Изломы

      Молодой человек потрёпанной наружности поднимался по скрипучей узенькой лестнице, спотыкаясь и шаркая о деревянные ступени. Между вторым, последним, этажом и выходом на мансарду он вдруг остановился, чтобы прислушаться. В доме стояла тишина.       Его не было здесь уже более недели: ночевал всё у Мойши, а сюда даже не заглядывал, забросил совсем свое прежнее убежище. Это и к лучшему, наверное, — думалось Родиону. Что-то уж больно опротивело оно ему. Раньше этот дом был единственным местом, куда Родиону можно было бы наверняка вернуться в любое время, где всё так же оставалось на своих местах и неизменно каждый раз приветствовало бы его всем тем, к чему он невольно успел привыкнуть. А теперь бежать ему отсюда хотелось, бежать и — никогда больше не возвращаться. Он слишком часто стал замечать, что это нежелание возвращаться «домой» приобрело у него совсем уж безумные очертания: хотелось заночевать где угодно, хоть на улице, в подворотне — лишь бы только не возвращаться сюда. Напрашивался раньше к Мойше, когда тот в общежитии жил, — хватало же наглости! Теперь-то у него свое собственное жильё где-то в городе — так он и сам зовёт к себе Родиона, и отпускает его потом с неохотой. А всё равно неловко как-то, нехорошо получается: то есть, как это так, если есть у тебя цельный дом в распоряжении, а ты всё набиваешься кому-то в сожители?       Родион присел на ступени, не решаясь или попросту не желая подняться дальше, на мансарду, которая и была тем самым, прежде привычным ему уголком.       Здесь пахло сыростью, деревом и стариной. Дом был ветхий, давно отслуживший своё и, видимо, всеми брошенный в таком виде задолго до того, как в нем появился Родион. Фасад этого дома, посеревше-желтый, со скромной запыленной лепниной над окнами, потрескался, штукатурка ссыпалась вместе с последним, желтым, слоем краски, и под этим слоем можно было увидеть прежние цвета старого здания — зеленый, кажется, какой-то розоватый или серый…       Время в этом доме давно остановило свой ход. Раньше Родион любил погружаться в это чувство безвременья, потому что такое ощущение застылости успокаивало его, приглушало все волнения и суеты, будто бы отгораживая от беспокойств внешнего мира, живущего просто в ужаснейшем, как Родиону казалось, темпе. Но теперь ему виделось здесь одно лишь безвозвратное обветшание, старость и погружение в глубокое прошлое — не приятное теперь уже, не стороннее и не его личное, а то самое прошлое, пахнущее пылью, паутиной, сухой землёй и сгнившими досками. Соседство с таким прошлым очень пугало его теперь, вот только неясно было, почему чувствовать его Родион стал только с недавних пор?       Посидев ещё некоторое время, Родион встал и поднялся по  лестнице, ведущей под крышу. Он со скрипом отворил тяжелую дверь и, пригнувшись, пролез к себе в комнату. Небольшое помещение под крышей устроено было так, что вполне себе походило на обыкновенную жилую комнату. Пара шифоньеров стояла здесь, на противоположной стене — старинное фортепиано, совсем расстроенное и сломанное (хоть и красивое: черное и резное), брошенное здесь кем-то давно явно за ненадобностью. Но Родиона и такой инструмент вполне устраивал, учитывая то, что появлялся он здесь обычно только для ночлега. Что ещё было в комнате — так это простенькая, но уютная железная кровать, накрытая шерстяным бордовым пледом; у окна стоял комод, служивший Родиону письменным столом, его покрывала вязаная крючком ажурная салфетка, очень пыльная и оттого даже затвердевшая без крахмала; на ней стоял и также пылился вполне ещё рабочего состояния граммофон. Напротив окошка, в углу, была небольшая каменная печушка.       Помимо бывших здесь предметов интерьера комнату также наполняли какие-то мелкие вещи, которые обычно беспорядочно валялись на дощатом полу по углам. Среди них: рассыпающиеся, с пожелтевшими страницами книги, свечи в узорных подсвешниках, дешевые картины неизвестных авторов — портреты деятелей искусства прошлого столетия, казавшиеся Родиону привлекательными, а также различные пейзажные виды. Конечно, большая часть дешёвого антиквариата аккуратненько пылилась на полках огромных шкафов, и уж там-то было столько добра, что не разгребёшь: и посуда, и шкатулки, и фарфоровые фигурки… Хотя Родион очень любит перебирать это всё, вороша свои сокровища и пересматривая по много раз давно уже известные ему предметы. По большей части все эти вещи Родион нашёл в своем же доме. Из интереса прогуливаясь по заброшенным полупустым комнатам, он просто собирал оставленные прежними жильцами предметы, которые чем-то привлекали его внимание, и тащил найденное в свой уголок. Когда-нибудь всё это накопленное богатство поможет ему временно спастись от нищеты, но сейчас Родиону и думать ни о какой продаже не хотелось — слишком нравилось всё самому.       Он присел на край кровати и погрузился не совсем в дремоту, но в какое-то туманное состояние, при котором казалось, что спишь прямо с открытыми глазами, а всё вокруг ненастоящее, зыбкое и вот-вот расплывётся, и земля растворится, уйдя из-под ног. Родион вслушивался в это состояние и наблюдал, как сонливость и покой вокруг сглаживали в нём все колючие, беспокойные чувства, притупляя сознание. Это место все-таки ещё принимало его, и Родион стремился раствориться в его стенах, чтобы тоже, как этот забытый старый дом, уйти в какие-то далёкие, тёмные глубины.       Вдруг странное обстоятельство вышибло его из этого полусонного состояния: со двора послышались зычные голоса, шум, брань и рокот мотора. Родион недоумённо обернулся к окну: кого сюда принесло? Никогда здесь ничего подобного не случалось, ведь самая окраина все-таки, дальше — только пустота. Ну кому, скажите, надо здесь так шуметь? Родион осторожно подошёл к замёрзшему оконному стеклу и растопил ладонью наросший на нём слой инея, чтобы посмотреть, что же всё-таки делается снаружи.       Как оказалось, две фигуры в военных шинелях и фуражках набекрень пытались завести заглохший автомобиль. При этом они громко ругались и громыхали чем-то на всю округу. Такое явление не могло не возмутить Родиона. Он сделал себе глазок побольше и стал ещё внимательнее рассматривать непрошеных гостей.       «Ох, ещё чего не хватало… — мысленно ужаснулся он, разглядев, кто такие были эти пришельцы. — Неужели и досюда добрались…»       Родиону ужасно не хотелось, чтобы в этот сонный уголок на краю города вторгались, нарушали здесь тишину и зря сотрясали воздух. Теперь и вовсе из дому не выйдешь, — подумалось ему.       И тут его оглушил внезапный выстрел. С какого-то окна внизу с шумом посыпались стёкла. Родион коротко вскрикнул и отскочил в глубину комнаты. С улицы донёсся мерзкий хохот, а потом грохнул ещё выстрел, и ещё, и ещё. Видать, гости в фуражках от нечего делать решили перебить все стёкла в доме. Родион спрятался в шифоньер и закрыл ладонями уши. Ему было не столько страшно, сколько жутко досадно от того, что кто-то смеет вторгаться на его территорию да ещё и глумиться над, правда, не очень любимым, но всё-таки его обиталищем. Хотя и страшно тоже было порядком, что уж скрывать.       Тут осколки зацепили и его окно. Родион в испуге мигом выскочил на лестницу, засуетился, не зная, как быть. В его голове судорожно крутилась мысль: «Ну нет. Нет, не позволю! Бандиты!» И он, сам не зная, зачем, вопреки своей боязни, сбежал по лестнице вниз и выскочил на крыльцо. Родион в растерянности побрёл с какой-то неясной целью за угол дома, по колено увязая в сугробах и ничего совершенно не понимая. Он не думал о происходящем с ним вовсе, и самому ему непонятно было, что он вообще собирается делать.       Родион обогнул дом и тут же предстал во всей своей красе перед двумя чекистами, разгорячёнными нездоровым смехом. Оба тут же вылупились на внезапно и незаметно появившегося Родиона, который в свою очередь сам обомлел и десять раз уже пожалел о содеянном. От ужаса у него сдавило горло, и Родион уже при всём своём желании не смог высказать никакого возмущения. На двух красных (в прямом и символическом смысле) мордах выразилось натуральное удивление.       — Это откудова? Ты что такое?       Тот, что потоньше, дёрнул за рукав своего товарища и промямлил ему с нарастающим испугом:       — Это… покойник. Ты помнишь, мы вчера… того… в кабаке-то, стихоплёта? Он это, говорю! За нами пришёл. За тобой.       Вызвав ужас на лице здоровяка с красной мордой, тонкий попятился к машине, его товарищ — за ним. Родион стоял как вкопанный, не смекая, чего вдруг так смутились эти удальцы. В голове у него было настолько пусто, что он не помнил даже, как и зачем он оказался на улице. А вид у Родиона был действительно как у покойника: синюшные от холода губы, впалые глаза и скулы, торчащие кости, на которые в данный момент была натянута одна только тонкая рваная рубашка и протёртые до белизны брюки. Ветер трепал его белёсые волосы и ветошь на нем, и весь Родион был прозрачен и бледен и мерцал в снегопаде впрямь как настоящее привидение.       Родион пошатнулся и тут же как будто очнулся от странного своего оцепенения. Он опрометью кинулся назад, и, к своему счастью, успел завернуть за угол за полсекунды до того, как по нему открыли огонь. Тощий всадил в желтый угол дома несколько пуль из обоих револьверов, подняв пыль и дым вокруг, да этим и удовлетворился.       — Ух, нечистая сила, — погрозил он кулаком как будто бы тому «привидению».       Его товарищ, схоронившийся за автомобилем, выглянул и с недоверием посмотрел на осмелевшего своего дружка.       — Слышь ты, мистификатор, — обратился он к стоявшему в боевой позиции товарищу, — чё-та ты нагнал, самому не смешно? Да чтоб мы — какого-то ободранца испугались? Тьфу, мать твою, срамота! — Красная голова, торчащая из-за машины, демонстративно плюнула в снег. — Меньше нажираться надо было кому-то!       Ох как поучительно! Хотя сама эта голова, судя по цвету и развязным речам, тоже была неплохо напичкана алкоголем. Но всё же она была намного трезвее, чем тощий «мистификатор», и смогла, уже в конце, разглядеть в покойнике обычного ободранца.       — Ты мне повякай ещё тут, — со всей возможной на данный момент грозностью буркнул тощий, засовывая в кобуру один из револьверов. Только этого не получалось: он промахивался и никак не мог всунуть туда пистолю, и поэтому очень рассердился и топнул ножкой в начищенном до блеска сапоге.       — Слышь, Володька, — позвала его красная голова, — что делать-то будем?       Голова теперь представала в обычном образе молодца Казимира, который уныло зацепил носком сапога по рессоре, показывая, мол, вон проблема-то где.       — Да катись оно всё к дьяволу! — взвизгнул не своим голосом Володька и с такою силой и злостью пнул колесо автомобиля, что ажно самому больно сделалось и пришлось-таки заорать:       — А-ах ты!       И тут неуравновешенный молодец выругался самыми плохими непечатными словами.       Казимир покрутил пальцем у виска.       — Терпеть не могу эту технику, понаделали херни! — и Володькина брань эхом разлетелась между редкими домами.       — Ну будет тебе орать! Пошли пешком, что ли, — разумно предложил Казимир.       — Ты хоть знаешь, сколько отсюда до конторы переться?!       Но Казимир уже отвернулся и, раскачиваясь во все стороны, побрёл через снега к большой дороге.       — Ага, щас, так я и пойду. Ну и проваливай! — завопил ему вслед Володька.       Он крепко обиделся на всё на свете и особенно — на Казимира. И, залезши в ненавистный ему агрегат и яростно хлопнув дверью, увалился на кожаное сиденье и мгновенно заснул хмельным сном.       — Ну и пиздуй отсюда, черт косоглазый… Ы-вы, чтоб ты… Чтоб тебя… Кшш… — бубнил сквозь сон разгневанный Володька. Он крепко заснул, свернувшись калачиком в тёплой шинели, которая грела его вместе с двумя-тремя-десятью рюмочками.       Родион сидел в шкафу. Ему всё казалось, что эти, бывшие явно не в себе, морды вот-вот нагрянут к нему и уж тогда… Он и подумать боялся, что тогда будет! Родион всегда боялся таких, как эти, да и вообще всех, кто имел при себе оружие. А ещё больше он боялся этих всех субъектов в нетрезвом виде.       Больше часа он просидел в запертом шкафу, и только когда стало не хватать воздуха и совсем невозможно стало дышать, он раскрыл дверцы и вывалился из него на дощатый пол. По полу он прополз до окна, цепляясь одёжкой за торчащие из досок гвозди. Под самым окошком он затаил дыхание и прислушался. Было так же тихо, как до появления этих гостей.       «Ну, значит, ушли», — выдохнул Родион и поднялся на колени, чтобы посмотреть в окно, наружнее стекло которого оказалось вовсе разбито, а внутреннее, хоть и треснуло, а всё-таки оказалось цело. Он посмотрел через изуродованное окошко на улицу и ужаснулся. Машина стояла всё на том же месте, а в ней… спало что-то чёрное!       «Ужас какой, скорее, надо звать кого-нибудь на помощь!»       И глупый, растерявшийся Родион снова побежал вниз по лестнице, схватив на ходу плащ и шляпу, чтобы отправиться на поиски помощи, ну, или хотя бы чтобы спрятаться в каком-нибудь другом, более безопасном месте. Он прокрался под окнами и полез через сугробы к протоптанной дорожке, обходя на большом расстоянии страшный чёрный автомобиль. Но внезапно Родиону захотелось поближе посмотреть на то, что было внутри. Опять он полез куда не следует! Ну ничему не учит жизнь...       Родион осторожно, почти на цыпочках подошёл ближе и заглянул в машину. Чёрный мирно храпел, свернувшись на сидении. Он был здесь один, что удивило Родиона.       Родион, конечно, стал пристально, с интересом рассматривать спящего: тот во сне подёргивал ногой, издавал какие-то невнятные звуки и крепко обнимал свою фуражку, на которой висела на одной ниточке и вот-вот должна была оторваться железная звездочка. «М-эмм-м… мм-мы в бой пойдем… мм-мм… за власть советов», — пел во сне этот странный субъект, еле ворочая языком. Тут Родион сложил руки в умилении: «Ах, какой миловидный, спит себе… И вовсе он не страшный. Песенку поёт. А разве плохие люди станут песни петь?». Он даже пожалел его: «У-у, наверное, у него что-то стряслось, раз он тут так… И ведь совсем один!»       Родион совсем осмелел и даже приоткрыл дверцу автомобиля.       — Э-эй? Почему вы спите в таком положении?         И он дотронулся до руки в кожаной перчатке.       — Пш-шли вон… Н-надоели… — сквозь сон скривился Володька и открыл глаза. Над ним склонилось уставшее и тощее, но всё-таки добродушное лицо.       — А! Ни с места! — заорал спросонья испуганный чёрный и взялся за свой наган. — Ни с места или стрелять буду!       Родион почувствовал, как внезапным страхом передавило ему глотку, как от ужаса похолодели конечности, а язык онемел. И всё, что он смог выговорить, было тихое и обречённое: «полиция!»       Хотя какая теперь вам «полиция», дружок?       Володька понял, что погорячился. Он опустил пистолю и как можно бодрее и внушительнее произнес:       — А я… а я и есть полиция… точнее, милиция! Точнее, что-то даже большее. Я! Теперь я тут навожу порядки. И слежу… Понял?  — Он нахмурился и посмотрел прямо в побелевшее от испуга лицо Родиона.       — Да не бойся ты, я тебя не съем! Эээ… — Володька толкнул его сапогом, чтоб тот отошел, и вылез из машины.       — У-у-у, головаа-а!  — простонал чёрный, нахлобучивая фуражку и отряхиваясь; он шатался и что-то искал в карманах. — Так! — Он вытащил пенсне и через него посмотрел на ещё не отошедшего от ужасного потрясения Родиона. — Предъявите это… как эта… Ууу…        Он взялся за голову и выразился непечатным словом. Севши на корточки, чёрный вновь завыл.       Родион, видя страдания юного чекиста, тут же пришёл в себя и позволил себе задать этому несчастному вопрос, выражая им искреннее сострадание:       — Вам дурно? Что с вами? Может, воды? Я принесу.       — Неси-и!  — изнеможённо протянул чёрный.       Родька помчался до дому, взял железную кружку и побежал вновь на улицу, к водокачке: добыть воды. Не прошло и трёх минут, как он вернулся. Чёрный всё так же сидел, держась за голову.       Не успев отдышаться, Родион подал ему воды:       — Уф… Вот. Возьми-те пожалуй-ста, — прерывисто проговорил он, подавая кружку чекисту.        Тот чуть ли не в один глоток осушил немалую посудину, вытерев рот рукавом, кивнул в знак благодарности и вернул Родьке его имущество. После чёрный встал на ноги, всё ещё придерживая голову одной рукой.       — Ты и представить не можешь, как мне хреново! — обратился он к Родиону. — Ещё и это. — Он пинком захлопнул дверь многострадального автомобиля. — Да ещё и этот косожопый предатель! Чтоб его… Тьфу!       Родион с участием слушал его речи, вертя в руках кружку.       — Бросил меня хрен знает где, ещё и в такую погоду! Вот я ему покажу-у… Если ещё встретимся! Чтоб он там в сугробе провалился, зараза. — Володька шагал туда-сюда и со значительным видом костерил своего боевого товарища.       Родион понял из всех этих речей, что этому чёрному негде было укрыться и что он застрял здесь то ли из-за сломавшейся машины, то ли из-за некоего «косожопого». Он проникся жалостью к нему, этому брошенному всеми черному, и при этом добродетельном порыве бездумно предложил:       — А хотите, я вас устрою на квартире? Отдохнёте до завтра, а там, может, разрешится ваша проблема…       Чёрный зыркнул на него ярко-зеленым глазом.       — Ну так что же ты раньше молчал! Быстро веди меня. Куда там. Ну! Показывай, куда идти.       Родион с виноватым видом кивнул и пошёл по старым следам к дому, ведя за собою чекиста. Проведя его по лестнице, Родион решил предоставить ему самую благоустроенную комнату, находящуюся ровно под его жилищем. — Располагайтесь. — Родион провёл чекиста на второй этаж и представил ему комнату, в которой было достаточно комфортно. То есть, в ней был диван, стол, стул и даже коврик.       Чекист хмыкнул и без лишней скромности уселся на громко и надрывно скрипнувший от такого действия диван.       — Ну ладно, и то хорошо, что хоть не на улице. — Он нахмурился; Родион пожал плечами. — А пожрать чего-нибудь будет?       Родион растерялся. Странно будет объяснять, что ему самому здесь нечего есть.       — Так это… Не будет. С-сам голодаю, видите ли. — Он развёл руками.       — Ка-ак? Врешь! — Но тут Володька оглядел Родиона, и все его сомнения разом исчезли. — Ну ладно, поверю на слово. Но ты всё равно принеси пожрать! Умираю, не могу-у. — Он достал из кармана бумажку значимой стоимости и всучил её Родиону. — Иди, найди какую-нибудь лавку и купи чего-нибудь съедобного. Быстрее, пока я не издох от голода!       Родион тут же послушно побежал исполнять указание. Тем временем на улице уже заметно стемнело и похолодало. Усилился снегопад, и стало ещё сложнее передвигаться через погребённый под снегом двор. Наконец-то выйдя на дорогу, Родион пошёл как можно скорее, опасаясь, как бы не стало совсем темно. Он боялся оставаться на улице в тёмное время суток, а уж тем более страшно ему было перемещаться здесь, по местам, где даже не было нормального освещения! Ни единого фонаря…       Кое-как Родион добрался до ближайшей торговой лавки и спросил там первое, что пришло ему на ум: — Хлеба бы, а ещё два калача с маком, колбасы сколько можно, и ещё чего-нибудь вот на эту купюру. — И он шмякнул на весы доверенную ему бумажку. Ему выдали всё, что он попросил, а на остаток взвесили каких-то конфет и вручили бутылку молока. Родион мигом рассовал все покупки по карманам плаща, бутылку взял под мышку и побрёл назад. Выдохшийся и уморённый, он дополз до дома. Еле как забравшись по лестнице, он ввалился в комнату, уронив по неуклюжести колбасу. Та укатилась под диван, но у Родиона уже не было сил за ней ползти. Он выложил все продукты в ряд прямо на полу и тут же сам на нём растянулся.       Чёрный к тому времени уже успел порядком задремать, развалившись на старом потёртом диване с одним только целым подлокотником. При появлении Родиона он сразу пробудился и поспешил возмутиться увиденным:       — Э! Ну-ка, живо собери это всё! Какого хрена ты жрачку по полу валяешь!       И он, спустив одну ногу, топнул сапогом по деревянному полу. Родька, охая и еле волочась, перенёс всё на рядом стоящий круглый столик, а потом полез под диван за колбасой. Собрав всю поддиванную пыль, он таки выкатил сверток с деликатесом и, аккуратно отряхнув его, положил к остальным продуктам.       — Так! Что мы тут имеем… — Чёрный придвинул стол к себе, оглушив всех ужасным скрежетом. — Молоко. Это хорошо, это нужно. Булки. Тоже хорошо. А это зачем?  — он потряс кульком конфет. — Ладно, это всё съедобно, но неужели нельзя было додуматься купить хоть бы что-нибудь выпить!       — Так это. Негде тут найти… — начал было оправдываться Родион.       — Негде! Тоже мне!        И чёрный, распечатав банку, стал громко глохтеть свежее молочко.       Родька же ничего не брал и не ел, хотя, например, калачей он купил с расчётом на каждого по одному, и уж точно имел право угоститься.       — Ух. — Чёрный обтер пальцами молочные усы вокруг рта. — Ну, а теперь… — Он развернул колбасу. — М-м… Слушай, сбегай-ка ты в машину за моей замечательной саблей.       Родион вопросительно глянул на него, не понимая.       — Найдёшь там… Ну живее, чего ты смотришь, живо, пошёл! — прикрикнул на него чекист, и Родька пулей помчался исполнять поручение. Он недолго покопался в салоне автомобиля в поисках «сабли» и вернулся назад с оголенной шашкой.       — О-о-о, молоток! — Володька выхватил у него из рук свою ненаглядную и, недолго думая, порубал ею колбасу.       — Ну, угощайся, что ли, — обратился он к Родиону, — заслужил!       И чёрный принялся уплетать за обе щёки мясной продукт. Родион помялся, посмущался, но всё же взял самый тоненький кусок и стал его по чуть-чуть жевать.       — М! Что-то мы даже познакомиться не удосужились, — с набитым ртом заговорил чекист. — Вот ты кто такой будешь? — Он проглотил то, что жевал, и продолжил более ясно. — Вот я, например, особо уполномоченное лицо этой вашей дыры! Мы… Тьфу, то есть, теперь уже только я… Будем заседать тут и надзирать за вами за всеми! Будем выявлять и расстреливать всех, кто посмеет противиться новой нашей власти! Ух, наведём порядок! Трепещи, буржуй и контра!  — Он погрозил как бы буржую и контре кулаком и даже привстал от переполнявших его патетических чувств.       — Да здравствует мировая Революция! — воскликнул он первый подвернувшийся лозунг. — Вот так! Понял, с кем дело имеешь?       Родион понимал, что перед ним, однако, важное лицо, но он совершенно не соображал, что там делается на политическом поприще и какие нынче в ходу лозунги, чьи они и о чём. Какая там власть — не всё ли равно таким, как он?       — Ну! А ты каков?  — более равнодушно спросил чёрный, усевшись на место.       — А я это, — он замялся, — Родион.       — И всё?       — И всё.       Чекист удивлённо заморгал глазами.       — А, ну, я не представился. Владимир. — Он протянул руку Родиону.— Будем знакомы!       — Очень рад, — отозвался Родька и слабо пожал руку в кожаной перчатке.       — Так чем ты тут занимаешься? — откусывая калач, продолжал разговор Володька.       — Бедствую.       Чёрный захохотал.       — Во остряк! Нет, а ежели сурьезно?       — Ничем я не занимаюсь, — отмахнулся Родион. — Я учусь. А теперь вот, временные трудности настали, нас распустили — и нечего стало делать. Сижу тут…       — О! А чему учишься хоть?       — Музыке, — Родион отвечал коротко и ясно. Не очень-то он любил разговаривать с мало знакомыми.       — О-хо-хо! Хорошее дело, хор-р-рошее. — Володька заметно протрезвел и пободрел. — А ну-ка, давай с тобой песню споем! Я тоже музыку люблю.       — А так это… Я ж ведь не совсем пою.       — А что делаешь? — Володька удивился. — Даже я петь умею, вот смотри!       И он, отчеканивая ритм каблуками, громко, бодро и отрывисто запел «варшавянку».       Родька, обнаружив у своего нового знакомого фактическое отсутствие слуха, поморщился с его полнейшего непопадания в мелодию простой и известной даже ему песни.       — Чего? Нехорошо пою, что ли? Ты нос не морщь! Да я, если хочешь знать, у нас в отряде лучше всех песни горланить умел.       «Во-во, именно горланить», — заметил про себя Родион.       — Нет-нет, замечательно у вас выходит. Только не похоже, — брякнул он вслух и тут же испугался собственных слов, замечая краем глаза накипавшее раздражение в чекисте. — Ой, то есть… — Он очень хотел срочно исправить положение. — На самом деле, очень хорошо, и очень живо и в духе…       — Пф-ф, тоже мне — критик! Вас, таких, всех перестрелять бы. Тьфу, насекомое! — Володька явно обиделся и, сложив руки на груди, откинулся на диван. — Нашёлся мне тут учёный-переучёный, в говне толчёный.       Родион вжал голову в плечи и сам весь сжался то ли от испуга, то ли от стыда.       — Извините, — проронил он.       — Всё, проваливай отсюдова. — Володька грозно махнул на Родиона. — Пш-шёл! Я дрыхнуть буду.        И он резко плюхнулся на диван, отвернувшись к стене.       Родион мгновенно ретировался, получив официальное освобождение от пребывания со странным своим новым знакомцем. Он скрылся в своей каморке, на всякий случай заперев дверь изнутри на хлипкую задвижку.       «Ну, наконец-то!» — Родион облегчённо вздохнул и без сил упал на кровать вниз лицом, даже не раздевшись.        «Какой кошмар. Я совершенно не хочу тут оставаться… Скорей бы уже Мойша вернулся!» — вспомнив об уехавшем домой на побывку Мойше, Родион вспомнил и то, что собирался сегодня писать ему письмо.       — Ну точно! Встава-ай. — Родька нехотя стёк с кровати на пол. — Иди, пиши!       Он поднялся с тяжелым вздохом и сел за столик. Достав бумагу и химический карандаш, он устроился поудобнее и начал выводить мудрёным, витиеватым и вытянутым по диагонали почерком: «Дорогой Мойша! Я знаю, что прошло всего ничего со дня твоего отъезда, и знаю, что уехал ты ненадолго, но всё же я напишу тебе хоть одно письмо (надеюсь, оно успеет дойти до того, как ты отправишься назад). Так вот…»       Но тут Родион задумался, что бы такого написать. На самом деле ему важен был только сам факт написания письма, и потому содержание его сейчас отходило на второй план. Просто Родион очень любил писать письма — было бы только кому.       В раздумьи Родион встал и принялся расхаживать по комнате. Пока думал, понял, что как-то очень уж здесь морозно, можно просто околеть от холода! И он затопил печь остатками дров.       — Ну ладно, напишу про то, что со мной произошло, — снова сев за стол, решил Родион. И продолжил:       «Представляешь, Мойша, я только сегодня … (тут он указал дату) дошёл до дому! После того, как я тебя проводил, я решил вернуться к себе. В твоей же квартире мне оставаться одному страшно, потому что неловко, да и хозяйка твоя меня или недолюбливает, или это я ее боюсь. Лучше пока поживу где мне привычнее. Да и нельзя же, в самом деле, забрасывать вверенный мне дом! Одним словом, зря ты мне это предложил и ключи оставил. Вот что я скажу…»       «Эх, глупости какие! Зря написал, но да ладно…» — Родька отчаянно махнул рукой и продолжил писать дальше:       «А ещё сегодня со мной произошло странное происшествие».       Он зачеркал последнее слово.       — Тьфу ты ж, тавтология!       Но теперь ему показалось, что «произошло» было более неподходящим, чем «происшествие», и было бы лучше избавиться от первого. И он, разозлившись, жирно перечеркнул вообще всё. И переписал:       «Сегодня со мной случилось странное происшествие: я подружился (тут Родька опять зачеркнул последнее слово) познакомился (и опять его зачеркнул) имел дело с очень странной личностью. Она — вернее, он – теперь временно живёт у меня в комнате на втором этаже. То есть, это я его привел туда, потому что мне стало жалко его: он в заглохшей машине замерзал у меня возле дома, во дворе застрял, понимаешь! А ещё он все стекла в доме поперебил, но это уже другое дело… Он, словом, очень красный и очень важный, и потому чуть не пристрелил меня…»       И дальше Родька малосвязно, но подробно рассказал о своем знакомстве с чёрным, красным или как его — Володькой. Закончив своё повествование, он приписал новым абзацем:       «Вот такие дела со мной тут делаются. Приезжай поскорее, я тебя очень жду и очень не хочу оставаться надолго один!       P.S. Жду тебя всё на том же месте. А ещё, пожалуйста, не забудь привезти с собой что-нибудь съестное. Я буду очень голоден! Ну, теперь всё. Жду твоего возвращения.»       Перечитав всю свою писанину и недовольно фыркнув с того, что написано было очень некрасиво и нескладно, Родион сложил листок вчетверо и положил в стол.       «Завтра придётся на почту идти. Но это завтра, завтра, а теперь — спать», —  решил он, и, исчерпав последние силы на написание письма, улёгся на кровать и крепко уснул в тот же миг.       Наутро, как оказалось, чекист исчез. Исчезла и машина со двора. Проснувшись, Родион первым делом побежал проведать гостя, но было уж поздно. Внизу никого не оказалось, только на столе остались объедки да сор от вчерашнего банкета. Родион, даже немного расстроенный таким скорым и почти мистическим исчезновением своего вчерашнего знакомого, подошёл к столу, надеясь, что хоть что-то съестное там осталось. Но остался там только кулёк конфет и нечто, лежащее под запиской. Родиона одолело крайнее любопытство и он, покружив вокруг да около, всё же взял бумажку в руки и прочитал написанное на ней размашистыми буквами:       «Благодарствую за ночлег и приятную компанию. Ты мне понравился, и поэтому я дарю тебе этот револьвер — вещь нынче необходимая. Используй с умом. Надеюсь, ещё пересечёмся. Дитрих».       Родион недоумённо повел бровью: какой такой Дитрих? Почему, если этот чёрный представился, кажется, Владимиром? Вот это да… Хотя, может быть, это его фамилия? Родион пожал плечами на собственный вопрос и, засунув послание таинственного чёрного в карман, взял со стола оставленный ему в дар револьвер. Он покрутил его в руках, порассматривал и решил, что таким вещам у него не место.       — Я и стрелять-то не умею. И не буду… Для чего мне?       Однако нехорошо бросать такие подарки. Пришлось Родиону револьвер взять. Взял он также и те вчерашние конфеты да и пошёл назад, к себе.       В родионовском уголке снова воцарилась тишина. Только урон, нанесённый бессовестными пришельцами, был просто налицо: когда Родион зачем-то полез в ящик, невидимое стёклышко вспороло ему ладонь — кровищи было! Бедняга едва ли остался в сознании при виде такого зрелища. Потом, конечно, он постарался прибрать все стекляшки, но изредка они всё ещё поблёскивали между досок в полу. Вниз же Родион предпочел просто не ходить… А револьвер он запрятал в укромное место, то есть, просто завалил хламом. Он долго думал над тем, как ему правильно применить этот подарочек, и, наконец, сообразил, что лучше всего будет применить его к себе — ну, как времена подходящие настанут. Ведь благородно! И как раз по нему. Впоследствии он часто примерял пистолет и так и эдак: то к правому виску, то к левому, то в лоб, но из этого, как и следовало ожидать, ничего дельного не вышло. Родион, конечно, осознавал, что житие его никудышное, как и сам он, и часто подумывал о том, что скоро ему оно очень надоест. Но до сих пор он не мог ничего с собой сделать — наверное, не настали ещё такие времена, что жить стало бы невмоготу. Да и Родион был не из решительных. Он только мечтал да представлял… И приходилось ему смиряться с собой и своим существованием, бывшим Родиону в тягость, особенно в одиночестве. Но чтобы прекратить его, ему нужен был какой-то существенный, подобающий случай или повод, чтоб уж было никак не отвертеться иначе. Чтобы никаких надежд не осталось! А то пока ведь они есть, и большие…       Родион поразмыслил ещё немного и понял, что подарочек всё-таки мог быть немножко с намёком.