За грехи мои тяжкие

Выждав разумные минут сорок, я вывел своего старого конька из конюшни и отправился в Олларию. Как и ожидалось, Реджинальд к тому времени уже уехал, так и не дождавшись меня. Хорошо. К самому кузену у меня вопросов не было, хотя, сейчас я бы предпочел провести время в городе рядом с Альберто и Паоло или же разыскать Валентина и все-таки выяснить, что же с ним такое творится. Однако за возможность избавиться от визита к кансилльеру нужно было платить. Что ж, одинокое шатание по давно любимому городу, который еще сохранил всю свою доракановскую прелесть, вряд ли можно было считать слишком высокой платой за неявку к эру Августу. Баловник весело вышагивал, радуясь возможности размяться, так же искренне, как и встрече с хозяином. Я полной грудью вдыхал пахнущий талым снегом и прошлогодней листвой холодный воздух и чувствовал себя почти счастливым, лениво размышляя о том, куда мне податься дальше. Провести время нужно было так, чтобы не наткнуться на гуляющих унаров и, храни Создатель, не нарваться на Штанцлера или Реджинальда. Впрочем, о визите к воротам Лаик кузена я знать не должен был, так что можно было вполне отговориться тем, что он меня не разглядел в толпе одинаково одетых однокортыников. Оллария - чудесный город. В нем, при желании, можно укрыться от посторонних глаз, но при этом самому быть в курсе всего, что происходит. Главное - знать места. Я знал пару таких, и планировал заглянуть в стоящий на отшибе трактир и, забившись в угол потемнее, заказать обед и послушать, что болтают люди, но сначала… Сначала мне очень захотелось просто проехаться по городу и окунуться в его сероватое зимнее очарование. Определившись с ближайшими планами, я плотнее завернулся в унарский плащ, как можно сильнее надвинув на лицо капюшон, и пришпорил весело месившего клеклую грязь Баловника. Давай, дружок, прокатимся с ветерком! Город встретил меня приветливо, словно старого друга, или это мне только казалось? Наверное, у меня еще долго будет сохраняться подобное ощущение от всего, что снова встречалось на пути после мрака и черноты Лабиринта. А ведь я, живя в Лаик, начал привыкать к тому, что получил возможность прожить испоганенную жизнь еще раз, пусть с жестким условием, но всё же… Снова став унаром, я расслабился и иногда даже стал забывать о том, почему это произошло, однако, попав в сердце Олларии, и широко распахнутыми глазами впитывая в себя почти забытую красоту этого места, я вспомнил. И, дрожа от решимости, вновь пообещал себе не позволить случиться тому, что должно было случиться. Город жил своей размеренной и мирной жизнью. Это было так странно, так волшебно… Чистые улицы, несмотря на зиму, улыбки на лицах горожан, спешащие по своим делам прохожие, военные разъезды, веселый дробный перестук конских копыт по булыжным мостовым… Стараясь не привлекать к себе внимания, я, сторонясь центральных роскошных улиц и площадей, объехал почти весь город, потом спустился к Данару, где было безлюдно из-за дующего с реки промозглого ветра. Поплотнее запахнув плащ, я долго стоял и вглядывался в треснутый и потемневший лед, в прорехах которого маслянисто темнела вода. Стоял и думал о том, каким же глупцом я был раньше — зашоренным и придавленным с детства внушаемыми мне подложными истинами. Как можно было не разглядеть истинного величия и благородства, которые скрывал от постороннего взгляда в себе монсеньор, и купиться на насыщенные вздохами, возвышенные, но по сути, никчемные, речи кансилльера? Почему человек, от кого зависела судьба целой провинции, не дал себе труда разобраться в реальном положении вещей и позволял пичкать себя сказками о великом прошлом и, как оказалось — бессовестной, Чести? Я же с самого начала был герцогом. А это возлагало на мои плечи ответственность не столько за себя или мифическую Талигойю — за подвластный мне народ, живущий в нищете и голоде. Так какого же ызарга мне никто этого не объяснил? Мог бы объяснить отец, но кто-то очень ловко вывел его из игры до того, как Эгмонт смог научить сына чему-то стоящему. Я поежился. Вот только не смог понять — от холодного ли порыва ветра, забравшегося мне под плащ, или от горьких мыслей. Теперь я уже не тот мальчишка, которым можно было играть словно пешкой, подчиненной чужой воле. Так просто меня не обмануть. Но даже того мальчишку пытались убрать, стоило ему только выйти за порог «загона». Что же ждет меня теперь? И как вести себя дальше? Размышляя об этом теперь, я понял, что вынужденная немота мне сейчас только на руку. Она исключала необдуманные заявления и вырвавшиеся помимо воли неверные слова. Подумав, я пришел к выводу, что нужно постараться как можно больше внешне походить на того Ричарда, который покинул Лаик в прошлый раз, не стоит сразу грудью бросаться на врага, тем более, что сейчас я точно знал, кто и что из себя представляет. Пусть Штанцлер и семейство Ариго считают молодого герцога безмозглой куклой, я их буду в этом старательно убеждать, вот только за ниточки дергать не позволю. Окончательно озябнув, я тронул поводья и медленно поехал прочь от реки, все еще размышляя о своем туманном будущем. Глубоко задумавшись, я не сразу обнаружил, что оказался на улице Мимоз и все еще ехал в сторону своего бывшего дома. Забавно. Подсознательно я проделал привычный путь и почти оказался у знакомых ворот украшенных, фамильным гербом герцогов Алва. Сердце мое болезненно екнуло… Сейчас особняк не был моим домом, а его хозяин даже не подозревал о моем существовании. Неожиданно я понял, что это причиняет мне почти боль… Вот ведь наглец. Я трижды предавал его и теперь смел чего-то хотеть от этого человека, досадовать на то, что еще не успел испортить ему жизнь. Дурак. И негодяй! Возможно, для Ворона было бы лучше никогда не встречать на своем пути Ричарда Окделла — предателя и отравителя, но главное - беспросветно тупого идиота. Окинув тоскливым взглядом этот в какой-то момент ставший мне домом, особняк, я повернул Баловника и поспешил прочь, в душе радуясь тому, что я по собственной глупости не нарвался на своего… нет, так называть Алву я не имел права… на Первого маршала. Мне тут делать было нечего. Небольшой, привычно безлюдный трактир встретил меня ароматным теплом, и только усевшись за широкий деревянный стол, я понял, как сильно продрог. Почти сразу ко мне подошла улыбчивая красавица, насколько мне известно, являвшаяся дочкой хозяина, и спросила, чего желает милый юноша. Юноша теперь желал только одного — напиться и приглушить тоску, которая занозой засела в сердце после прогулки на улицу Мимоз. Вот ведь… Я даже представить себе не мог, как сильно меня зацепит запоздалое понимание того, что я больше не являюсь частью жизни эра Рокэ. Отчего так? Полагаю, это было побочным эффектом от приобретенного ума, смешанного с запоздалым чувством вины. Отвратительно и тошно. Выпить тянуло сильно. Но позволить себе этого я не мог. Время, отведенное унарам на поездку в город, подходило к концу, а на улице уже начали сгущаться ранние зимние сумерки. При мне даже оружия с собой не было, к чему искушать судьбу? А потому я улыбнулся светловолосой красавице в ответ и жестами объяснил ей, чтобы она подала мне обед. Девушка поняла мои кривляния довольно скоро. И спустя несколько минут передо мной ароматно парил отличный кусок мяса, украшенный, несмотря на почти окончившуюся зиму, овощами. Ел я с аппетитом. Арамона не слишком радел о здоровом питании для унаров, и мне показалось, что настоящей вкусной еды я не видел уже сотню лет. Когда же, расправившись с едой, я ожидал заказанную кружку горячего шадди, мое внимание привлекла пара, сидящая поодаль и о чем-то полушепотом спорившая и переругивавшаяся. Возможно, в любом другом случае я не обратил бы на этих мужчин особого внимания. Они выглядели довольно обычно - просто горожане, без намека на благородство, но не бедствующие - ничего интересного, однако учитывая то, что сейчас я был один, а тяжелые мысли и скребущие в душе кошки требовали на что-нибудь отвлечься, я невольно прислушался к спору, вылавливая отдельные шипящие гневом слова, среди которых меня особо заинтересовало нечто, сказанное про: запал, время, которого почти не осталось, и кэналлийскую сволочь. Я прислушался внимательнее, равнодушно глядя в противоположную от мужчин сторону, притворяясь, что разглядываю суетившегося у стойки хозяина заведения. Из услышанного стало ясно одно — эти двое собираются что-то или кого-то взорвать. И когда один из споривших вдруг резко поднялся и пошел прочь, а второй, сыпля через стиснутые зубы проклятиями, отправился следом, я, оставив на столе несколько монет и не дожидаясь своего шадди, стараясь не слишком высовываться, осторожно пошел за ними, напрочь позабыв о времени, отсутствии оружия и обещанном самому себе благоразумии.