За грехи мои тяжкие

— Слава Создателю! — выдохнул клирик, вглядываясь в наши лица. Даже если он и был удивлен тем фактом, что мы очутились около лестницы, а не там, где он нас планировал отыскать, то ни чем этого удивления не выдал, лишь скользнул по Придду внимательным взглядом, а потом, протянув к Валентину раскрытую ладонь, произнес только одно слово: «Ключи». Спрут, который уже успел нацепить на лицо привычную для окружающих маску прохладного равнодушия, молча протянул священнику тяжелую связку. — Хорошо, — сказал отец Герман, — унары, отправляйтесь по своим комнатам, немедленно. Все объяснения оставим до завтра. Спорить с этим резона у моих друзей не нашлось, а я не смог бы, даже если б очень захотел. Мы, молча, все как один, направились к лестнице, и тут я заметил, что отец Герман собрался идти в галерею. «Стой, куда?!» — выкрикнул я мысленно. Произошедшие события теперь окончательно уверили меня в том, что сегодня именно тот день, когда в ночной тиши старой проклятой людьми галереи должен был зазвучать призрачный колокол. Да, что-то пошло не так, явился Валентин, и нам удалось убраться из страшного места до того, как появились призраки, но если отец Герман сейчас туда сунется, то он может оказаться в самой гуще происходящего, и одному Леворукому ведомо, к чему это может привести. Мне было тревожно, не отпускало ощущение того, что нам нужно уходить отсюда, всем. И клирика это тоже касалось не в меньшей степени. Я закусил губу, глядя, как олларианцец, уже развернувшись, шагнул в сторону опасности, о которой он догадывался, не осознав до конца. Нужно было срочно что-то предпринять. Разрубленный змей, я не мог его даже окликнуть! — Ричард, идем! — шикнул на меня уже дошедший до ступенек Паоло. Но я замер в полном отчаянии, не в состоянии оторвать глаз от удаляющегося в темноту священника. Это было неправильно. Это было опасно. Я должен был как-то помешать отцу Герману. Плохо соображая, что творю, я кинулся вслед олларианцем и схватил его за руку. Тот вздрогнул, и обернувшись, посмотрел на меня с недоумением. Я, что было сил, замотал головой, и указал в темноту коридора, а потом беззвучно, нарочито медленно, чтобы клирик мог считать его, произнес только одно слово: «Стойте!». Это походило на странный сон. Я, что было сил, сжимал запястье человека, дотронуться до которого до сих пор полагал совершенно немыслимым и с трепетом ожидал его реакции на такую дерзость со стороны унара. Отец Герман не рассердился, только чуть свел красивые брови и как-то излишне мягко забрал у меня свою руку. — Вы не хотите, что бы я туда ходил? — спросил он, не сводя с меня тронутого удивлением взгляда. Я кивнул. Раз, потом еще раз. Он понял меня. И удержать облегчение, которое нарисовалось на моем лице было очень трудно. — Ясно, и вы можете объяснить мне почему? Я снова закивал. Что угодно, лишь бы увести его и остальных подальше отсюда. Краем глаза я видел, что друзья не выполнили приказа клирика и продолжали стоять около лестницы, наблюдая совершенно безумные действия герцога Окделла и, очевидно, не понимая того, что на меня нашло. — Что ж, — отец Герман повернулся на каблуках и, прихватив меня за предплечье, потащил к лестнице, — тогда идемте в мой кабинет, там и пообщаемся. Господа, отчего вы все еще тут? Валентин, Альберто и Паоло, отмерли и, топая как стадо диких вепрей, помчались по ступенькам. Такое единодушие могло бы меня порадовать, ну хоть не грызутся больше, и все же, мне было не до радости. На меня вдруг накатило понимание того, во что я только что влип. Вот ведь верно говорят — из огня да в полымя. Стараясь оттащить священника от галереи, я совершенно не думал о том, как буду объяснять ему в чем, собственно, дело. Прежде я никогда не бывал в кабинете отца Германа. Тут было все очень просто, никаких излишеств, но между тем, в обстановке сквозило изящество, присущее олларианцу. Стол, два простых, но удобных кресла, два больших, во всю стену, книжных шкафа, в которых, помимо книг, находились и свитки — по внешнему виду очень древние, красивый масляный светильник, чернильница… — Располагайтесь, Ричард, — хозяин кабинета кивнул мне на стоящее ближе к столу, кресло, а сам опустился в то, что стояло за столом. Я сел. Нарочито медленно, при этом лихорадочно соображая, что же мне сказать в свое оправдание. Не мог же я сообщить ему правду. Или мог? Отец Герман подвинул ко мне чернильницу и подал лист бумаги: — Я не стану расспрашивать, отчего вы подрались с унаром Эстебаном и его приятелями, это не мое дело, так же не стану читать проповеди о том, что считается достойным поведением в этих почтенных стенах, — олларианец прищурился, и мне показалось, что в темных глазах его мелькнул лукавый огонек, — это работа господина капитана. Меня интересует лишь то, почему вы не позволили мне пойти в галерею. Я взял бумагу и тяжело вздохнув, стал неторопливо писать, по ходу раздумывая, сколь серьезными для меня могут оказаться последствия такой откровенности. И все же, мой ответ выглядел вот так: «С нами в галерее ничего не случилось. Мы не слышали ни звона, не видели процессии призраков с зелеными свечами, но все это могло случиться позже, когда туда зашли бы вы. И это неминуемо привело бы вас к гибели. Я не мог позволить такому произойти, уж простите.» Окинув строчки взглядом, я протянул бумагу отцу Герману. Тот прочел, вскинул брови и побледнел. Определенно священник знал, о чем шла речь и был наслышан о таинственной процессии мертвецов, что еще более утвердило меня в том, что я сделал все правильно, остановив его. — Откуда вы узнали о призраках? Я пожал плечами и нацарапал более-менее правдоподобную ложь, ни капли не волнуясь о том, что лгу священнику. Вера отца Германа на деле оказалась сущей пустышкой, как и, почитаемый матушкой и Людьми Чести эсператизм. А Лит не осудит меня за вранье. «Мне было видение, святой отец, — написал я, — очень правдоподобное. Я видел себя в галерее и еще мертвых монахов, которые выходили из западной стены галереи и несли в руках свечи с зеленым огнем. Они шли по двое. А за монахами следовали древние рыцари, одетые в старинные одежды купцы, вельможи, после шагали наши современники и завершал эту процессию мой отец. И в том видении со мной были, как и сегодня, унар Паоло и унар Альберто. Мы смотрели на страшную процессию все вместе, я увидел отца и хотел уйти с ним, но Паоло удержал меня. А потом за нами пришли вы и выпустили из заточения. Той же ночью вы забрали с собой Паоло и уехали из Лаик. Больше ни вас, ни моего друга никто не видел, но все знали, что вас больше нет в живых. Все это может показаться вам глупостью, но я, имея хоть малейший шанс не допустить вашей с Паоло гибели, просто не мог им не воспользоваться». Отец Герман прочитал мою запись еще долго и задумчиво вглядывался в строчки, потирал рукой лоб, а потом посмотрел на меня и спросил: — Когда вам было это видение? Я взял свой лист и коротко черкнул: «Полтора месяца назад». Почему именно так, я точно не знал, да это был и не важно. — И часто у вас бывают подобные видения? — спросил олларианец. — Они исполняются? Я кивнул, лихорадочно думая, о чем бы таком сообщить. И тут меня осенило! Я взял перо и, пряча улыбку, довольно подробно рассказал о том, что однажды видел будто капитан Арамона отменно опозорился, вытащив на военном празднике в королевском дворце вместо шпаги грязный шампур. Унары об этом знать не могли, никто не получал писем из дома, вот отец Герман, который часто бывает в городе, скорее всего наслышан. Прочитав мое откровение отец Герман удивился еще больше, нежели узнав о своей возможной смерти. Было очевидно, что мой расчет сработал, и история с шампуром попала в цель. — Я вас понял, Ричард, — отец Герман устало потер глаза, — и позволю себе поверить вам на слово. Но прежде чем уйти к себе, пообещайте мне одну вещь: если вам еще что-либо привидится, пожалуйста, сообщите об этом мне. Я напрягся, но, тем не менее кивнул, обещая. Это меня ни к чему не обязывало, все, что ожидало Золотые Земли и Талиг в годы до Излома, я отлично знал и без всяких видений. Рассказывать об этом кому бы то ни было я совершенно не собирался. Однако сейчас мне подумалось, что в будущем у меня может возникнуть потребность в помощи этого человека. Сейчас я испытывал к отцу Герману гораздо больше положительных чувств, нежели прежде, и уж точно не считал его врагом, как и его покровителя, всесильного и могучего кардинала Сильвестра, который, как выяснилось, являлся единственным гарантом порядка и стабильности всего Талига.