За грехи мои тяжкие

Сколько бы ни прошло времени, забыть это место у меня не получилось. И вот теперь, слушая, как за нами закрывается дверь и похожий на мышь слуга, проворачивает в замке ключ, я снова с головой окунулся в эту воняющую сыростью и страхом атмосферу старой, забытой Создателем галереи. Ноги так и норовили подогнуться в коленях и предательски дрожали. Я не сразу почувствовал, что стоящий рядом Паоло мягко подхватил меня с одной стороны, а с другой мою ослабшую тушку поддержали руки Альберто. Неужели все повторится?! Решив вопрос с Валентином, я уже радовался тому, что мне удалось миновать эту ночь и спасти Паоло от чего-то неясного и страшного. Ан нет… Как бы я не старался, но похоже, некоторых событий избежать не получалось, несмотря на все прилагаемые мной усилия. И вот, я снова стою в зловещем и темном помещении, а из каминной трубы так же страшно завывает ветер. Совсем, как тогда, очень давно. Только сейчас нам даже свечей не обломится, так как Валентин не в курсе произошедшего и попали мы в это страшное место не по его вине. — Держись, Дикон, — тихим шепотом произнес Паоло, — все будет хорошо… вот только не околеть бы в этом холоде… — Нужно его осмотреть, — стараясь сохранить спокойствие, сказал Альберто, — ему здорово досталось от этих ызаргов. Колиньяр… тварь закатная! Доберусь я еще до него. Я привычно молчал, хотя сказать хотелось очень многое. Хотелось успокоить своих спасителей и сообщить им, что со мной все не так плохо и есть вещи куда страшнее пары синяков. Тело, конечно, болело. Возможно, одним из ударов Константина было сломано ребро, глубоко вздохнуть мне было трудно. И голова гудела… Но сейчас я воспринимал это как сущие пустяки, по сравнению с тем, что как только стемнеет окончательно и время приблизится к полуночи, зловеще зазвенит призрачный колокол и из дальнего крыла покажутся безжизненные зеленые огоньки страшных свечей. Лайе Лит… — Дикон, позволь мне… — Альберто ожидал моего разрешения, прежде чем приняться за осмотр. Я попытался на пальцах объяснить ему, что со мной все хорошо, и нет нужды волноваться. Но тот, похоже, не понял. Паоло подхватил меня под руку, и потянул к камину, туда, где можно было укрыться от пронизывающего холодного ветра, продувающего проклятую галерею. Так было и в прошлый раз, мы тоже прятались возле камина. Интересно, тот ли сейчас день? Как бы то ни было, сейчас наше положение было куда неприятнее. В прошлом господин Суза-Муза, смущаемый чувством вины, позаботился о свечах и ужине для героев и спустил все отобранное у Арамоны через каминную трубу. Тогда мы отменно поужинали, выпили бутылку неплохого вина… Да и компания была побольше. С нами в немилость к капитану попали веселые Катершванцы и Арно. Теперь же… Паоло усадил меня на пол и помог привалиться спиной к ледяной стене. Альберто расстегнул мою куртку и прощупал грудь, осторожно надавливая теплыми пальцами. Когда он попал в то место, куда бил Манрик, я не смог сдержать болезненного вздоха. — Нужен лекарь, — зло выдохнул Салина, — Свин поплатится за это, клянусь родным побережьем! Я коснулся руки Альберто и, привлекая его внимание, покачал головой. Ни к чему это. Я оправлюсь от побоев, а Арамона… Да кошки с ним. Ему и так недолго осталось. Я вдруг вспомнил утро Октавианской ночи, когда мы с эром Рокэ постучались в первый попавшийся уцелевший дом, оказавшийся домом вдовы Арамоны. Нашему капитану осталось коптить небо не более полугода. А может, и того меньше. — Альберто прав, Ричард, — поддержал друга Паоло, — Арамона должен ответить за этот беспредел. Я выдавил из себя кривую улыбку. Смотреть на кэналлийца было почти больно, Паоло был точно такой же, как в прошлый раз. Как я потом жалел, что наше знакомство закончилось так быстро. Сейчас мне казалось, что, повлияв на графа Медузу, я уничтожил саму возможность нашего сближения, но оказалось, что это не так. Паоло и Альберто пришли мне на помощь в первой же сложной ситуации. И это удивляло, радовало и немного разгоняло страх. Мы сидели в сгущавшейся зловещей темноте. Было холодно. Сейчас я не мог согреться прыгая, как в прошлом. Даже ходить было больно, а уж отплясывать и подавно. Зато моим друзьям ничего не мешало. Они время от времени двигались и отогревались, а после садились по обе стороны от меня и делились заработанным теплом. Мне хотелось реветь, и вовсе не от боли. Беспомощность удручала. Сколько прошло времени? Кто знает. Очень скоро галерея погрузилась в почти непроглядную тьму. И единственное, что не давало мне сорваться в отчаяние, это тихое пение Паоло. Он пел на кэналлийском. Красиво. Песню, которую я, кажется, слышал прежде от Ворона. Не было только гитарного перебора и мягкого живительного света камина. Удивительная штука — память. Сколько всего мне довелось пережить, но отчего-то эта песня не исчезла, зацепилась в сознании, сохранилась и теперь согревала. Вслушиваясь в голос Паоло, я гнал от себя мысли о неизбежном, думал об Алве, которого отравил, а потом, идя на поводу Альдо, обрек на смерть, о том, каким идиотом был, слушая Штанцлера, о том, как влюбился в коронованную лживую куклу и это поломало жизнь не только мне, но и почти сгубило Кэртиану. Все эти мысли отдавали горечью во рту. Да, я получил второй шанс, но смогу ли что-то изменить? Вот с галереей не вышло. Хоть и пробовал, честно пытался. Я тяжело вздохнул. На мое плечо легла рука Паоло, который закончил песню и  услышав мой вздох, еще раз произнес: «Держись, Дикон, все будет хорошо». «Не будет, Паоло! Ничего не будет, во всяком случае, для тебя!» — хотелось крикнуть мне ему в ответ. Я и кричал, но с губ привычно не сорвалось ни звука. И тут со стороны входа послышалось тихое звяканье ключей. Дверь тихо отворилась, и в проеме, озаряемый свечой, возник Валентин и застыл, вглядываясь в холодную темноту. — Господа, у меня очень мало времени, — негромко и совершенно невозмутимо заявил Придд, — поднимайтесь и живо отсюда. Бегом!