Поотрывало бы тебе конечности — вот тогда бы да, тогда бы было больно. — Вы… Кто? — Я — кто? Память отшибло, что ли? Так я тебе напомню. Хотя нет. Не напомню. Я тебя пока не буду бить. Иначе ты не дойдёшь. Эй, как тебя там... — Володька похлопал его пальцами по спине. — Сам-то на ногах можешь держаться? Родион, не отвечая, попытался отстраниться, но почувствовал, что не удержится сам, и снова повис на ком-то, кто был ростом лишь немного выше его самого. — Всё с тобой понятно. Но нести тебя дальше я не собираюсь. Я устал и не хочу! Пойдёшь сам. — Он отстранил от себя Родиона. — Стой, не падай. Да что это такое! Родион осел прямо в грязь. Сил у него не было. — Ты что как скотина! Фу! Быстро встал! Ты бы ещё мордой вниз в это дерьмо свалился. Родион не слышал его. Он сидел, поникнув, и не понимал, что происходит. Он смотрел на собственные пальцы, увязшие в грязном снегу, прислушиваясь только к тому, что делалось у него внутри. Вдруг что-то больно ударило его по голове. — На ноги поднялся. Быстро! Я тебя прибью на этом самом месте, если ты не прекратишь это. — Не могу, — выдавил из себя уставший и измученный Родион. Теперь ему стало окончательно всё равно, что с ним дальше сделают. — Пристрелю! — Стреляйте… Свет в его глазах снова померк, и он провалился в чёрную пропасть бессознания.***
— Ненавижу. Всё ненавижу. И его, и себя, и всех. Я мог бы просто убить его, чтобы он не путался больше в моих мыслях. Но нет! Нет! Я не хочу этого. Я сам себя скорее пристрелю, чем его. Но это абсурд! Это ужасно! Я не знаю, что делать с этим. Мне нужен этот человек, этот ничтожный идиотишка, он мне такой нужен! Он нихрена не понимает. Он должен делать так, как я скажу, он должен просто зависеть от меня, а вместо этого… Да я не знаю, как с ним поступать. Я не понимаю, что сделать, чтобы он… Чтобы… — Владимир крепко сжал пальцами гудевшие виски. — Мне уже плохо от этого. Нет, надо успокоиться и разобраться, что со мной… Надо… Да… — Он резко выдвинул ящик стола. — Пусто! Чёрт, чёрт, чёрт! — он вскочил из-за стола и судорожно полез в стеклянный книжный шкаф. Где-то там была спрятана заначка на чёрный день. — Здесь? Нет… А может… И тут нет. Кто взял?! К-кто?! Где? Он стал судорожно вышвыривать наружу всё, что было в шкафу. Под руку попался бокал и — вдребезги разлетелся от яростного удара об пол. Вытряхнув всё, Владимир в отчаянии хлопнул дверцей так, что стекло в ней едва уцелело. — Да провались оно всё к дьяволу! — лицо его скривилось от боли и негодования. — Ах так, значит… Значит, нет… Не найдя никакого способа успокоить воспалённые нервы, Владимир закрылся дрожащими руками и медленно опустился на пыльный паркет. — Нет… Как плохо… Он упал на пол и зарыдал от бессилия.***
В душной комнате с заколоченными окнами, в полутьме через некоторое время обнаружил себя Родион. Он лежал на жёстком диване, причём не в самом удобном положении, отчего все конечности онемели, а при попытке повернуться как-то иначе всё тело заныло, будто после побоев. Родион устремил взгляд в высокий потолок, исполосованный пробивавшимися сквозь доски лучами восходящего солнца. «Как жаль, что я всё ещё живой», — подумал он, и перед ним сразу же предстали картины вчерашнего вечера. Он зажмурился, чувствуя, как слёзы снова подступают к горлу, и совсем тоненько заскулил. В ответ ему что-то в глубине комнаты зашуршало, зашкрябало по деревянному полу. Родион испуганно вскрикнул. — Закрой рот, и без тебя херово, — раздался надтреснутый голос из рассеивавшейся темноты. — Подойди. Помоги мне, прошу. Родион незамедлительно кинулся помогать. Едва слезши с дивана, хромая, он подошел к лежащему на полу вниз лицом Владимиру и сел рядом с ним. — Что с вами случилось? — как можно тише и мягче спросил он. — Что сделать? — Помоги подняться. Сил никаких нет… Родион с большим усилием приподнял Владимира так, чтобы он мог сесть на колени, но тот, пошатнувшись, повалился прямо на него. Родион его еле удержал. — Плохо… Помоги. Родион растерянно глядел на него. — Помоги же… — Он положил голову Родиону на плечо. — Успокой… Больную мою душу. Горькая жалость сдавила грудь Родиона, снова слёзы выступили на его глазах, но уже не от собственного, а от чужого страдания. Его поразило, как переменился тот, вчерашний Владимир. С ним что-то случилось, но что и отчего — он не мог понять. Слишком непроницаемой личностью был этот человек даже для Родиона, так тонко чувствующего чужие души и мысли. Да и очнулся он, наверное, уже слишком поздно. — Отчего плохо? — негромко спросил он с искренним сочувствием и желанием тотчас помочь или хотя бы выслушать со вниманием. — Не спрашивай. Молчи-и… — сквозь зубы простонал Владимир. Плечи его дрогнули. Вот-вот, и он снова безудержно зарыдает от переполнявшего его горя, смешанного с ненавистью и тупой, тошнотворной болью. Родион почувствовал это в нём и как-то машинально обнял его, склоняя к себе, будто бы желая укрыть. Тот, впившись в него сильными пальцами, завыл совсем по-звериному. Родион ощутил, как горячие слёзы — одна, другая, ещё и ещё — смочили его воротник. Он совсем забылся и начал успокаивать того, кто ещё вчера вызывал в нём содрогания ужаса. — Ох, не плачьте, пожалуйста, не надо. Ну не нужно… Всё пройдёт, правда, я знаю, что всё пройдёт. Оно всегда так, что бы ни случалось, правда. Не плачьте же, ну… Всё будет хорошо… Родион обнимал его так тепло и крепко, как только умел. И как будто не этот человек вчера практически довёл его до самоубийства, как будто не он мучил его самым болезненным для него способом. Родион всё забыл и всё простил ему, почувствовав, что Владимир нуждается, возможно, именно в его помощи и поддержке, пусть, может, и временно, лишь однажды — сейчас. Сейчас они были равны, и Родион забыл про всякий страх, сковывающий его в искренних словах и действиях. — Ничего не пройдёт. Мне плохо. Так плохо… — Владимир лихорадочно дрожал, стуча зубами. — Плохо мне, больно. Я не тот, понимаешь? Я не то, что ты видишь. И не то, что вижу я. Я не такой, не я это, не я! У меня внутри всё будто тупым ножом изрезано. Будто кто залез туда, хотя я не пускал, я отваживал всех и каждого… А он залез и вспорол мне всё — я теперь еле живой, я корчусь от настоящей боли, будто в самом деле такое произошло со мной! Живого места нет, живого места нет… — Ну что вы, что вы так… — Даже ты меня не любишь из-за этого. Я мерзкий, ужасный, да! Я всех теперь ненавижу, потому что никто никогда не относился ко мне по-человечески. Все только этого и хотели, чтоб я совсем уж озверел, с ума сошел и сдох. И я озверел! И сдохну вот-вот! Что осталось от меня? А ведь… А ведь я такой же, как все… Как и ты. Был... Ну, посмотри на меня, чем я хуже других? Чем я заслужил… — Он зашелся в рыданиях, не договорив. — Ну не плачьте, пожалуйста, — тихо просил Родион. — Вы не совсем ужасный, я верю в это. Вы самого хорошего заслужили, не плачьте, вас обязательно… — Я не такой! Не тако-ой… Родион поглаживал его по спине и плечам, пытаясь хоть как-то успокоить. — Это не я, не я, не я, не я! — Не вы, конечно, не вы… — Я не такой. Во мне чудовище сидит, страшное, оно жрёт меня… Больно, невыносимо! — Я знаю. Я вижу… — Никто меня не пожалеет, я один, никому не нужный, никем не любимый… Мне больно жить с собой. За что мне это, за что? Почему так? Почему со мной… Он поднял лицо и устремил на Родиона красные от слёз и бессонной ночи глаза, полные отчаяния и мольбы. Это были всё те же безумные глаза, но теперь в них было совсем не то, что раньше. Теперь их наполняла беспомощность и бесконечные слёзы, ранящие пуще самого острого лезвия. — Я вас пожалею, я… я… — Родион начал заикаться. — Я всё по… понимаю… Я помогу. — Скажи, за что я такой? Отчего становятся такими, как я? Злыми и несчастными. Моральными самоубийцами. Почему? — Я не могу, я… Не знаю, простите… — Я сам себя боюсь. Я отвратителен сам себе. Все, что я делаю и думаю, убивает меня. Знаешь, каково мне? Знаешь? — Представляю… Владимир снова прильнул к нему и замолчал надолго. Родион тихо поглаживал его по плечу, грустно смотря куда-то вниз. Как же он хотел прекратить это, хоть как-нибудь. Как угодно! Он думал, как всё-таки несчастен этот человек, пусть даже его история и неизвестна Родиону. «Пусть я ничего не знаю и не имею права такое говорить, но он не заслуживает этого. Никто не заслуживает. Не бывает злых людей, и никто не должен страдать, никто!» — думал Родион, поджимая от горечи уголки губ. — Я знаю, со мной ты не останешься, — вдруг неестественно спокойно заговорил Владимир. — А мне это так нужно было… Но я плохо с тобой поступил, очень плохо. Ты меня прости, ладно? Боюсь тебя спросить ещё раз, поэтому… Знаешь… — Он оторвался от Родиона, чтобы посмотреть на него. — Я не буду насильно заставлять. Поэтому вот что: лучше уходи сейчас, если не можешь меня полюбить. Уходи скорее, пока я не стал тем, ну, каким был. Иначе я тебя не отпущу. Плохо тебе будет. Уходи, прошу тебя. Не хочу я тебя мучить… Родион опустил голову. Он знал, что не сможет. Нет, конечно, нет. Но он хотел бы просто быть с ним, когда тот будет нуждаться в этом. Он хотел сделать для него хоть что-нибудь. Безумно жаль, страшно было бросать его, и нестерпимо больно было ему на это решиться. — Что же ты? Молчишь… — Неужели нельзя по-другому? — Родион боязненно посмотрел на Владимира. — Не надо по-другому. Я не хочу. Уходи, прошу тебя. Иди, я не трону тебя больше. — Он, шатаясь, встал на ноги. — Ты меня видел… Таким… Да и черт с этим. Тебе можно. Ты не человек. Родион поднялся вслед за ним, потянулся к нему, но Владимир сделал жест, чтобы тот не приближался. — Милое создание. Доброе. Иди. Иди, пока я не передумал. Попрошу только напоследок... — Он достал из кармана смятую купюру и протянул её Родиону. — Сходи мне за водочкой. Найди уж где-нибудь неподалёку. Я сам в таком виде теперь не могу. А мне очень надо. Лечит оно меня. Родион без вопросов и без лишних мыслей поспешно удалился, чтобы как можно скорее исполнить эту просьбу. Владимир, оставшись один, встал у заколоченного крест-накрест окна и заговорил сам с собой: — Тебе с ним хорошо, но ты его отпускаешь. Да, отпускаю. Потому что… Потому что я не знаю, что с ним делать. Не умею. Я его просто убью, если он сам это не сделает с собой из-за меня. Я ужасный человек. Во мне ничего человеческого и не осталось. И, чем хуже я, тем мне больнее, тем я злее, а отсюда — ещё несчастнее и ещё хуже. — Он тяжело вздохнул. — Ладно. Ясно, что мне это в наказание какое-то дано. И этот тоже… Чтобы понял, что я достоин только гнить в собственных страданиях. Один. Да, заслужил я того, заслужил, пусть и не помню, чем. Всё не просто так. — Владимир повернулся к окну и посмотрел на улицу, сощурившись от того, как больно резал глаза солнечный свет. — А парнишка тут вовсе ни при чём. К тому же... Стоит мне только оказаться снаружи — и я забуду, каким был сейчас. Я бы снова и бил его, и издевался. Он такой слабый. Это раздражает, это… Только провоцирует. Нет, нельзя мне больше трогать его. И видеть нельзя. Не хочу. Пусть живёт спокойно. Это только моё дело. И забыть бы мне дорогу к нему… Вскоре уж послышались неровные шаги на лестнице, открылась дверь, и Родион скоро зашагал по коридору. — Не проходи! Оставь там, — хрипло крикнул ему Владимир, — не показывайся мне. Уходи, живо! Но Родион что-то медлил. Владимир слышал, что он всё ещё стоял за дверью в комнату. — Прошу, уйди… Беги от меня. Быстрее. — Он потянулся рукой к поясу, достал револьвер. — Прощай же. Он выстрелил в стену, и тут же грохнула входная железная дверь. Родион убежал прочь. — Вот и всё. Легче будет. — Владимир вышел в коридор. На полу, под дверью, он обнаружил стеклянную бутылку с прозрачной жидкостью. — Молодец. Вот спасибо… Он подошёл к входной двери, чувствуя странную, тяжелую пустоту на сердце. Но тут же на него снова нашло нечто страшное, сразившее его вдруг окончательно и с одного удара. Опираясь ладонями о стену, он сполз по ней вниз и сел на полу, держась за голову. Снова заслезились глаза, снова подступило отчаяние, от которого хотелось выть, орать и ломать всё вокруг. На него обрушилась страшная, смертельная, гробовая тоска. — Возвращайся… И он снова зарыдал во весь голос, взахлёб, горько и безутешно.***
Прошло несколько дней со дня их последней встречи, а Родион всё беспрестанно думал о том, что случилось. Он думал о Владимире, думал, как всё могло бы сложиться иначе, кабы не одно да не другое… Ведь всё внутри противилось такому, как есть, исходу, всё кричало о том, как несправедлив был такой конец. Но что он, Родион, мог сделать? Что лучшего он мог предложить Владимиру… Но ворочалась где-то глубоко в груди едкая, как соль на открытой ране, вина: всё-таки плохо Родион поступил, сбежав от него тогда. Нельзя было его оставлять, нельзя. Теперь в голову лезли самые ужасные мысли, было страшно за Владимира: что будет с ним, одиноким и таким… Таким, каким он был тогда. Что, если не сможет он справиться с этим один? Нет, нужно было вернуться, остаться. Но а если бы остался Родион? Как бы всё тогда повернулось? «Он хотел, чтобы я его любил. Потому что ему очень одиноко. Плохо ему, очень. Но ведь я не могу. Я мог бы только побыть с ним, иногда выказывая сочувствие, но так, как он хотел… Это просто невозможно. А было бы возможным — я бы не оставил его, я бы сделал его чуточку счастливее. Но по-другому я не нужен ему. Так я принесу только больше страданий». Пора бы уже перестать передумывать одно и то же, но Родион не мог так просто отпустить всё это. Мысли не давали ему покоя, казалось, ни на минуту, хоть и были они бесполезные, ни к чему не ведущие. Родион просто не мог смириться с тем, что случилось. Он всё думал о Владимире, представляя, как обнимает его, и тот стихает в его руках, вдруг умиротворившись. И больно ныло, щемило сердце, прося вернуться, прося быть рядом и так же обнимать, скрывая ото всех его, неведомых Родиону, страданий. Но Родион не мог сделать ничего, зная, что новое его появление не принесёт ничего хорошего. Владимир решил так, он запретил, он прогнал… Наверное, он все-таки знал, что было бы, поступи он иначе.***
Как-то на днях Родион собрался выйти из дому и вдруг, открыв дверь своей каморки, обнаружил у порога сложенную конвертом записку. Он долго не решался развернуть конвертик, зная почти наверняка, от кого было это послание. Родион боялся на него даже взглянуть. В итоге он извёлся настолько, что, спустя какое-то время, всё-таки осмелился наконец прочесть письмо. Однако, раскрыв конверт, Родион поразился его содержимому. Толстая пачка денежных бумаг была адресована ему. Ничего не понимая, он принялся читать, что же было сказано в записке. Может, отправитель был вовсе не тем, о ком подумал Родион? На желтоватой бумаге было выведено размашистой, сильного наклона прописью: «Возьми это. Знаю, ты плохо живешь, поэтому я посчитал своим долгом хоть чем-то тебе поспособствовать. Потрать эти бумажки с умом, хотя — как пожелаешь. Мне жаль, что пришлось снова напомнить о себе. Забудь меня и прости за всё случившееся. Прощай. В. Р.» Родион перечитал записку несколько раз, потом покрутил, попереворачивал в руках измятый бумажный лист, надеясь обнаружить на нем ещё хоть что-нибудь. Но больше никаких надписей там не оказалось. Родион горько вздохнул, сглотнув подступающие к горлу слёзы. Он сжимал в руках записку, а в мыслях у него стоял тот, последний из всех знакомых Родиону образ Владимира. И его глаза — страшные, бездонные, полные смятенной тоски, мольбы и отчаяния.