***
К наступлению вечерней темноты Владимир оклемался и, только попытавшись пошевелиться, взвыл сквозь зубы. Кажется, он все-таки повредил себе руку — ту, на которую упал всем своим весом. Самыми страшными бранными словами плевался одуревший от боли Володька. И на его счастье было кому услышать его: в кабинет вдруг ворвался сам начальник юридического отдела, а за ним — Лёнька, машинист из бухгалтерии. — Ты чего орешь? — нагнувшись к Владимиру, громко произнес Ломовцев — так, чтобы перекричать вопли Владимира и чтобы тот его услышал. —Не трогать! — заорал тот, когда Ломовцев попытался перевернуть его на спину. — Рука, сука, рука! Лёнька, совсем еще юный мальчишка с пышной копной светлых волос на голове и живо блестящими голубыми глазами, стоявший неподалеку как бы пока что «не при делах», подивился такой реакции Владимира на всего-то сломанную руку. Впервой, что ли? Так вроде и на войне был — неужели ж ни ранений не получал, ничего не ломал? Странно! — Не ори, это даже не перелом поди! — содрав с Владимира гимнастерку, Ломовцев осмотрел посиневшую, опухшую руку, которая не могла разогнуться и ввергала Владимира в еще больший ужас. — Не тронь! — огрызнулся тот. — Да ты молчи, — вздохнул Ломовцев. — Лексей, поди. Вызови санитара. Давай скорее! И Лёнька робко подошел к рабочему столу Владимира, на котором стоял телефонный аппарат. — Че-ка, че-ка, соедините с ближайшей больницей. Да-да, что? Не слышу вас, пов-то-ри-те. Санитара надо, санитара! Перелом или вывих. Скорее! Че-ка, че-ка. Ой, то есть, о-г-п-у.Санитара! Владимир лежал лицом на полу, и отросшие волосы лезли ему в глаза и рот. Он не видел происходящего, но чувствовал, что от сложившейся ситуации ему уже никуда не сбежать. И стыд, и омерзение к самому себе, смешному в своей беспомощности, охватывали его. — Чего там? — Карету скорой помощи позвал, — пожав плечами и положив трубку, ответил Лёнька. — Ну иди, стой на крыльце и жди, потом проводишь их, — обратился к нему Ломовцев. — А ты лежи смирно, — приказал он Владимиру, — не шевелись. Когда прибыл санитар, оказалось, что так и есть: вывих локтевого сустава и множество ушибов. Сделав все необходимые махинации, врач удалился. Лёнька тоже. Пристыженный, мрачный и обозленный Владимир теперь полностью оказался на попечении Ломовцева. — Ну и чего ты, чего? — злобно зыркнул на него Володька. — Иди, молодец, спасибо! — А ты как же? — хмыкнул Ломовцев. Владимир встал на ноги, одной рукой накинул на себя плащ (вторая была туго перебинтована) и собрался на выход. — Далеко ли уйдешь ты такой? — чуть не засмеялся Ломовцев, глядя на скрюченного, взлохмаченного, сердитого Володьку с его несчастной изувеченной конечностью. — Не твоя это забота, — обернулся к нему Владимир. — Не твоя, — серьезно повторил он. — Ну, не моя так не моя, — пожал плечами Александр. — Главное, чтобы не сдох ты тут у меня ненароком, на ровном-то месте. — Не сдохну, — нахмурился Владимир и сел за стол, передумав идти. — Выключи электричество и ступай себе. Удивленный Ломовцев хотел бы задать парочку вопросов, но, только взглянув на Володьку, который походил на побитого чёрта, воздержался и вышел из кабинета. — Работать продолжу, — сквозь зубы процедил Владимир, провожая пристальным взглядом товарища.Закат
9 декабря 2020 г. в 12:37
Владимир сидел за столом, усталым взглядом дочитывая какую-то телеграмму. Покончив с этим, он отложил длинную ленту в сторону и машинально поправил пенсне на носу, вздохнув красноречиво: «Ну, кого еще я обделил своим вниманием сегодня?»
Перед ним лежала стопка протоколов разных допросов. Не его стопка. Что она тут делает?
Владимир снял пенсне и потер веки. Взгляд был мутным, и, посмотрев вдаль, на окна стоящих на противоположной стороне улицы домов, Владимир не смог разглядеть привычных их очертаний. А ведь — дальнозоркость!
Владимир решил, что хватит на сегодня; уж вечер, пора и честь знать. Закрепив по привычке пенсне на носу, он встал из-за стола и прошелся по кабинету, разминаясь. Спина и занемевшие плечи захрустели, как несмазанные механизмы. Владимир морщился от боли.
Вдруг из-за крыши того самого постылого дома, окна которого всегда так уныло глядели в кабинет Владимира, пламенным светом блеснула вспышка прямо в его окно. Тот отпрянул назад от испуга, врезавшись спиною в край письменного стола. Зарево неумолимо подкрадывалось все ближе, находя удачный угол, чтобы в итоге залить кроваво-красным светом весь кабинет.
Владимир, напуганный и ничего не понимающий, вскочил на стол и прижался к стене, словно обступила его какая-то смертельная опасность, незримая, но ощутимая каждым нервом. Он с ужасом смотрел в окно, в котором уж ничего не было видно, кроме ослепляющей зари. Красным-красно кругом; кровавый свет отражался на крашеных зеленым стенах кабинета и перекрывал этот блеклый цвет своей густой краской. Но вскоре зарево отступило, потемнело и выцвело, и теперь только мрачный багровый силуэт окна угрожающе подсвечивался на стене, падая и на застывшую в онемении фигуру Владимира.
И тени, тени наползли отовсюду. Разом все пространство погрузилось в сумерки, но исчерна-красный след мгновенно вспыхнувшей и тут же затаившейся тревоги все еще оставался на стене, пригвоздив к ней Владимира.
Вдруг нога его, подкосившись, соскользнула с края стола, и потерявший равновесие чекист отчаянно замахал руками.
— Не стреляйте! — сдавленным, глухим голосом выкрикнул он и рухнул спиной вперед.
От пережитого аффекта, от резкой боли, мгновенно пронзившей все тело при ударе, Владимир потерял сознание.
Теперь он лежал посредине кабинета — жалкий, растрепанный, скрюченный, со странно заломленными руками, вывернутыми от неудачного падения. Наверное, он будет доволен, если очнется наконец в полной темноте и не сможет даже и вспомнить, что повергло его в такое исступление и послужило столь нелепой причиной его увечья. Но сейчас Владимир лежал точно убитый. А кровавый закат все еще бил в окно последним, совсем ослабевшим, истаивающим лучом. И тени, тени еще гуще поползли из пыльных, сырых углов.