Изломы

      «Как я волнуюсь, как волнуюсь! Я не виделся с ним так долго, и вот теперь… — Родион с нескрываемым волнением приближался к уже известному ему кабинету в назначенный час. — Что он скажет? Он будет рад? Нет, это глупости… разве я хочу, чтобы он радовался мне?»       Он подошел к высоким темным дверям и прислушался.       — Тишина… — прошептал Родион, приложившись щекою к двери.       «И все-таки не нужно ему так со мной обходиться, — думал он, напряженно ожидая хоть каких-то признаков присутствия за дверьми, — пусть лучше одобрит то, что я сделал — мне очень приятно будет! За работу пусть похвалит, но большего не нужно, я очень смущаюсь тогда…»       Родион постучался и дернул за ручку.       — Да-да, — крикнули ему из-за двойных дверей.       Родион прошел в кабинет, поздоровался.       — И вам не хворать, — ответил дирижер, стоявший позади инструмента и что-то складывающий на крышку рояля; Родиона удивило то, что тот на него даже не взглянул. — Присаживайтесь, доставайте, что у вас там.       Родион сел за рояль, стоявший по центру просторного, светлого кабинета, и коротко огляделся.       «Как будто впервые я здесь, — подумалось ему, — и слишком светло тут теперь, и рояль передвинули, и… и даже портьеры теперь не те?»       Он достал ноты и поставил их на пюпитр.       — Что вам было задано? — спросил дирижер, наконец подойдя к Родиону и посмотрев — не на него, правда, а в нотный текст.       — Квартеты, — с едва уловимой настороженностью в голосе ответил Родион. Такое поведение Геллерта действительно несколько озадачивало его. Разве таким он обычно с ним был?       — Хорошо, давайте ваши квартеты, — ответил Геллерт, очевидно занятый какими-то своими мыслями. Заинтересованности в этих квартетах в нем не было ровно никакой.       «Ну хорошо, — подумал Родион, решивший не огорчаться заранее, — сейчас прочитаю ему что-нибудь, и он, конечно, заметит, как я постарался все выучить!»       — Ну, давайте, что ли, вот этот мне, — дирижер указал на первую часть одного из гайдновских квартетов. — Пожалуйста.       Он даже не присел по своему обыкновению, встал как-то сбоку, поодаль, опершись локтем на рояль.       Родион прочитал партитуру части целиком, не допустив при этом ни единой помарки. Сыграл со всеми штрихами и динамическими оттенками — ну точно нарочно сидел и учил! Геллерт только утвердительно кивнул, когда тот закончил.       — Хорошо, — без особого пристрастия сказал он, — покажите мне еще что-нибудь, и я отпущу вас.       — Ч-что? — с оттенком отчаяния вырвалось у Родиона. Он был просто поражен таким внезапным безразличием со стороны Геллерта. И это-то после того, как они не виделись больше недели! И это-то после того, как Геллерт прежде на него смотрел, как говорил с ним…       — Сыграйте третью часть вот отсюда. — Дирижер перелистнул ноты толстой книжечки с партитурами. — И будет ладно.       Родион, ничего не ответив, прочитал с листа то, что ему предложили.       — Достаточно, хорошо, — прервал его дирижер. — Вы можете быть свободны.       — Как? То есть… — Родион просто растерялся. — А что же вы зададите на будущий урок?       — Ах, ну да, — опомнился Геллерт и взял с крышки рояля другую толстую книжечку небольшого формата. — Думаю дать вам это… Или не думаю. Нет. Лучше подойдите ко мне как-нибудь после, и я скажу, что вам читать. Сейчас мне это немного не с руки.       — Хорошо, — тихо ответил Родион. Он встал из-за рояля, закрыл ноты и замер в нерешительности, не зная, идти ему или еще нет.       — Мне ничего от вас больше не нужно, — сказал Геллерт, глядя в книжку, и снова не одарил Родиона даже взглядом.       — Хорошо, тогда я… пойду, — ответил тот, и голос его странно дрогнул.       — А что вам не нравится? — спросил дирижер, усмехнувшись и наконец подняв взгляд на Родиона. — Я знаю, что вы всё учите, сколько бы я вам ни задал этих квартетов или еще чего, — этого и проверять не нужно, я в этом давно уж убежден. Ну, а с листа… здесь вы тоже хороши, что я вам еще скажу?       — Нет, простите… — Родион потупил взгляд. — Это случайно вышло, я не…       — Ну тогда идите и занимайтесь, — поспешно ответил ему дирижер, — мне вас незачем задерживать дольше.       — Хорошо, тогда… до встречи.       Геллерт кивнул ему, и Родион, прижимая к груди несчастные квартеты, переигранные им на досуге вдоль и поперек, попятился к дверям и так и вышел в коридор.       «Даже ничего не сказал… ни слова! — думал Родион, чувствуя, как горькое разочарование подступает к горлу. — Обычно хвалит за всякую ерунду, а тут, когда я так старался его поразить… ничего! Ни-че-го! И разговаривать со мной не стал, и не назначил с концертом встречу… Выгнать хотел поскорее? Оно и видно! Что я сделал не так, что теперь он со мной обошелся как… Как со всеми прочими…»       Родион шел, понурив голову, по коридору, сжимая в руках партитуры. Откровенно говоря, ему хотелось плакать от обиды. Однако пришлось от этого воздержаться — не место было для того и не время. Он завернул на лестницу, чтобы спуститься на этаж ниже, но не выдержал и упал на перила, уткнувшись лицом в рукава.       — Родька, ты чего там повис? — Его окликнули откуда-то снизу. — Спускайся сюда.       Услышав знакомый голос, Родион приподнял голову и посмотрел вниз.       — Иду, — вздохнул он и, скользя рукою по перилам, спустился на лестничную площадку между этажами, служившую обыкновенно уголком для занятий всем, кому не находилось другого места. Там его ждал Мойша, видимо, совсем недавно явившийся на излюбленный свой пост между третьим и четвертым этажом черной лестницы.       — Чего унылый-то такой опять? — поинтересовался он у Родиона. — Ты такой откуда идешь?       — С чтения партитур, — отмахнулся Родька, стараясь сделать наиболее невозмутимый вид.       — А, вона что, — Мойша чуть приподнял подбородок и одну бровь, поглядев на Родиона как бы свысока, но больше ничего не сказал.       Родион поднял на него свои печальные глаза, глядя с оттенком неявного вопроса.       — Да я так, просто интересуюсь, — ответил ему Моисей, внутренне очень озадаченный таким настроением Родиона. Однако вмешиваться в это он не решился.       — Хорошо. — Родион вяло пожал плечами. — А ты только что с улицы, да? Заниматься будешь…       — Ну да, — Мойша облокотился на подоконник. — И буду, но если хочешь, я пойду с тобой, куда там тебе надо. Нужна компания?       Родион не был уверен в том, что компания ему нужна. Но и оставаться одному ему сейчас почему-то очень не хотелось.       — Не знаю. — Он снова пожал плечами. — Я в библиотеку пойду, мне делать нечего… Можешь попозже найти меня, когда будет свободная минутка.       Мойша хмыкнул.       — Ладно, пойдем вместе. — Он похлопал Родиона по плечу. — Не хочется мне тебя такого отпускать.       Мойша быстро сгреб свои вещи с подоконника и пошел с Родионом вниз.       Поскольку в здании велась не то какая-то перестановка, не то ремонтные работы, вход в библиотеку теперь осуществлялся единственно через улицу. Они вышли во двор и прошлись по свежему, сочно скрипящему под сапогами снегу. Стояло морозное утро, и все вокруг сияло белизной, отчего у Родиона с непривычки ужасно заболели глаза. Он щурился и глядел вокруг, совсем ничего не видя от чрезмерного блеска.       — Вот и зачем они это сделали, я не понимаю, — возмущался Мойша, — просто загородили проход непонятно для чего, а нам ходи тут через весь двор.       Обогнув флигель, по заснеженным, но уже кем-то исхоженным ступенькам они поднялись на крыльцо. Оказавшись в помещении, Родион еще явственнее ощутил тот крепкий запах мороза, что они принесли с собой со двора.       — Доброе утро, — сказал Родион, подходя к высокой библиотечной стойке, за которой покачивалась, очевидно занятая чем-то, привычная ему седая шевелюра.       — Спишите с меня квартеты, — попросил он, положив перед собою книжку. — А вместо них… Нет, ничего мне пока не нужно.       — Ну, раз ничего не нужно, так незачем и спрашивать, — ответили ему откуда-то из глубины библиотечного оконца. — Оставьте, позже вычеркну.       Родион, оставив квартеты, прошел в совсем пустой читальный зал и уселся за столик в самом темном углу у стеклянного шкафа. Мойша сел рядом с ним.       — И ты будешь тут просто так сидеть? — шепотом поинтересовался он.       Родион только вздохнул, пожав плечами.       — Что с тобой? — так же шепотом спросил Мойша, склонившись к Родиону.       — Ничего такого, правда, — ответил тот, — просто совсем ни на что настроения нет.       — Эх, — вздохнул Моисей, — ну, тогда хоть поговорим давай?       — Да про что? — отмахнулся Родька. — Про что говорить?       — Про что угодно.       Родион не ответил. Вряд ли ему хотелось разговаривать…       — Нет, — покачал он головой после недолгого молчания. — Лучше я возьму что-нибудь по дирижированию поучить — хоть какой-то толк будет. Просто так сидеть мне неспокойно.       Родион попросил у библиотечного окна какую-то партитуру и сел на прежнее место, уткнувшись в ноты. Мойша же никуда не делся, даже несмотря на это. Достал из кармана какую-то книжку и тоже взялся за чтение.       Просидели они так около двух часов. Родька утомился, конечно, в первую очередь. Отложив партитуру, он тронул Мойшу за рукав:       — Может быть, пойдем? Или ты иди… у тебя наверняка работы много.       — Не хочу, — ответил Моисей, приподняв на Родиона бровь. — Пойду только с тобой.       — Пойдем, — вздохнул тот, — поищем нам какой-нибудь класс.       Вернувшись, они пошли по коридорам в поисках пристанища для репетиций, Мойша заглядывал то в одну, то в другую дверь, но, увы, все они были заняты весьма серьезными людьми.       — Пойдем на этаж выше, — предложил он, — или найдем кого-нибудь, у кого есть лишний ключик.       Родион нехотя поплелся за Моисеем. Поднимаясь по парадной лестнице, он вдруг заметил, как навстречу им спускается дирижер…       — Вы почему не на оркестре? — строго спросил он, обращаясь к Мойше, когда поравнялся с ними. Родион отчего-то сильно смутился и спрятался за высокую Моисееву фигуру, будто та могла спасти его от любого взора.       — А вы почему не на оркестре? — передразнил его Мойша, остановившись. — Сами-то хороши!       Геллерт нахмурился.       — Перестань, — шепнул Родион, толкая его локтем в бок. — Иди на репетицию, иди, Мойша, иди!       — Никуда я не пойду, — с самой непоколебимой интонацией выговорил тот и сложил руки на груди. — А нашего дирижера вечно весь оркестр ждет по два часа. Ждет — а он и вовсе может не прийти! Так вот и я то же самое могу, но только с меньшим вредом для ансамбля.       — Прогуливаете, значит. — Левентхольд покачал головой, усмехнувшись, но будто бы пропустив мимо ушей все претензии к нему. — Что же, дело ваше. В него не вмешиваюсь.       — Попробовали бы вы еще вмешаться…       Мойшу снова толкнули.       Геллерт, отвернувшись, как ни в чем не бывало зашагал вниз по лестнице, не почтив его больше никаким ответом. Нерадивый альтист только развел руками, скривив рожу.       — Мойша, ты почему себя так ведешь? — с изумлением на лице прошептал Родион. — Как не стыдно тебе!       — Это не мне стыдиться положено, — презрительно ответил тот, — это нашего господина Левентхольда надобно пристыдить. Понял? А… — Мойша махнул рукой. — Тебе-то откуда знать, как он обращается с нами. Видел бы ты, как он себя ставит! Абсолютно отвратительная личность.       — Неправда, — буркнул Родион, не желавший ввязываться в этот спор, но явно хотевший хоть что-то сказать в защиту дирижера.       — Вот. — Мойша сделал значительное выражение. — Тебе и ответить мне нечем, а я тебе бы рассказал, каков он, твой дирижер.       — Мой?! — у Родиона тут же выступил нездоровый румянец на щеках. — Никакой он не мой, а ты… А ты неправ! Это тебе завидно, что он не видит в тебе ничего особенного. Оттого и бесишься!       — Чего-о? — скривился Моисей. — Чего ты сказал? Да не сдались мне его почести! И будто бы мне за одного себя обидно. Да ты… ты даже не знаешь, какая он лицемерная скотина! Сегодня он будет выделять псевдоталант одного, а завтра — другого, при этом совсем профессионально необоснованно, а еще плюя при том на всех остальных, принижая их лишь для того, чтобы объект его временного обожания почувствовал себя избранным среди всех прочих. Ох, я извиняюсь: хотел сказать, талант «одной и другой», ведь он в наших орекстрантках видит только минутные увлечения для себя, этот ваш дон-жуанишка-дирижерчик! Ах, ах, мы вас так обожаем, да-да, — поете все вы, а он тем временем думает, как бы заменить солиста тем, с кем он завертел новехонький романчик, а как надоест — сместит, а на его место поставит еще какую-нибудь красавицу.       — Да что такое ты говоришь! — рассердился Родион. — Что ты выдумываешь! Да как ты можешь о нем такое говорить, да как… как совести у тебя хватает!       Родион искренне не понимал, как Левентхольду можно было приписывать такие прегрешения, однако слова Мойши возымели над ним какое-то действие и после долго еще не шли из головы.       — А ты поди да расспроси хоть кого — все тебе это подтвердят, а половина еще и личную историю с этим дирижером предъявит.       Мойша говорил спокойно и уверенно — так, будто бы действительно не стоило сомневаться в его словах, но у Родиона такое просто в голове не укладывалось.       — Не хочу я с тобой разговаривать, — нахмурился он и отошел от Мойши в сторону. — И не ходи за мной. Отстань!       Мойша схватил его за локоть:       — Не отстану.       — Отпусти! Не хочу я это все слушать, это отвратительно, это низко!       Он вырвался из рук Мойши, взбежал по лестнице вверх и оттуда докончил:       — И не подходи ко мне больше с этим!       Родион убежал. Ну, а Мойша, рассудив, что не нужно злить его еще пуще, остался на своем прежнем месте.       «Хорошо, — с ухмылкой подумал он, — думай себе о своем дирижере всякие розовенькие в рюшечках мечты. Однако истинный его вид тебе еще откроется, ты еще пожалеешь, что связался с ним и так его возвысил! Или же об этом пожалеет сам этот дирижер — уже по моей вине».