Изломы

      Он шёл по мощёной улочке, шлёпая сапогами по прозрачным лужам, в которых отражался пробивающийся сквозь отступающие тучи красный закат. С крыш падали звонкие капли, шумела в водостоках стекающая дождевая вода. Воздух был свеж и чист: вся будничная городская пыль и духота была пригвождена стеною ливня и всполохами грозовых молний. В окнах домов, протянувшихся по обе стороны неширокой улицы, отражались оранжево-алые блики заходящего солнца, и это делало всю улицу какой-то прозрачной, будто стеклянной. Над головой уносились прочь тяжёлые лилово-серые тучи, а впереди стояло огненное зарево. Всё вокруг как будто улыбалось сквозь ещё не высохшие слезы. Гроза миновала.       Родион промок насквозь и теперь стучал зубами от холода, шагая по уже начинавшей оживляться улочке. Гроза застала его на площади, и он едва успел добежать до какого-нибудь навеса, чтобы укрыться, — и всё равно не успел. Внезапный ливень в одно мгновение промочил его до нитки: истончённый временем плащ уже совсем ни от чего не спасал. И уж тем более не грел — ни до этого происшествия, и уж конечно ни теперь, — а висел на нем, отягощённый влагой, холодный и противный. Кроме этой неприятности Родион был ещё и ужасно голоден, что было, впрочем, и не удивительно, а потому сейчас ему больше всего хотелось где-нибудь чего-нибудь перекусить и хоть немного согреться.       — По-омнишь ли ты-ы… — Родион внезапно запел вполголоса то, что первое пришло ему на ум. — Как счастье нам улыба-алось…       Странное настроение напало на него: петь захотелось отчего-то… Весело, что ли, легко? Или просто захотелось если и не поговорить, то хоть вот таким вот образом подать голос? Иногда Родион не различал, где находятся сейчас его мысли: в голове или уж на языке. Да и всё равно ему было на то: ну, кому он этим помешает? Он часто забывался совсем, рассуждая о чём-то с самим собой или напевая чего-нибудь, как сейчас — будто кроме него никого на свете и не было. А петь Родион любил: оно как-то помогало ему отвлечься от извечно неприветливой жизни.       — По-омнишь ли ты, как мы с тобой расстава-ались… По-омнишь ли ты-ы… на-ши мечты-ы… Пу-усть это был… О!       Родион остановился, заприметив кое-что подходящее и очень нужное ему.       — Ка-фе «До-мик у мо-ря». — Он прочитал по слогам скромную вывеску над каким-то крыльцом и решил проверить, не найдётся ли в «домике» чего-нибудь и для него.       Он поднялся по ступенькам, вошёл в неярко освещённое помещение и быстро прошёл в самую глубь зала, тесно заставленного круглыми столиками с прижимавшимися к ним костлявыми стульями. Тут было многолюдно и шумно, хотя и пустых мест тоже было достаточно. Где-то во мраке скромно попискивала скрипка, подхватываемая кларнетом, который ловко выводил витиеватую гармоническую мелодию. Пахло свежей выпечкой и ещё чем-то жареным. В общем-то, о недоступности Родиону это место ничего не говорило.       Он нашёл для себя тихий тёмный уголок — столик под раскидистой искусственной пальмой в горшке. Здесь он наконец снял свой промокший плащ и, повесив его на спинку стула, сел за столик и достал свой истрёпанный портфельчик с барахлом (чего там только не было — прямо-таки ничего!), чтобы найти там хоть какие-то деньги.       — Да что же это такое! — Родион вытряхнул весь мусор из сумки прямо на стол. — Может, хоть так чего найдётся. Ведь не может же быть, чтобы совсем ничего не было!       И вот, наконец что-то звякнуло несколько раз и покатилось по полу куда-то в зал.       — А ну, стой! — Родион замахал руками и перевернул на бегу пару стульев в погоне за весело укатывающимися монетками. — Куда-а…       Он полез под пустой стол и достал из-под него три какие-то монеты невеликого достоинства.       — Ну, хотя бы что-то.       Вздохнув, Родион распрямился, отряхивая пыль с колен, и оглянул зал, чтобы найти свой столик и вернуться. Но вдруг встал как громом поражённый. Сердце его в одно мгновение подпрыгнуло к самому горлу и тотчас упало: впереди, на входе, у тёмной портьеры стояла такая знакомая ему фигура…       «Нет-нет, я, верно, ошибся. Не может этого быть. — Родион внимательнее всмотрелся вдаль. — Нет, не его лицо… Или?..»       Но при тусклом свете мало что можно было разглядеть. Фигура, вызвавшая у Родиона крайнее волнение, повесила на гардеробную вешалку свой плащ и котелок и, переговариваясь с сопровождающими лицами, расположилась за столом у окна — прямо напротив растерянно стоявшего Родиона. Теперь он мог очень хорошо наблюдать этого человека, все равно ещё не веря в то, что это мог быть именно Он.       — Мойша, Мойша… — тихо позвал Родион, а на глаза ему уже невольно наворачивались слёзы. Он заслонил лицо ладонью и перебежал к своему месту, чтобы упасть на стул и… тут же зарыдать.       «Нет, нет, только не здесь… Не реви же! Может, это вовсе не он. Может, тебе показалось… Показалось… Как страшно!» — боясь поверить собственным глазам, унимал себя Родион.       Он вытер слёзы дрожащими пальцами, но поднять голову не решался. Боялся ещё раз увидеть Его, но, а ещё больше — не Его…       — Молодой человек, с вами всё в порядке? — Фигурка в белом фартуке, незаметно подошедшая к столу, перебила его терзания неожиданным, но вполне справедливым вопросом. — Что у вас за вид?       Родион поднял на неё испуганное, бледное лицо.       — Всё в порядке. Я… Я уже ухожу, — упавшим голосом проговорил он и, мгновенно собрав все свои вещи, совершенно не отдавая себе отчета в том, что происходит с ним и вокруг, выбежал прочь из заведения. На незамысловатой лестнице он споткнулся и упал, разбив колени, но это не остановило несчастного. Родион быстро поднялся и побежал сломя голову дальше и дальше, желая скрыться от всех и всего на свете, завернул за угол какого-то дома и тут вдруг остановился от страшного отчаяния, оцепившего его всего. По щекам без конца всё лились слёзы, а самого его трясло от подступающей тревоги и смятения. И мысли, и вопросы все разом зазвенели в голове:       «Это был он, он! Он здесь… Но почему он не вспомнил обо мне? Почему не пришёл? Ведь он здесь… Почему? Как он мог обо мне забыть?»       Но тут же он перебил эти мысли и попытался успокоить сам себя: «Фу, дурак, ну и зачем ты убежал? Надо вернуться, надо, чтобы он заметил. Дурачина!»       Он ударил себя по лицу и сдвинул брови — может, хоть так Родион-размазня перестанет реветь!       — Хватит с меня! — уже вслух выкрикнул он, хватаясь за голову. — Иди! Назад!       И он с наигранной уверенностью зашагал назад, к тому самому крыльцу.       «Не раскисай, ты не один тут всё-таки. Что люди подумают?» — так он мысленно пытался привести себя в порядок, однако Родион не поддавался никаким уговорам и дрожал, еле сдерживая в груди рыдания.       «Не думай! Не думай ни о чем. Иди!» — настойчиво просил себя Родион.       Он остановился у дверей, из которых только что так неловко выбежал. Пройти не решался. Ему всё ещё было страшно.       — Ну, что встал как вкопанный? — кто-то с явным недовольством обратился к Родиону, загородившему, как оказалось, проход.       — Извините…       И паренёк неуверенно прошёл внутрь, оказавшись снова в уже знакомом сумеречном зале. Сначала Родион просто не мог осмелиться снова глянуть на Него, но потом, уговорив себя, наконец с трудом поднял голову и тут же наткнулся взглядом прямо на то окно, перед которым сидел Он. Сердце его снова дрогнуло, что-то больно кольнуло его будто бы в самое живое место…       Теперь Родион был полностью уверен: этот величественно державшийся человек с пышными кудрями и самоуверенным, несколько надменным выражением лица и есть его Мойша. Это не некто, обладающий похожими чертами, не иллюзия и не что бы то ни было из всех возможных зрительных обманов. Родион знал, а точнее, чувствовал: это был он, Моисей, как бы сильно ныне увиденный образ ни отличался от того, что помнил и так бережно хранил он в своей памяти. Но Родион не решался не то что подойти — с места сдвинуться. Он всё смотрел на Него, нервно перебирая пальцами свой потрепанный галстук-бантик. В глазах — испуганных, полных ещё не пролитых слёз, остановившихся на роковой фигуре, мерцала огромная, но такая робкая надежда.       «Вот он… Вот Он! Живой… Здесь…» — с особым трепетом и страхом думал Родион.       Но вдруг Он встал из-за своего стола и направился куда-то.       «Теперь иди. Сейчас! Иди же за ним!» — решился Родион и, хромая, быстро зашагал за ним следом куда-то в сторону. Стремительно настигнув его посредине зала, он со всем своим отчаянием вцепился в его рукав — как цепляются только за самую последнюю надежду или же наконец пришедшее спасение…       — Мойша?! — к его горлу подступили горькие слезы, и этот вопрос превратился в сдавленный, жалобный возглас.       Мойша обернулся и глянул на него с суровым выражением, готовый разразиться каким-нибудь ругательством. Но вдруг его лицо вытянулось в настоящем испуге, и на мгновение он растерялся, не веря тому, что видел.       — Вот так… встреча… — Мойша впился округлившимися глазами в такое знакомое, но уже непривычное взгляду лицо. — Ты здесь откуда? О, нет, нет. — Он взял под руки едва стоявшего на ногах Родиона. — Что же ты падаешь? Что же это… Пошли, отойдём.       Родион не мог выдавить из себя ни слова больше. Он чувствовал, что самым постыдным образом разрыдается во всю глотку, как только захочет ещё хоть что-нибудь сказать.       Мойша бесцеремонно, приняв самый невозмутимый вид, провёл ослабевшего Родиона в самый тёмный угол зала, прямо за тот самый столик под пальмой, и усадил на стул.       — Так. — Он сел напротив, сосредоточив серьезный, но блестящий нездоровым беспокойством взгляд на тощей дрожащей фигурке. — Свиделись.       Мойша был так растерян внутренне, что у него и слов теперь не находилось.       — Ну что ты, как ты, Родя? — попытался он начать хоть как-нибудь, хотя вопрос этот был явно неуместен в такой странный момент. Мойша мысленно выругался сам на себя за такую неловкость.       Родион молчал. А что ему было отвечать?.. Он пальцами зажал уголки глаз, чтобы сдержать слёзы, которые переполняли его уже через край. Он не мог поверить до сих пор. Вот Он: живой, здесь, рядом. Это просто невозможно. Немыслимо. Он… Здесь? Родион даже не мечтал встретить его так запросто и был в некотором смысле даже не готов к этому событию. Нет, он решительно не был готов к такому. Много раз Родион представлял себе, как тот вдруг придёт к нему, или же он сам встретит его в какой-нибудь из самых отчаянных моментов своей жизни, когда, как ему казалось, и могли и даже должны свершаться подобные вещи. Были мгновения, когда ему казалось, что эта встреча вот-вот случится. Были моменты, когда он ждал намеренно, но ничего не случалось из раза в раз… Много было надумано им вариаций этой встречи — когда угодно, где угодно она могла застать его. Но вот только не сейчас и не так врасплох. Как возможно такое? Родион не мог ни понять, ни осознать всё происходящее.       — Родя, что с тобой случилось? Скажи хоть слово. — Мойша тронул его за руку.— Ты слышишь меня?       — Не могу… говорить. — Родион задыхался от страха, от волнения, от радости, в конце концов… Его трясло — будто знобило, и сердце билось так, что казалось, сейчас разорвётся грудь. Мойша всё понимал. Он и сам теперь был страшно взволнован, но предпочел это скрыть. До поры.       — Понимаешь ли… — после долгой паузы начал он задумчиво. — Сейчас не время нам с тобой разговаривать, да и не место, сам видишь. Ужасно неловко вышло. Ты уж прости меня.       Родион ничего не отвечал, даже не смотрел на него. И Мойша, преодолевая в себе постыдную слабость, с трудом сохраняя свою невозмутимость, немного подумал и продолжил:       — Знаешь, приходи ко мне вечером, я… Ах, да. — Он вынул из кармана пиджака карандаш и записную книжку, наскоро нашкрябал там адрес и подал вырванный листок Родиону. — Смотри, вот по этому адресу. Разберёшься, где это?       Родион молча кивнул.       — Хорошо. Тогда приходи, и тогда… — Мойша запнулся, зная, что за «и» может ожидать их в эту встречу, но совершенно не зная, как и чем она может разрешиться. — Я жду тебя после девяти вечера. Да… Жду. А теперь мне пора.       Он встал, почти что невесомо, робко погладив Родиона по плечу в знак чего-то обнадёживающего, и ушёл к своему столу, где, видимо, его ожидали.       Бедный Родион теперь пребывал в таком смятении, что не знал сам, что именно он чувствует сейчас.       «Он говорил со мной, Он! Он здесь, совсем рядом. Я увижу его по-настоящему, наконец-то увижу! Только бы это не оказалось сном…»       Родион остался сидеть за столом, сжимая руками виски; в голове его судорожно мелькали несвязные мысли разных, противоположных друг другу настроений. Рад он был или напуган? Невыносимая неопределенность, перенасыщенность острыми чувствами…       Через некоторое время, будто бы вдруг опомнившись, Родион ни с того ни с сего вдруг вскочил с места и поспешно направился к выходу.       «Уйти, скорее! Куда-нибудь… Мне нужно быть одному, нужно подумать… Я схожу с ума! Уйти, скорее, уйти отсюда…»       Он устремился вперёд, не зная, на самом деле, куда ему идти, куда деться. Он выбежал на улицу, воровато сгорбившись, пробежал под окнами, завернул в узкий переулок. А потом — через дворы, вперёд и вперёд, и — он вышел вдруг на мост через какой-то узкий канал. Там и остановился, чтобы хотя бы отдышаться.       Никого не было здесь. Вокруг стояла умиротворённая тишина, и только где-то позади шумели тяжёлой, уже по-летнему потемневшей листвой тополя. Все звуки исчезли куда-то; уличный шум погас, поглощённый рядами жилых домов и дворов. Родион наконец-то оказался в полном одиночестве и спокойствии.       Уж надвигались сумерки, всё вокруг теперь медленно утопало в наступающей синеве, и Родион чувствовал, как этот вечерний покров скрыл его от всего прежнего, дневного беспокойства. Он облокотился на холодную мостовую ограду и, глядя в воду, стал думать, уже пытаясь упорядочить свои мысли.       «Так, спокойнее, ещё, ещё… Надо всё обдумать. Я просто не ожидал, вот из этого и вытекла вся эта паника и истерика… Хотя постой. Нет! Не из этого… А из чего? Из того, что я испугался… Тут есть вещь пострашнее обыкновенной неожиданности, потому что, если б не было её, я был бы только рад и ничего больше… Мне всегда казалось, что он должен измениться за это время. Что должен забыть меня… Ведь не может же он остаться таким же, каким я его запомнил, ведь люди часто меняются спустя годы. А вдруг он… Нет, не может этого быть, нет! Ведь если бы я ему был совсем безразличен, он бы не позвал меня, он бы высказал мне своё решение прямо там… Видно же, что он был просто занят чем-то важным! Может, сначала он думал решить свои дела, а уж потом искать меня — чтобы не омрачать нашей встречи… И ведь я не имею права судить о нём по той паре слов, что мне от него удалось услышать. Но… Беспокойно всё-таки. Почему, ну почему, появившись здесь, в городе, он не пришёл первым делом навестить меня? Дела, конечно… Но и что? Хотя бы словом обмолвиться, сказать, что здесь, мол, я, Родька, не бойся больше, — неужели нельзя? Неужели я больше ничего не значу для него? И когда он вообще приехал сюда… Не знаю. Может быть, только сегодня — всего лишь! А может и нет… Почему я не спросил? Глупый… И вовсе тут не один вопрос… Да их… миллион! И смогу ли на каждый получить ответ…»       — Ах, Мойша… — случайно вырвалось у Родиона со вздохом. Он опустил голову на руки и вновь предался слезам. Сейчас ему было слишком тяжело, чтобы что-то понимать и рассуждать трезво. Его слишком пугала вся эта напряжённая неизвестность. Он боялся, но так сильно желал этой долгожданной встречи.       «Вдруг он всё-таки уже не тот? Что тогда?» — Родион думал об этом с содроганием сердца. Мысль о том, что Мойша изменился в себе и изменил своё отношение к нему, Родиону, приводила его в ужас и отчаяние. Ведь он столько ждал… И всё это только ради того, чтобы услышать от него окончательное решение о расставании? Чтобы увидеть его в последний раз и — всё? Конец?       — Я так хочу к нему, я так долго мечтал об этом! — сквозь слёзы выговорил Родион. Как же ему хотелось, чтобы всё скорее разрешилось, как он хотел, чтобы всё наконец стало ясно. Он больше не мог жить в этой рвущей душу неизвестности.        «А если он не любит меня больше, если больше не нужен я ему, то пусть лучше убьёт! Сам пусть убьёт — у меня нет на это сил!» — и эта мысль в какой-то мере успокоила Родиона.       — Я умру. — Он приподнял голову и посмотрел прямо перед собой. Тёмная вода в канале бесшумно колыхалась, в ней поблёскивали жёлтые огни загорающихся всюду фонарей и окон. — И больше не будет всего этого. Ведь ему ничего не стоит, скажем, выстрелить мне в лоб, если больше он ничего ко мне не чувствует, и я ему не нужен. Если он не пожалел оставить меня так надолго, так уж наверняка не пожалеет и всей моей никчёмной жизни. Кому она нужна, кому, если не ему? Мне не нужна совсем, а теперь это ещё и одно сплошное мучение… Пусть же избавит меня от него, если у него осталось хотя бы одно чувство жалости ко мне! Или хоть капля совести…       Родион не замечал, что уже стал говорить вслух. Но сейчас никто не мог его подслушать: он стоял в совершенном одиночестве и тишине и мог позволить себе все что угодно.       — Кто-нибудь, помогите…       Он прислушался. Всё вокруг молчало будто бы с сожалением.       «Никто мне не поможет, никто, кроме него. Никто и ничто не избавит меня от этого страдания, пока он не захочет, чтобы я перестал страдать».       Родион снова стал думать, но все его мысли были обречены оборваться на одном лишь вопросе: «что же теперь будет?» И все они были единственно о том, кто снимет с него тяжесть этой неопределённости и неизбежно или убьёт его, или спасёт.       — Мне так страшно, Мойша… — Он снова заглянул в тёмное зеркало воды. — Я бы давно уже утопился, если бы… если бы не было у меня этой вечной надежды. Так глупо…       Он отошёл от края моста, махнув в сторону воды рукой, и побрел, минуя мост, во тьму заросших кустами и деревьями аллей.        «Не могу больше ждать, так ведь и с ума можно сойти!» — Родион уж было начал помышлять направиться по адресу с листочка, который он до сих пор сжимал в руке. Сколько было времени, он, конечно, не знал. Но судя по тому, что было уже достаточно темно, назначенный час приближался, и поэтому Родион незамедлительно стал искать выход на какую-нибудь большую улицу, чтобы сориентироваться и отыскать адрес. Он предполагал, где тот мог находиться, но совершенно не знал, где сам находится в данный момент. Пройдя по тёмному, заросшему травой двору, он вышел через арку на какую-то внешнюю улочку, прошёл по ней вдоль и оказался вдруг на шумном перекрёстке. Здесь он наконец понял, в какой стороне находится, и это приободрило его.       «Недалеко отсюда идти. Вот, надо хотя бы улицу перейти для начала.»       И он, суетливо лавируя в толпе, пересёк широкую мостовую и побежал вперёд по тротуару.       «Ещё совсем немного. Где-то… Ах, вот она, эта улица!»       Родион остановился, прочитав адрес на одном из домов, и сверился с тем адресом, что был указан на бумажке. Номер дома был далеко не тот, и он побежал дальше, примечая, что числа возрастают, и значит — он двигался в верном направлении.       — Вот, здесь! — Родион остановился прямо перед нужным ему зданием. Немного постояв, чтобы восстановить дыхание, он прошёл в арку между домами и, свернув налево, оказался во дворе. Он осмотрелся: нет ли кого? Но было тихо и уже совсем-совсем темно — только жёлтый фонарь, прикреплённый над аркой, освещал проезд и внутренний фасад дома. Родион, озираясь по сторонам, робко прошёлся по двору в поисках нужных ему дверей. Немного побродив, заглядывая в каждый закуток, он обнаружил вход на самую что ни на есть парадную лестницу, которая, впрочем, и так была на виду и в поисках не нуждалась. Родион поднялся на каменное крыльцо, осторожно пробрался внутрь сквозь приоткрытые двери и стал подниматься по широкой лестнице. Он поднимался ещё и ещё, и уж устали ноги, а номера квартир были всё не те! Наконец, он обнаружил у одного звонка номерок с той самой цифрой.       «Всё, сейчас увижу его. Увижу! Только бы перед ним не…» — мысли снова стали судорожно мелькать в его голове. Он встряхнул ею, чтобы немного прийти в себя, но волнение было слишком сильным, с ним невозможно было справиться, и Родион боялся, как бы ни начать уж бредить.       — Ну, пришёл я…       И он похолодевшими от волнения пальцами постучал в дверь. Подождав, он постучал немного громче, боясь, что его не услышали с первого раза. Но никто и не думал ему открывать.       «Так я и знал: рано явился. Но лучше так… подожду здесь», — рассудил он и сел на ступеньку нисходящей лестницы.       «Не мучил бы ты меня так… Иль и правда ты не так уж сильно хочешь меня видеть?»       Родион поджал колени, положив на них подбородок. Он устремил взгляд в огромное окно на промежуточной между этажами лестничной площадке. Через стекло проникали отблески рыжеватого света фонаря со двора. Над головой, моргая, тускло и бестолково светила одинокая лампочка, висящая на длинном проводе. Родион всё ждал. Он немного успокоился и теперь даже ни о чём не думал: ни о том, что ему говорить Мойше при встрече, ни о том, что скажет ему Мойша, ни о каких-либо исходах их свидания.       «Чему быть, того не миновать», — как-то подытожил свои мысли Родион и заранее смирился с любым из возможных исходов событий. Он прислонился к противной, крашеной известковой краской стене с какими-то болезненными для его спины рельефами и закрыл глаза. Спать ему, конечно, не хотелось: он просто устал смотреть, да и вообще устал. Он сам себя измучил в продолжение этого вечера и сам себя так утомил. Но даже при этом — что он сам мог с этим сделать? Уж над этим он власти никакой не имел. А всё-таки хотелось уже покоя. Покоя за все эти годы…       Вдруг Родион вздрогнул: где-то внизу хлопнула дверь и послышались гулким эхом отзывающиеся шаги. Шаги эти упрямо приближались. Наверное, к нему…       Родион мигом вскочил на ноги и засуетился, не зная, куда бы скрыться. Теперь ему захотелось убежать, спрятаться, сквозь землю провалиться — что угодно, лишь бы не быть замеченным! Однако это оказалось невозможным, и он только в страхе попятился назад, в глубь коридора. Бежать куда-то было слишком поздно. Высокая фигура в чёрном плаще и шляпе, глядя себе под ноги, поднималась уж на этаж. Зазвенели ключи.       — Родя! Ты? Как ты меня напугал… — Мойша подошёл к испуганному и совсем растерявшемуся Родиону, который так и прилип к стене. — Что у тебя за странный вид? Ну, пойдём, пойдём.       Он взял его за плечи и проводил до дверей квартиры.        — Проходи, давай.       Мойша захлопнул за собой дверь, протолкнув несчастного в переднюю, и включил свет, при котором Родион смог его наконец-таки рассмотреть.       Как он изменился! Повзрослел или… Нет, вернее, постарел. Или как это называется, когда человек, спустя годы, на лицо делается строже, острее, изнурённее? Морщинки появились едва заметные — в уголках глаз, губ. И в глазах такая усталость, будто видел он уже всё на этом свете… Однако это изменение сделало Моисея ещё прекрасней и внушительнее в глазах Родиона. Он был неимоверно красив, но так суров и мрачен — совсем не как прежде. Отросшие черные кудри обрамляли его бледное и вытянутое, с высоким лбом, лицо, которое теперь было серьезным и уставшим.       Родион почему-то смутился его вида и перестал смотреть на Моисея. Но ещё больше его смутил вид квартиры, в которой он оказался: всё было слишком чисто, ново и красиво. Он вдруг заметил, что стоит на совсем новеньком ковре своими истоптанными, грязными и совсем уж не подходящими сюда сапогами, а потому поспешил сойти с него на лакированный и блестящий, не менее смущающий его паркет. Как же было неловко! Родион настолько привык жить в развалинах, в пыли и грязи, и сам он был такой грязный и даже до сих пор немного мокрый, что ему стало просто стыдно за своё появление в этом, неестественном для него, месте. Вернее сказать: сам Родион и был здесь чем-то неестественным и чужим. Он всё стоял у порога, виновато опустив голову и не зная, куда ступить.       Мойша, уже раздевшись, подошёл к нему.       — А ты чего? Помочь, может быть? — Он снял с Родиона плащ, ещё не высохший от дождя. — Ба! Что же с тобой случилось-то? Эх, Родя-Родя…       Мойша приобнял его, подталкивая пройти в дом — прямо в грязных башмаках!       — Да ты не разувайся, здесь грязновато ещё, давно тут не жили, ремонт был… Ох, так ты весь промокший, оказывается! Ужас, Родион! Ну совсем одичал без меня. Да за тобой, видать, до сих пор смотреть нужно, — под конец уже как-то шутливо, но осторожно заметил Моисей.       Но Родион вдруг как-то странно закрылся ладонями. Он не мог ни говорить, ни двигаться, и самое главное — не мог броситься в объятия Мойши, хотя желал этого сейчас сильнее всего на свете. Не мог — потому что не знал, как теперь нужно вести себя с этим новым Моисеем, не знал, как он теперь воспринимает его, Родиона, и все его действия. Как он отреагирует? И есть ли у него, Родиона, право на такое поведение? Ведь кто он теперь есть для него, кто он ему? Знакомый ободранец с улицы?..       — Родя, ты… плачешь? Ну посмотри же на меня, я так давно хотел тебя увидеть, я так скучал, — в его изменившемся голосе проскочили те родные, тёплые интонации, к которым Родион так привык и которые он всё ещё помнил. Это вызвало в нем только больше слез.        — Не плачь. Знаю, знаю, я поступил с тобой как последняя сволочь, нет мне прощения, я знаю. — Отпустив Родиона, Мойша встал перед ним на колени, обнял его тонкий стан и прижался щекой его коленям. — Я так не хотел этого. Но вышло… Что вышло. Я очень многое должен тебе сказать, ты только выслушай меня. Тихо, тихо, ты чего…       Родион уже просто выл, он дрожал и захлебывался в слезах. Его ноги подкосились от резко нахлынувшей слабости, и он упал на Мойшу, который тотчас же подхватил его.       — Ну что ты… Что мне сделать? — Он взял его на руки и прижал к себе, сидя на полу. — Давай поговорим, прошу тебя. Ну хватит, не надо истерик, пожалуйста, Родя. Я знаю, каково тебе, я всё понимаю. Но я должен объясниться, ты только постарайся выслушать меня. Я помогу тебе, я всё сделаю для тебя, если ты мне это позволишь. Я должен загладить свою вину… Тихо, успокойся… Вот так…       Мойша встал и пронёс Родиона на руках в какую-то просторную тёмную комнату, а потом аккуратно опустил на кровать. Сам же присел на пол подле.       Родион притих и, отвернувшись, изредка только вздрагивал плечами.       — Родя, поговори со мной. — Мойша не решался больше прикасаться к нему, боясь, что это могло быть тому противно. — Ну, или послушай пока меня, хорошо? Только не плачь больше. Ведь я не хотел бросать тебя, это всё так получилось… Внезапно. Ох, нет, что за… Ты же не думаешь, что я забыл о тебе, а теперь пытаюсь оправдаться? Просто мне было очень сложно вернуться, и знаешь, я…       Родион его перебил:       — Не надо… — Он заговорил сдавленным шепотом; сейчас бы спросить то самое главное, но его всё что-то удерживало. — Я всё и так понимаю. Не нужно мне объяснять этого! Это уже и не важно… Какое мне дело до того, почему и как это всё произошло, если ты уже вернулся… Теперь не это важно, нет, не это. А знаешь, я ведь изо всех сил ждал и верил, не зная, где ты и что с тобою. Я надеялся… И только благодаря этому ты сейчас видишь меня живым. Но какие это всё глупости, правда, не думай об этом… Я так тебя люблю, Мойша…       При последних словах у Моисея что-то дрогнуло внутри. Он хотел о чем-то сказать и даже начал было, но Родион не дал ему произнести ни слова.       — Умоляю, не мучь меня больше. Я не выдержу. Ответь мне кое-что и… и всё. И не надо больше ничего, пока что ничего не надо.       Родион лежал, отвернувшись от него: так было легче говорить.       — Как скажешь, как скажешь, — тихо ответил Моисей. — Мучить тебя я не собираюсь. Можешь говорить мне всё, что хочешь, и спрашивать тоже. Я всё выслушаю и на всё отвечу, если нужно.       Родион вновь замолчал.       — Что же ты?       — Мойша… — Он робко, ещё тише заговорил после некоторой паузы. — Я не знаю, как спросить. Я не знаю. Мне так больно, Мойша. Мне было очень плохо без тебя, я ждал тебя каждый день, а ты приехал и не пришёл ко мне. Ты мне не писал всё это время, ни одной весточки не прислал. Ты забыл обо мне, Мойша. Ты меня бросил тут, совсем одного, хотя я помню, как ты всегда говорил, что никогда я не останусь без тебя…       Поначалу Родион говорил ровно, но тут его голос дрогнул.       — Ты обманул меня, Мойша. Ты оставил меня. Мне было так тяжело, так плохо, я даже пытался… — Он запнулся. — Я… не то я хотел тебе сказать. Мне страшно. Я не знаю, что дальше будет, и поэтому боюсь. Боюсь того, что ты мне скажешь. Того, что ты уже думаешь. Поэтому не спрашиваю… Я только хотел…       В его голосе вновь появилась та горечь, с которой он говорил или думал там, в одиночестве, на мосту. Мойша напряжённо вслушивался в каждое слово, глядя на него, но всё не прикасаясь.       — Одного я хотел… чтобы всё стало, как раньше было. Как было, Мойша… Как раньше… Но я знаю, что теперь это почти невозможно. Почти — это потому что я всё ещё надеюсь… Я жду твоего решения, так не медли же с ним. У меня не осталось больше сил терпеть это бесконечное ожидание неясно чего, эту неизвестность. Но вот ты появился… Скажи, ты уйдешь теперь навсегда? Мы больше никогда не сможем жить как прежде, Мойша? Что теперь будет? Скажи мне хоть что-нибудь…       И он смолк.       Молчал и Моисей. Он чувствовал себя бесконечно виноватым перед Родионом. Никогда ещё он не чувствовал себя настолько отвратительно, низко, никогда не видел сам себя таким подлецом и мерзавцем — просто настоящим злодеем, разворотившим чужую жизнь. Почему-то только теперь, увидев этого несчастного, оборванного парнишку, он понял, что значила эта разлука для него, что сделала она с ним, с его жизнью.       — Я всё сделаю, чтобы было так, как прежде, — дрогнувшим голосом начал Мойша. — Я сделаю всё что в моих силах, только ты мне помоги. Ты прости меня за всё, да я знаю: ты простишь. Ты всё тот же, Родя… Да и я, на самом деле, тоже. Я помогу тебе всё забыть, я же теперь рядом, слышишь? Заживём как прежде, даже лучше прежнего. Говори, чего хочешь, указывай мне — я всё сделаю. Всё, что нужно — и безоговорочно.       Мойша присел на полу у другого края кровати — чтобы заглянуть Родиону в лицо, увидеть в его глазах то, о чём молчал он.       — Я знаю, как тебе больно. Хочешь, сделай и мне больно. Ну, хоть ударь меня, а? — Будучи совершенно серьезным, он как бы подставил лицо под пощечину. — Ну же, ударь меня.       Родион впервые посмотрел ему в лицо своими заплаканными глазами. Он медленно потянулся к Мойше дрожащей рукой, но не для того, чтобы ударить. Ему было слишком жалко и его, и себя, и от этого хотелось просто взвыть, но сил рыдать уже не было. Родион дотянулся ладонью до его лица и ласково провел пальцами по щеке, шепча:       — Если и ты всё тот же, сделай сейчас, как раньше сделал бы. Прошу, пожалуйста… Я так долго этого ждал…       И он обеими руками потянулся к нему. Мойша неуклюже обхватил его и, сжав в объятьях, навалился сверху, так что Родиону пришлось его оттолкнуть.       — Ох, так больно…       Мойша и не заметил, как вцепился в него и вообще чуть ли не раздавил. Он разжал объятия и по-новому прильнул к Родиону.       — Вот так лучше? — Мойша с осторожностью положил голову ему на грудь. — Какой же ты хрупкий. Я даже боюсь…       — Разве ты не разлюбил меня? — наконец решившись, робко спросил Родион.       — Что ты? Я люблю тебя по-прежнему. Всё так же сильно, хоть я и понимаю, что ты справедливо можешь в это не верить. — Он придвинулся к его лицу. — Но я тебя люблю. Правда-правда. Я позволю себе кое-что?       И он осторожно, невесомо коснулся его губ. Родион вздрогнул, не ожидая такого жеста.       — А-а, отвык от меня? — Мойша навис над ним, касаясь кудрями его лица. — Ладно, не буду к тебе больше лезть. Тебе ведь теперь даже объятья мои уже не те, а?       Мойша привстал и сел рядом с Родионом на край кровати. Вид у него был обеспокоенный и даже грустный. Он ссутулился, сложив руки на коленях.       — Родя, знаешь, на самом деле я ведь первым делом бросился искать тебя. Но я не знал, где ты теперь — сам посуди, откуда мне было знать это, коли ты такой бродяга. Мне стало страшно, когда я стал расспрашивать о тебе наших старых соседей, а в ответ получил лишь то, что уже больше года ты не появлялся в том доме. В том твоем этом старом домишке я тебя тоже не обнаружил. Я был в отчаянии, понимаешь? Где мне было искать тебя… А на днях я встретил Германа, и только тот сказал мне, что с тобой должно быть всё в порядке, и что проживаешь ты иногда у него, что вы частенько видитесь с недавних пор. Вчера я был у него, но не застал тебя. И сегодня не застал. Родя… Не подумай, что я уж настолько… Эх… — Он вздохнул, махнув рукой. — Зачем я оправдываюсь. Тебе противно меня слушать? Ладно, отдохни…       Скорее, ему самому противно было слушать собственные оправдания.       С тяжелым вздохом Мойша встал, вытащил вдруг портсигар из кармана пиджака и отошёл к дальнему окну — закурить. Родион приподнялся, тревожно глядя тому вслед.       «Ведь ему тоже могло быть плохо, как и мне. Он ведь тоже скучал. Ведь он меня не забыл… Разве сейчас он хочет обмануть меня? Не может такого быть… Он понимает, что виноват… Но он хороший, всё такой же, он не должен страдать от того, что совершил, нет! Он всё тот же, он не изменился, он всё ещё любит меня, и я верю ему. Я не должен был так холодно себя вести с ним!»       Взволнованный новыми мыслями, Родион встал и, прихрамывая, бесшумно подошёл к Мойше, обняв его со спины и прижавшись щекою.       — Мойша, Мойша… Я люблю тебя так сильно. Я на всё согласен, давай как можно скорее всё забудем, прямо сейчас, пожалуйста… Я всё тебе простил, не беспокойся больше об этом никогда. Я хочу, чтобы скорее всё разрешилось, хочу, чтобы мы забыли всё прошедшее… Не грусти из-за меня, Мойша! — Родион прижимался к нему и обнимал так сильно, как только мог. — Сделай так, чтобы было хорошо, чтобы как раньше, прошу тебя. Ты ведь сам мне говорил, что можешь, а я готов, готов! Готов всё забыть и зажить заново… С тобою. Больше ничего мне в этой жизни не нужно… Я ничего не хочу без тебя.       Мойша не отвечал. Но его растрогало это обращение почти до слёз. Эх, если б только слёзы эти были возможны, если б он ещё умел плакать, как бывало это по юности… Он улыбнулся одними уголками губ и еле слышно прошептал:       — Как скажешь, как скажешь. Всё уже как раньше, ты видишь? Потому что мы теперь вместе. Ну, а я буду спокоен только тогда, когда тебе станет хорошо. Иначе никак…       — Уже хорошо, уже! Я уже всё забыл, всё простил. Главное, что ты теперь рядом… Я так долго ждал этого дня, я думал, что с ума сойду без тебя, а теперь ты пришёл и спас меня… Как же я боялся, а сегодня, когда я там тебя увидел… у меня чуть сердце не разорвалось! Знал бы ты, что я чувствовал. И весь этот вечер — как мне было плохо, я даже умереть хотел, но ты меня успокоил сейчас, и я счастлив, Мойша! Счастлив! Это всё ты. Ты и боль, и радость, ты — всё для меня, ты — моя жизнь, и тебе решать, каким меня сделать. Без тебя ничего нет, и меня тоже. Как же я счастлив, что ты теперь рядом…       Родион вдруг сильно оживился, и всё говорил и говорил — скоро, на одном дыхании.       Нет, не может таким быть простой человек, никто не может так сразу бросаться в объятья, открывая беззащитную душу тому, кто прежде предал её, кто бросил, отверг, оставив мучиться и страдать в одиночестве. Не бывает так, чтобы прощал человек сразу, когда такое — мало кто умеет простить… Мойша всё так же смотрел в окно, держа в окаменевших пальцах незажжённую папиросу. По его щеке скатилась горькая скупая слеза.       «Что же ты со мной делаешь, Родя...» — Он был растроган до самой крайней степени и теперь уж не знал, правильно ли это всё. Давно он не испытывал настолько сильных чувств. Давно отвык он от любых сантиментов, стал черствее и суше за эти годы, но Родион и его эта наивная искренность расшевелили его окаменевшее нутро; Родион сумел дотянуться простыми, незамысловатыми словами до самого его сердца. И ведь только он и знал, какое оно, его сердце, на самом деле. Только он знал такого Мойшу, каким его не знал никто, и только ему Моисей мог доверить все свои самые сокровенные чувства. С ним, и больше ни с кем, он всегда был искренен и правдив. Так было всегда. Но что теперь?       — Мойша? — Родион насторожился. — Почему ты молчишь…       — Ох, прости. — Моисей развернулся к нему и вдруг крепко и тепло обнял, прижал к груди. — Я тебя слушал. Мне с тобой так легко, Родя. Ты такое чудо. Я и не думал, что ты так просто примешь меня после того, что я натворил… Так не бывает, просто не бывает. Милый, любимый Роденька… Спасибо, что ты есть. Такой.       Родион прикрыл глаза, вслушиваясь в такой родной голос. В эту минуту он был самым счастливым человеком на земле, и боялся он теперь только одного — не оказалось бы всё это сном. Но эту мысль он отринул быстро, ведь сейчас ему было слишком хорошо, чтобы сомневаться. Давно уж ему не бывало так…       Мойша тем временем поднял его на руках и понес обратно, на кровать.       — Ты же не против? Ты устал, и я устал, да и время позднее. Нам обоим давно уж пора отдохнуть.       Мойша скинул с постели покрывало и уложил на неё Родиона, предварительно стянув с него несчастные сапоги. Родион лишь смущённо улыбнулся на это.       — Так, погоди минуточку…       Мойша полез в ящик комода и достал оттуда какую-то свою рубаху.       — Вот, надевай пока это. А то не дело это всё… Надо будет потом тебя как-нибудь приодеть, а то посмотри, в чём ты ходишь… Отрепья какие-то, честное слово.       Мойша только сейчас обратил внимание, насколько Родион был худо одет. Да и не только одет: сам он был исхудавший, растрепанный весь; щеки были жутко впалые, волосы поредели, кажется, вылезли, а торчащие кости видно было даже под несколькими слоями одежды. Родион быстро переоделся в просторную рубашку, сбросив на пол ту ветошь, в которой он до того был, и улёгся на кровать, утонув в огромной пуховой подушке. Мойша, скинув пиджак с плеч, аккуратно прилег рядом и накрыл их обоих тяжелым шерстяным одеялом.       — Вот так будет лучше. Согревайся… Ты теперь со мною, теперь все хорошо. — Он обнял Родиона и уткнулся носом в его макушку. Волосы его пахли ветром и дорожной пылью. — Эх ты, потерянная душа… Я теперь рядом буду, всегда. Больше не брошу тебя, никогда не брошу, Родя. Прости меня.       Родион, переполненный радостью до того, что даже в груди от неё болело и щемило, боялся пошевелиться в его руках: как бы не растворилось, не исчезло то, чего он ждал так долго и мучительно. И какое старое, почти уж забытое чувство наполняло теперь его сердце и душу… Нет, всё-таки всё это случилось с ним наяву. Слишком велика была уверенность. И это Он его уверил, всё Он. Теперь Родион знал: всё самое страшное уже закончилось, всё ушло, осталось позади. Конец пришёл всем его скитаниям и стенаниям. Прошли те страшные времена, мгновенно ушли они в небытие, и наконец можно будет забыть о них. Ведь с этой минуты вернулось всё на круги своя и теперь уж будет так, как прежде — даже лучше.