***
— Что ж, мы пришли, — объявил Владимир, как только они вошли в какой-то ветхий дом. Дверь темного помещения тут же захлопнулась, загремели железные замки и задвижки на ней. Послышался шорох одежды. — Ну что ты стоишь, давай сюда, — руки в перчатках ловко стянули с Родиона его плащ. — Здесь уже и без этого обойтись можно. Оставив и себя, и Родиона без верхней одежды, Владимир прошел дальше, ведя за собой своего гостя. Было абсолютно темно, и лишь когда они вошли в какую-то комнату, Владимир зажег свечу. — Страшно, а? — спросил он, хитро поглядывая на Родиона. Колышущиеся тени на его лице, появившиеся от света свечи, придавали его выражению еще большей таинственности. — Нет, уже нет… — ответил Родион, озираясь по сторонам. — Но здесь так темно… Владимир взял его за руку. — Вижу, что страшно тебе. Но не бойся. Со мной тебе бояться нечего, понял? А здесь так тем более. Здесь нет никого, кроме нас, — тут он немного задумался, но после продолжил. — А ночь сегодня и правда какая-то чересчур темная… Не по себе даже мне от такой черноты. Такую тьму следовало бы разбавить… Чекист отвел Родиона в сторону, усадив на кровать, а сам отошел в противоположный конец комнаты, к столу, и, достав оттуда канделябр, зажег на нем несколько свечей. — Теперь будет лучше. Владимир оставил освещение на столе, а сам направился к кровати, где был оставлен им Родион. Тот испуганно бегал глазами из одного угла комнаты в другой, напряженно вглядываясь в сгустки теней по углам. — Ну что ты, а? — Владимир присел рядом с ним, приобняв его. — Страшно всё, да? — Не знаю… — тихо ответил Родион. — Ну а… — Владимир вдруг оживился какой-то своей мыслью, снова вскочил с места и куда-то зашагал. — С песней какой-нибудь веселее будет? Родион удивленно заморгал глазами, глядя вслед Владимиру. Тот открыл шкаф и достал с полки нечто громоздкое, поставил на пол… Только потом Родион разглядел в этом агрегате патефон. — Сейчас быстро здесь все преобразится из пугающего в р-романтичное! И Владимир вернулся назад, чтобы отыскать на полках еще кое-что. — Ну вот, — он обратился к Родиону, — здесь, кажется, и романсы поются тоже. Чекист опустился на пол и принялся устанавливать пластинку в аппарат. Родион все с большим удивлением смотрел на него. Какие романсы? Зачем это? Но ни слова не вырвалось у него. Тем временем патефон уже был заведен, и пластинка, вращаясь и скрипя, уже начала издавать какие-то звуки и шорохи… И вдруг заиграл вальс. Владимир решительным шагом подошел к Родиону, протягивая ему руку. — Что ж, отчего б и не потанца-авать? — он подмигнул ему и, быстро схватив его за локти, поднял с кровати. Родион уставился на него широко распахнутыми от изумления глазами. — Ах-ах, вы думаете, чекисты не танцуют? — Владимир, подхватив одной рукою Родиона, вывел его, качаясь, на середину комнаты. — Зря, зря… Но вы доверьтесь мне, Родион, не бойтесь! Подарите мне это наслажденье — музыку и вас, и вас под музыку! Звуки вальса, казалось, звучали теперь еще громче и яснее, и Владимир, то отстраняя, то прижимая Родиона к себе, увлекал его за собою. И все пространство уже было заполнено этой музыкой — звенящей, торжественной. И они растворялись в ней, кружась по комнате. — Вам нравится? И в ответ с прерывистым вздохом прозвучало еле слышное «да». Толпы теней плясали вокруг, и две фигуры утопали среди их переплетений. Владимир, не прерывая движения, поднес тонкую руку, лежащую в его ладони, к себе и прижался губами к холодным пальцам. — Вы прекрасны… Родион. Тот не ответил ничего – дыхание перехватило и сердце сжалось на миг словно в испуге. Он почувствовал, как вдруг прилило тепло к его щекам. — Как вы смущены, — с удовольствием заметил Владимир, чуть отстранившись от Родиона, но тут же и приблизив его к себе. — И как же вам это идет… А вальс все звучал, и звучал он протяжным, медным, чистым звуком, оплетенным воздушными пассажами флейт. Родион совсем забылся, полностью отдавшись на волю этой захватывающей музыки. Куда она ведет их — об этом он не думал. Да и поздно уж было размышлять. — Ты не устал ли, красавица? — спросил его чекист на ушко. Родион не ответил ничего, лишь мотнул головою в сторону. — Вижу, устал, — вздохнул Владимир, улыбаясь едва заметно. Вдруг подняв Родиона, он покружил его в воздухе и, сделав резкий рывок в сторону, вырвался из этого бесконечного танца, рухнув на кровать вместе с ним. Тот сбивчиво и часто дышал в его руках. — Понравилось ведь, а?.. Владимир все сжимал его в объятьях, не давая ему вздохнуть полной грудью. — Да, — прошептал Родион. — Это так… Завораживающе… Ах, пустите, пожалуйста, мне нечем дышать! Владимир ослабил крепкие объятья, и Родион, сам того не замечая, остался лежать у него на груди, переводя дыхание. — Прелесть, — почти неслышно произнес чекист, и руки его осторожно легли на родионову спину. Он чувствовал теперь его так близко, как раньше только мечтать можно было. Родион как-то задумчиво повернул голову на бок, и, будто устраиваясь поудобнее, положил ладонь тому на грудь. Владимир замер, чувствуя прикосновение. — Мне с вами и правда не страшно, — шепотом заговорил Родион. — С вами лучше, чем там. Туда я больше не хочу… — Не хочешь… — повторил Владимир, осознавая значение этих слов, а осознав, хитро оскалился. — Что, и к нему не хочешь? — К кому?.. — Ну как это. К нему самому. Хочешь? Родион искренне не понимал, к кому это ему следовало бы хотеть. — Я не знаю… Не совсем понимаю, о чем вы, но я-то про мост и про реку… — невнятно ответил он. — Да-а… — задумчиво протянул Владимир. — Ты правда не помнишь, кого так сильно ждешь? Родион молчал. Ему вдруг подумалось, что теперь ждать он мог одной только смерти. — Не помнишь? — Мне некого ждать… — Эх, ты, — вздохнул чекист, похлопав пальцами Родиона по спине. — А я знаю, почему так. Это все ночь. А вот кончится она, и ты вспомнишь всё, и его тоже, и снова будешь думать лишь о нем одном. А меня совсем позабудешь и уж не вспомнишь больше никогда. Владимир говорил ровно, но в голосе его звучало что-то бесконечно тоскливое. Родион слушал, и сердце его сжималось от жалости. — Но пока еще не кончилась эта ночь, — продолжил Владимир изменившимся, твердым голосом, — пока она продолжается, ты мой. И никто не сможет отнять тебя у меня, вот что. И он крепко сжал Родиона в своих руках. — Но мне мало тебя, — совсем серьезным тоном заявил Владимир и вдруг опрокинул Родиона на спину, нависая над ним. — Мне мало. И раз уж не суждено нам более свидеться, сейчас я желаю получить все и сразу. Родион испугался. В голосе Владимира для него ясно слышалась угроза. Такая резкая перемена в нем привела Родиона в панику. Он весь сжался, отворачиваясь. То доверие, возникшее в нем к Владимиру после недавних, совсем очаровательных сцен, оказалось минутным и тут же исчезло вместе с тем, другим Владимиром. — Не надо отворачиваться, — чекист силой развернул Родиона так, чтобы тот мог смотреть прямо на него. — Ты мне сопротивляться не можешь. Это бесполезно и только разозлит меня. Поэтому нечего рыпаться, красавица. Владимир навис над ним, приковывая к себе взглядом, от которого Родион приходил в оцепенение и лишался всякой воли. Он затаил дыхание, завороженно глядя в эти страшные, бездонные глаза, мерцающие так колко и таинственно. Тем временем руки, украдкой избавившись от совершенно лишних сейчас перчаток, уже потянулись выше, чтобы освободить тонкую шею Родиона от затянутого на ней платка. Цепкие пальцы ловко распустили шелковый узел, принявшись затем расстегивать измятый ворот рубашки. Родион всё так же неотрывно смотрел в блестящие глаза, временами хитро щурившиеся на него. В них мигал и поблескивал огонек тусклого света стоящих где-то внизу свечей. Их свет придавал этим глазам странной теплоты, столь несвойственной им в обычном освещении. Родион был полностью там, в глубине этого то дьявольского, то сердечно-тёплого взгляда, и уж не видел он перед собою ничего, кроме этих глаз, в которых то самое странное тепло мешалось с чем-то необузданным и страшным, но теперь уже и не таким пугающим, будто сдерживаемым каким-то усилием. Вдруг он ощутил отрезвляющее прикосновение холодных пальцев, которые уже гладили его по обнаженным плечам и ключицам. Оно заставило Родиона слегка вздрогнуть и уронить взгляд на эти ледяные руки. — Неприятно? — пальцы застыли на костлявой груди, дрожащей от частого и неровного сердцебиения. — А ты согрей, ты согре-ей… Владимир прильнул к Родиону и, почти касаясь губами тонкой кожи, прошептал ему на ухо, повторяя: — Согрей, согрей. Родион осторожно дотронулся рукою до его холодных пальцев, но сам он оказался немногим теплее их. — Глупый… — Владимир усмехнулся. — Думаешь согреть несчастную конечность, когда заледенело все нутро. Родион стыдливо отвел взгляд, медленно убирая руку. Но чекист тут же схватил ее и, притянув к себе, положил себе на плечо. — Ты обнять меня должен, — приказал он. — Что непонятного? Родион послушно обхватил его обеими руками. Но и тут Владимир остался недоволен. — Нет, все равно не так. Пусти. — Он скинул с себя слабые руки, распрямился и сел подле Родиона. — Ну-ка поднимись и поди ко мне. Родион был напуган таким строгим тоном, но несмотря на это быстро реагировал на приказы Владимира, ведь он знал, как запросто можно вывести его из себя одним только промедлением. Поэтому он тут же поднялся и присел на кровати, ожидая следующих указаний; расстегнутая рубаха совсем сползла с его костлявых плеч. Владимир с удовольствием наблюдал это зрелище. — Ближе, ближе, ну, — потребовал он, не сводя с него глаз. — Ты совсем глупый, если не понимаешь, чего мне хочется. Владимир взял Родиона за запястья и, притянув его к себе вплотную, положил его ладони себе на грудь. — Нужно ближе. Сними ее с меня. Владимир взглядом указал на собственную рубаху, и Родион, поняв, что такое значило это «ближе», даже отдёрнулся. Но Владимир схватил его руки, поместив их обратно и с силой прижав к себе. — Не нужно так пугаться. Расстегни ее для начала, ну же. Родион в смущении отвернул лицо. — Я не могу… Вы… — Прекрати это сейчас же, — прикрикнул на него чекист. — Просто расстегни! И Родион дрожащими, замерзшими и оттого ужасно непослушными пальцами принялся расстегивать пуговицы на вороте черной гимнастёрки. Закончив с этим, он замер, ожидая новых указаний. — Ну-у… — довольно протянул Владимир. — Однако же есть еще некоторые сложности. Он взял подрагивающие руки и переместил из себе на пояс, перетянутый толстым кожаным ремнем. — Давай. Родион с еще большим, чем прежде, смущением принялся расслаблять ремень. Владимир все с тем же наслаждением наблюдал за дрожащими пальчиками, неловко пытавшимися справиться с этой задачей. — Ну хорошо, хорошо, — довольно сказал он, когда ремешок уже свободно болтался у него на поясе. — Так и быть, больше тебя мучить не стану. Он стянул с себя гимнастерку через голову и швырнул ее в сторону. — Ну а теперь, — он отбросил Родиона на кровать и навис над ним. — Теперь будет намного приятнее. И Владимир аккуратно прилег на Родиона, прильнув к нему так, словно прося ласки к себе. — Вам… Теплее так? — тихо спросил Родион, обнимая Владимира невесомыми руками. — Гораздо, — ответил тот и уткнулся Родиону в шею. — Обнимай меня и дальше. Пожалуйста. Но Родион и не думал разомкнуть объятья. Он обнимал с такой нежностью, на которую только мог быть способен, невесомо поглаживая ладонью по обнаженной спине. Теперь он понимал, насколько близки были они сейчас. Он чувствовал его дыхание, его биение сердца. И тепло, даже жар… — Ты тёплый. Ты мне очень нравишься, — тихо вздохнул Владимир. — Я бы хотел навсегда оставить тебя с собой. Тепленький, сладенький… Родион вдруг почувствовал прикосновение горячих губ к собственной шее. Он отрывисто вздохнул. — Тише. Ведь ничего страшного я не делаю. Владимир приподнялся, приблизившись к побледневшему лицу. — Ну что ты так смотришь на меня. Не бойся, я не обижу. И он припал губами к приоткрытым губам Родиона. «Зачем он это делает, боже, я не знаю, что мне отвечать на такое, как странно, страшно… — судорожно мелькали мысли в голове Родиона. — Я не умею отвечать что-то на такие вещи, я разозлю его, я не умею…» Он закрыл глаза, мысленно не находя себе места. — Ну вот, видишь? — Владимир провел пальцами по его щеке. — Ничего страшного. Посмотри на меня. Родион открыл глаза и тут же встретился взглядом с Владимиром. — Ты красивый, — прошептал чекист, поглаживая его по щеке. — Я ведь об одном тебе всё мечтаю… Еще немного полюбовавшись лицом Родиона, Владимир вновь припал к нему, на этот раз осыпая пылкими поцелуями и шею, и плечи его, спускаясь все ниже. Родион лежал, не дыша, чувствуя, как щеки его уже полыхают жаром. И мелкой дрожью в нем отзывалось каждое прикосновение. — Ты знаешь, — шепотом заговорил Владимир, поднявшись к такому милому личику. — С тобой нужно быть осторожным, нежным. Но я… Не хочу. Он страшно оскалился, прищурив глаз так, что у Родиона по спине пробежали мурашки. — Но не бойся, — сладостным голосом продолжил Владимир, — все, что я буду делать с тобой, не причинит тебе существенного вреда. Он ненадолго отстранился от Родиона, ища что-то на постели. — Ах, вот он… — Владимир выдернул откуда-то нашейный платок, еще недавно бывший на Родионе. — Он был тебе так к лицу, красавица… И ловкие руки быстро затянули шелковый платочек на тонкой шее. Только этим Владимир не удовлетворился. — Ты такой тоненький, хрупкий… Сладенький, — мурлыкал он над самым его ухом, искривляя губы в опасной улыбке. — Такой красивенький, что хочется тебя… Задушить. И руки, крепко державшие оба конца платка, медленно потянули их в разные стороны. — Нет, п-пожалуйста! — в ужасе вскрикнул Родион, но Владимир лишь сильнее и довольнее оскалился в ответ. Тем временем из патефона вдруг каким-то мистическим образом снова зазвучала музыка, остававшаяся ранее то ли слишком тихой, то ли попросту никем не замеченной. Из темноты теперь доносились звуки какого-то старинного романса под вальсовый аккомпанемент. — Видишь, как красиво… — заметил Владимир, медленно стягивая петлю на шее Родиона. — Разве не прекрасно было бы задушить тебя в такой обстановке… Тебе разве не нравится? — Пустите, прошу вас, — слабо просил уже охрипший голос. Родион впился пальцами в сжимающий его горло узел, тщетно пытаясь ослабить его. — Не хочу, — ответил Владимир, наклоняясь к самому его лицу. — И убери свои ручки, ты мне мешаешь. И чекист резко потянул концы платка на себя, встряхнув Родиона. Тот издал сдавленный короткий звук, мученически закатив закрывающиеся глаза. — Жаль только, что с тобой долго не поиграешься. Помрешь еще прямо здесь. — Владимир разочарованно вздохнул и вдруг прекратил удушение. Он отпустил края платка и принялся ослаблять затянутый узел, впившийся уже довольно сильно в тонкую кожу шеи. — Как красиво… — выдохнул он, проводя пальцем по оставшимся на шее Родиона следам. Тот лежал неподвижно, дыша часто и хрипло. Отбросив платок в сторону, Владимир прилег рядом с Родионом и, развернув его и придвинув ближе к себе, обнял. — Мне так хочется сделать с тобой что-нибудь страшное, — шептал он ему. — Но я не могу… Мне ровно столько же хочется и любить тебя. Ах, как жаль, что ты никогда не сможешь остаться со мной. Как жаль, как горько с этого… И именно с этого мне и хочется тебя придушить. Чтобы никому ты не достался, раз не достанешься ты мне. Чтобы получить тебя всего, и чтоб навсегда ты остался моим… Но я не могу убить тебя. Не могу. Я должен смириться с этим и наутро отпустить тебя. Отпустить после всего этого и забыть… Но забудешь только ты. Я же навсегда останусь с этой прекрасной, медленно убивающей меня памятью о тебе. Ты будешь счастлив с ним, а я продолжу мучиться в тоске по тебе. Ты никогда не поймешь меня, глупый Родион. Ты еще будешь счастлив в этой жизни, я же — никогда. Родион слушал его, и мелкая дрожь пробежала по его спине… Страшно сделалось. Что такое говорит этот человек? Откуда известно ему это? Ведь Родион никуда не собирается уходить. Ведь Родиону и идти-то было некуда! «Почему… — думал он, внимая словам, сказанным с такой обреченной горечью, — почему я нужен ему и… Почему он так уверен, что я уйду и забуду? Я не хочу причинять ему никакого страдания…» — Но… Я хочу остаться, — робко возразил Родион, но это лишь больше омрачило Владимира. — Не смей давать мне ложных надежд, — отрезал он. — Ты ведь не можешь остаться. — Но я могу… Мне… — Не можешь. А после того, как вспомнишь его — вовсе передумаешь, — сурово оборвал его Владимир. — Поэтому молчи. Я знаю, как будет. Я все знаю. И моя судьба мне известна. Молчи. Владимир приблизился к лицу Родиона, глядящего на него глазами, полными слез. — Молчи и дай мне в последний раз насладиться тобой. А что будет после, о том тебе не придется думать. И Владимир, прежде пристально посмотрев в его глаза, впился в тонкие дрожащие губы властным, откровенным поцелуем. Руки его тем временем уже оглаживали всю изящную фигуру Родиона… А музыка все играла. И так знаком был им этот мотив и эти слова. Вот только никто не мог узнать их, да и не до того теперь уж им было. И звуки уносились все дальше, поглощаемые одним бесконечным чувством. — Это последнее, что я возьму с тебя, мой миленький, мой хорошенький, сладенький. — Владимир обхватил Родиона за бедра, поцелуями спускаясь от самой шеи к низу живота. — Так хорошо, что ты и не думаешь сопротивляться мне. Родион был всецело во власти Владимира. Только он уже не думал об этом, а значит, не боялся. И не было теперь для него ничего, кроме Владимира, кроме этого сладкого, с ноткой горечи, голоса, кроме глаз, лишающих всякой воли. Родион утонул в них, исчез в этой бездне безвозвратно. И уже ничто не смущало его, никакие действия Владимира больше не вызывали в нем содрогания. Что-то опьяняющее окутало разум Родиона, и он забылся, увлекаемый в прежде запретные дали. — Все равно ты все это забудешь, не вспомнишь никогда. Значит, сейчас можно все. Да, можно все… Родион пришел в чувства нескоро, очнувшись вдруг от прилива такого близкого тепла. Сильные руки крепко, но бережно сжимали его в объятьях. Владимир прижимал его к себе и что-то тихо-тихо шептал, уткнувшись носом в его макушку. Но слов было не разобрать. И все больше стала наваливаться на Родиона какая-то необъятная усталость. Но он по-прежнему еще ощущал тепло, такое близкое дыхание. Только и эти ощущения вскоре начали таять под грудой тяжелой усталости, постепенно превращающейся в смутную тревогу. Казалось, он проваливался куда-то, и все исчезало, утекало куда-то прочь. Рассудок ускользал от него, тьма обступала. Неясный шепот потух в этой нарастающей темноте. И резко, как с ударом грома, исчезло все, разлетевшись вдребезги. «Нет, не уходите, не оставляйте меня!» — успел лишь подумать Родион, но вдруг потерял сознание. А дальше — тьма. Словно бы сквозь полусон было слышно, как тихо журчит движенье воды где-то внизу, плещется о камень слабая волна, рожденная легкими утренними порывами ветерка. Веяло влажной прохладой. И тишина вокруг. Ни звука. Родион открыл глаза, поднимая тяжелую голову, лежавшую на сложенных перед собою руках. Серое раннее утро. Туман, еще не развеянный только пробуждающимся ветром, стоял меж деревьев и над водой, укутывая своей дымкой все вокруг. Ничего не напоминало о чем-либо страшном, случившимся здесь за ночь. Но Родион ясно чувствовал, что все-таки оно произошло… Вот только память его была чиста и ровна, как этот стелющийся по земле туман. И ни единой мысли в голове. Лишь мутная, тяжелая, удушливая тоска все более охватывала душу и сердце. Родион с тревогой огляделся вокруг. Как? Почему он оказался здесь? И что с ним было?.. Ответ не находился. Он тоскливо вглядывался в сизую даль, но оттуда доносились лишь призрачные отголоски звуков одного, такого знакомого, старого романса.«Мой костёр в тумане светит, Искры гаснут на лету… Ночью нас никто не встретит, Мы простимся на мосту».
Он отчетливо слышал их в своей голове. И страшная, тяжелая тоска вдруг полностью охватила его, сдавила грудь. Сердце сжалось так больно, что стало трудно дышать. Обессиленный, Родион упал на мостовую ограду, сжимая голову в висках. Ледяное, горькое чувство утраты обрушилось на него, прибивая к холодным перилам. А ответа все так же не снисходило. Рыдания разрывали его грудь. Неясное чувство вдруг превратилось в смертельное отчаяние, когда кто-то шепнул у него в голове: «Это был конец». И горькие слезы всколыхнули тихую, безмятежную водную гладь.***
Раннее серое утро. Туман беззвучно стелился по земле. Вокруг стояла беспробудная тишина. И замерли во сне укутанные белой дымкой улицы, дворы, дома и деревья. Только мерные шаги по слякоти отзывались эхом где-то в переулках. Ноги сами несли его туда, куда идти ему теперь больше всего не хотелось. Обреченно ступая, опустив голову и безвольные руки, он думал и всей душой желал себе не дойти. Но деваться было некуда. Нужно вернуться. Или затеряться, но лишь на время, – среди пустынных улиц, которые все равно рано или поздно проснутся, и снова жизнь пойдет своим ходом. День неминуемо настанет, и придется прятаться, искать от него укрытия… и не найти. Однако думать об этом не хотелось: зачем, если сейчас повисло такое затишье? Было слишком рано, чтобы думать и решать что-либо. Но самое время для того, чтобы предчувствовать наступление нового, страшного дня, ощущая в груди всё более нарастающий и тяжелеющий ком колючей тревоги. Ночь, в которой можно было забыться, кончилась. И это туманное утро принесет новый день, полный новых слез и потрясений. — Что ж… За свои поступки надо отвечать, — тихо, но отчетливо произнес Родион, обнаружив себя на крыльце собственного дома. Он протиснулся в приоткрытые двери и неспешно зашагал вперед, затем — по лестнице вверх. «Будь что будет, — думал он, ощущая всю свою беспомощность и глубокую душевную усталость. — Ничего не возражу, ничем не стану оправдываться…» Ступая через силу, медленно и тяжело, он наконец поднялся по каменной лестнице на этаж. Света нигде не было, и Родион, пройдя по коридору вдоль стены в почти полной темноте, на ощупь нашел дверь. Глубоко вздохнув и попытавшись унять видимые проявления своей тревоги, Родион постучал в дверь. И ни шороха не послышалось из квартиры, только раздалось где-то во тьме лестничного пролета гулкое эхо. Выждав прилично, Родион повторил свое действие уже с большей озадаченностью. — Неужели не слышит… А хотелось ли ему, чтобы его услышали? Чтобы Моисей вышел, растрепанный и недоуменный спросонья, а потом, осознав всю ситуацию и увидев Родиона, вернувшегося непонятно откуда да еще и в такой час, глянул бы на него таким страшным взглядом, от которого точно бы подкосились ноги… А что было бы после, того Родион даже представлять не хотел. Но, все-таки, кроме страха, были у Родиона и другие чувства, побуждающие его возвращаться снова и снова к этому человеку. Робкая надежда на счастливый исход теплилась в его душе. И, предвкушая уже момент развязки и прощения, Родион припал щекой к двери и постучал еще настойчивее. — Мойша… — едва слышно прошептал он и прислушался, не последует ли ответа. Нет, всё молчало за дверью. Не послышалось ни шороха, ни звука, ни тяжелых шагов, сопровождающихся по обыкновению шумом падающих предметов, повстречавшихся по пути к дверям. Родион устало прикрыл глаза и, соскользнув по двери вниз, опустился на холодный, выложенный темной плиткой пол. Выждав еще некоторое время, он начал понимать, что, кажется, встречать его вовсе некому. В растерянности он принялся ощупывать карманы плаща, запамятовав, был ли в них когда-нибудь от дома ключ. И тот вдруг выпал, пронзительно звякнув об пол. От такой неожиданности Родион даже опешил. Но еще большей неожиданностью для него было то, что дверь действительно отворилась от поворота ключа. И действительно в квартире не было никого. — Как же это… Я не понимаю… Потерянно озираясь, Родион осторожным шагом ступил за порог. Он все еще ожидал, что кто-то все же выйдет к нему или хотя бы услышит и как-нибудь откликнется на его появление здесь. Но никого не было в доме, и непроницаемая, непреклонная и будто с укором молчащая тишина была тому доказательством. Он лежал в полумраке, отвернув голову к стене. Сон паутинкой стягивал лицо, ложился усталостью на руки и ноги. Но уснуть было невозможно. Усталость пронизывала тело насквозь, но голова всё оставалась пустой и трезвой. Сон не мог проникнуть в нее, и поэтому Родион лежал, не шевелясь и не в силах даже сомкнуть усталых глаз. Они были опущены и смотрели куда-то в темный угол комнаты. Сухие, утомленные глаза, которые не могли закрыться, должны были смотреть, не видя. Родион ждал, а во время ожидания сон никогда не принимал его в свои объятья. В какой-то момент он услышал, как ветер распахнул плохо запертую форточку, и в комнату ворвался чистый свежий воздух. Стало вдруг легче дышать. А потом — в котором часу именно, Родион и не предполагал — послышался шум мелкого дождя, который зашуршал по жестяным крышам во дворе. Повеяло еще более живительной свежестью. Всю сонливость вдруг как рукой сняло, и Родион встал с кровати, медленно подошел к окну. Пыльно-охровая штукатурка стен рядом стоящих домов сделалась совсем темной от влаги. Широкий двор пустовал, а на небе клубились дымчатые тучи, которые изредка прорезали стрижи своим пронзительным криком. Дождик перестал. Сделалось тихо. Родион отвернулся, посмотрел на настенные часы. Шесть утра… Ему вдруг подумалось, что лучше ему сбежать до прихода Моисея, прятаться где-нибудь, а потом как будто случайно встретить его около дома, мол, ключей нет, всю ночь тут просидел, прождал! Тогда Мойша бы, конечно, не стал сердиться. Так, поругал бы беспамятство Родьки и его привычку ни о чем не заботиться. Только и всего. А потом обнял бы и отвел домой… — Эх, — вздохнул Родион, стоя посреди комнаты в задумчивости. Как же все-таки ему не хватало того, старого Мойши, который всегда оправдает и никогда не рассердится всерьез. Родион снова горько вздохнул и медленно поплелся в темный коридор, чтобы выйти в переднюю, бросить там ключи и скрыться.«На прощанье шаль с каймою Ты на мне узлом стяни, Как концы ее с тобою Мы сходились в эти дни».
Эти строчки снова врезались больную голову Родиона. — Так ты больше не придешь? — спросил Родион, с тревогою во взгляде обернувшись в темный угол. — Вы… Вы — не придете? Голос его дрожал. Он боялся, но чего больше, какого ответа — не знал сам. А в ответ ему — тишина. Родион опустил голову и вышел из квартиры, захлопнув двери.