За грехи мои тяжкие

Как это ни странно, но приключение в старой галерее, на нас, его невольных участниках, практически никак не отразилось. Поутру, изрядно опухший и удивительно бледный, Арамона даже не заикнулся о наказании. Капитан перед завтраком явил свою персону «неблагодарным жеребятам», а после, кинув злой взгляд в сторону отца Германа, удалился, и мы не видели «отца унаров» пару дней. Почуяв волю, «жеребята» стали куда свободнее обходиться с запрещающими общение правилами и я с удовольствием обнаружил, что Альберто и Паоло взяли за правило постоянно находиться возле меня. Сказать по правде, чувствовал я себя не лучшим образом, и каждое неосторожное движение отзывалось во мне ноющей болью. Южане переглядывались, и стоило мне излишне побледнеть или, не приведи Создатель, покачнуться, Паоло тут же старался меня поддержать. «Словно пара благородных рыцарей, стерегущих честь кх… своей эреа» — подумалось мне, и это можно было бы считать забавным, если бы точно такие же мысли не приходили в голову и еще кое-кому. Колиньяр, изрядно раскрашенный моим ударом, но в остальном отделавшийся легким испугом, кидал в мою сторону опасные взгляды и презрительно кривил губы. Похоже, его дружкам досталось куда сильнее, так как наутро я не заметил в столовой ни Анатоля, ни Манрика. Оставшись без обычного сопровождения, Эстебан не стал рисковать и открывать рот в мою сторону, но в целом было ясно, что злобу «навозник» затаил серьезную. Я отметил для себя, что нужно быть начеку, дабы опять с подачи Колиньяра не попасть в историю, и снова не ввязаться в драку. Эдак и до вылета из Лаик недолго. Друзья не могли быть при мне постоянно, а Арамона схватится за любой повод, чтобы вышвырнуть последнего Окделла из своего заведения. Однако не только Эстебан был недоволен моим новым эскортом. Уже за завтраком, я заметил, как сердито на нас пялится Спрут. Валентин не желал публично обнародовать свою благосклонность ко мне, но все же и присутствие рядом со мной Альберто и Паоло, его изрядно раздражало, о чем можно было судить по ревнивому блеску в глазах. Интересно, это только я заметил, или кто еще? Однако подойти или попытаться объясниться с Приддом запиской прилюдно я не смел, отлично помня обвинения Эстебана. К чему давать гаду лишний повод распустить язык? Тем более, я был уверен, что Валентин не упустит случая навестить меня ночью. Но мои надежды не оправдались. Напрасно я ждал до поздней ночи, что друг появится. Время шло, ночь перевалила за полночь, но Придд так и не пришел. Я уснул с легким чувством досады. На следующий день все повторилось. И ночью тоже. Похоже, Валентин серьезно обиделся на меня. Или… Создатель, неужели Колиньяр все же успел наговорить моему другу гадостей и теперь тот, дабы еще больше меня не компрометировать, просто игнорирует нашу дружбу? Если подозрения в обиде еще можно было пережить, то второе предположение меня разволновало. Очень не хотелось думать, что Придд мог решить, будто бы я повелся на грязные сплетни и решил порвать наши возникшие отношения. Мне нужно было объясниться. Но как это сделать, если Паоло и Альберто не отходили от меня ни на шаг даже на занятиях, а сам Валентин подчистую позабыл дорогу до моей кельи? Прошло какое-то время, за которое я так и не смог объяснится со старательно избегающим меня Валентином, зато смог окончательно убедиться, что между нами с Приддом что-то сломалось. Я продолжал ловить на себе порою брошенные сердитые или тоскливые взгляды, но разговаривать или просто общаться Валентин больше не желал. В итоге, я побившись лбом в эту ледяную стену, просто оставил свои попытки, полагая, что возможно все изменится после того, как мы покинем стены «загона». За всеми этими переживаниями я не заметил, как наступил день, когда унарам полагался выезд в город. Не могу сказать, что меня это слишком обрадовало. Я отлично знал, что этот день мне было суждено провести в гостях у господина кансилльера: слушать проповеди о Великой Талигойе, о том, как огромна моя роль в исправлении исторических ошибок, о том, как нужен я этому благородному делу. Пф… Все чушь! Будущее Талига я знал отлично и теперь должен был сделать все, чтобы его не допустить. Я обязан был играть свою роль и держать Штанцлера в поле зрения, но даже это не уменьшало моего нежелания отправиться к добрейшему эру Августу. Я уныло смотрел на то, как унары радостной толпой бросились к конюшням, а потом, оседлав своих коней, немедля потянулись к воротам поместья. Меня же за воротами ждал Реджинальд… Уже у самого входа на конюшню я окончательно понял, что не хочу визита к Штанцлеру. И тут мне в голову пришла совершенно очевидная мысль, которая прежнему Окделлу никоим образом прийти не могла бы. Кто мне мешает обманом избежать встречи с кузеном и провести этот день так, как хочется мне? Правильно — никто! Я вынул из кармана лист бумаги и тоненькую, остро заточенную палочку древесного угля и быстро нацарапал ею сообщение для не отбывших еще в город друзей. Выглядело это примерно так: «Альберто, друг мой, мне внезапно сделалось нехорошо, и я намерен отказаться от вылазки в город» Альберто прочел мою записку, посмотрел на меня, подозрительно прищурившись, и спросил: — Тебе плохо? Хочешь, мы останемся с тобой? Упаси Создатель! Я скривился и покачал головой, не хватало еще лишать друзей долгожданной прогулки. Кроме того, я вовсе не планировал остаться в Лаик, нужно было задержаться и дождаться того момента, когда Наль сообразит, что я не выйду и отправится прочь. А задерживать друзей на час и отнимать у них драгоценное свободное время мне совсем не хотелось. Я взял Альберто за руки и привычно беззвучно, медленно, так, чтобы он успел прочитать по губам, произнес, попутно жестикулируя: — Со мной все будет хорошо. Поезжайте. — Уверен? — спросил Паоло. Я закивал и улыбнулся. В этот момент мимо нас, с ледяным выражение на лице, прошел Валентин. Я задержал на нем взгляд, наблюдая как Придд выводит свою лошадь и легко взбирается в седло, даже не глядя в нашу сторону, а потом стремительно, с места переходя в галоп, несется в сторону ворот. Да что с ним такое?! Заметив мой взгляд, Паоло насмешливо фыркнул и, хлопнув меня по плечу, совершенно неуместно заметил: «Ревнует, зараза!». О чем это он? Это же Придд! Он всегда был таким и даже наша зародившаяся было дружба оказалась не в силах этого изменить. Я закатил глаза и покачал головой, показывая кэналлийцу, что не согласен с его выводами. Проводив друзей, и выслушав от уезжающих последними Катершванцев, предупреждение о подведенных Арамоной стрелках на часах, я вошел в конюшню, где обнаружил радостно приветствующего меня Баловника. Поглаживая по жесткой холке своего старого надорского друга, я стал выжидать время, достаточное для того, чтобы избавиться от Наля и поездки к любезному эру Августу.