За грехи мои тяжкие

Лаик встретил герцога Окделла привычной смиренной серостью. Ровно как в первый раз. Вот только теперь я знал что меня ожидает за тоскливыми стенами. И сейчас страха не было. Откуда? Я больше не был тем, кем мог показаться со стороны, кем представлялся окружавшим меня людям - робким мальчишкой, опальным провинциальным герцогом, который в жизни не покидал родного стиснутого бедностью замка. Прожитые до смерти годы подарили опыт, который, слава Литу, высшие силы оставили в моем распоряжении. Так чего же бояться? Арамоны? Старого населенного призраками дома? Хм… это точно не мне, побывавшему в Лабиринте перед лицом ненасытной твари. А может, будущих однокорытников, которыми меня стращал эр Август? За этими стенами сейчас не было ничего такого, о чем бы я не знал. Люди, с которыми мне предстояло наутро встретиться, сейчас не были для меня незнакомцами. Кроме того, наряду с прочими, здесь были будущие друзья. А о врагах, после Лабиринта, было думать и вовсе смешно. Глядя на эти старые, обветшалые, тоскливо-серые стены, мне хотелось улыбаться во весь рот, зная, что где-то внутри Загона уже расположились в своих комнатах ставшие мне приятелями унары: дикие бароны из Торки - несравненные братья Катершванцы, Альберто Салина, Арно Савиньяк, даже Валентин Придд. Особо тепло становилось от мысли о том, что еще жив черноглазый и веселый Паоло. Я еле сдерживался, чтобы не выдать моего нетерпения и радости, которую дядя Эйвон несомненно не понял бы. Лицо его было хмуро, а взгляд полон непритворного сочувствия. Все правильно, именно так было и в прошлый раз. Серый слуга проводил нас в кабинет капитана Арамоны. Церемония посвящения и присяги на этот раз слегка отличалась от прошлой. Ричард Окделл, герцог Надора, не мог разговаривать. А посему, отвечая на вопросы Арамоны, я довольствовался лишь кивками головы, а опекун счел необходимым объяснить присутствующим капитану и капеллану Герману причину, по которой Повелитель Скал не произносит ни слова. На лице Свина, и без того не слишком радушно глядящего на меня, после слов дяди и вовсе отразилось неприкрытое презрение… Пусть. Ты, гадина, еще о Сузе-Музе ничего не знаешь! Вспомнив о проделках фантомного графа, я едва сдержал ехидную улыбку… Создатель, как же давно все это было! Дав свое молчаливое согласие на то, чтобы вступить в легендарное братство, я получил толстую книгу, где требовалось поставить свою подпись. Пробежавшись глазами по правилам, которые я и без того знал, полистав до места на котором требовалось расписаться, я, внутренне дрогнув, нашел взглядом подпись отца, а после на глаза попался изящный росчерк эра Рокэ. Раньше глядя на эти подписи я захлебывался гневом, уверенный в том, что Ворон подло убил пленного Эгмонта, вызвав того на дуэль и не оставив тем самым выбора, но на деле все оказалось совершенно не так. Эр Рокэ, пряча за сарказмом и высокомерием свое истинное лицо, что открывалось посторонним лишь изредка, только редким счастливчикам, среди коих я имел счастье быть, уберег моего отца от позорной казни, которая была уготована предводителю мятежников. Это мне объяснил в Алате Робер, когда уже ничего поделать было нельзя, когда меня уже коснулось безумие Альдо, а жажда ложной справедливости и желание получить королеву лишали меня и без того не великого разума. Где уж мне тогда было оценить, что несмываемое пятно позора Алва изящно, как и все, что он делал, превратил в светящийся над головой нимб. Бедный Окделл стал второй по величине иконой для Людей Чести после Алана. Я, размышляя о том, как все вышло бы, знай я правду о дуэли с самого начала, поставил свою корявую подпись в книге, чем, собственно, и присягнул окончательно. Проводив дядю до ворот поместья и злорадно думая о том, что, лишившись голоса, избавлен от сомнительного удовольствия на любую колкость Свина отвечать: «Да, господин Арамона», я вздохнул немного свободнее. Впереди были полгода учебы, тренировок, и можно сказать, что они являлись небольшой отсрочкой от моей непростой миссии. Что ж, оставалось расслабиться и, влившись в ряды унаров, попробовать получать от всего происходящего удовольствие. Парикмахер, посещение купальни (кошки тебя раздери, Ричард, болван надорский, ну надо же было забыть о стеклянном осколке в полотенце!), а потом серый мышеподобный служка пробурчал «доброе» предупреждение о том, что ходить по ночам не следует, и закрыл за собой дверь. Первый акт отыгран… Упав на кровать и раскинув руки в стороны, я уставился в знакомый потолок, будучи поглощен сейчас совершенно иными мыслями, нежели прежде терзали меня в этот первый вечер в прошлой жизни. Все происходившее было странным — не менее, чем вынужденная необходимость постоянно молчать… Еще в купальне, глядя в тусклое зеркало и удивленно отмечая, что умер я совершенно не таким, каким явился несколько лет назад в Лаик (сейчас из зеркала на меня смотрел растрепанный худой воробушек с огромными серыми глазами), я пытался говорить. Рот послушно открывался, но выдавить из себя ни единого звука не получалось. Что ж, придется обходиться без голоса… Но отчего-то этот факт рождал непереносимую жажду говорить, много, не замолкая хотя бы со стенами или… в углу зашуршало. Крыса! Та самая, похожая на полковника Шроссе. Я усмехнулся, не задумываясь, стянул с ноги сапог и швырнул в мерзкую тварь, все еще помня о том, к чему меня привела идиотская борьба с гадким грызуном. Услышав злобный писк, я понял, что сапог попал в цель. Что ж, совсем неплохо для начала. Зная, что крыса появится в следующий раз лишь в ночь перед Фабиановым днем, я уже через десять минут забыл о ней, проваливаясь в пустой и желанный сон без сновидений.