За грехи мои тяжкие

Очнулся я внезапно. Просто в один миг, пустая чернота схлынула, и на ее место пришел водоворот звуков, запахов и цвета, впрочем, последний был весьма скуден — преобладали серые тона. Вокруг царила мрачная промозглость, но сложно передать с какой радостью я вдохнул пахнущий сырой влажной землей воздух, после совершенно никакого Лабиринта. Я обнаружил себя сидящим верхом на лошади и едущим по размытой осенней дороге. Подо мной безрадостно месил дорожную грязь надорский увалень Баловник. Создатель! Быть этого не может! Резко обернувшись, я увидел рядом с собой хмурого дядю Эйвона, который сутулил плечи и с опаской поглядывал на возвышающийся невдалеке город. Мы подъезжали к Олларии. Это был тот самый день, когда я впервые шагнул на мощенные булыжником мостовые безмятежной еще и радостной столицы. Ларак, подобравшись ко мне поближе, дал несколько последних наставлений, перед тем, как мы доберемся до ворот. Удивительно. Все еще не веря в реальность происходящего, я радостно ловил себя на мысли о том, что помню этот день. Очень хорошо помню. Вот только я тогда был совсем другим. И темневшие впереди стены внушали мне ужас. Сейчас же… сердце мое переполняла надежда на то, что я, обладая уже пережитым опытом смогу избежать многих глупостей, которые со мной случились прежде. А еще душу яркой радостной бабочкой всколыхнула мысль о том, что так же как ехавший рядом дядя, где-то в далеком Надоре сейчас были живы-здоровы матушка и сестры. Граф Ларак хмуро покосился на меня и лицо его немного разгладилось. — Все будет хорошо, Ричард, — вдруг совершенно неожиданно сказал дядя, — у тебя достанет сил, чтобы все это пережить. Я удивленно приподнял брови и хотел было заверить его в том, что не сомневаюсь в своих силах, но неожиданно понял, что не могу произнести ни единого слова. Разрубленный змей! Очаровавшись счастливым избавлением от Лабиринта и его Альдоподобной твари, погрузившись в нахлынувшее прошлое, я совсем забыл о маленьком компромиссе, про который мне поведал Лит. Голос… его не было. Герцог Окделл был нем, как рыба. Вся радость, испытанная мною в первые мгновения, исчезла. А в голове возник тот вопрос, который я озвучил своему великому предку: «Как я смогу что-то изменить, если не в силах никому ничего сказать?». Кроме того… судя по окружающей обстановке, я ехал в Лаик. Святой Алан! Как я смогу учиться в Загоне немой словно устрица?! Да Арамона, и без того меня не жаловавший, теперь вообще со свету сживет, будет понукать и распекать. И не ответишь ведь… Проклятье! Впрочем, я и раньше, учась в Лаик не блистал красноречием, но теперь я лишился даже сомнительного удовольствия язвить в ответ на нападки Колиньяра и его прихвостней. Настроение резко упало… А впереди, на границе памяти, маячила скорая встреча с господином кансилльером… Город был именно таким, каким он мне нравился, таким, каким он был любим мною. Несмотря на серую промозглость осени, это была именно та Оллария, которую я, как теперь оказалось, обожал всем сердцем. Оллария — не Ракана… Я зябко передернул плечами, вспоминая, что сделал с городом мой ненаглядный анакс. А потом вспомнилась тварь из лабиринта, жадно глядящая на меня лицом Альдо. Вряд ли мне в скором времени захочется увидеть Ракана. Да в скором, наверное, и не получится. Полгода Лаик, потом… Сердце болезненно сжалось при мысли о том, что будет после Лаик. Даже если мне удастся отучиться и не вылететь из Загона за эти полгода, что будет потом? Надежда снова попасть в оруженосцы Ворона таяла с каждой секундой. Зачем маршалу немой и недалекий мальчишка? И вообще, Лит не обещал, что в этот раз все будет по-прежнему, в прошлый раз, то, что Рокэ сжалился над сыном Окделла и взял его к себе в оруженосцы было лишь его прихотью, а как будет сейчас? За тяжелыми размышлениями я не заметил, как мы оказались у городской стены. А еще спустя четверть часа, я по воле дяди расположился в жестком кресле занюханного постоялого двора. Эйвон волновался, ожидая большого человека. Я же знал, что Штанцлер непременно придет. И признаться ожидал встречи с не меньшим трепетом, чем в прошлый раз, только характер этого волнения у меня был иной. Во всем, что со мной приключилось, я видел сейчас одно громадное преимущество, в отличии от прежнего, молодого Ричарда, едва высунувшего нос из-под крыла матушки — я знал. Отлично знал, что из себя представляют главные для меня во всей этой истории люди: эр Август, Рокэ Алва и Катарина Оллар. И это знание делало меня не столь легкой добычей дражайшего господина кансилльера. Он явился именно таким, каким я его помнил. Уставшее лицо, кажущееся нездоровым и добрым… пф… Я вежливо поднялся приветствуя его. Кивнул на заверения о том, что он счастлив меня видеть… вынуждено молча выслушал опасения, тревоги и прочее, прочее, прочее… Из диалога дяди и кансилльера я узнал, что не разговариваю уже пять лет, с тех самых пор, как погиб мой отец. Травма нанесенная этим фактом впечатлительному подростку была так разрушительна, что молодой герцог лишился дара речи… Хм… одно хорошо — все об этом знают и никому в голову не придет полагать, будто я притворяюсь. Впрочем, предстоящую жизнь в Загоне это вряд ли облегчит. Штанцлер сочувствовал, кивал головой, печально улыбался… Налил вина, довольно скверного на теперешний мой вкус, поднял тост за молодого герцога и возрождение великой Талигойи… Закатный Альдо! Я видел ее, эту Талигойю, и сейчас ни на секунду не разделял желаний эра Августа. А вот его пожелание того, чтобы я стал вторым Вороном резануло… Пробовал… Создатель свидетель — мне до сих пор стыдно за эти попытки. Теперь. После Лабиринта. Как и за свою слепую любовь к коронованной лгунье и потаскухе. Бокалы слегка звякнули. Я залпом выпил кисловатое вино, думая о том, что приложу все свои усилия, чтобы Талигойя не вернулась, а Ворон оставался единственным и неповторимым. И после этого, услышал в своем подсознании одобрительный смешок. Лит был доволен. И это вселило в меня слабую надежду на то, что я вступил на верную дорогу.