Изломы

      Он скоро шёл в душной многолюдной толпе, чеканно отстукивая тяжелыми сапогами по мокрой брусчатке одной из центральных улиц. Сосредоточившись на собственных мыслях, он совсем не смотрел вокруг — только себе под ноги, в грязные лужи и брызги, разлетающиеся под яростным шагом. Чтобы вовсе не видеть ничего из того, что его окружало, он поднял ворот шинели и спрятался в нём, вжав голову в плечи. Всё было ему отвратительно в этот вечер, и каждый звук, любое шевеление теней в утомленном взгляде вызывало в этом человеке ужасное раздражение и злобу. Он спешил куда-то, не определившись ещё, куда в точности, — только бы подальше от всякой суеты осточертевшей обыденности.       Он нечасто прислушивался к тому, что делалось в нём, редко разбирался, что да как устроено в его чувствах. Фоном для его повседневности всегда была какая-то неясная гадость, в большей или меньшей степени ощутимая в разное время, и он обычно не задумывался о причине возникновения этого своего омерзения ко всему свету. Некогда было думать, да и — хоть и думал раньше, сейчас пришлось от этого дела отказаться и отвыкнуть. «Вредно это», — тотчас отмахивался он от любых подобных размышлений.       И вот, когда становилось совсем невыносимо сохранять хладнокровие, он находил единственно верный для себя выход в бегстве отовсюду. Наедине с самим собой он переживал этот постыдный момент собственного обезображивания, покуда не сойдет на нет всё нервное беспокойство, лишающее его всякого человеческого обличья. Он часто теперь думал о том, как сильно ему хотелось хотя бы ненадолго ощутить душевный покой, отдохнуть в тишине, отрешиться от самого себя же. Но вместо тишины и покоя даже в одиночестве настигало его ничем, казалось бы, не объяснимое помрачение.       Не замечая ничего вокруг, он шёл стремительным шагом, почти бежал, торопясь скорее вырваться из ненавистного окружения. Он не смотрел уже по сторонам, зарываясь всё глубже в шинель, изредка лишь, коротко бросая взгляд прямо, на улицу, чтобы удостовериться, что его не занесло куда-нибудь не туда.       Но взгляд устает всё время быть нарочно опущенным, и в какой-то момент он невольно начинает искать, на что бы отвлечься. И вот уже Владимир мимоходом начинает оглядывать освещённые витрины прилавков и кофеен, с презрением замечая себе в уме, до чего же всё это нелепо и глупо…       Теперь он шагал по улице, из праздного любопытства косясь к огромным окнам первых этажей, в которых еще время от времени теплились остатки былой роскоши. Проходя мимо какого-то ресторанчика, он наткнулся взглядом на чью-то пренеприятнейшую жующую рожу. Рожа заметила Владимира, нахмурилась и заставила его отвернуться от интереснейших видов происходящего за стеклом. Однако это разочарование в вечерних городских картинах было компенсировано кое-чем действительно занимательным.       Пройдя вдоль ресторанных окон ещё несколько шагов, Владимир снова кинул взгляд в такой чуждый ему мир гастрономических утех. И вдруг остановился, случайно зацепившись взглядом за нечто ужасно любопытное и, кажется, знакомое: уж больно странно ёкнуло сердце в груди.       Прищурившись, он попытался получше разглядеть того, кто привлёк его внимание. Должно быть, этот случайно замеченный некто был значительной фигурой, раз сумел остановить Владимира одним лишь своим видом издалека!       Невысокого роста парнишка, щуплый, остроносый, как-то угловато жестикулируя в разговоре с кем-то, намертво приковал внимание Владимира. Тот просто прилип к стеклу, разглядывая за ним эту, казалось бы, неприметную фигурку в компании каких-то студентишек, занявших столик в глубине зала. Владимир тотчас вспомнил, откуда ему было знакомо это лицо, — на лица у него была память отменная.       «Ни черта себе! Это ведь тот самый, у которого я зимой, пьяный, во дворе с автомашиной застрял, — усмехнулся про себя Владимир. — Интересно, интересно. Никогда бы не подумал, что увижу его снова, да еще и в такой обстановке».       И он, опершись ладонями о толстое стекло, принялся пристально наблюдать. Никто из прохожих не обращал на него внимание: мало ли зачем стоит, припавши к ресторанной витрине, человек в длинной чекистской шинели. Его обходили стороной, никто не беспокоил Владимира, и потому-то последующие полчаса он преспокойно провёл в таком, не совсем удобном, положении, с большим любопытством и даже удовольствием наблюдая знакомую ему фигуру.

***

      — Родька не пьёт, ему нельзя. — Рука отмахнула уж было приблизившееся к пустому стеклянному стаканчику горло бутылки. — Даже не соблазняй его, убери.       Брови желающего налить вмиг вопросительно приподнялись: то есть, что ж-де он тогда делать будет?       — Дай сюда. — Третья рука отняла бутыль и опрокинула её себе в рюмку.       — Да погоди ж ты! Ты, что ль, один думаешь енту бутылку осушить?       — А как будто она у нас одна!       — Ты б хоть помедленнее, что ли…       Родион сидел за столом, никого уже не слушая и не обращая внимания на полупьяные разговоры. Никто к нему больше не обращался, и поэтому он совсем умолк и притих. Родион знал, что в этой компании он лишний и совершенно ни к чему, однако всё равно увязался с ними — просто чтобы не быть одному, ну и, конечно же, чтобы даже на вечер не расставаться с Моисеем. Устроившись у него под боком на мягком диване, он размышлял себе тихонечко о том да о сём. Чужие разговоры действовали на него умиротворяюще, возмев над ним успокоительный, усыпляющий эффект, и он закрыл глаза, положившись головой на что-то мягкое.       — У тебя Родион уснул, — заедая рюмашку куриной ножкой, заметил Герман.       Мойша махнул рукой, мол, пускай, и продолжил что-то увлеченно втирать другому, напротив сидящему товарищу. Родион не разбирал слов, он вслушивался только в привычные ему интонации, и это занятие доставляло ему большое удовольствие. Ему было всё равно, где он и что вокруг, главное было слышать и чувствовать рядом с собой его, Мойшу. Родион думал, что всё-таки хорошо ему было вот так вот сидеть, и даже какой-то своеобразный уют чувствовался во всём этом… Наверное, большего ему от таких мероприятний просто и не нужно было.       Вдруг с другого боку его кто-то притеснил и неслабо толкнул, так, что Родион резко увалился на Мойшу, выбив этим из него одиночное неприличное ругательство.       — А почему Родька спит? О, ему невесело с нами? — Родиона обдало крепким перегаром. — Это тебе этот упырь не даёт даже немножечко хлебнуть? Да ты плюнь на него, вот, я тебе даю рюмочку, вишь? Держи, м-м-м, красотища.       К нему приблизилась винная рюмка с тёмно-красной жидкостью, и Родион замотал головой, растерянно улыбаясь и отталкивая от себя предлагаемое.       — Да на! — Одна рука схватила его за затылок, другая уже подносила к губам резкого аромата напиток. — Пей уже!       — Не приставай к р-робенку! — Мойша яростно выхватил рюмку, разлив при этом её содержимое себе на брюки. — Тфу ты, черт поганый!       Родиона с двух сторон придавило.       — Чё ты вытворяешь? — Мойше прилетел неслабый подзатыльник. — Ценную жидкость переводить?!       Мойша, оскорблённый, мгновенно подорвался, горя желаньем отвесить ответный удар, но ловкий удалец вывернулся и в один миг оказался на своем прежнем месте по ту сторону стола.       — Ой придурки…       Мойша громко, чрез весь стол адресовал ему цепочку непечатных ругательств и принялся очищать штаны любезно поданным Родионом платком.       — Нет чтобы культурно посидеть! — воздыхал Герман. — Эх вы. Юзкевича нечего больше брать в такие места: он дикарь, да ещё и жаден до неприличия. Вон, выхлебал один целый бутыль. Теперь буянит. Э-эх!       Юзкевич в ответ пробубнил, мол, он наоборот всё хотел — угостить сладостью скучающего Родиона, а этот упырь взял всё испортил и разлил!       — И так ему и надо!       — Да закройся уж, пьянь! — Герман, подперев голову кулаком, недовольно сморщился. — Почему нельзя вести себя, как подобает интеллигентному человеку?       — Тихо! — прогремел Моисей, разом перекрикнув всех недовольных. — К Родьке не лезть, понял? А то смотри у меня, я тебе этот бокал сам запихаю в одно место — так, что не выймешь.       Герман прыснул со смеху.       Родион виновато поёжился, глядя на Мойшу, но тот уже отвернулся и продолжил прерванный глупым инцидентом разговор с лицом напротив. Вздохнув, Родион запрокинул голову и со скуки начал разглядывать висящую на потолке хрустальную люстру. Потом он перевёл взгляд ниже — на стены и на людей, прошёлся им по залу, но не найдя для себя ничего интересного, вновь уткнулся глазами в собственные колени.       — Пш-пш-пш. — Герман привлёк его внимание и пальцем подманил Родьку к себе. — Иди-к сюда.       Родион подошёл к нему и присел рядом.       — Скучно?       — Нисколько. — Родион активно замотал головой.       — Да ну? — Герман удивлённо глянул на него. — Скучаешь же.       Родион в ответ пожал плечами.       — Ты это, гляди. — Он указал вилкой в центр зала. — Вишь, рояль? Пустой, однако. То есть, никем не занятый.       Родион, быстро заморгав глазами, кивнул.       — Раз никого за ним нет… хочешь ты публику поразить своим пианизмом? Я с-час устрою, это мигом. Ну как, готов?       — Чего? — У Родиона дрогнула челюсть. — Н-не надо лучше, я боюсь. Я лучше поскучаю…       — Ну нет. Чего ты? Ты ж молодец, что же не хочешь нам всем сольный концерт дать? Ты не боись, идём. — Он подтолкнул Родиона. — Пошли-и.       — Не надо!       Мойша вопросительно глянул на них обоих.       — Скажи ж ему, Мошé! Пусть поиграет. Ему ведь и скучно и грустно. Ну, заставь же этого упрямца.       Родион, вырвавшись из хватки Германа, тут же перебежал к Мойше, надеясь найти в нем поддержку и защиту от такого энтузиазма.       — Да правда что. Иди, иди. Чего ты? — Мойша взял его за плечи. — Такой случай!       Родион очень жалобно посмотрел на него, но Мойша, проигнорировав этот взгляд, силой заставил его подняться и повел в центр, к роялю.       — А-а! Погодите! Я объявлять буду!       Герман вскочил из-за стола и поспешил за ними.       — Пусти, я не желаю!       Родион пытался вырваться, но Мойша уже усаживал его за инструмент.       — И ничего тут страшного нет. — Герман хлопнул растерявшегося Родиона по плечу. — Вот увидишь, тебя ещё на бис вызовут! Так что ты не стесняйся. Выкладывайся, смотри, по полной программе, чтобы — ух! Ты ж артист. Тебе ни к чему эта скромность.       — Вот-вот, именно, — утвердительно кивнул Мойша, — и нечего выделываться. Играй. Занимайся полезным делом — развлекай народ.       А сам отошёл и сел за столик, устремив, ровно как и вся публика, всё внимание на ссутулившуюся за роялем фигурку Родиона.       — Попрошу внимания, товарис-чи! Дамы и гос-спода! — Герман выскочил на самую середину зала, махая руками. — Сейчас перед вами — совершенно бесплатно! — выступит пианист-почти-виртуоз, незаслуженно неизвестный, очень хороший исполнитель…       И тут Родион заткнул уши и зажмурился, чтобы не слышать, как Герман сейчас назовёт его…

***

      Владимир, увидав, как разворачиваются события за стеклом, сразу же загорелся ужасным желанием услышать игру этого, — как его там? — так боязненно сжавшегося за роялем. Имени его Владимир, ко своей досаде, не помнил. Ни минуты не колеблясь, он оторвался от стекла, побежал ко входу и, быстро скинув с себя шинель, проскользнул незаметно сквозь стеклянные двери в ресторанный зал. Найдя себе местечко в углу, так, чтобы был хороший обзор, он устроился поудобнее, закинув ногу на ногу, и устремил свой взгляд на сценку посреди заставленного столами, стульями и диванами зала. Можно было занять место и поближе, но Владимир всё-таки желал остаться незамеченным. Излишнее внимание привлекать ему не хотелось. Сейчас он будет только наблюдать — не более того, и никто не должен помешать ему.       Вдруг до его слуха донеслось имя, только что выкрикнутое самозваным конферансье.       «Родион. Ах, Родион… Вот как. Как бы это… Запомнить? — думал Владимир, а на лице его всё отчётливее выражалась острая улыбка. — Родион».       С выступлением медлили. Длинный конферансье что-то нашёптывал сидящему за роялем, тряся его за плечи и будто бы уговаривая. Потом он отпрыгнул на середину, громко объявил предстоящий номер и скрылся из виду. Теперь Владимир видел Родиона всего, каков он есть. Озираясь по сторонам, этот хрупкий молодой человек суетливо бегал глазами по всей округе, ища кого-то или что-то и, наконец будто бы найдя, выдавил слабенькую улыбочку в зал и склонился над инструментом. Из-под его пальцев сначала немного робко, потом всё ярче и полнозвучнее полились звуки незнакомой Владимиру мелодии.       Владимир мало что смыслил в музыке, но не сказать, чтоб не любил ее. Любил, просто — не разбирался, как это бывает обычно. Поэтому он решил, что не будет вникать, что такое сейчас звучит, ведь ему совершенно не до этого: Владимир был занят только самим пианистом, его движениями — лёгкими, невесомыми, его поразительно нездешним, призрачным видом. О, это было куда интереснее размышлений о музыке. Это было премного выше всего, что делалось вокруг.       Тонкие, длинные и очень гибкие кисти рук, прикрытые лёгкими полупрозрачными складками манжетов, ловко выводили протяженные пассажи, мелькали по клавиатуре то подпрыгивая, то просто повисая в воздухе, временами вдруг погружались вниз, надолго впиваясь в клавиши. Владимир очень хорошо видел всё издалека: и эти руки, и даже лицо Родиона, которое тот тщетно пытался скрыть за длинными прядями волос. Он как бы отворачивал голову от публики, тем самым с другого бока предоставляя себя взору Владимира.       «Не заметит ведь. Не вспомнит. Да нет. Нет, ну как это — не вспомнит? О, он не мог меня забыть, не мог. Но он точно не заметит прямо сейчас. Ишь, как увлечен!» — Владимир размышлял про себя, не сводя глаз с Родиона.       Как-то странно на него подействовала эта музыкальная сценка: куда-то исчезла вся злость, и даже веселее вдруг стало. Заиграл в нём какой-то интриганский энтузиазм по отношению к этому… Родиону.       «Как, однако, приятно наблюдать… Но он такой неловкий, боится всё. А как играет красиво. Так складно. Странно. И как только ухитряется?» — Владимир всё смотрел на него, прищурившись, не сдерживая улыбки. Странное, приятное чувство появилось в нем: он ощутил будто бы какое-то тяготение к этому музыкантику, которого видел всего-то во второй раз в жизни. Владимир теперь иначе посмотрел на Родиона, с какой-то иной стороны, прежде от него скрытой. В нем возникло не свойственное ему чувство… умиления?       Владимир вдруг поймал себя на мысли, что хорошо было бы поближе подобраться к Родиону, зайти так осторожно, поначалу ненавязчиво, а потом… Он встряхнул головой.       «Сначала надо напомнить ему о себе, раз так. Но, по-моему, сейчас не время. Нужно застать его одного, а иначе это будет выглядеть просто глупо. Хотя… Нет, я не смогу. Да если я прямо сейчас готов на него наброситься, то как же осторожно-то? — Владимир взялся за голову. — Кажется, мне нужно просто с ним поговорить. Я прямо хочу, ужасно… Я думаю, он даже обрадуется мне. Вспомнит! Найти бы только минутку…»       Родион тем временем уже убрал руки с клавиш, и вся музыка исчезла. После небольшой паузы последовали бурные аплодисменты, пожелания продолжения, но Родион, и без того крайне смущённый, глупо улыбаясь и скрывая эту улыбку, вскочил из-за инструмента, неловко раскланялся на все четыре стороны и убежал за свой столик. Опять у инструмента появился длинный светленький конферансье и начал нести какую-то чушь вперемешку с извинениями.       «Экая натура.» — Владимир проводил Родиона взглядом и ещё сильнее сщурился, чтобы проследить за тем, куда тот делся. Он в буквальном смысле забыл обо всём на свете, увлёкшись этим неуклюжим парнишкой, больше походившим на какой-то робкий призрак — невесомый, неприметный и совсем безобидный с виду.       Родион, подбежав к своему прежнему местечку, сразу же спрятался за кем-то в расстёгнутом бордовом пиджаке. Владимир стукнул по столу от досады, что скрыло это лицо от него прекрасного Родиона. Но ещё больше возмутился он, когда прекрасный Родион полез к этому лицу и уютненько так устроился подле него.       — Чего-о?! — В голос воскликнул обескураженный Владимир. И вдруг опять стала накипать в нем злость и досада.       — Это ещё что за…

***

      — Мойша, как мне неловко! Какой стыд! Ты видел меня? Я идиот, да? Идиот?       Родион подлез к Мойше, обхватив его за шею и спрятав смущенное лицо у него на плече. Но тот как-то неласково встретил его, даже оттолкнул от себя.       — Нет. Слезь быстро с меня. Кыш, брысь! Давай! — Мойше пришлось спихнуть его с себя. — Ты что себе позволяешь, в конце-то концов?       Родион недоумённым, растерянным взглядом уставился на него. Мойша к нему наклонился и шепотом пояснил:       — Это как минимум неприлично, Родя. Ты понимаешь? Не позорь меня, пожалуйста. Умей сдерживать свои эти… порывы.       Родион даже как-то обиделся на такие слова. Он отодвинулся и сел на край дивана, поникнув головой.       — Р-р-одька! — На его хрупкое плечико шлепнулась чья-то широкая ладонь. — Что ж ты так скоро ретировался? Чего не хочешь дам и господов ещё поразвлечь?       Родион вздрогнул от неожиданности. Подняв глаза на непринуждённо весёлого Германа, он нахмурился, съёжился и всем своим видом показал тому, что у него на «поразвлечь» нет никакого настроения.       — У! Это что с тобой?       Родион не ответил. Он придвинул к себе тарелку с салатом и принялся ковырять в нём вилкой.       — Ох, а надо было бы ес-чо… Продолжить бы концерт, говорю!       Но никто не реагировал на энтузиастские порывы Германа к организации концерта, и потому он, грустно вздохнув, плюхнулся на свое место и налил себе ещё рюмочку.       Родион всё мял салат в миске, расстроенный и обиженный. Но вдруг что-то ударило ему в голову, и снова он кинулся к Мойше.       — Мойша? — Родион скороговоркой прошептал ему на ухо. — Если я тебя очень стесняю, то, пожалуйста, дай мне уйти. Я устал и хочу домой. Мне надоело. Я пойду, Мойша? Ты меня отпустишь?       — Отста-ань. — Тот ладонью отвернул его лицо от себя. — Сиди уже, не ной. Никуда ты не пойдёшь. Терпи, раз изъявил желание пойти со мной. Я тебя заставлял? Нет. Вот и всё.       — Ну пожалуйста! Пошли домой, я устал!       Родион настойчиво потянул его за рукав.       — Ох, да пошёл ты к чертовой баушке, знаешь! Надоел — сил никаких нет. — Мойша толкнул его локтем и с уже большей суровостью глянул на него. — И не приставай ко мне со своим нытьём.       Тут Мойшу позвали. Он быстро отвернулся от Родиона, позабыв о нём, принял стаканчик и хлопнул его, закусывая чем-то, что первое попалось под руку.       — Ах, так? — бессильно выронил Родион. Да чтобы так? Да Мойша? Да с ним? Он просто опешил. — Мойша…       Но тот не услышал: он был очень увлечен пустой, по мнению Родиона, болтовнёй. Тогда Родион встал из-за стола и, убедившись, что Мойша даже не собирается на него оглянуться, направился на выход.       — Эй, Родь-ка! — Герман обернулся вслед убегающему Родиону. —Ты это… куда-а?       Но тот уже вышел вон. Оказавшись на улице, он нехотя спустился с крыльца, чуть подождал чего-то и побрёл по улочке, всхлипывая от причинённой ему обиды.

***

      Владимир, ни на минуту не сводивший глаз с Родиона, тут же поднялся с места, решив сейчас во что бы то ни стало догнать его.       «Вот я его и поймаю! Вот и попадётся он мне сейчас!» — Он уже предвкушал исполнение своего замысла. Накидывая шинель на ходу, он вырвался из ресторана, и, громыхнув дверьми, быстрым шагом устремился за Родионом по улице. Тот уже успел где-то затеряться. Владимир с досадой сплюнул и решительно двинулся вперёд.       Вслед за ним с крыльца сбежал, немного пошатываясь, Моисей.       — Родя! Родя, твою мать!       Он стал озираться по сторонам, надеясь, что Родион ещё не далеко ушёл.       — Родион!       Мойша наобум помчался вдоль по улице, но взгляд у него помутнел от продолжительного распития вин, и теперь он не совсем хорошо разбирал, что его окружает и куда он бежит. Все дома, фонарные столбы, дороги и люди расплывались перед ним, всё кружилось в его глазах, ничего было не разобрать… Ему ничего не оставалось, кроме как упрямо нестись сломя голову, попутно костеря на чем свет стоит все эти вина и себя заодно. На бегу он вдруг (так и знал ведь!) наткнулся на чью-то угловатую фигуру и чуть не сбил её с ног.       — Да что ты себе позволяешь! — Владимир обернулся и, вдруг увидев перед собой того самого, в бордовом пиджаке нараспашку, обозлился ещё хлеще. — Ах ты говно собачье!       Он уж было замахнулся на Мойшу, но тот, мгновенно почуяв в этом гражданине опасность, сам — в первую очередь! — врезал ему по морде. Обескураженный Владимир в ярости завизжал, и уж что бы он сделал сейчас — страшно подумать, — но только Мойша успел обезвредить его ударом в грудь и умчаться с места инцидента.       Владимир грохнулся на асфальт, больно ударившись затылком обо что-то железное. В глазах у него вдруг потемнело, и на некоторое время он так и остался лежать на земле.

***

      — Родя!       Мойша вдруг увидел впереди сгорбленного Родиона, который медленно плёлся под самой крышей выстроенных в непрерывный ряд домов. Мойша изо всех сил рванул к нему и налетел сзади, обхватил и обездвижил. Родион вскрикнул, испугавшись такой неожиданности.       — Дурочка, куда же ты? Куда, глупое ж ты созданье? Пойдём назад, Родя, чего ты, а!       — Отстань, пусти! Не хочу тебе больше мешать! Я уйду, пусти!       — Да куда ты уйдёшь? Куда? Да ты совсем уже… За что ты опять на меня обиделся?       Мойша потащил отпиравшегося Родиона под арку, за угол.       — Отпусти!       — И не подумаю. — Мойша развернул его к себе лицом, удерживая за плечи. — Да брось ты обижаться на пустом месте. Родя, пошли назад!       — Ни за что! Нет, все! Раз я тебе надоел, я сам уйду. Ненавижу вечно всем мешать, быть вечно всем обузой, да я… Я вообще могу навсегда уйти, и будь свободен! И не нужно будет…       Мойша зажал ему рот.       — Да что такого я сделал? Заткнись, сейчас же. Не надо мне придумывать, вот не надо! Идём назад, я сказал, и хватит скандалишек на пустом месте.       Родион сделал попытку вырваться, но Мойша резко одёрнул его.       — Пусти! Не хочу, никуда я больше не пойду! А ты… А от тебя несет! Противный! Да тебе лишь бы напиться, лишь бы только… Отпусти меня!       Под конец своего возмущения Родион оглушил его ужасным писком.       — Ох, да… не кричи, дурачок. — Мойша тяжело вздохнул, крепко обхватив Родиона. — Может, простишь мне это?       — Ничего себе просьба! Да знаешь что… Ты… Ты никогда раньше меня так не обижал. Никогда не говорил, что я тебе надоел!       — Да пьяный я, видишь? Я не соображаю, что говорю! Но что ж мне теперь и выпить нельзя, по-твоему?       — Нет, конечно!       Оба замолчали.       — Эх… — Мойша отпустил Родиона, взяв его за одну только ладонь. — Что, не помиримся, значит?       Родион вырвался совсем, но убежать — не убежал. Остался стоять напротив Мойши, глядя ему недоверчиво в глаза.       — Родя…       — Я домой пойду. — Он отвернулся. — Не хочу… тебе надоедать.       И вдруг Родион зарыдал, спрятав лицо в ладонях — так обидно и горько ему стало.       — Да ну тебя. Что ж ты… сразу реветь-то? Да как это… Ну прости уж меня.       Мойше стало крайне неловко, он запинался, не зная, что и сказать.       — Да ты не надоел мне, нет, это я так сказал, просто, ну. — Он взял Родиона за руки. — Да не обращай ты на меня, дурака, внимания! Я никогда бы не сказал тебе, что ты… ну…       Родион отворачивал от него лицо, не желая встретиться с ним взглядом. Мойша очень растерялся, не зная, как ему лучше поступить.       — Родя, давай я тебя, как обычно, обниму, ты перестанешь реветь, забудешь свои обиды, и мы вместе пойдём назад?       Родион отмахнулся.       — Ну дай, дай обниму. Дай. — Мойша полез к нему, пытаясь обхватить. — Я же не хотел тебя обижать. Давай обнимемся?       Мойша попытался заглянуть ему в лицо.       — Родя, давай, а?       И Родион, ещё немного поколебавшись, вдруг рухнул в объятия Мойши, согласный наконец-таки на примирение.

***

      Тем временем Владимир, чертыхаясь и охая от поразившей его боли, наконец поднялся из грязи. Шинель на нем оказалась насквозь промокшая: несколько минут он провалялся, не двигаясь, на мокрой земле. Помянув Мойшу самыми скверными словами, он схватился за голову и тихо заскулил. Но всё-таки решил продолжить своё, как он уже чувствовал, неудачное преследование. Злобно озираясь по сторонам, Владимир быстрым шагом пошёл вдоль по пустеющей уже улице.       «Ни того, ни другого. Да чтоб вас! — Он едва ли мог сдерживать свои мысли и оставаться в здравом уме, не поддаваясь собственной ярости. — Попадись ты мне ещё раз — насмерть прибью!»       Быстрым шагом он двигался вперёд, не зная уже, чего ему хочется больше: встречи с Родионом или же мести. Ни за что бы он не оставил без ответа такое оскорбление. На расправу-то он горазд, это да.       «Ах, ты ж… сволочь…» — У Владимира округлились глаза, когда, случайно свернув в первый попавшийся двор, он наткнулся взглядом на две миленько обнимающиеся фигуры. Но, мгновенно сообразив, он скрылся за углом и притаился там, подглядывая одним только зеленым глазом.       «Сначала понаблюдаем, потом — разделаемся», — решил Владимир и затаился, не выдав своего присутствия.       До его слуха доносились лишь отдельные отрывки фраз. Владимир силился расслышать, о чём могли шептаться эти двое, но всё было тщетно. Постепенно он начал приходить в бешенство.       «Да я тебя… — Владимир дрожащей рукой вынул из кармана шинели маузер. — Уничтожу!»       — Родя, ты больше не будешь на меня злиться? Мне так стыдно… Вот же чёрт!       — Я и не злился вовсе. — Родион буквально повис у Мойши на шее. — Я на тебя не умею злиться, я только расстраиваюсь…       Мойша что-то совсем тихо прошептал ему в ответ, приподняв его на руках и обнимая. Владимир едва ли смог прицелиться тому в голову: руки так и тряслись.        «Но ведь Родион… — Он вдруг передумал и опустил пистолет. — Нет, это после. Всё потом. Не могу же я и его тоже… Или при нем…»       Родион, положив голову Мойше на плечо, что-то мурлыкал ему на ухо. Владимир сощурился, с досады и негодования нервно покусывая губы.       «Вот это номер… Нет, я этого так не оставлю! Этот Родион… — Владимир грозно сдвинул брови. — Это будет мой Родион!»       Он со страшной завистью и ненавистью смотрел на этих двоих. Ещё немного, и он бы выбежал к ним и устроил такое… Впрочем, он сам не знал, что бы тогда сделал, и потому на всякий случай всё-таки придерживал себя, как мог. Ему было и дико любопытно, и отвратительно, и странно, и даже завидно наблюдать такие нежности. Ему вдруг подумалось, что непонятно ещё, на чьем месте ему хотелось бы оказаться: на месте Мойши или, всё-таки, Родиона… Но это размышление он быстро пресёк.       — Мойша, пошли домой, прошу. Я устал, хватит на сегодня, пожалуйста, Мойша! Родион всё что-то ныл, скулил, то выкрикивая, то неразборчиво бормоча.       — И всё равно сначала вернёмся туда. Может, всё-таки… Нет? Не хочешь? Хорошо, Родя, как скажешь. Вот: мне не всё равно, я думаю о тебе, чтоб тебе хорошо было. Ты это видишь?       Мойша снял с себя пиджак и укрыл им Родиона.       — Вот ведь дурачишка, тоже мне беглец… Холодно же.       «Меня бы кто так согрел, — с раздражением думал Владимир, подрагивая от холодной сырости у себя за спиной, — да ещё не помешало бы так же подать мне что-нибудь тёпленькое…»       И вдруг он отшатнулся назад. Мойша всё-таки заставил глупого Родиона идти, и направлялись они теперь прямо в его сторону. Не то испугавшись возможного разоблачения, не то по каким-то другим, личным соображениям, Владимир шарахнулся, попятился назад и развернулся, чтобы скорее дать дёру. Скрывшись за углом, он сломя голову рванул прочь.

***

      — Не надо, я не хочу больше показываться там!       Родион остановился на крыльце ресторана, упрямо не желая туда входить. Мойша всё же пытался затащить его.       — Нет! — Родион вырвался и отпрыгнул в сторону. — Не пойду…       — Да не ерепенься. Посидим ещё малёк, и тогда пойдём.       — Ах… Ах, ты так? — Родион плаксиво пискнул. — Вот как?! Не пойду… Не пойду, не пойду!       Он замахал руками на Мойшу, но тот перехватил его запястья и силой притянул за руки к себе.       — Да ладно, ладно. Попрощаемся только и всё. Идёт?       — Ох!       Родион устало вздохнул и поплёлся вперед, сопровождаемый Мойшей.       Добравшись до своего столика, Мойша обнаружил, что все уже, так сказать, закруглились. Товарищ в измятом котелке мирно похрапывал на коленях Юзкевича, который в свою очередь тоже склонился — на Германа — и дремал с пустой бутылкой в обнимку.       — Гермашка? — Мойша постучал по его опущенной светлой макушке. — Это вы как успели?       — А-ась? — Герман поднял лицо и одарил его окосевшей, но всё ещё добродушной лыбой. — Ох, опоздали вы-и… Всё уж и без вас — ик! — выхлестали!       И он показал Мойше ещё один пустой бутыль.       Родион, обхватив Мойшу за руку, не без жалости рассматривал лежащего прямо с ногами на бархатном диванчике товарища в шляпе.       — Им уже нехорошо. — Он глянул на Мойшу. — А ты бы тоже мог до такого состояния себя довести! И что бы тогда?       — Ой, да ну тебя. Эй! — Он снова тронул Германа. — Ну, вы это… давайте. Бывайте. Мы с Родькой пойдём: видишь ли… срочные… дела. Так что, прощайте, счастливо… оставаться! Слышь?       — Да слышу! — Герман еле как поднял снова упавшую голову. — Ауфидерзейн, товар-р-ищи! Раз дела, то… то мы уж как-нибудь сами закончим наш ба-а-нкет!       Мойша снял с вешалки своё пальто и родькин плащик.       — Только мы теперь уснем. По-по-по-о-тому что скучно нам будет!       — Ничего. — Мойша накинул на Родиона его одёжку. — Уж как-нибудь без нас развеселитесь. Идём, Родя.       И они вышли.       Родион, оказавшись на улице и уж точно зная, что тягомотный вечер окончен, прямо-таки сразу повеселел. Он с облегчением вздохнул и, немного погодя, обратился к Мойше уже без всяких недовольств:       — А ты… Очень пьяный теперь?       — Чего? Да как тебе сказать… Конечно, не очень, где уж там. Ну… в меру.       — Ох, да? — Родион обхватил его руку, повисая на ней. — А если в меру, то ты… Не послушаешь, как я расскажу одну странную вещь?       — Иди только по-нормальному. Ну. — Мойша отцепил от себя приставшего Родьку. — Дома обжиматься будем, а теперь иди спокойно, ладно?       — Э-эх…       — Чего ты там рассказать хотел?       — Ну, слушай… — Глядя себе под ноги, Родион задумался, с чего бы начать. — Ох… Я же не рассказывал тебе, как однажды, давно ещё, я встретил там, у себя во дворе, ну… Ну этих, которые при форме и полномочиях. И с одним ещё познакомился. Не рассказывал?       — Да что-то было… Ну, и что же?       — Ну вот, я сегодня что-то вспомнил о нём… Не важно, с чего, просто вспомнил, и ты знаешь, что? Он мне вдруг тут же и померещился среди толпы! Так, на пару мгновений, а потом исчез. Вот что это такое было? Это со мной что-то не то? Ой, нет, погоди, не в этом же весь смысл! Я хотел сказать… Ох… Нет, не сложилась история.       — Пф-ф… И что же странного, интересно. — Мойша сделал презрительную морду. — Думал много, так вот он те и привиделся.       — Да ты не дослушал! Сейчас сформулирую мысль-то… Ну, мне вчера ещё приснился сон, о том, как этот Владимир — это его так звать — явился ко мне, и будто бы надо ему забрать свой револьвер, который он мне подсунул. А на самом деле ему нужен был не револьвер. Он хотел просто увидеться со мной! Вот я и подумал… А что, если он и правда придёт?       — Это за тобой-то? Да на кой чёрт ты ему сдался. Он уже и забыл о тебе давным-давно. Это ты один такой дурак, что каждого встречного в своей жизни помнишь.       Мойша почуял в себе какую-то странно всколыхнувшуюся злобу к этому, неизвестному ему, Владимиру. Ишь, мол, сколько внимания Родион ему отвёл!       — Ну, он же подарил мне этот… И написал ещё, что надеется на встречу!       — Пфф… — Мойша с показательной досадой плюнул в лужу и заново озвучил свою единственную мысль по этому поводу. — Вот это глупость. Да это ж только ты обо всех помнишь да думаешь, а он-то нет. Он и забыл давно уж, что ты вообще такой есть.       — Ты думаешь? А я вот не знаю… Я даже боюсь, что он придёт.       «Я те приду! — подумал про себя Моисей. — Как же мне осточертели все эти твои Владимиры, Родька».       — Не занимай свою глупую головёнку всякой чушью. И сдался тебе этот…       Родион грустно вздохнул:       — Да, знаешь, я и правда много ненужного думаю. Многое в голову лезет. А тебе не особенно нравится слушать… Я странный, да?       — Ты своеобразный. — Мойша криво усмехнулся. — Поменьше, Родя, думай.       Но Родион не последовал этому совету и вопреки ему задумался, устремив рассеянный взгляд снова вниз, под ноги, на блестящие вечерние огоньки, рябящие в тёмных лужах.       «Однако, когда я что-то предчувствую — оно так и случается. Ни одна мысль, ничего просто так не приходит в голову, никогда!»

***

      — Чёртовы полюбовнички! Ишь ты… Слов никаких нет, как я зол! Прибил бы этого, попадись он только мне…       Владимир, ужасно обозлённый на весь белый свет, завалился в попавшийся по пути подпольный кабак. Зайдя в помещение, он первым делом скинул с себя грязную, промокшую насквозь шинель.       — Дерьмо, дрянь! Ну ничего, я ещё возьму своё, а кому надо — отомщу, — думал вслух Владимир, усаживаясь за стол и попутно соображая, чем скрасить этот безнадёжно испорченный вечер.       В полумраке витали различные запахи — от табачного дыма до женской пудры и прочего парфюма вперемешку с ароматами чего-то жареного и даже подгорелого… Стояла духота. Людей вокруг было много, и все жутко шумели. Отовсюду слышался пьяный гогот и визгливые голоса подвыпивших барышень. Владимир поморщился: не особенно-то ему нравилось здесь. Но и уйти он не пожелал, потому что решил, что хуже уже не будет, а лучше — и подавно.       — Водки мне и пожрать чего-нибудь, что угодно, мяса там или чего, только чтоб живее! — нахмурился он на подошедшего к нему полового, а сам полез в карман — проверить, есть ли на что требовать себе ужин.       Владимир заметил, что состояние его усугубилось настолько, что тут поможет уже только полнейшее и окончательное его усугубление — путём опьянения. Этим он и решил заняться. А из головы всё не шёл хрупкий, словно из хрусталя, парнишка из ресторана, знакомый, впрочем, не из-за этого, а по другой совсем ситуации… Владимиру вдруг вспомнилось почти во всех подробностях то обстоятельство, при котором они встретились впервые. Отчего-то стало стыдно, захотелось перечеркнуть всё, переделать эту глупую встречу во что-то более благородное… Владимир просто возненавидел себя за все те выходки, что он себе тогда позволял, хотя и понимал: ну, просто незрел он был, безрассуден и азартен до глупости. Или глуп до азартности… В общем, как-то много было нездорового, бесконтрольного запала в том Володьке, каким он приехал в этот город. Ну, а теперь… Да что теперь-то? Мало что изменилось, хотя и чувствовать себя Владимир стал куда взрослее и, как ему казалось, сознательнее.       — Вот сейчас накатим по рюмочке-другой и подумаем хорошенько, что с этим всем делать, — рассудил Владимир, настраиваясь на серьёзные стратегические размышления. — Всё же этот, как его, а — забыл! — он… Он нужен мне. Да, именно он. И от этого я не отступлюсь, так и знайте — получу своё. В полной мере.