Изломы

      «Вчера мне покоя не давала одна мысль. Именно вчера отчего-то всплыли вдруг в памяти давние события. Не знаю, правда, на самом ли деле давние. Мне теперь так кажется: что было в те годы, то теперь ужасно далеко. Однако из памяти ничего не изглаживается насовсем. Всё лишь уходит в её глубины, проваливается всё ниже и дальше под весом нового. Но достать что-либо из этих глубин и прочувствовать заново не так-то сложно, как на первый взгляд кажется. Просто редко когда этого хочется, вот и избегаешь нарочно таких столкновений.       И всё же бывает такое, редко, но бывает так, что что-то щелкнет в голове – и вот уж поднялось из низов прямо на самую поверхность то, что, казалось, пора бы давно безвозвратно выкинуть. [Далее следует несколько строчек, зачерканных до дыр в бумаге]. В скором времени непременно пойду. Не уверен, что смогу найти то место, но я все же попытаюсь. Меня просто тянет туда. На душе очень неспокойно, будто что-то незавершенное осталось с тех времен. Не могу оставить, забыть не могу! Нужно уже, в конце концов, найти себе успокоение. И сегодня же я всё выясню и разрешу, чего бы мне это ни стоило. Я уж решил. Не могу иначе. Но чего ожидать в итоге — не знаю. Немного боязно, но это ничего».       Так говорилось в очередной записке в потрепанном дневничке Родиона. С некоторых пор он пристрастился к ведению такого рода записей, потому что надо было, как он считал, научиться излагать свои мысли, чтобы хоть как-то упорядочить то, что творится в голове. Однако, даже научившись обличать думы в слова, он все же не мог распутать даже малую часть своих мыслей. Писал он мало, думал — много. А потому просто не успевал записывать всё, что было. Не запомнишь всего, что промелькнёт в голове — вот и давались ему эти дневники с трудом. Но тем не менее, он упрямо продолжал писать про все, что получалось, хотя бы затем, чтоб осталось на память.       «Пускай будут записи, — думал Родион, — я всё равно быстро забываю добрую долю всего, что со мной творится, а так вот хоть что-то останется в напоминание, для воспоминаний и сравнений.»       — Родя, — до него дотронулся кто-то, подошедший сзади. — Родь, ты что такое пишешь?       Родион, подпрыгнув на стуле от испуга, мгновенно заслонил руками исписанный лист.       — Ничего. Не пугай меня так!       — Я и не пугал. — Мойша пожал плечами. — Я давно рядом с тобой стою, а ты и не заметил.       Родион был слишком погружен в себя, чтобы замечать то, что делается вокруг него. Он очень быстро увлекался собственными размышлениями, оставаясь в одиночестве, и потом бывало трудно его оттуда вытащить — разве что только таким резким внедрением в его это задумчивое состояние.       — Никогда не делай так! Слышишь? Никогда. А не то я…       — Да-да… — Мойша приобнял его за плечи. — А не то ты устроишь мне что-нибудь эдакое, о чем я впоследствии пожалею. Больше не буду. Так что тут у тебя?       Родион быстро захлопнул книжечку и спрятал ее в стол, чтобы тот не удумал отнять ее и прочесть его глупые, сумбурные записки.       — Ничего, совсем ничего. Так…       — Ну, ладно, не буду в это твое дело лезть. — Мойша примирительно похлопал его по плечу.       Родион поднял на него недоверчивый взгляд.       — Ну, что ты смотришь? Могу сделать вид, что ничего не видел, чтобы не смущать тебя так сильно. Но, вообще-то, я пришел тебе кое-что сказать, а ты, оказывается, так занят.       — Что же сказать?       — Так, предупредить хотел. Я сейчас ухожу по делам, а вернусь, вероятно, очень поздно. Поэтому уж посиди тут как-нибудь один.       Родион со вздохом кивнул, не спросив даже, куда Моисей опять собирается.       — Ты только сам не ходи никуда, ладно? Странный ты какой-то в последнее время. Мне это не нравится, Родя. Поэтому вот. — Он постучал пальцами по столешнице. — Сиди тут, думай себе, пиши на здоровье. И ни шагу из дому. Понял меня?       Родион снова утвердительно кивнул.       — Сколько уже времени? Ага… — Моисей глянул на часы, стоявшие на шкафу. — Всё, я иду, а ты оставайся, жди меня и не унывай.       Он пошел одеваться в переднюю, и Родион встал из-за стола, собираясь его проводить.       — Ну, Родя. — Он накинул на плечи пальто и взял свой чемоданчик. — До позднего вечера. Не майся дурью без меня, ладно?       Мойша потрепал его по волосам, обнял на прощанье и вышел за дверь. Родион дождался, пока он спустится по лестнице и выйдет из дома, и только после этого запер двери. Потом он подбежал к окну, чтобы и взглядом проводить Мойшу. Тот, конечно, знал этот его обычай и нарочно, как всегда, поднял взгляд к окну, чтобы с улицы помахать Родиону рукой.       — Ох, Мойша. Прости. Я не могу тебя послушаться. Не могу не… Не могу!       Родион, будучи в крайне взволнованном состоянии, отошел от окна и засуетился по комнате, будто бы что-то разыскивая.       — Сегодня, да, именно сегодня. И никак иначе! Мне нужно знать! — Он сорвал с вешалки свой плащ, полез на самую высокую в шкафу полку за шарфом. — Ох, знать нужно! Знать, что… Что теперь…       Родион неожиданно встретился взглядом с самим собой — в огромном зеркале на внутренней стороне дверцы шифоньера.       — Ой. Кто это? — Он пощупал себя за щеки. — Что за лицо? Какое-то слишком… хорошее. То есть, добротное, я бы сказал. Да я лет пять назад дряхлее выглядел, чем теперь! Странно, странно…       Родион всё рассматривал себя, вертясь перед зеркалом. Он несколько недоумевал, заметив такие перемены в себе. Ведь он помнил себя совсем другим… И когда только он в последний себя видел?       — И хорошо ли, что все хорошо? Правильно ли это? Какой-то я стал от хорошей жизни не такой… Изнежился совсем!       Родион еще раз вопросительно, с недоверием оглядел всего себя и отошел от зеркала, чтобы наконец собраться на выход. Он набросил плащ, наспех замотался шарфом, нахлобучил свой старомодный цилиндр, который, впрочем, сразу и снял, убедившись в его ненадобности — погода была явно не под стать такому наряду. И, достав из ящика ключи, он поспешил скорее покинуть квартиру.       Куда именно его так несло, Родион точно не знал. Но всё же остались какие-то старые следы, чтобы вернуться: ведь так часто, особенно раньше, ему приходилось воссоздавать у себя в голове ту самую дорогу, пройденную им лишь однажды. А если и неверно запомнился путь, он найдет его по наитию. Значит, есть всё-таки хоть малая вероятность удачи, а потому — вперед! Вперед — не ведая и не гадая, чем всё это обернется. Его тянуло туда со страшной силой, а значит, надо бежать, пусть в неизвестность, бежать, не задумываясь ни над чем! После будет он думать, потом — по пути или вовсе лишь после того, как всё случится.       «Мне бы только увидеть… Хоть бы увидеть своими глазами, убедиться — и всё, и я стану спокоен!» — Родион прямо задыхался от предчувствия этой встречи. Казалось, сегодня он сможет осуществить нечто очень важное, после чего что-то в его жизни должно измениться навсегда. Сегодня — потому что более вынашивать эту странную идею он не мог, не хватило бы сил и терпения. Да и это предчувствие со вчерашнего дня… Родион на него более всего и полагался.       Он скоро зашагал по раскисшей в весенней грязи улочке, глядя то себе под ноги и в отражения в лужах, то вверх — в серо-голубое, будто бы тоже подтаявшее от наступившего тепла небо. С самого начала Родион был настроен так решительно, как никогда. Но вдруг его остановила одна очень разумная мысль, пришедшая в его голову будто бы извне.       «А можно ли вообще так? Какое все-таки право я имею лезть не в своё дело, в чужую жизнь, да еще и из праздного любопытства?»       Родион остановился в растерянности посредь дороги. Этот укоризненный вопрос заставил его сильно смутиться и усомниться в том, что он собирается сделать.       — Но ведь я же не хочу встречи… Мне бы только издалека посмотреть. Большего не нужно. Ничего плохого не случится, — уверял он сам себя, — никуда я не лезу, просто — хочу разузнать. Что дурного в том? Мне ведь больше не от кого узнавать о нем.       Он снова двинулся вперед, но уже без такой решительности, мысленно продолжая рассуждать:       «Много времени с тех пор прошло, все уже должно забыться. Ну, правда — ведь даже я забыл! То есть, не забыл, но… Просто перестал ужасаться тому, что я помню. Так и он, верно, уже не станет воспринимать меня так, как тогда. А может, и вообще уж позабыл обо мне за эти годы — тогда я был бы даже рад! Ничего страшного не случится теперь. Так кажется почему-то… Но да, это правда, что я странный — не забыл ведь, хотя, казалось бы, какая глупость… Не глупость, вернее, а просто не моё дело. Не знаю, чем это объяснить, но меня почему-то очень волнует его судьба. И мне важно, каким он стал и что с ним теперь. Ведь с того дня я больше его не встречал…»       Родион вдруг увидел остановившийся невдалеке трамвай с очень подходящим, на его взгляд, маршрутом. Он сломя голову кинулся к нему, залез в забитый до отказа вагон, и, чтобы точно убедиться, туда ли его занесло, спросил случайного рядом стоящего гражданина:       — Извините, п-пожалуйста, а идет ли этот трамвай по N-ому проспекту?       Как он только помнил этот адрес! Нет, адреса у него в голове не сохранилось никакого, однако он хорошо помнил местность и близость этого самого проспекта, который и послужил ему теперь ориентиром. Родиону кивнули. Теперь ему предстоял долгий путь на другой край города в душном грохочущем вагоне.       «Осталось только… Нет, лучше по дороге все вспомню. Как только окажусь там, я сразу пойму, куда идти, — думал Родион, и в голове его возникли картины одного очень далекого февральского дня. — Я тогда почти не видел, куда бежал, но потом ведь… Я помню эту улицу. Помню, откуда я вышел на нее. Помню пустырь какой-то, железнодорожные пути невдалеке… Да, железная дорога! Вот что наверняка не даст мне сбиться. Думаю, я знаю, что там за станция, я… догадываюсь. А уж дом этот я узнаю из сотни таких же. Нет, конечно, я найду дорогу, я уверен в этом!»       Родион пробрался из самой гущи народа к краю, к окну — чтобы не пропустить остановку и следить за тем, где он находится. И вот, наконец, он выскочил из вагона в нужном, как ему казалось, месте и торопливо зашагал вдоль по улице, оглядываясь и припоминая, как же все-таки тут пройти в сторону той самой станции.       — Вот! Вот этот забор. — Он перебежал на другую сторону улицы к высоким, из чугунного кружева воротам, бывшим в округе единственными в таком роде. — Здесь нужно идти, по этой стороне. А после где-то был поворот налево, так-так…       Он пробежал дальше, вдоль железной ограды, которую запомнил лишь потому, что в тот день зацепился за нее рукавом на бегу, разорвав каким-то острым ее крючком плащ и здорово разодрав себе руку…       Родион свернул в какой-то переулок, прошел между в ряд стоящими деревянными двухэтажными домами по обе его стороны, а после куда-то снова завернул.       — Не здесь…       Он снова вышел на улицу и пошел вперед, подозревая, что оказался в совсем незнакомом месте.       — Как дальше-то? Я не понимаю… Может, все-таки направо надо? Или через дворы выйти… Где-то здесь должна быть улица с такими же деревянными домами, но ее нет!       Родион оказался во дворе, заросшем высокими тополями, где были только обычные, такие же, как везде, крашеные охрой каменные четырехэтажные дома. И, как бы долго он ни петлял по дворам, как бы ни надеялся, пройдя их насквозь, выйти на ту самую улочку, знаменующую уже загородные места, вышел он все-таки опять к улице с привычными глазу одинаковыми фасадами. Родион чуть не взвыл от такой досады.       — Ну и пусть. Пусть тогда я совсем здесь потеряюсь, — с горечью разочарования прошептал он. Однако, имея все же в себе долю упорства, он направился дальше, уже очень сильно сомневаясь, отыщет ли он то самое место. Родион шел, уже никуда не торопясь. Все его воодушевление давно уж сняло как рукою. Вокруг было тихо, и редко встречался кто в грязных, исполосованных колесами проездах, только вороны шумели где-то в спутанных, пыльных по прошествии долгой зимы деревьях. Родион вышел на какую-то совсем уж раскисшую просёлочную дорогу и увяз там чуть ли не по колено в грязи. Вокруг не было ни души. По одну сторону дороги оставались одни деревянные дома да заборы с торчащими из-за них ветками голых деревьев, а по другую — расстилалась грязно-белое от не сошедшего еще снега поле, вид на которое открывался, как оказалась, с высокого холма. Там, внизу, вдалеке виднелась покрытая льдом, но местами чернеющая уже речушка, и по мосту через нее проползал, свистя, паровоз…       Внезапно потеряв всякую надежду, Родион остановился и в отчаянии схватился за голову. Теперь он совершенно не понимал, куда ему направляться.       «Зря, все это зря… Какой же я тупица, какой же я все-таки наивный малоумок… И правильно Мойша говорит, что нечего маяться дурью, и лучше бы я дома сидел — так хоть не промок бы насквозь! Да только что уж поделаешь. Что я могу поделать, если я такой? Если мне до сих пор хочется найти его, если я жить больше не могу, не зная, что с ним случилось!»       Раздосадованный Родион вытер скатывающиеся по щекам слезы и все-таки пошел дальше. Делать было нечего, назад пути он уже все равно не помнил.       Дорога постепенно спускалась вниз, и привела она Родиона аккурат к железнодорожной станции — старенькой двухэтажной конторке из почерневшего дерева, вокруг которой группировались еще какие-то сарайки. Ощутимо повеяло паровозной гарью. Родион перебежал пути, пролезши пару раз под вагонами, и оказался на станции. Пустынно было здесь, хотя и не так, чтобы безлюдно. На далеко простирающейся деревянной платформе были разбросаны редкие людские фигуры, в основном занятые разгрузкой вагонов где-то на другом ее конце. Родион посмотрел наверх и увидел висящие на столбе круглые часы.       — Как долго я уже мыкаюсь, — вздохнул он, глядя на время.       Постояв еще немного в растерянности и унынии, он пошел прочь со станции в сторону города.       Безотрадные окрестные пейзажи вселяли Родиону надежду: что-то, что он так ищет, где-то рядом. Однако не было ничего отчетливо-знакомого, что могло бы подтвердить этого чувства, и он стал бесцельно ходить по широким улицам, оглядывая не такие частые, как он привык видеть в городе, дома. Грустные виды, напоминающие Родиону его родной уездный городок, вгоняли в уныние, от которого хотелось больше спать, чем отчаиваться и плакать. Мимо проезжали на телегах, ржали кони, кричали люди… Кажется, здесь было слишком бурное движение для таких тихих мест.       — Рынок здесь где-то рядом, что ли… Нет, такого я не припомню, такого мне не нужно.       Родион решил свернуть с большой улицы, поняв, что здесь ему точно искать нечего.       Он поплёлся по вязкой грязи куда-то во глубь тихих улочек, замечая, что дома становятся всё реже и всё разбросаннее по округе, что всё больше теперь было между ними пустого пространства. Где-то вдалеке со дворов брехали собаки. Шумело беспокойное вороньё, облепившее встречавшиеся по пути березы. Подул вдруг сильный холодный ветер, нагнав на небо густых хмурых туч. Стало совсем безрадостно. Смутная тревога царапала сердце.       В один момент Родион стал думать, что ходит он кругами, потому что вдруг не стало ни отчетливой дороги, ни улиц, и остались одни только эти деревянные домики в два-три этажа, тёмные и одинаковые для непривыкшего взгляда. Или и правда он заблудился, или здесь действительно все было настолько однообразно, что Родион, в конце концов, совсем отчаялся.       — Ну и… Ну и ладно! — выкрикнул он в воздух, окончательно расстроенный. — Ну и пускай. Все равно я бы не смог. Я бы испугался или еще что-нибудь… Увидел бы этот дом, и что бы дальше было? Увидел бы и убежал, не смог приблизиться! Значит, все равно бы не получилось ничего. Всё вздор это! Не знаю, зачем я это сделал…       И он пошел назад по расхлябанной дороге, понурив голову.       — И что теперь? Идти куда? Ох, зачем мне надо было сюда лезть… Чем я только думал! Надо было Мойшу слушаться и не ходить никуда. Правду он сказал, что со мной что-то не так… И что это на меня нашло — вдруг искать его? Да на что он мне вообще, этот самый… На что? Кто он мне? А я ему? Не знаю, как и вышло, что меня такие мысли одолели. И правда лучше никогда никаких решений не принимать, пока сто раз не убедишься в том, что они разумные! Как теперь мне домой вернуться, как?       Родион шел, не разбирая дороги, как ему казалось, назад. Он уже десять раз пожалел о том, что повелся на собственную глупую мысль, приведшую его сюда, и думал теперь только о том, как бы ему поскорее найти обратную дорогу.       Прежде совсем не смотря перед собой, Родион оторвал взгляд от земли и судорожно стал озираться вокруг: нет ли где пути на большую дорогу или хотя бы на ту шумную улицу. Но вокруг была одна лишь пустота: редкие дома, непонятная дорога, которую развезло от грязи и которая вела и вовсе вон из города, потому что впереди Родион увидел широкое поле и снова — ползущий под самым горизонтом паровоз. Родиона охватила оторопь.       — Хоть кто-нибудь… помогите, — прошептал он, озираясь по сторонам, — мне страшно…       Но никого не было вокруг.       Родион вздрогнул от ужасной мысли, посетившей его, и со всех ног помчался в обратную сторону так, будто за ним кто-то погнался. Однако далеко он уйти не смог, да и силы его быстро сошли на нет. Родион присел у какого-то полуразвалившегося забора, чтобы перевести дыхание, а может, и чтобы выждать хоть какого-нибудь прохожего.       Но, вдруг нечаянно обернувшись, Родион даже обмер от того, что увидел перед собой. Его взгляд оставался прикованным к немного покосившемуся дому, у которого он случайно остановился. Вернее, не к самому этому дому — к заколоченным изнутри окнам его первого этажа.       — Это же… Это… — Родиону стало дурно, даже голова закружилась от осознания того, что это был за дом. — Это здесь было…       Затаив дыхание, он подошел ближе. Глупый, глупый Родион! Ведь он не хотел, он боялся, и не зря, а все же — шел. И сам он не знал, что такое движет им в этот момент. И вот, он стоял под окнами, возможно, той самой квартиры, где все и случилось сколько-то — он не помнил, сколько, — лет назад.       Родион прислушался. Никаких звуков не доносилось из глухих окон. Почему-то он вдруг почувствовал необъяснимую тоску, будто бы что-то было утрачено им безвозвратно на этом самом месте.       «А если зайти?» — подумалось вдруг, и он, взойдя на низкое полусгнившее крыльцо, осторожно приоткрыл дверь. Изнутри повеяло сыростью. Он опять прислушался: что делалось внутри? Но в доме стояла гробовая тишина, и только с потолка где-то вдалеке капало, звеня по чему-то жестяному. Родион вошел в дом.       — Неужели совсем никого?       И тут он, испугавшись собственного голоса, зажал ладонями рот. Родион только сейчас заметил, что он, оказывается, говорит вслух.       «Вырвалось… Нельзя шуметь. Тихо! Вдруг он здесь, вдруг за дверью? А за какой? Слева? — Родион подошел к одной из дверей и прислонился к ней, чтобы вслушаться. — Тишина. Нет, не та. Его была… Да, да, вот эта, она! С другой стороны».       Он прокрался к противоположной стене и замер у странно приоткрытой заржавевшей двери.       «Почему не заперто? — Родион даже испугался. — Там… никого?»       Не отдавая себе никакого отчета в действиях, он вошел в мрачное, сырое помещение, где пахло плесенью, гниющим деревом и мышами. Конечно, никто здесь не жил и, видимо, уже давно. Родион тяжело вздохнул, окинув взглядом темную комнату, куда он прошел из коридора. Это было то самое место: беспросветное, пропитанное горечью и болью. Родион схватился за грудь, почувствовав, как что-то в ней больно кольнуло. Сколько горьких воспоминаний пронеслось сейчас в его голове… И он увидел Владимира, будто бы сидящего на полу, здесь, на том самом месте. И книжки, разбросанные вокруг по полу, и бутылки — битые и целые, — и шкаф этот с хлипкими стеклянными, непонятно как уцелевшими в таком раздоре дверцами…       Так ясно увидел он эту сцену, что пошатнулся. На него будто бы обернулись из дальнего угла… Показалось?       — Показалось… — Родион присмотрелся. Пусто было в комнате. Как будто специально все вынесли, ничего не осталось. Тонкими полосами пробивался и падал на почерневший дощатый пол свет сквозь выбитые, заколоченные крест-накрест окна.       Родион вздохнул от тягостных воспоминаний, которые воскрешало это место, и пошел дальше — искать что-то, что могло бы подсказать ему, куда или почему все-таки пропал Владимир.       «Неужели я больше никогда в жизни его не встречу? Нет его? — Родион с трудом открыл одну из деревянных дверей и заглянул внутрь. — Нет?»       Комната оказалась вся захламленная, заваленная каким-то мусором. Но здесь было значительно светлее: в оконце, правда, тоже разбитое, падал свет с улицы, при котором можно было хорошо рассмотреть то, что делалось внутри. Родион протиснулся между не открывшейся даже наполовину дверью и перекошенным шкафом, преграждавшим путь, и оказался посреди какого-то страшного погрома. Негде было и ступить, потому что все пространство было закидано всяческими обломками, досками, кусками разбитой мебели. Среди крупного хлама Родион разглядел отдельные мелкие предметы, и в основном это были горы окурков, бутылок и стопки грязных запылившихся бумаг. Но больше всего поразили его стены. Висели клочьями изодранные обои: рваные полосы, оставленные будто бы стальными когтями какого-то зверя, сверху и донизу украшали стены. Однако даже не это было здесь самым ужасающим зрелищем.       Родион обратил свой взгляд в угол, к окну, и там он узрел такое, отчего просто затряслись поджилки. Он завопил бы, но горло сдавило так, что можно было вовсе задохнуться. В панике Родион рванул назад, изодрав ладони обо что-то острое, и с трудом вырвался из обезображенной комнаты. Увиденное привело его в ужас: на стене, в углу оказалось огромное кровавое пятно, расходящееся в засохших брызгах от самого пола, кажется, до потолка. Оно стекало книзу, окрашивая черно-багровыми полосами белёную известью стену. Это была кровь. Давняя, застывшая, но все же кровь. Родион почувствовал, что сейчас его стошнит на месте при виде такого зрелища. Его как холодом обдало. Ужас сковывал все более, и, из последних сил устремившись прочь, ничего не видя, Родион об что-то споткнулся, растянулся на пыльном полу коридора, да так и остался лежать. Все тело его онемело от страшного потрясения и больше не подчинялось его воле. Родион беспомощно заскулил, зарыдал, потому что увиденное привело его в крайнее отчаяние, в такое, что до смерти стало страшно и тошно. Ему казалось, он мог поседеть от такого… Или вовсе умереть. Казалось, он вот-вот сойдет с ума, если уже с ним что-нибудь такого не случилось. Сейчас он бы все отдал, чтобы забыть увиденное и скорее покинуть этот треклятый дом. Он беззвучным, осипшим голосом звал на помощь и содрогался в рыданиях до тех пор, пока силы его совсем не иссякли. Тогда он, ослабевший, закрыв голову руками, надолго остался лежать на полу, боясь пошевелиться.       Какое-то время Родион провел в забытьи, но вскоре, сквозь помутневший разум он вдруг начал различать глухой стук по деревянному полу, исходивший будто бы из-под него. Звук этот все нарастал, приближался, и вот вдруг ясно скрипнула входная дверь. Однако Родиону на тот момент всё уже сделалось безразлично. Он не понимал теперь ничего и надеялся, что, может быть, это все ему лишь кажется или снится, и этот странный стук и скрип — тоже. Он даже не вздрогнул.       Вошедший в дом шарахнулся и что-то воскликнул при виде неподвижно лежащего на полу Родиона. Тот машинально приподнял голову при звуке человеческого голоса и стеклянными глазами посмотрел на того, кто стоял в дверях.       — Т-ты что тут делаешь? — темная фигура в нерешительности замерла у порога, придерживая дверь открытой. — Эй? Живой?       Но Родион не издал ни звука, только испуганно глядел на него, не моргая.       — Зачем ты здесь… Тебе чего тут нужно? — Некто в расстегнутой шинели сделал пару шагов к Родиону и склонился над ним. — Ты кто такой?       — Помогите… — жалобно простонал Родион.       — Ой, парниша… Да-да, погоди-ка… — Человек в шинели, облегченно вздохнув, помог ему подняться на ноги. —Как же ты меня напугал! Ну, поднимайся же. Ты что здесь делал-то? Что ты забыл тут? Али потерявшись забрёл? Бедняга…       Он оглядел едва державшегося на ногах Родиона, который не в силах был выговорить что-то внятное.       — Я… Я только хотел найти кое-кого… А-а тут… Что-то ужасное произошло…       — А-а-а, — грустно протянул незнакомец. — Володьку проведать пришел.       — Д-да, но… Вы не знаете, где он теперь?       — Где? А ты разве не знаешь? — Человек в шинели посмотрел на него в упор. — Да-а, вижу, ты сам не ожидал… Видал, а?       Родион непонимающим, мутным взором уставился на него.       — То-то ты такой испуганный. Ну, так я тебе скажу, где нашего Владимира теперь искать, — тут он тихо, сожалением вздохнул. — Мне вот он давним товарищем был. Да-а… Вот как бывает. Был всю жизнь, а тут вдруг — не стало. И как не стало-то: просто так, ни с чего вдруг!       — Как же не стало? — у Родиона даже челюсть дрогнула. — К-как? Почему?       — Так уж сорок дней будет, как его нет. Прошлым месяцем его здесь нашли… Записку оставил: «Я был верен вам, покуда мог быть в своем уме, но после — сделал все за вас.» Да-а… Вот, сам себе вынес приговор, видишь ли. — Он кивнул на дверь в страшную комнату. — В этой самой комнате.       — К-какой приговор?       У Родиона все смешалось в голове от таких метафор. Он даже и не понял до конца, что Владимира теперь нет вообще.       — К высшей мере, — незнакомец грустно усмехнулся, сделав рукою жест, подчеркивающий важность его слов. — Видишь: сам себя застрелил. Да как… Страшно и вспомнить его это выражение…       Родиона известие это поразило до дрожи. В голове не укладывалось: как? Отчего? Да чтобы он?..       — Почему? — выдавил он из себя единственный, глупый вопрос.       — Почему-почему. Да кто ж его знает теперь! Что-то, видно, в дурную башку ударило, вот и… Да и плох он был, говорят, в последний год, совсем плох. Поехал крышей окончательно, а с чего — никто не знает. Сколько его помню, никогда он и виду не подавал, что сможет так вот закончить. Слишком уж уважал себя, это да. Хотя ожидать от него можно было всего, что угодно… Такой вот был. Странный, с придурью. Наш Володька-то.       Родион никак не мог в это поверить. Он и представить себе не мог…       — Вот как, — он низко склонил голову. — Как… Жаль…       — Жаль. Но, ничего не сделаешь. И сказать-то теперь нечего, кроме как «жаль».       Родион тяжело вздохнул. Как-то пусто ему стало на душе после такой новости, страшно пусто. Но если подумать: что значил, кем был для него этот человек? Почему Родиона вообще волнует его судьба? И почему вдруг стало так больно от понимания того, что больше его не существует?       — Эй, да ты не грусти так. — Незнакомец в шинели похлопал Родиона по плечу, чтобы приободрить. — Вспомнили и будет. Эдак всех не пережалеешь.       Но Родион всю жизнь всех жалел. Для каждого в его душе находилось место, а уж тем более — Владимир… Было время — Родион об нем рыдал, вспоминая последнюю их встречу. А теперь… Как, скажите, можно предлагать не грустить теперь? Да и само слово это какое-то слишком неподходящее. Глупое слово… Тут он не грустит, тут… Всё намного хуже. И чувства — мутные, давящие, рвущие изнутри, шевелились в нем.       — Показать местечко-то, где захоронили?       — Что? — Родион все никак не мог опомниться.       — Я говорю, отвести тебя к нему?       — Д-да, пожалуйста… Если можно.       — Идем тогда уж. Чего застыл?       Незнакомец вышел за дверь, позвав Родиона за собой. Он долго вел его какими-то тропами, минуя дворы, дома… И вот они вышли на большую пригородную дорогу, а по ней — к нужному местечку.       — Вот здесь где-то, погоди… А, вспомнил. Вон, видишь? Нужно свернуть.       Родион последовал за своим спутником. Тот повел его через жуткую грязь и снег по колено — дороги не было теперь, — а потом вывел на одно пустынное возвышение близ железной дороги и какого-то редкого пролеска, по всей видимости, бывшего местным кладбищем.       — Гляди теперь. Видишь, столб памятный? Вот там он и лежит теперь.       Фигура в шинели подошла к скромной могилке, склонив голову. Родион остановился в нескольких шагах от него, всматриваясь в одинокий памятник на небольшом холмике: столб, на нем — пятиконечная звезда, и более ничего — ни имени, ни дат.        — Ну, что, Володька? Лежишь? — со вздохом произнес сопровождающий Родиона. — Эх ты-и!..       И он отвернулся, махнув рукой.       — Вот, показал, довёл. Теперь я тебя оставлю, пожалуй, — обратился он к Родиону. И собрался идти.       Попрощавшись с Родионом, незнакомец в шинели побрел назад, увязая в снегу и грязи. Родион проводил его взглядом и, как только тот исчез из виду, оставив его одного, обернулся и ближе подошел к могиле.       — Как же так… — чуть ли не со слезами вымолвил Родион. — Как же это… Как же так случилось?       Он присел на колени прямо в растаявшую, смешанную со снегом грязь.       — Простите… — прошептал он, глядя вниз, на черную могильную землю, — я так виноват. Простите меня за то, что я не сумел вам помочь тогда…       Родион вытер рукавом заслоняющие взгляд слезы.       — Теперь вам спокойно, а? Мне так хочется в это верить. Вы заслужили покоя, хотя бы такого… В этой земле. Если бы я только знал… Я бы раньше пришел, я бы… я… — Родиона душили горькие слезы. — Я был бы с вами, помог бы пережить… Но только я даже и не знаю теперь, что с вами случилось, и никогда не узнаю. Как жаль, как… больно.       Родион задыхался. Такая тоска охватила его, такое безысходное отчаяние, что он никак не мог сдержать разрывавших его грудь рыданий. Он говорил с ним, Владимиром, но все слова его разбивались о какой-то тупик, и от этого становилось только хуже. Но Родион говорил, всё говорил, словно бы не замечая этого тупика.       — Я ведь всегда помнил о вас… И буду… Помнить…       Ему вновь вспомнилось так явно лицо Владимира в последние минуты, проведенные с ним в том доме. Родион видел все перед собой так ясно, будто бы это произошло только вчера. Он очень хорошо помнил Владимира, и видел его теперь — всего. Он вспомнил глаза, искривленные от страшного страдания губы, но вот только голоса его Родион не мог вспомнить.       — Пусть же вам будет спокойно теперь… Я буду вас навещать. Приходить к вам стану, вы же не будете против? — Он тяжело вздохнул. — Ах… Кажется, я понимаю, отчего вас теперь нет… Понимаю и чувствую, как сильно я виноват, что не остался тогда. Простите меня. Пожалуйста. И знайте, что вы все-таки не один. Я буду вечно о вас помнить.       Родион осторожно положил ладонь на холодную землю и прислушался. И что-то вдруг больно кольнуло под левым ребром. Он чуть ли не взаправду увидел, как в этой сырой, промерзшей земле лежит недвижимо бывший самый страшный человек.       — Простите, что позволяю себе… При вас… — Родион утирал слезы, но они все никак не останавливались. — Я помню, как вы тогда злились на меня за это…       Ему сейчас показалось, будто бы Владимир смотрел на него с упрёком сквозь метры чернозёма, и Родион ощутил себя еще более виноватым.       — Ах, я и теперь пришел и раздражаю вас… Простите. Я… Я еще немного посижу и уйду. Мне просто хотелось… — Родион немного помолчал. — Эх… Я хотел увидеть вас и узнать, как вы теперь… А вы… Вот как.       Родион поднял взгляд на каменный столб, поднялся глазами по нему и — вовсе запрокинул голову к небу. Его встретила необъятная дымчато-серая ширь.       — Даже небо сегодня такое грустное… Но спокойное. В такую погоду всегда так тоскливо, а — как будто бы что-то обнимает. Притупляется все как-то… Вот мне уже не так больно, я уже и не плачу. Мне только страшно грустно. И все. Я ведь знаю, что больше вы никогда не будете так страдать. И это знание меня станет утешать.       Родион со вздохом поднялся с колен и еще раз устремил взгляд к небу.       — Как далеко…       В его глазах отражалось и это необъятное небо, и вся окружающая серость, и весь мир. Все помещалось в этих огромных, тоскливых бледно-серых глазах.       — Грустно. И опять что-то надрывается в груди… Так больно.       Родион зажмурил глаза, чтобы сдержались подступающие вновь слезы.       — Простите, простите… Я пойду. Но вы меня ждите. Я обязательно приду к вам еще… А сейчас я больше не могу… Болит что-то… — Он схватился за грудь и ахнул.       — Что-то слишком… Я пойду. Пойду, прощайте.       Он попятился назад, все смотря на безмолвный холмик с памятником.       — Я не забуду вас. Никогда…       И вдруг он резко развернулся и опрометью кинулся прочь от этого места. Не мог он вынести того, что принесла ему эта встреча.

***

      До дома Родион добрался только вечером. Еле волочась от усталости, с мутным, тревожно скребущим осадком на душе он поднялся на этаж и нашарил в кармане ключи.       — Ч-что такое… — Родион пытался повернуть ключом в замке, но не выходило. — Не… неужели…       Он побледнел при мысли о том, что дверь заперта изнутри, а значит — Мойша уже дома.       — Что же я ему скажу…       Родион почувствовал мелкую дрожь во всем теле. Сейчас что-то нехорошее случится, вот-вот… Но все же он собрал последние силы, дрогнувшим кулаком постучал в дверь и, ожидая ответа, закрыл лицо руками.       Щелкнул замок, повернулась задвижка, двери отворили. Родион замер в испуге…       — И? В чем дело? — Строгий, бесстрастный тон, не предвещающий ничего хорошего, заставил Родиона вздрогнуть.— В чем дело, я спрашиваю. Ты где шлялся столько времени?       Родион боялся на него взглянуть. Ладони так и прилипли к лицу.       — Я с тобой разговариваю. Будь добр хотя бы смотреть на меня. — Моисей взял его за запястье и рывком затащил за дверь.       — Итак. — Он со всей силы хлопнул дверью — плохо дело. — Я еще раз спрашиваю.       Родион стоял с опущенной головой, не смея поднять на него глаза: страшно. Предчувствие было нехорошее, и совершенно не напрасно.       — Я вернулся, а тебя нет. Нет и нет, и возвращаешься ты — пожалуйста – только к ночи. Извольте объясниться!       Мойша уже начал повышать на него голос. Видно, он был в очень плохом настроении, и Родион, чтобы не усугублять ситуацию, попробовал хоть как-то ответить ему.       — Я просто… Просто… Ходил…       — Так. Просто, значит? Ходил-бродил. Ну, хорошо. Хорошо-о.       — Нет, Мойша… Не надо…       — Ладно. Ты пока придумай, как оправдаться, так и быть, дам тебе время.       Моисей развернулся, ушел в комнату и оттуда крикнул:       — Раздеваешься и после идешь ко мне. На разговор. Всё. Ожидаю.       Родион не мог унять в себе дрожь. Его так и трясло. От усталости, от страха, от того, что сегодня с ним произошло…       В передней он скинул ботинки, стянул с себя плащ и прошел в комнату. Моисей сидел в кресле, подперев рукою голову, в полутьме, при свете торшера. Он поднял мрачный взгляд на Родиона и жестом подозвал его к себе.       — Так… А теперь расскажи мне, где ты был. Зачем уходил. Объяснись. Я весь внимание.       Тот встал по правую его руку, не поднимая головы.       «Если он и дальше продолжит это, то я не выдержу…» — подумал Родион, готовый уже разрыдаться.       — Я слушаю, Родион.       — Прости, — он еле слышно отозвался и опустился на пол. Ноги его уже не держали.       — Да ты на ногах уже не стоишь. Чем ты все это время занимался? — Моисей едва сдерживался, чтобы не перейти на крик. — Да отвечай ты мне!       — Ходил… Далеко… Я не мог не пойти, мне странно было…       — Куда ты ходил? Куда, я не пойму.       — Просто…       И тут Родион не выдержал и заплакал. Не было сил объяснять, да и можно ли было? Мойша глянул на него, и этот жалкий, подавленный вид Родиона напрочь лишил его всякого желания наступать далее.       — Ты чего, Родя? Что такое? — Мойша встал с кресла и присел рядом с ним на паркете. — Что с тобой случилось?       Родион потянулся в его объятия.       — Что ты, милый, ну? — Мойша обнял его, резко изменив тон своего обращения. — Чего ты так? Это из-за меня? Так я же… Я же за тебя волнуюсь. Ну как, скажи, мне реагировать, когда тебя просишь, а ты и плевать на меня хотел? Как? Я-то тебя знаю: что угодно вытворить можешь. Вот и беспокоюсь. О тебе же, Родя. Я не хочу, чтобы что-то страшное с тобой приключилось, поэтому прошу: не лазь ты нигде. Ради меня!       Родион немного унялся, чувствуя, что больше Моисей не намерен его допрашивать.       — Мойша… Прости меня. Я и сам не понимаю, для чего я все это делаю. Я не знаю, почему… Прости, прости меня… — Он прижался к нему, тихо и жалобно шепча. — Не знаю, что опять на меня нашло…       — Ладно, ладно, ты только не плачь.       — Мойша? — после долгого молчания Родион вдруг поднял голову и посмотрел на него. — А со мной такое произошло… Ты ведь и не знаешь даже.       — Чего это я не знаю? — удивился тот.       — Ну… Я тебе как-нибудь расскажу…       — Расскажи сейчас, раз уж начал. Серьезное что-то или опять — так?       — Очень серьезное…       Мойша нахмурился.       — И что же?       — Понимаешь… В то время, когда жил я здесь один, со мной случилось кое-что… Странное. Я никогда тебе этого не рассказывал. Наверное, потому что не хотелось вспоминать эту историю… А теперь я… Вспомнил вот, и… Ох, нет. Давай позже, потом скажу… Не могу сейчас. Нет сил.        — А причем же тут сегодня? Ох, Родя, — Мойша встал и поднял его на руках. — Хорошо, расскажешь, когда будет лучшее время для того. Я тебя не стану принуждать, не буду приставать. Что-то ты измученный какой-то, правда…       Он усадил Родиона на диван и куда-то ненадолго отлучился.       «Рассказать все же? Нет, конечно, рассказать. Как он может до сих пор не знать? А с другой стороны… Это только для меня важно. Ему-то что? И… Вдруг он не поймет», — успел раздумать Родион за то время, пока не было Мойши.       — Ну? — Моисей, вернувшись, поднес ему чашку горячего чая. — Держи. Замерз с улицы, а? До сих пор, вон, руки ледяные…       Родион принял чашку и осторожно взял ее в обе руки. Мойша сел на полу у его ног, чтобы снизу смотреть на него.       — Родя?       — А? — Родион задумался, опустив взгляд в чашку, где мелко рябила темная жидкость.       — Пей чаёк. — Мойша встал и направился к тумбе, чтобы взять блокнот и карандаш. — Так. Ты мне вот еще что скажи… М-м… — Он задумался. — Что ты в себе странного замечаешь в последнее время?       — Как это?       — Ну, что с тобой происходит необычного? Помнишь, мы с тобой уже так делали?       Родион вспомнил. И от этого ему сделалось очень неприятно.       — Не надо, я… я не больной!       — Нет, конечно, нет. — Мойша приблизился к нему. — Я просто проанализирую.       — Нет! Ты… Ты опять мне чего-нибудь скажешь, отчего мне сделается совсем плохо. — Родион даже вскрикнул в слезливом негодовании. — Я не больной! Не смей со мной играться в твое вот это вот…       — Тихо, ну конечно, не больной. Что ты, Родя. Ну так… Что тебя беспокоит? В голове, может быть, опять чего-то?       Родион в отчаянии вскочил, опрокинув остатки чая, и выбежал вон из комнаты.       — Родя, Родя! — Мойша бросился за ним. — Родя, что ты? Куда?       Он схватил Родиона в коридоре, у выхода. Тот уж было собрался совсем бежать.       — Что случилось? Что ты? Я же… Я же ничего тебе не делаю. — Мойша развернул его к себе и сжал в объятиях. — Вот чудак.       — Не хочу… Не надо мне ничего. Ты ничего не понимаешь, оставь меня. Издеваешься всё! Оставь, я уйду!       — Куда ты уйдешь, глупый? Успокойся, всё, пойдем назад. Пойдем, Родя. — Он поднял его на руках и вернул на прежнее место.       — Делаешь, выставляешь меня каким-то ненормальным… Будто я нервнобольной какой! А то, что меня совсем другое мучает, ты понять не хочешь. — Родион обхватил себя за плечи, будто бы ему вдруг стало зябко. — Ты и не знаешь, что я пережил…       Мойша сел рядом с ним.       — Не знаю. Вот и расскажи.       — Не могу… Потом… — Родион закрыл лицо руками. — Не спрашивай сегодня ничего…       — Хорошо, хорошо, только тихо, не надо, ну... — Мойша ласково уговаривал его, поглаживая по голове. — Потом расскажешь, всё потом. Тебе нужен отдых. Что-то ты совсем… Уложить тебя, что ли, спать.       Он взял Родиона на руки и понес в спальню, не обращая никакого внимания на сопротивления.       — Оставь меня, не надо, не хочу!       Родион капризно махал руками, но Мойша все-таки уложил его в постель и выключил свет.       — Я все равно уйду.       — Что ты? — Мойша присел у кровати. — Лучше отдыхай. Закрывай глаза и спи. Сон лечит.       Родион завернулся в одеяло и отвернулся от него.       — Я не засну…       — Заснешь. Ты устал, Родя. Спи, — Мойша привстал, поправляя на нем одеяло. — Спи, я ушел. Не буду надоедать тебе.       Мойша вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Родион после этого сразу вскочил и сел на край постели.       — Теперь не заснешь… Как-то мне не по себе, — шепотом заговорил он сам с собой. — Как вспомню — совсем плохо становится… От того, что я там увидел… Как же теперь быть?..       Родион горько вздохнул и привстал, чтобы подойти к окну.       — Это страшно. Страшно подумать, что он… Так… Нет, я не могу. Не могу об этом думать. Нет. — Он раздвинул шторы и устремил взгляд сквозь стекло, в темно-синее ночное небо. — Лучше о другом…       И тут он вдруг схватился за голову: громко застучало в висках, отзываясь в них резкой болью.       — Нет, лучше уж спать… Невыносимо это. — Держась за голову, Родион отвернулся от окна и сделал пару шагов.— Как больно.       Он с трудом дошел до постели и рухнул на нее, лишенный всяких сил. Но даже несмотря на ужасную усталость во всем теле, сон все не шел к нему. Поэтому он повернулся на бок и взглядом уставился в раскрытое им только что окно.       — Оттуда хоть какой-то свет. Так лучше. Намного страшнее, когда совсем темно…       Вдруг краем глаза он заметил движение темноте угла.       — Ах! — Родион вскочил, почувствовав, как что-то из темноты приближается к нему. От нахлынувшего ужаса у него похолодели руки. Вот уже рядом стоял такой знакомый силуэт…       — Не надо, нет, нет! — Он ощутил на себе ледяное прикосновение. — Нет…       Родион в один миг онемел. Ни звука более не сорвалось с его губ.       Как будто из глубины памяти вышла эта фигура: всё то же, всё так, как Родион запомнил. Он чувствовал, как его пожирает пустота — эта самая тень. Что-то обхватило его, сдавило кольцом. Что-то пустое, холодное и страшное. Родион вскинул голову в попытке вырваться, да так и застыл: из черноты на него отчаянно смотрели те глаза… Он увидел лицо — изможденное, белое. И эти глаза. Он хотел кричать, звать на помощь, но — не было голоса.       «Не бойся. Не бойся меня, — будто бы говорил пришедший, — ничего тебе не будет».       Родион видел, как тонкие губы шевелились, пытаясь сказать. Но не могли. Он только чувствовал, сам не понимая, каким образом, как бы ощущал на себе эти беззвучные слова: «Не бойся меня. Я тебе ничего плохого не сделаю. Мне от тебя многого не нужно…»       Родиона обнимали едва осязаемые ледяные руки. Становилось жутко, но нельзя было ни вскрикнуть, ни отдернуться.       «Успокой…» — жалобно просила тень.       Родион снова почувствовал болезненную жалость в себе. Все больше охватывала его липкая тоска, все сильнее и острее становилось чувство утраты и опустошения.       «Помоги, — дрожащая в воздухе тень отодвинулась от него, демонстрируя пронизывающие насквозь иглы в своей груди. — Помоги мне, прошу».       Родион медленно потянулся к нему рукой.       «Больно мне. Видишь? — Владимир смотрел на него умоляющими глазами. — Помоги. Лишь ты один можешь».       Родион привстал, чтобы кинуться к нему, но тут его ослепила, будто молния, внезапная вспышка света.       Все исчезло. Родион неподвижно сидел на полу, подняв голову кверху.       — Родя, — обеспокоенный голос вывел Родиона из оцепенения, — что с тобой?       И вот — он уже оказался в таких теплых, привычных, живых объятиях.       — Что с тобой? — Мойша крепко сжимал его, приводя тем самым в чувства. — Ты слышишь меня? Родя…       Отступила страшная пустота. В одно мгновение все исчезло — как будто и не было ничего. При свете все оказалось на своих местах, и даже холод сошел с рук, и липкий страх отступил с груди. Осталась одна только странная тяжесть и боль в левом виске…       Родион поднял на Моисея бледное, испуганное лицо с застывшим на нем выражением мучительного страдания, и еле слышно прошептал:       — Ты все же дай мне успокоительного. Я, кажется, трогаюсь умом…