Изломы

      Был темный дождливый вечер. Мойша давно уже был дома, когда в комнату к нему постучался и заглянул Родька.       — Ну и что? И где ты был? — хмыкнул Моисей.       — Репетировал… С оркестром, Мойша! — Родион вошел и закрыл за собой дверь. — Хорошо, что ты не ждал меня.       — Я ждал. — Моисей бросил на него хмурый взгляд исподлобья. Он сидел на кровати, прислонившись спиною к стене и скрестив на груди руки.       — Правда? — Родион обернулся к нему, забрасывая промокший плащ на дверцу шифоньера. — Прости… Я не предупредил тебя… Да… Я забыл совсем, прости.       — Н-да-да... — Моисей смотрел на него крайне сурово и с большой претензией, но на Родиона не подействовал этот взгляд: он не видел его, будучи занятым своими делами.       — Ты это куда собрался? — еще больше нахмурился Мойша, когда Родион приоткрыл дверь, чтобы выйти.       — На кухню, чай… сделать…       Он вдруг посмотрел на Мойшу и испугался. Что опять не так? Он замер у порога.       — Никуда ты не пойдешь, — прошипел Моисей и бросился к Родьке; захлопнул дверь и повернул в ней ключ.       — Что ты?! — воскликнул Родион, когда Мойша бесцеремонно схватил его за руки и потащил за собой. — За что? Мойша, ты что? Ах!       Тот отбросил Родиона, и он упал на кровать вниз лицом. Быстро перевернувшись на спину, он с ужасом посмотрел в лицо Моисея, побледневшее и озлобленное.       — А то ты не знаешь, за что? — скрипя зубами от злости, ответил Моисей, нависая над Родионом.       — Что я сделал тебе? — умоляющим голосом просил Родион, никак не ожидавший такой встречи под вечер. — Мойша, не молчи и не смотри на меня так, будто…       Мойша сел на него сверху. Придавив своим весом и практически полностью обездвижив Родиона, он схватил его за запястья и, подняв их у него над головой, вжал в подушку.       — Что ты делаешь… Мойша, зачем… — ошеломлённо прошептал Родион.       — Я делаю то, что хочу. Потому что… Да не важно это. Тебе всё равно, — грубо отрезал Мойша. — Плевать ты на всё хотел! Хоть люби тебя, хоть не люби — один хрен — не получишь, не дождешься от тебя ничего. Да ты… Ты… Маленькая сволочь…       Родион бился и пытался вырваться из-под него, выламывая руки, но все безуспешно.       — Обожаешь, любишь тебя, в ногах у тебя валяешься, а ты плевал на все, у тебя свои, новые забавы. — Мойша с трудом мог удерживать себя от чего-то совсем страшного, пока еще не высказанного, но давно повисшего в воздухе между ними. — Да знаешь, что я сделаю с этим твоим дирижером, этим, сука, господином Левентхольдом? Правильно, не знаешь, потому что и представить себе не можешь, на что я могу быть способным, оскорбленный, к черту посланный со всей своей любовью!       Мойша изменился до неузнаваемости в припадке гнева. Исказилось и лицо, и голос его, и весь он стал другой — страшный, чужой Родиону. Ему даже показалось, что Моисей замыслил убить его, и сделает это он прямо сейчас.       — Пусти, пусти! Я буду кричать, и кто-нибудь услышит! — взывал он, пытаясь вразумить Моисея, почувствовав, что самая страшная крайность опасно близка.       — Заткнись, перестань пищать. — Моисей тряхнул его за руки так, что в плечах кости хрустнули — и у того, и у другого. — Никого тут нет, поэтому молчи и побереги свои силёнки, ибо они тебе еще пригодятся, чтобы не сдохнуть от того, что я сделаю с тобой!       — Не трогай, пусти, пусти! — завопил изо всех сил Родион, но тут же его крик разбился о звонкий удар.       — Получишь еще сильнее, если не закроешь свой рот.       Мойша замахнулся еще раз, чтобы повторно ударить его по лицу, однако этого уже не потребовалось: Родион не издал больше ни звука, а только застыл с выражением ужаса, с приоткрытым, словно от удивления, ртом. Но было это вовсе не удивление… Губы его дрогнули, и из огромных испуганных глаз вдруг бесшумно покатились слезы. Мойша, до того замеревший в напряженном ожидании, даже оторопел. Весь его гнев вмиг сменился таким же испугом.       — Родя… Нет…       Мойша отпустил его, растерявшись. Родион тут же отвернулся на бок, уткнулся лицом в подушку и пустился беззвучно рыдать, содрогаясь одними плечами.       — Нет… Что я наделал... — прошипел Моисей. — Нет… Нет, прости, пожалуйста, я дерьмо, блядь, какое же я дерьмо…       Он не знал, что делать, как быть теперь. Он ожидал чего угодно от Родиона: криков, воплей ненависти, ругательств в его сторону, жалких оправданий. Но слёзы… Этого Моисей предвидеть не мог, на это он даже не думал рассчитывать.       — Родечка, миленький... — Мойша наклонился над ним, неловко пытаясь обнять и успокоить хоть как-нибудь. — Ну не надо, ну я не хотел, правда, я не этого хотел добиться… То есть… Тьфу, блядь…       Он чувствовал себя настолько беспомощно, что хотелось тоже удариться в слезы от всей безысходности этой ситуации, ведь Моисей и понятия не имел, как теперь ее исправить.       — Я люблю тебя, Родька… Ну я злой, потому что люблю. А ударил — потому что злой, а вот когда я настолько зол, я плохо соображаю, что делаю. Ну не плачь, дай обниму, и все пройдет.       Но Родион совсем не хотел, чтобы его обнимали, или ему было уже все равно. На отчаянные порывы Моисея остановить его слезы он совсем никак не реагировал, продолжая все так же рыдать в подушку, изредка довольно продолжительно всхлипывая.       — Ну ты же так задохнешься, — вздохнул Мойша, тормоша Родиона за плечо. — Ну повернись, ну чего ты…       Родион лишь сильнее зарылся в подушку, не желая ни видеть, ни слышать Моисея со всеми его нелепыми утешениями.       — Ну прости, — с явным смущением и замешательством в голосе повторил тот, — Родька…       — Отстань, — всхлипнул Родион, поднимаясь и сползая с кровати. — Оставь меня в покое! И не ходи за мной, а не то… А не то… Всё, конец! Только попробуй за мной пойти!       Нарезая круги по комнате, он вытирал длинными рукавами рубахи все еще льющиеся слезы, растирая до красноты веки и щеки. Мойша же был прикован к своему прежнему месту. Он только глазами следил за Родионом, который беспокойно шагал туда-сюда, при том подбирая какие-то вещи и совершая мимоходом множество бессмысленных движений. Его переполняла тревога. Мойшу — тоже.       — Не ходи за мной, не ходи! Слышишь меня? — плача, воскликнул Родион. — Не ходи! Иначе никогда тебя не прощу, никогда! Видеть не захочу! И сейчас не подходи! И молчи!       Он взял свою сумку и стал собирать туда все, что попадалось ему под руку из личных предметов. Мойша, понимая всю сложность ситуации, с виноватым видом молчал, чтобы не осложнить ее еще более. Родион снял с вешалки свой плащ и шарф, накинул на себя их и сумку. И — собрался уходить.       «Как скажешь, как скажешь, — думал Мойша, взглядом провожая Родиона, — я подожду. Вернешься еще, пожалеешь…»       Захлопнулась дверь. Из коридора донеслись удаляющиеся поспешные шаги, затем глухо грохнули двери на лестнице.       Мойша сидел на краю кровати, взглядом все еще упираясь в то место у двери, где только что стоял Родион. То ли излишнее доверие к Родиону, то ли отчаяние и боязнь сделать хуже вынудили его не противостоять тому, что происходит. И Мойша не ринулся за Родионом вдогонку, не стал останавливать его — ни слова не сказал. Так и теперь он сидел все так же, не двигаясь, надеясь только на то, что тот лучше знает, что сейчас ему нужно и как ему быть. Убежал — так, может, это и правильно? Мойше оставалось только надеяться на то, что Родион вернется, успокоившись, и все же поддастся к примирению. На душе у Моисея было отвратительно. Наверное, он понимал, что так сильно никогда еще не обижал Родиона. И будет ли, разрешится ли все так, как обычно? Откуда ему было знать…       Родион шел по улице — вернее, просто мчался вперед без оглядки. По щекам неприятно моросило, а ноги уже успели промокнуть в потоках воды, заливавших все улицы. Он бежал на трамвайную остановку, однако одна мысль остановила его стремительный бег. На миг Родиона прошиб холодный ужас. Он остановился посреди улицы, вороша содержимое сумки. Испуг его был оправдан: денег при себе у него не оказалось. Родион отошел в сторону и глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Остатки здравого ума также пытались успокоить его — тем, что все-таки возможно дойти и пешком, в этом нет ничего страшного. Разве что уйдет на такую дорогу часа полтора…       — Ладно, правда, ерунда какая, — выдохнул Родион, заправляя за уши намокшие под мелким дождём волосы. — Так даже лучше. Когда я иду, мне легче переживается… Да, свежий воздух полезен. Ничего страшного, да…       Сообразив, в какую сторону ему следовало двигаться, Родион пошел все тем же скорым шагом, выдающим его смятение и тревогу.       На улицах не было почти никого, и он, не боясь сбиться об кого-нибудь с ног, шел, опустив голову и временами даже прикрывая глаза от усталости и еще чего-то душевно утомительного. Он мечтал о том, как окажется вскоре в полном одиночестве, вдали ото всех и всего, что сводит с ума. Остаться в тишине ему теперь было жизненно необходимо. Хотя бы потому, что теперь он даже не знал, что ему и думать.       — Нет. Вернусь лучше в консерваторию, — решил Родион, — заночую там. Да, лучше так, чем тащиться теперь на край города… Может… Может, встречу еще его…       Родион ускорил шаг при мысли о том, что дирижер еще там, что он может прийти к нему со своей бедой, и тот поможет.       — Только он меня и понимает, — утирая с лица слезы вперемешку с дождевыми каплями, думал он. — То есть… Понимал. Но даже если он настолько занят, что ему не до меня, он обещал… Он обязан. Иначе зачем было так упорно меня уговаривать обращаться к нему за помощью?       Родион успел. Взбежав по главной лестнице на этаж, он увидел, как дирижер запирает свой кабинет на ключ, собираясь уже уходить.       — Постойте! — отчаянным шепотом вырвалось у Родиона. Геллерт обернулся.       — Вы еще здесь? Ведь так поздно! — удивился тот.       — Нет, я только что пришел… Можно… Можно ваш класс — позаниматься роялем?       Дирижер посмотрел на него, промокшего и говорившего взахлеб, и приподнял от удивления брови.       — Можно? Очень нужно, пожалуйста, — уже чуть ли не со слезами на глазах просил Родион. Он теперь понял, что совсем не готов объяснять сложившуюся ситуацию. От усталости и пережитого потрясения он едва держался на ногах.       — Конечно, я вам полностью доверяю этот кабинет, — сказал Геллерт как можно более спокойно, не выказывая более своей озадаченности, и положил в мокрую и холодную ладонь Родиона ключ.       — Спасибо… — выдохнул тот. — И… Можно попросить?..       Он поднял на Геллерта жалобный взгляд.       — Можно, — кивнул тот, стараясь не поддаваться тем чувствам, что вызывал в нем и этот взгляд, и весь вид Родиона. Он не хотел смущать его этим.       — Не говорите никому, что я здесь… Мне нужно пробыть тут допоздна.       — Как скажете, — пожал плечами Геллерт. — только уж тогда запритесь изнутри, чтобы никому в голову не пришло вас там застать.       — Вы понимаете, да? — Родион вздохнул.       — Понимаю. Пока не поздно, сходите в буфет, вот ключ. — Он дал Родиону еще один ключик от комнаты, где они частенько вместе пили чай. — Найдите там себе что-нибудь на ужин.       — Спасибо…       Родион был так удивлен, что Геллерт понял все без слов и так спокойно воспринял его странную просьбу и намерение.       — И ночью не играйте, пожалуйста, — очень хорошо всё слышно. Не навлекайте на себя гнев сторожа.       Родион кивнул и просиял в растерянной улыбке.       — Ну, до завтра, — улыбнулся ему в ответ дирижер.       — До завтра… — почти неслышным шепотом ответил Родион.