***
Время близилось к полудню. Стоял ясный морозный день: солнце слепило глаза, под ногами хрустел и рассыпался снег… Модест шел со своей ношей по шумному проспекту. В висках ныло до тошноты, да еще и голод покоя не давал. Модест мог только вздохнуть по этому поводу. Куда деваться? И в кармане ни гроша… — Эй, ваше благородие, извозчик не нужен? — весело крикнул ему кто-то сверху. — Тяжела ноша-то поди! «Какое я тебе благородие, дурак! — подумал про себя Модест, у которого от принадлежности к дворянству осталась одна только, уже не шибко новая на вид шуба. — Некуда мне ехать». — Не нужен, — холодно бросил он в сторону и пошел скорее, чтобы свернуть с шумной улицы хоть куда-нибудь. По дороге всюду мелькали вывески трактиров, кофеен, булочных… Это было просто невыносимо для изголодавшегося Модеста! Последний раз он ел позавчера… В тот самый день, когда… Ах, впрочем, нельзя об этом ему больше вспоминать. Поняв, что места ему теперь нет нигде, Модест решил попытать удачу и прийти пораньше к новому месту работы. На сей раз он быстро нашел хитро запрятанную конторку и, спустившись вниз по лестнице, постучался. За дверью молчали, но Модесту почему-то показалось, что его слушают. — Э-это я, Модест, я к вам вчера приходил, здравствуйте, — залепетал он. — В-вы можете мне открыть? Есть здесь кто-нибудь? — Да есть, конечно. — Ему открыла дверь вчерашняя барышня. — Забегай. Она впустила Модеста и закрыла дверь на все замки. На этот раз в этом помещении не было так темно. Модест увидел, что находится в передней, больше похожей на маленькую гостиную со столиком и креслами. Дверь в следующую комнату, где вчера горели красного оттенка фонари, была теперь закрыта. Из оконца под потолком падал яркий солнечный свет, усиленный блеском снежных сугробов во дворе. — Простите, что побеспокоил, — извинился Модест, заталкивая в угол свою безобразную ношу. — М, — кивнула на нее приказчица сего заведения, вынимая изо рта папиросу и выдохнув голубоватое облако дыма. — Тебя выставили откуда-то? Что ж, тут у нас почти каждый с такой историей. Она продолжила курить, присев на свое место под окном. — Да, вот… Из квартиры наконец выжили… — ответил Модест. — Почему же «наконец»? — рассмеялась приказчица. — Потому что я давно им всем надоел. И денег у меня не было… В общем, гнали меня давно, да вот только вчера что-то... Ну, и вот. — Терпеливые хозяева были, видать, или очень добрые. — Женщина кинула взгляд в сторону Модеста. — Меня, кстати, Аглая зовут. А ты мне как-то не запомнился. — Модест, — поспешно ответил тот, подняв на нее глаза. — Ах, вот как! — Аглая потушила папиросу об стол и выбросила ее в приоткрытую форточку. — Тебе невероятно подходит. Это настоящее? — Настоящее, — вздохнул Модест. Приказчица хмыкнула, изобразив подобие незлобной ухмылки. — А можно вас поспрашивать? — робко обратился к ней Модест. — Да пожалуйста, — ответила та. — Думаю, у тебя должна быть куча вопросов. — Ну… Так, наверное, и есть, — вздохнул Модест; ему сделалось жарко, и он скинул с себя тяжелую шубу. — Красив как сам дьявол, — рассмеялась приказчица, глядя на довольно миленький костюм Модеста. — Будешь просто нарасхват. — Простите? — не понял он. — Ну, интерес к тебе будет здесь. — Какой интерес? — еще больше не понял Модест. Приказчица вытянула лицо в изумлении: — Ясно какой. Или ты до сих пор не понял, что у нас здесь не что-то там, а не самый безызвестный бордель. Модест вздрогнул. Ну конечно! Ведь вчера только он подписывал какие-то бумаги, на каждой из которой вверху штампом располагалась витиеватая подпись, такая же, как и на уличной вывеске: «Кокаинеточка». А внизу мелким шрифтом пояснялось: «Публичный и игорный дом». Ну конечно, конечно… Еще вчера он подумал, что, кроме этой дорожки, у него иного пути в жизни не было. — А я правда… Красивый? — вдруг спросил Модест, смущаясь. — Конечно, — абсолютно серьезно ответила Аглая. — Фарфоровое личико, длинные томные ресницы, тоненькая фигурка в прелестном одеянии. Вы совершенно милы. — Благодарю, — еще больше смутился Модест. — Ну, еще вопросы? — напомнила ему приказчица. — Ах да… Вопросы… Мне бы хотелось понять, какова моя роль… Нет, каковы мои обязанности здесь… Конкретнее. — Да ну что тут может быть непонятного? — усмехнулась женщина. — Просто сиди себе в своей прелестной блузочке, моргай томными ресничками. — И это все? — удивился Модест. — Если хочешь, можешь взять на себя дополнительные роли обслуживающего персонала. Вина да яства подносить, прибрать-принести… Но тебе, я думаю, на это времени не будет. Модест нервно сглотнул. — У нас мало таких прелестных лиц, как ты, — значительно добавила Аглая. — А публику надо развлекать. — Х-хорошо… Благодарю еще раз… — Еще вопросы? Модест задумался, опустив взгляд. — Да, пожалуй… — робко начал он. — Мне бы себя пристроить куда-нибудь поскорее, а вы говорили, что не обделяете жильём… — А, конечно. Я уже нашла тебе местечко… Минуту. Она вырвала из записной книжки листок и наскоро что-то там написала. — Вот. Ступай по этой же улице, но потом сверни в переулок направо. Домишко не первосортный, но чем располагаем. Она вручила бумажку Модесту. — Спасибо. Тогда… Я пойду? — Конечно. Надеюсь, не заблудишься. — Аглая отперла ему дверь. — Бывай, до вечера. Модестик.***
Модест зашел в один из домишек трущобного характера и поднялся на второй этаж. Он внимательно посмотрел на бумажку, чтобы вдруг не ворваться не в ту дверь. — Восемь… — вздохнул Модест, озираясь на темной лестничной площадке, которая расходилась в обе стороны совсем темными узкими коридорами. Модест повернул налево. Кое-как приноровив зрение, он все же нашел дверь с пометкой «№8» и, глубоко вздохнув, постучался. Но дверь оказалась не заперта и распахнулась, только Модест коснулся ее. Перед ним предстала крохотная узкая комнатка, в которой стояло две кровати да простой столик, на котором, видимо, хранили все, что только можно. Модест вошел, и дверь за ним захлопнуло сквозняком. Он поставил чемодан у двери и подошел к узкому окну. — Какой унылый вид, — вздохнул Модест, глядя во двор, застроенный сараями и заваленный разным хламом. Напротив стоял точно такой же деревянный дом, и точно такое же узенькое оконце смотрело прямо на Модеста. — Холодно что-то, — заметил Модест и закрыл дребезжащее окно с трухлявой рамой. И тут он вспомнил, что оставил свою шубейку… — Господи! — Модест хлопнул себя по лбу. — Совсем обезумел… Как же я шел и не заметил… Он присел на колени, запустив в густые волнистые волосы пальцы. Голова беспощадно болела от голода и усталости, но Модест ничего не мог с этим поделать. Он сидел так долго, не шевелясь и почти не дыша. — Товарищ артист! — позвали его. И Модест, подняв взгляд, увидел своего старого знакомого. — Яков! — обрадовался он, бросаясь к тому в объятья. — Я так долго искал тебя! Вот, поешь. — Яков достал из-за пазухи какой-то газетный сверток. — Бедный, совсем исхудал! Это были пироги с капустой и с картошкой. Модест не мог сдержать себя и набросился на еду словно безумный. — Бедный, бедный… — Яков гладил его по плечу, а тот все ел и ел. — Досталось же тебе! Но тут перед глазами всё поплыло… — Ты в порядке? Что с тобой? В глазах у Модеста потемнело, и он скосился на бок, теряя сознание. Когда Модест очнулся, он все еще ощущал аромат свежей выпечки. Но голоден он был только пуще прежнего. — Ох, пришел в себя, — раздался робкий голос, и над Модестом склонилось чье-то грустное, озабоченное лицо. — Давай я сменю компресс… Какая-то девушка сняла со лба Модеста впитавшую в себя весь его жар тряпочку и, прополоскав ее в чашке с водой, вернула ее на место снова холодной. — В-вы кто? — слабым голосом спросил Модест. Девушка молчала. — Где я, скажите… Это восьмая квартира? — Восьмая, восьмая, — успокаивала его девушка, чей образ Модест еще не успел уловить взглядом — все плыло, все ускользало от него. — А вы? — А я ваша соседка. Не волнуйтесь. Дышите глубже. — Она пощупала у Модеста пульс. — Ох… Бедняжка. — Н-ничего, — попытался бодриться Модест. — Наверное, просто голодный обморок. — Тогда тебе нужно поесть… Я принесла пироги, будешь? — Пироги… С капустой и картошкой? — вдруг взволновался Модест. — Ну да… — Так это были вы… — Он вздохнул и закрыл глаза. Как бы из этих глаз не покатились горькие слезы обиды на сон да от жалости к себе! — Я зашла, а вы без сознания, — тихо объяснила девушка. — Простите, мне не хватило сил перенести вас на кровать… Прости, что на полу… Так… Прости. — Ничего. — Модест попытался сесть, опираясь на стену. — Это совсем не важно… — Вот, поешь немного. — Девушка поднесла ему кусочек пирога и кипяток в стакане. — Только понемножку, а то плохо будет. Модест кивнул и, сдерживая себя, стал кусать пирог, запивая его каждый раз водой. — Спасибо, — выдохнул Модест. Девушка пожала плечами: — Пустяки. — А можно… Можно мне прилечь на постель? Какая-то из этих кроватей предназначается мне, ведь я, кажется, теперь здесь живу… — Ах, конечно, — всплеснула руками девушка. — Слева от окна будет ваша, а я давно тут живу… Вам… Тебе… Помочь подняться? — Нет, благодарю. — Модест подполз на коленках к кровати и кое-как забрался на нее. — Ох, вы закрыли окно! — Девушка быстро встала и распахнула настежь хлипкую раму, с которой ссыпались остатки синей краски. — Простите… — отозвался Модест. — Тут было так холодно… Девушка присела на кровати напротив, накинув на себя платок. — Его нельзя закрывать, даже если очень холодно. Иначе можно чахотку подхватить… — с каким-то особым трепетом пояснила она. Модест задумался. Действительно, в комнате жутко пахло плесенью и гнилью, и теперь морозный воздух с трудом вытеснял эти ароматы. — И всегда у вас тут холодно? — спросил Модест. — К сожалению… Другого выхода нет. Только на ночь я прикрываю одну створку. — Это все равно что жить на улице! — возмутился Модест. — Неправда, — ответила девушка. — Это просто открытое окно. Ты одевайся да кутайся потеплее, тогда не будет так зябко. Модест вздохнул. Он лежал на спине, повернув голову к своей собеседнице. — А вы почему меня на «Вы» зовете? — вдруг спросила она. — Ой… Теперь и я точно так же начала… — Но ведь я вас не знаю, — ответил Модест. — Извини, если… — Да нет, нет, — отмахнулась она. — Мне просто было неловко. Давайте попросту, на «ты»? — Как скажете, — согласился Модест, смущенный тем, что доставил этой девушке такое неудобство. — А как тебя зовут? — робко сложив руки у груди, спросила она. — Модест… — Это как Мусоргского звали? — улыбнулась она. — Да почему же… — Модест смутился. — Один он, что ли, Модестом был… Ох, а вы что, интересуетесь… Интересуешься, прошу прощения, музыкой? — Как-никак в семье музыканта росла, — горько усмехнулась она. — Ну да извини, я просто так… Я не умею шутить. — Да ничего… — Модест вдруг просиял. — Но это так здорово, что вы близки к этому! Я ведь тоже музыкант… Если еще можно говорить об этом. — А почему нельзя? — А так я… Не состоялся, — честно признался и себе, и своей новой соседке Модест. — А вас-то как мне называть? Простите, но пока мы знакомы лишь наполовину, я не могу не звать вас на «Вы». — Не нужно! — попросила девушка. — Я Адель. Теперь все? Модест улыбнулся уголками губ. — Извини, если что… Но теперь точно будем на «ты»! — сказал он. — Мне очень приятно, — искренне улыбнулась Адель. — Спасибо. — Да пустяки, — ответил тот.***
— Проснись, проснись, пожалуйста! Сквозь тяжелый, вязкий сон Модест услышал, с какой тревогой его зовут из этого сна. — Я… Я не сплю, — еще не разомкнув глаз, ответил он. — Нам пора, уже пора, вставай. — Адель тронула его за плечо. — Пожалуйста, не спи! Модест не мог вынести этого жалобно просящего голоса и резко вскочил с кровати. — О Господи, — пробормотал он, сжимая переносицу, в которую будто что-то ударило; в глазах у него резко потемнело. — Я иду… Да… Ты… Ты подождешь меня? Не бросай меня, я же не знаю, как у вас там все заведено… Адель накинула на себя драповое пальто с крашеным бордовым мехом на воротнике и рукавах и осталась стоять у двери. Модест глубоко вздохнул, и постепенно его начало отпускать. — Я иду, да… — Шатаясь, он направился в сторону двери. — А как же одеться? — спросила Адель. — Такой мороз, а ты в шелковой рубашке… Модест со вздохом пояснил, что шубейку свою он где-то оставил, будучи в смутном рассудке. Они вышли на улицу и побрели вперед по узкой дорожке меж покосившихся сараев. Здесь было грязно, а сарайки, присыпанные снегом, стояли вкривь и вкось и, кажется, давно уж никому не были нужны. От них доносился жалобный скрип и стон ветхих досок, вызванный разгулявшимся порывистым ветром. Когда вышли на улицу и завернули в третий двор огромного дома, Адель вдруг звякнула ключами и открыла какую-то дверцу в арке. — Это куда? — спросил Модест, дрожа от холода. — Иди за мной. Здесь наш вход. Она поднялась по трем разбитым ступенькам и обернулась к Модесту, зовя того за собой. Перед ними распростерся длинный коридор, конец которого утопал где-то далеко во мраке. — Что это? — спросил Модест. — Что-то вроде… Ну… Вроде артистических, — ответила Адель. — Здесь общий гардероб. Мы берем из него красивые вещи, а после возвращаем. Ведь нужно быть красивыми, а у нас тут ни у кого нет на это денег… Только у тебя есть. — И у меня нет! — возмутился Модест. — А рубашечка-то из чистого шелка, — покачала головой девушка. — Как с барского плеча… — Оно так и есть… Почти. — Модест нахмурился. Адель снова зазвенела ключами, остановившись у одной из дверей в коридоре. — Ты… Ты тоже можешь занять какую-нибудь комнату, чтобы привести себя в порядок. — Она посмотрела на Модеста и вздохнула. — Хотя тебе и не обязательно. Адель скинула пальто, села перед зеркалом и принялась расчесывать спутанные вчерашние кудряшки. — Прости, я смущаю тебя, наверное. — Модест потупил взгляд. — Нет. — Адель посмотрела на него через зеркало. — Но все-таки и тебе не помешало бы… — Ладно, ладно, — прервал ее Модест, не вынося уже этих разговоров. — Давай ключи. Модест открыл соседнюю дверь и оказался в почти что такой же комнатке: стояло зеркало перед низким столом, валялись, сгрудившись, какие-то вещи на полу. Что-то еще было в небольшом шкафчике. Модест сел на табуретку у зеркала и посмотрел вниз. В столе было два выдвижных ящика, и он сразу решил полюбопытствовать, что в них. — Сейчас и я буду красивым, — хмыкнул Модест, глядя, что в ящиках помады и пудры и прочего всего такого поболе чем у кого-нибудь в гримёрной. Он открыл какую-то баночку и принюхался. — Старое, наверно, — прокомментировал Модестик разбитые румяна. Но делать нечего. Взяв самую пышную кисть и натерев ее как следует кусочками чего-то розовато-кирпичного цвета, он нарисовал себе яркие щеки. — Нет, это я как-то… Переборщил… Модест посмотрел на неестественно яркие пятна на своем лице и быстро растер щеки ладонями. Стало побледнее. —Вот, теперь похоже на здоровый румянец, — вздохнул Модест. — А это что? В руках у него оказалась помада откровенно алого цвета. — Такое… Теперь для меня, — усмехнувшись, вздохнул он, глядя в глаза своему отражению. — Как только ни называли тебя, распрекрасного. Ты только вспомни, сколько раз… И как мне сразу в голову не пришло податься в бордель! Модест утер широким рукавом слезы горькой обиды и вдруг рассмеялся. Он не знал, как это делается. Взяв в руки помаду, он сделал ею два штриха по губам и принялся их размазывать, растирая пальцем что-то совсем сухое и, наверняка, негодное уже к использованию. Теперь он выглядел так, будто только что пришел с мороза: румяный, раскрасневшийся. — Нет, не хочу. И он стал стирать собственным рукавом с щек остатки пудры. Но теперь щеки его горели и без нее. — Ну и черт с ним! — выругался Модест, захлопнув злополучный ящичек. Он огляделся вокруг. — Во что им положено одеваться? — с каким-то отчаянием и отвращением и к себе, и ко всему этому хламу, подумал он вслух. — Я, что ли, видел, как надо? Вряд ли видел. Однако очень хорошо понимал, какой образ ему следовало создать. Он расстегнул рубашку, обнажив грудь, на которой зияли свежие еще раны от порезов. — Кто это с тобой сделал? — раздался испуганный голос Адели. Она так незаметно вошла в комнату, что Модест вздрогнул. Он быстро запахнул рубашку так, чтобы не видно было исполосованной груди и ключиц. — Что?! — Он обернулся к ней, совершенно испуганный. Адель вздохнула. — Прости, что напугала… — Она подошла к Модесту и заглянула тому в глаза. — Откуда они? От кого? — От слабости, — ответил Модест, чувствуя себя крайне неловко. — Я сам это сделал. — Сам? — переспросила Адель и голос ее дрогнул. — Теперь понимаю… — Мне лучше скрыть это, да? — серьезно спросил он. — Не обязательно… Здесь часто бывают любители такого зрелища… Ну… — Ладно, не надо, — прервал ее Модест, видя, как девушке неловко и, кажется, даже больно говорить об этом. — Хорошо, — тихо ответила она, опустив взгляд. — Но я хочу предупредить тебя, что никто не защитит тебя от пьяных посетителей, желающих поразвлечься на славу. Кажется, ей пришлось испытать это на себе. Модест это понял и не стал задавать лишних вопросов. — Просто будь осторожен и не позволяй им делать с тобой большее, чем им полагается, — закончила она. — У вас были несчастные случаи? — вырвалось у Модеста; он хотел промолчать, но резкий испуг заставил его узнать обо всем подробнее. — Были, — честно ответила Адель. — Задушили насмерть однажды… А другой случай был — сломали ребро… Модест скривился и тут же спрятал в ладонях лицо. — Не думай об этом, — спокойно сказала Адель. — Просто не теряй бдительности и не давай им зайти далеко. Это просто: нужно притвориться, что тебе все равно. Чем больше сопротивляешься, тем больше желание тебе навредить… Понимаешь? Модест молча кивнул. — Пойдем, надо показаться Аглае, что мы здесь… Они прошли до конца коридора и, спустившись на пару ступенек вниз, вошли в какую-то дверь. Она вела в тот самый зал, что Модест видел вчера в красных огнях. Но пока он был пуст. Только прислуга шумно гоняла огромные бильярдные шары от безделья. Адель подвела к ним Модеста. — Вот, познакомьтесь: Модест. Вчера только приняли… Модест, а это Наташа, кухарка. И Савелий Иваныч — тоже с кухни, заведует винами и прочим таким… Те радушно приняли Модеста в свой скромный круг; каждому он пожал руку. — Будем знакомы! — отозвался мужчина средних лет. Наташа, молоденькая девушка, также кивнула. Адель взяла Модеста за руку и провела его в переднюю. — Ах, вот и моя шубейка, — сразу заметил Модест и сгреб с дивана свою несчастную шубу. — Куда можно ее деть? Адель всунула ему в руки ключи: — Сбегай скорее, положи в ту комнату. И запри ее, иначе украдут. — Адель, добрый день, — окликнула ее зашедшая с улицы приказчица. Она подошла к своему столу и достала с-под низу толстый журнал. — Подпишись. Сегодня… Эм, — она задумалась. — Шестнадцатое января. Адель поставила дату и свою подпись в журнале. — Можно я за Модеста отмечусь? Он здесь, просто отошел на пару минут… — О, вы уже познакомились, — заметила Аглая. — И как он тебе? Адель пожала плечами. — Грустный какой-то… — Ну, — развела руками приказчица. — Счастливые к нам и не ходят, что ж ты хочешь… А! Ну вот, вспомнили, и — явился! Модест робко вошел в переднюю, прикрыв за собой дверь. — Через полчаса открываемся, — сказала Аглая. — Ну, идите отсюда, не мозольте глаза мои! И они ушли в зал. Кто-то уже завел граммофон, и все пространство теперь наполнилось танцевальной музыкой. Модест присел на диван в углу, Адель — к нему. — Извини, если я слишком навязываюсь, — сказала она ему на ухо — иначе б музыка заглушила ее хрупкий голосок. — Но я почему-то боюсь за тебя… Ты еще и в обморок падал сегодня… — Нет-нет. — Модест отчаянно потряс тяжелыми кудрями. — Это пустяки, правда. И я рад твоему обществу даже если б и просто так, без причины. Модест посмотрел на нее. Та сидела, пряча руки в широких рукавах шелкового алого халата, опустив взгляд. — Я дура, — сказала Адель. Модест не нашелся, что ответить. — Поэтому ты хорошего обо мне не думай, ладно? — И она подняла на него свои огромные голубые глаза, на которых появились длинные-длинные черные ресницы — где-то густые, где-то редкие. Видно, делала она их впопыхах. — А я тоже дура, — ответил Модест. — Все так думают обо мне. — Значит, мы поймем друг друга, — едва заметно улыбнулась ему Адель. В зале стоял шум: двигали столы и стулья, гремели посудой. Сдернули штору со стойки с винами… — А здесь обычно многолюдно? — спросил Модест. — Чаще да, особенно ближе к ночи, — ответила Адель, повернувшись к нему. Тот ее еле расслышал. Адель была хрупкой девушкой, хотя последней ее уже давно назвать нельзя было, хоть и очень хотелось. И голос у нее был такой же хрупкий — не тихий, но слабый, тонкий — едва уловимый слухом. «Как она здесь существует? — подумал Модест. — По ней и не скажешь, что она…» — О, кого я вижу! — раздался сверху глубокий женский голос. — Ряды фарфоровых куколок пополняются, я гляжу. — Это Модест, — представила она «куколку». — Модест, а это Бетти… — Да нужны мне ваши любезности! — хохотнула дамочка, наматывая длинный рыжий локон на указательный палец, украшенный золотым перстнем. Она ушла, совсем не заинтересованная новой персоной, оставив после себя шлейф тяжелых пряных духов. — Мы тут никому не интересны, и это правда, — вздохнула Адель. — Они все такие… Такие ненастоящие. О чем они думают? Сложно представить… Им ничего не интересно. Ты выдел ее глаза? — Она обратилась к Модесту. — Потухший, затуманенный взгляд, высокомерный, самодовольный. А так ли оно на самом деле? Тут все такие, все. Как будто они не люди уже, и все равно им… — Жизнь и нас такими сделает, — ответил Модест. — Однажды и в нас не останется ничего другого. Я понял это еще раньше: надо быть равнодушным. Иначе не выживешь… — А ты можешь? — спросила Адель. — Нет, не могу… — И я не могу, — вздохнула она. — Хотя я не первый год здесь… И не второй… Ах, уже и не помню, как и когда я сюда попала. С кухни веяло ароматами уже готовых блюд, и Модест поморщился, будучи не в силах его вынести. — А если я у тебя спрошу… — Модест обратился к Адели, но вдруг запнулся. — Спрошу… О том, как тут обычно все бывает? Я… Я даже ни разу не посещал таких заведений. Адель вздохнула, покачав головой. — Здесь собираются умеренно состоятельные люди, в основном мужчины средних лет, которым некуда деть свою удаль, которые ищут... Как бы это... Приятного дамского общества. Хотя последнее не обязательно. Здесь часто собираются компаниями: пообедать, выпить, погонять шары, покидаться друг в друга картами… Шумят, выпивают много. Когда им это все надоедает, они приглядываются: нет ли какой спутницы или спутника ему на вечер. Они просто подходят, берут тебя за руку, ну, и уводишь их в комнаты. Некоторые из них те еще обольстители и актеры, даже в любви признаются на пьяную голову… А некоторые совершенно бесцеремонны. Случается иногда так, что «артисты» заигрываются до того, что преподносят тебе вино и чуть ли не в ногах валяются. Еще и называют как-нибудь глупо, пошленько так… Словом, что-то разыгрывают. Остаются с тобой до утра… Ну, а потом уходят — злые от последствий вчерашней пьянки… Все здесь происходит по одним и тем же сценариям. Привыкнуть можно. — Да уж, — вздохнул Модест. — По-моему, мы уже открылись, — заметила Адель, глядя, как зал мало-помалу начал наполняться посетителями. В воздухе витал запах разнородного парфюма и табачного дыма. Модест смотрел перед собой, и в глазах у него поплыло… — Что с тобой? — испугалась Адель, когда Модест резко упал на бок и обмяк, как тряпичный. — Опять обморок, боже! Аглая, Аглая! Адель побежала за помощью, но Аглая была занята записью счетов, расходов и чего-то там еще и махнула на Адельку рукой. — Обморок, Аглая! — со слезами просила Адель. — На улицу выведи, — коротко ответила она. — Иди, не видишь, и так народу полно. Адель побежала к Модесту, но тот уже сидел, держась за голову и тихо скулил. — Нужно выйти. Можешь встать? — спросила она, глядя на него испуганными глазами. — Не… Не знаю… — бесцветным шепотом ответил тот. — Аделечка, свет очей моих, ангел мой небесный, это ты ли? Кто-то надрывно-упоённым тенором позвал ее сзади, приближаясь. Адель испуганно обернулась к незнакомцу. — Уйдем отсюда скорее. — Рука в шелковой перчатке схватила ее и вырвала от Модеста; та не смела возразить. Мужчина взял ее, крохотную, на руки, и унес куда-то. Модест остался один. — Господи, какой позор, — сдавленно шептал он, закрыв руками лицо. От обессиленности он снова упал на кресло и… Уснул. — Послушай, дорогуша, так ты много не наработаешь. — Чья-то рука трясла его за плечо, чтобы разбудить. — А? — не понял Модест, поднимаясь. — Простите, это… Это от голода… — Так найди себе того, кто тебя от него избавит! — Аглая нахмурилась. — Хоть по залу пройдись, попляши — слышишь, музыка играет? — Я тоже умею играть, — грустно ответил Модест, ожидая, что никто не заметит этой его фразы. —Да? — Аглая ухмыльнулась. — На чем? — На фортепиано… — Вон — там стоит какое-то захудалое. — Аглая кивнула на барную стойку, за которой, видимо, находился инструмент. — Иди и покажи себя, они оценят такой перформанс. Иди-иди. Модест поплелся через весь зал, через столики с разгоряченными хмелем мордами, через любителей поиграть в «дурака», через еще кого-то, уже нетрезвого… Он подошел к фортепиано. Вид у того был грустный и облупленный. Открыв крышку, Модест нажал случайные пару клавиш для проверки. Те издали дребезжащий, гулкий звук. — Ну, хотя бы так, — рассудил Модест и сел за инструмент. — Услышит хоть кто? Он усмехнулся и начал сначала что-то наигрывать, а после, привыкнув к странному звучанию, стал играл, так сказать, во весь голос. «О боже, зачем это, — с ужасом думал Модест. — Кому оно здесь нужно… Шопен…» Но Шопен этот все-таки заставил обернуться к пианисту пару лиц, сидевших поблизости. Модест играл, зажмурив глаза и не глядя на мельтешащие по пожелтевшей клавиатуре пальцы. Но вдруг кто-то остановил его, крепко схватив за оба запястья. Модест открыл глаза, но не посмел повернуться. — Вы знаете толк в музыке, — хмыкнул кто-то прямо ему в ухо. — А я знаю толк в музыкантах. Я прошу вас… Руки потянули его из-за инструмента и повели куда-то. Модест успел только оглянуться, окинув тревожным взглядом мутное от невыветриваемого сигаретного дыма пространство. Синим туманом заволокло всю залу. Здесь курил, наверное, каждый. Без конца… — Мне надоело это табачное общество, — раздраженно сказал незнакомец. — Идемте же. Наверху такого нет. По каменной лестнице они поднялись на этаж выше, и незнакомец, — видимо, уже местный завсегдатай, — протащил Модеста в один из номеров. Он запер за собой дверь и, снова взяв Модеста за руку, протащил его к балкончику. Он раскрыл дверцы, и в комнату ворвался жесткий морозный воздух. — Хочу здесь, — капризно хмыкнул неизвестный. Он развернул Модеста к себе лицом и крепко удержал того за талию одной рукой. Одним взмахом его руки Модест лишился рубахи. Модест смотрел на него широко распахнутыми глазами. Ему было страшно, и от страха этого в голове не было ни единой мысли. Он молча позволил делать с собой все, что угодно…***
«Господи, какой стыд, какой кошмар. Он выставил меня на балкон, выходящий на улицу, и все, кто мог — видели, отворачиваясь от стыда. Один я не мог отвернуться. Я лишь закрыть глаза мог и сжать зубы покрепче, чтобы ни единого писка не издать… Что он хотел? Чтобы я орал на всю улицу? Господи, сумасшедший какой… Зачем ему понадобилось сделать это на балконе, где теплое тело мое попросту примерзало к железной ограде балкона, а он не замечал этого, он мог схватить, в любой момент развернуть так, как ему хочется… Это ли не позор? Это ли не то, чего достоин я в этой жизни…» Модест лежал на кровати, укутавшись в шерстяную шаль. Ужасно болела спина и жгло живот в тех местах, на которые он опирался, свешиваясь головой вниз с балкона по повелению клиента. Модест проснулся незадолго до того, как в комнату тихим призраком вошла Адель. Она шуршала одеждой, видимо, переодеваясь, а после легла на кровать. Модест не смотрел на нее, он уперся горячим лбом в стену. Но он слышал ее беззвучные вздохи, слышал, как не спится ей, — по шороху одеяла. Он не знал, стоит ли выдавать себя сейчас, обратившись к ней. Но сердце ныло и просило простого душевного тепла в виде коротких разговоров, молчания вместе. Или пусть она хотя бы знает, что не спит он — Модесту стало бы от этого чуточку легче… Как никогда он чувствовал свое одиночество и свое отвратительное, гадкое нутро, которое раньше казалось ему светлой и печальной душой поэта. Теперь эта душа захлебнулась в помоях и гнили, теперь она втоптана в грязь в тысячный и последний раз – ибо восстать она никогда уже не сможет. Модест знал это и признавал сейчас — с трудом, с болью. Весь мир рухнул у него на глазах. Он больше не тот милый Модестик, он — просто вещь, красивая пока еще игрушка. Он больше не принадлежит себе, и с этим смиряться нужно было в первую очередь. Он сам не заметил, как провалился в тяжелый, вязкий сон, и во сне этом было одно лишь отражение новой его жизни. Модест проснулся с гложущим чувством стыда и отвращения ко всему на свете. Спросонья не догадавшись скрыть последствия вчерашнего кутежа одного господина, «разбирающегося в музыкантах», он сел на кровати, не надев рубахи. Он долго сидел так неподвижно, но испуганный восклик Адели привел его в чувства. — Что с тобой? — Она присела рядом с Модестом. — От тебя будто куски мяса отдирали… Руки, живот, ребра… Что это… Она начала заикаться. Модест смотрел на нее стеклянными глазами, лишенными всякого осмысления реальности. — Об тебя будто папиросы тушили, — севшим от ужаса голоса прошептала Адель. — А? — спохватился Модест. — Нет, что ты, это я просто на морозе к железкам прислонялся… Но ты права, это… Это похоже на ожоги. — Больно тебе, — поджав губы, сказала Адель, будучи не в силах чем-то помочь. — Эх… — Да ерунда, — отмахнулся Модест и влез в свою рубаху. Кажется, он промерз до костей, до самой своей сердцевины. — Я не могу расспрашивать? — робко спросила Адель. — Нет, — ответил Модест, заваливаясь на кровать и с головой укрывшись шерстяным одеялом, шалью и всем, что было у него. — Прости, — тихо вздохнула та.***
«Живешь так изо дня в день, и… И привыкаешь. Привыкаешь к своей новой роли и уже не видишь в ней ничего рокового. Оставаясь в одиночестве, ты забываешь о ней и чувствуешь одно только несчастье — не более. Уже не дикость для тебя переходить из рук в руки, уже и не обращаешь на это внимание…» Модест сидел перед зеркалом и смотрел в собственные глаза — с поволокой безразличия, уставшие. «Всем нравятся во мне вот эти пышные от природы реснички, — думал он, всё глядя в глаза своему отражению. — Нравится шелк волос, который я уже совсем скоро потеряю от такой жизни… Это пока я молод и вроде бы здоров… А потом? Как потом кто-то захочет прикоснуться к уродству, к потрепанному жизнью созданию? Наверное, надо что-то делать… Что мне, все свои сбережения теперь потратить на… Поддержание этой красоты? Увольте, это невозможно. Раньше условия позволяли, раньше я был сыт и доволен жизнью. А теперь…» Он легко провел рукою по своим волосам, почесав висок, и тут же на пальцах его осел клок длинных волос. «Выпадают, — вздохнул он. — А ведь это значит, что вскоре я стану совсем, совсем непривлекательным. Кому я нужен такой? Ободранный… Впрочем, добрая доля народу здесь такова. Эти барышни, вечно скрывающие и замазывающие свои некрасоты… Это отвратительно. На меня клюют пока что именно за непритворную красоту, за юность, что ли… А потом?..» — Что будет потом? — спросил Модест у своего отражения и опустил усталый, раздраженный взгляд.***
Одним вечером Модест решил пойти пошататься по улицам с тем умыслом, чтобы проветриться и где-нибудь пообедать. Он шел по немощеной грязной дороге до тех пор, пока мост через какую-то мелкую речушку не перевел его на более благоприятные городские улицы. Он свернул направо и пошел вдоль набережной. Здесь был настоящий рассадник всякого рода кабаков и трактиров, и Модесту уже доводилось бывать во многих из них. По привычке он зашел в тот, где дешевле всего можно было досыта наесться. И Модест спустился в подвальное помещение с козырьком, проломленным, по-видимому, съехавшим когда-то с крыши дома льдом. Только по этим признакам он и отличал это заведение от прочих. В трактире, название которого Модеста не волновало, было всегда грязно и душно. По липкому полу, который, кажется, не подметали никогда, меж ног посетителей сновали крысы; по лавкам и даже столам бегали тараканы, но это мало смущало народец, вечно набивавшийся сюда просто до отказа. Модест спросил себе чего-нибудь съестного и сел ждать за свободный столик у самой двери. — Кого я вижу, кого вижу! — раздался чей-то голос прямо над Модестом. Вошедший с улицы, принесший с собой в этот душный зал немного морозной свежести, одарил ею в первую очередь Модеста. Тот обернулся: точно ли к нему обращаются? — Я знаю вас, — вдруг сказал незнакомец, остановившись у столика, за котором сидел ошеломленный Модест. — Откуда? — робко спросил он. — Я бывал на каких-то концертах… А, впрочем, я почти на всех бываю интереса ради. Так вот я вас одного и запомнил из того декаденствующего общества. Да, ваши богатые кудри очень сложно не запомнить, ну, а теперь — не заметить. Незнакомец как бы размышлял вслух, и Модесту было неловко. — Чего вы забыли в этом борделе? — спросил его тот и присел к нему за стол; обеда Модесту так все еще и не несли. — В ка-каком? — Он аж заикнулся. — В этом. — Незнакомец обвел взглядом окружающее пространство. — Да и в том… Ну, где вы играете. — Уже не играю, — стушевался Модест. — А! Ну вот и правильно! Нашли местечко поприличнее? Модест сглотнул. Он не поднимал глаз на собеседника. — Простите! — искренне воскликнул незнакомец. — Я вас совсем стеснил прямо с ходу… Ну, если будем знакомы, то я — Моисей. А вас… — Модест, — не выдержав, выстрелил тот. — Да, вы правы, я всегда впутываюсь во что-то странное. И теперь мое положение еще более плачевное. Он говорил холодно и коротко. Лишь бы его не начали расспрашивать далее! — Что ж, вам, может, помощь нужна? — чуть более сдержанно предложил Моисей. — Да какая помощь… Куда мне… Да и… Я уже нашел свое место. Пока что. Потом посмотрим… — Жаль, — ответил Моисей. — А то я вас не наблюдаю больше в музыкальных кругах, давно не наблюдаю. Но вы, если что, обращайтесь. Найти меня легко, так что… — Спасибо, — Модест совсем помрачнел. — Мне ни… «Никто не поможет», — хотел сказать он, но воздержался. — Но вы здесь… Что вы здесь делаете? — не унимался Моисей. — Известно: жду обеда… — Ах вон что! Знать, у вас совсем дела плохи… Нет, вы про меня не подумайте, я просто искал здесь одного своего товарища-пьяницу, а встретил вас. Модест совсем осунулся. — Да, тяжело приходится порой, — пробормотал он. — А обеда все нет и нет… — Что? — Моисей расслышал только последнее. — До сих пор не несут? Собаки! Ну, погоди, друг, сейчас разберемся. Он встал из-за стола и ушел. Разбираться. В момент его отсутствия Модест попытался прийти в себя, но тщетно: волна стыда накрыла его с головой. Ему и вспоминать не хотелось, кто он и как там его жизнь… Моисей вернулся с деревянным подносом, на котором тесно размещались первое и второе блюда. — Не благодарите, — отмахнулся он, поставив небольшой поднос на стол. — Здесь все только рады надурить таких тихонь как вы. — Но это… Не моё… — растерялся Модест. — Я только похлебку… — Нет, это ваше, — настоял Моисей и встал из-за стола. — Простите, но пока что это все, чем я могу помочь. Мне нужно идти. Надеюсь, еще увидимся. — Спасибо вам, — грустно вздохнул Модест, провожая того взглядом. «В этом борделе, — повторил он слова Моисея про себя. — Да не в этом уж, а в самом настоящем. О горе! Что я делаю со своей жизнью, что делаю…»***
В душной темной комнате пахло тяжелыми духами, от чрезмерного аромата которых болела голова. Было жарко — так, что можно было потерять сознание прямо в чужих руках. Модест лежал на растрепанной постели, измученный и еле живой. Кто-то решил остаться с ним на ночь. Его обнимали чьи-то руки, чей-то голос шептал ему на ухо приторные пошлости, обнимал со спины, не отпуская ни на минуту. Модесту уже не хватало сил чувствовать липкое отвращение к себе, ко всем этим словам, адресованным ему, к этому очередному кому-то, который все еще продолжает услаждать себя пребыванием с Модестом. В бреду и духоте Модест уснул, а на утро проснулся один. Скривившись от омерзения, он глянул на смятую простынь, разбросанные подушки, на рюмку недопитого вина на тумбе и сколько-то там заработанных им рядом. Модест привстал, но тут же упал на бок. Хотелось зарыдать, но сил на это просто не нашлось. И он проглотил эти горькие слезы, которые драли и жгли ему горло, которые не могли найти выхода — как и он сам не нашел себе выхода в этой жизни. Модест знал, что это конец, что это самое дно, что дальше — только смерть. И он уже не боялся ее, а ждал и пытался предугадать, когда же наконец придет ему пора расстаться с этой его никчемнейшей жизнью, которая теперь все равно была безнадежная, постыдная и никому не нужная. Да разве это жизнь? Разве об этом мечтал он, приехав в этот город? Где он оступился? Наверное, еще в самом, самом начале пути… Модест оделся, но снова прилег на кровать. Его тошнило. Вдруг в комнату постучали и вошли. — Извините, — робко сказала девчушка лет двенадцати, вошедшая в помещение незаметно, — мне нужно прибрать здесь… — Понимаю, — ответил Модест и ушел, чтобы не смущать никого своим присутствием. Он спустился вниз и прилег в кресло. Здесь хотя бы было чем дышать — быть может, полегчает. В зале не было никого. Только из передней доносился голос Аглаи, видимо, говорившей с кем-то по телефону очень громко. Модест лежал, свернувшись, как маленький котенок, — беззащитный, бессильный. Он смотрел вперед и видел ужасный беспорядок. Валялись по полу рассыпанные карты, битые рюмки, недопитые и разлившиеся по полу темными пятнами бутылки вина. Еще он заметил, что то фортепиано, стоявшее где-то в углу, выставили чуть ли ни в центр залы. Хорошо, наверное, вчера погуляли… Модест вздохнул и закрыл глаза. Как же не хотел он всё это видеть… Он уснул до самого вечера. Никто не беспокоил его, пока сам он не открыл глаз. «Боже, уже вечер, — с болью подумалось Модесту. — А я до сих пор не весел, я… Не такой, каким тут положено быть…» В какой-то момент он заметил Адель. Она кружилась по зале в легком платье цвета шампанского. Она хохотала. Модест впервые видел такое! Адель подбежала к нему, смеясь. — Как хорошо! Так хорошо, Модестик, родненький! Весь свет любить готова! Она присела на полу рядом с ним, поправляя светлые кудри. — С чего такая радость? — Модест даже испугался за нее. А потом посмотрел в ее глаза и… Всё понял. Глаза, прежде голубые и светлые, смотрели теперь на него чернотой расширенных зрачков. — Адель… — ахнул Модест, взяв ее за руку. — Зачем?.. — Так проще жить… Веселее! Легче! — Она вырвалась из рук Модеста и пошла снова кружиться в полупустой зале. — Я не знаю, кто я! Ах, как хорошо, как замечательно! Я ничего не знаю, ничего! Модест с ужасом наблюдал за ней. — Это называется кокаин. Беленький порошочек, — пояснила происходящее подошедшая к Модесту Аглая. — Вишь, как хорошо. Я знаю, кто может достать. — Вы думаете, мне… — Ага, — кивнула, перебив его, Аглая, зажигая папиросу. — И тебе бы взбодриться не помешало. Модест приподнялся и сел в кресле. Он не мог отвести взгляда от Адели… Отчего она так? Искренне ли, от сердца? Или от потери памяти и осознания происходящего? Второе предположение приводило Модеста в ужас. — Да, я что пришла-то, — обратилась к нему приказчица. — Ты нам денег должен уже почитай… Не помню, в общем, но где-то я записала. — Должен? — изумился Модест. — За что?! — Ну как. Неужели ты думаешь, что все заработанные деньги ты забираешь себе, и вот так вот оно все и остается? Пардоньте. С такими запросами вам дорога на улицу, сами понимаете. Шестьдесят процентов от заработка каждый месяц ты мне отдаешь. Так что будь добр. — Но… Но… — голос Модеста задрожал. — Что — «но»? — Аглая преспокойно курила, не глядя на него. — У меня нет столько денег, у меня теперь вообще нет денег… Почти… — Вот что «почти» — то и неси сюда. Понял? — Понял. Но ведь так… Я совсем нищим стану… — А ты работай лучше, — беспристрастно посоветовала ему Аглая. — К тебе сам никто не придет, хоть ты и красавец. Умей себя подать, умей завлечь, увлечь за собой. Напрашивайся сам. Понял? Господи прости, какой глупышка… Модест вздохнул. — Я отработаю все, что задолжал, — сказал он. — Но… Можно и для меня достать… Хотя бы в долг… Этого порошочка?***
Модест лежал на кровати в тесной комнатушке с узким окном, которое никогда нельзя было закрывать. Была ночь или поздний вечер… Он был один. Спать не хотелось, а в голову лезло всякое, поэтому Модест решил пойти на улицу, выйти в город, чтобы развеяться хоть немного. Шел десятый час вечера. Все приличные заведения уже закрывались, и улицы становились темными, редко где освещенные тусклым светом газового фонаря. Модест уже не боялся прогуливаться по таким местам да в такой час. Ну, что ему будет, кому его нужно? Он абсолютно не пригоден ни для того, чтобы его обворовали, ни для того, чтобы застрелили в какой-нибудь переделке или арестовали. За что? — не за что. Потерянным призраком плелся он по темной безлюдной улочке вдоль канала. Он хотел было свернуть на мост, но здесь его остановили: — Не положено. Обходите. Модест не понял этих слов и замер, чуть пошатнувшись. — Ах, так я знаю вас! — воскликнул тот же голос. — Товарищ артист! Товарищ артист? У Модеста душа в пятки ушла от этих слов и на сердце похолодело на мгновение. Он поднял голову и увидел, что прямо перед ним стоит его старый знакомый из прошлой жизни. Модест взглянул ему в лицо, да так и замер: за это время Яков успел лишиться правого глаза и заработать новых шрамов поперек лица. — Не узнаешь? — Он добродушно улыбнулся. — Узнаю… — выдохнул Модест и ноги его подкосились. Он упал на колени в грязную слякоть подтаявшего снега. — Что же вы, ай! — Яков подхватил его и поднял на ноги. — Уже и ноги не держат. Плохо, а, товарищ артист? Да… Всем нам несладко сейчас приходится, но… Потерпи. Скоро выбьем всех врагов и — заживем! Яков улыбался, глядя на Модеста, как на собственного сына — даже с какой-то ласкою. Модест молчал. Вокруг стояла тишина. Он был в двух шагах от того, кто мог спасти его, и в шаге от того, чтоб разрыдаться, снова упав на колени. Он стоял и не знал, что сказать. Быть может, просто пройти мимо: поздоровались и будет? Он не знал. И все-таки слёзы взяли над ним верх. Он закрыл лицо рукавом своей шубейки и пару раз всхлипнул. — Вот те на, товарищ артист! — удивился Яков. Он крепко взял Модеста за плечи и заговорил с ним тише. — Не просто так, видать, ты здесь появился… Здесь нечего делать порядочным людям, но ты… Что стряслось? Модест не смог ни слова проронить. —Да я бы рад, — вздохнул Яков, оторвав на момент от Модеста руку, чтобы поправить винтовку. — Я бы рад, товарищ артист, но сейчас, понимаешь… Служба. Никуда не денешься, и черт его знает, сколько еще мне тут стоять. Вон в том квартале стреляют. — Он кивнул назад, за реку. — Не знаю, чем это кончится и подойдут ли ближе… Я бы отвел тебя в укромное местечко, но так ведь нельзя же, эх… — Можно… Можно я просто постою рядом с вами? — сквозь слезы попросил Модест. — Можно, пока здесь безопасно, — ответил Яков и обернулся к противоположному концу моста. Там тоже стоял кто-то, разжигая костер. Яков же стойко выдерживал службу и без костров — все-таки морозы отступили, стыдно должно быть. — Тебе есть, где жить? — спросил он. — Есть, — грустно и даже обреченно ответил Модест. — Скажи мне адресок, я зайду как-нибудь после. Модест побледнел на его глазах. — Я… Я не могу… Не могу сказать, мне запретили, — а у самого снова слезы брызнули из глаз. Яков нахмурился, но допытываться не стал. — Тогда, может, в заведении каком можно тебя застать? Я очень не хочу потерять связь с тобой, а ведь сейчас это так легко. Яков был серьезен, но в голосе его чувствовалось волнение — за Модеста. — Да, я часто обедаю в трактире на том берегу… Ну такой, с проломленной крышей… Это в той стороне. — Модест махнул рукой в сторону, из которой он шел. — Добро. Как-нибудь встретимся. А теперь иди, иди скорее отсюда, ну! Опасно здесь тебе гулять, иди. Встретимся еще. — П-правда встретимся? — дрогнувшим голосом переспросил Модест. — Правда. Я обещаю. А теперь беги, беги. Нечего делать здесь… Яков обнял Модеста на прощание и, как только отпустил, тот рванул во тьму, прочь с набережной. — Где ты был? Я так волновалась, — такими словами встретила его Адель, когда Модест вернулся в комнатушку. — Я просто гулял, — пожал плечами тот. — Гулял! — всплеснула она руками. — Газет ты, что ли, не читал! — Ну, будет тебе, — попросил Модест, — мне так все равно… — Сегодня четырех прохожих застрелили — ненароком! А ты гуляешь… Она вздохнула. Модест тоже. «Я был бы не против, если б и меня тоже… Ненароком», — подумалось ему. — У нас сегодня никого нет. — Адель села на кровать и стала рассказывать последние новости. — А те, что есть — застряли со вчерашней ночи и просто не могут выйти из-за всех этих перестрелок… А ты — гуляешь! Модест шумно вздохнул: — Адель. Он посмотрел на нее уставшими печальными глазами. — Прости, — девушка прикрыла себе ладонью рот, словно бы испугавшись. Сидели некоторое время молча. — Извини, но… Можно поговорить с тобой? — робко спросила Адель, подняв взгляд на Модеста. — О чем? — О тебе… Я все знаю… Ты крупную сумму задолжал. Хочешь, я… Помогу тебе? Модест невесело усмехнулся, заправив спутанные волосы назад. — У тебя что, деньги лишние? — Да, — честно ответила Адель. — Я их складываю и лишь малую часть трачу на себя… Я не знаю, на что мне столько. Я лучше тебе отдам… — Глупости! — Модест даже разозлился, но потом вдруг снова поник. — Не надо. Я очень тебя прошу. — Ладно, — тихо и грустно отозвалась Адель. — Но если совсем плохо станет, ты… Обращайся… Модест промолчал. Он взял что-то со стола и начал жевать. Адель все сидела. Было давно за полночь.***
Модест все-таки достал себе шкатулку с заветным порошочком. Кокаин действовал на него странно и преображал просто до неузнаваемости. Напудрившись как следует, он становился наглее и смелее. И всё смеялся не своим смехом — раскатистым и громким. На какое-то время Модест стал местной достопримечательностью. Каждый день кто-нибудь из посетителей да спрашивал: здесь ли сегодня Модестик? Он стал фаворитом кое-каких завсегдатаев, он купался в их любви и забыл совсем о своем несчастье. Денег теперь ему хватало даже на порошок, без которого он вовсе не мыслил своего существования. Вернее сказать, все заработанное он спускал на кокаин… — Модест, где деньги? — уже угрожающим тоном в который раз напомнила ему Аглая. — Ты, паскуда такая, разоришь нас таким образом! А Модест всё хохотал и кормил всех их завтраками, мысленно посылая куда подальше. Итогом всему этому стало то, что однажды Модеста просто вышвырнули на улицу. Безвозвратно. В один миг он лишился и заработка, и жилья, и всего своего мнимого, мимолетного благополучия. Остались у него какие-то деньги — так и те он в итоге извёл известно на что. Стоял синий весенний вечер. Модест брел по какому-то саду. В глазах у него все плыло, деревья уходили кронами в бесконечную высь, а земли под ногами будто и вовсе не было. Модест снова был готов упасть в голодный обморок, и во избежание этого он прилег куда-то — как оказалось, на каменный край фонтана, молчаливо стоявшего посреди аллей. Он лежал щекой на ледяном камне, а тело его безвольно сползало вниз, на землю, в грязь. И он сидел, положив голову и руки на край чаши фонтана, не осознавая ничего. Синь, чистая синь кругом и черные силуэты… Фонарей здесь не зажигали. Модест не спал, но пребывал в состоянии полудремы, слушая постукивание голых деревьев на ветру. Поднялся ветер, зашуршав на дне фонтана прошлогодней листвой и подняв ее вверх. Все вдруг зашумело вокруг, загудело зловеще, и Модест проснулся, испугавшись. Становилось все холоднее, но ему было все равно, хоть шубейка на нем и была нараспашку, а под ней — одна лишь тонкая изодранная рубаха. Он приподнялся и стал прислушиваться, присматриваться. Синь, синь, чернильная синь кругом да злые порывы ветра… Темнота. И вдруг из темноты этой кто-то вышел. Он приблизился к Модестику, и тот вскрикнул от ужаса. — Какая неожиданная встреча! — воскликнул голос в ночной тиши и тут же рассыпался злорадным смехом по всей округе, отзываясь гулким эхом где-то вдалеке. — Глупенький Модестик! Ах, где твои пышные кудри, где твои длинные реснички? Ха! Ха-ха! Жалкое, жалкое зрелище! Модест едва мог приподняться, чтобы разглядеть того, кого он, должно быть, знал, да только по одному лишь голосу не мог сейчас вспомнить. — Мокрый, смешной ободранец! Сгниёшь теперь тут, и никто тебе не поможет! Он стоял над Модестом, нарочно наступив и втоптав в грязь край его шубейки. Модест силился присмотреться, беспомощно задирал голову, но не видел лица того, кто с таким удовольствием сейчас насмехался над ним. — «Вашу детскую шейку едва прикрывает горжеточка», — сквозь злорадный смех пропел этот кто-то. — «Облысевшая, мокрая вся и смешная, как вы!» Модест напряг зрение что было сил и наконец увидел лицо — худощавое, с длинными белыми волосами. Сначала он узнал в нем Марию, но потом… Потом он увидел, что то был Вольф, да, он самый! Модест молчал, слепо глядя вверх, на своего мучителя. Тот вдруг прекратил смеяться. Склонился к Модесту и наотмашь ударил его по лицу. А после исчез так же внезапно, как и появился.