За грехи мои тяжкие

Мы бежали следом за Валентином на верхний этаж поместья, стараясь не громыхать по лестницам и коридорам сапогами. Оказалось, что Спрут вел нас еще выше — на чердак. Ну надо же. Чердак нашего корпуса был не менее мрачен и страшен, чем та же старая галерея. Я шагал в сгустившемся вокруг нас сумраке, лишь слегка разбавленном тусклым светом, лениво лившимся из небольших, невероятно грязных слуховых окошек, и удивлялся, глядя на Валентина. Придд с внезапно открывшейся грацией легко передвигался между нагромождениями различного хлама и вел нас так, словно бывал в этом жутком месте уже не один раз. Создатель, да о чем это я? Конечно, он тут бывал. Вспомнить хотя бы наше заключение в старой галерее, то, которое случилось в прошлой жизни. Тогда, неузнанный никем, Валентин спустил в нашу темницу украденный у Арамоны ужин. К гадалке не ходи, что проделал он это именно отсюда. Вот только в тот раз дело было ночью, и Придд шатался по чердаку совершенно один. Подумав об этом, я с возросшим до неба уважением глянул на своего друга. — Так… — Придд остановился, разглядывая несколько каминных труб, которые поднимались от пола и уходили под крышу, — кажется, это здесь. Остается только определить, какая из них нам нужна. Валентин подошел сначала к одной трубе, приложил ухо к довольно большому отверстию, которое при ближайшем рассмотрении оказалось воздуховодом, прислушался и покачал головой. Не та. Отошел к другой, снова прислушался. Потом к еще одной… Нужная труба нашлась довольно быстро. Придд махнул нам рукой и замер, вслушиваясь в доносившиеся из отверстия голоса. Я, а за мной и Паоло, тоже приникли к дыре, довольно тесно прижавшись друг к другу. Снизу послышался голос отца Германа. Он был немного приглушен, но разобрать слова не составило для меня никакого труда. — То, что произошло с капитаном Арамоной, господин маршал, должен признать, не редкость. — Отец Герман говорил привычно спокойно, словно ему не было разницы, кто перед ним - провинившийся унар или Первый маршал Талига. Я усмехнулся. Интересно, как Алва оценит такое к себе отношение? Олларианец не оправдывался, он просто посвящал герцога в сложившуюся суть вещей: — Господин Арамона довольно часто бывает весьма неумерен в возлияниях и не очень печется о своих обязанностях и воспитанниках. — А я наслышан, святой отец, — услышал я такой же спокойный, как у отца Германа, не окрашенный эмоциями голос своего эра, — что капитан был намеренно усыплен, и что случилось это не без вашего участия. — Вот как… — клирик выдержал небольшую паузу, а потом, совершенно не меняя тона, продолжил. — Что ж, вы правы. У меня для подобных действий были достаточно веские основания. — Вы выгораживали не вернувшегося из Олларии к назначенному сроку Окделла, — Ворон был привычно прям, и это показалось мне добрым знаком, все же свидетельствующем о добром расположении маршала к отцу Герману. Я не видел лица своего эра, но помнил его интонации: сейчас в них не было ни язвительности, ни насмешки.  — Я это тоже знаю. Но вот причина мне неизвестна. Так позвольте спросить — почему? Такое расположение с вашей стороны к наследнику опального семейства и сыну мятежника кажется мне странным. Кроме того, зная особенности семьи Окделл, смею предположить, что молодой герцог должен быть ярым эсператистом, что в ваших глазах не должно добавить к нему симпатии. На короткий миг воцарилось молчание. О, как бы мне хотелось видеть сейчас их лица, особенно отца Германа, которого вряд ли обрадовал такой допрос. Но… мне оставалось лишь слушать и полагаться на свое куцее воображение. — Прежде чем я отвечу на ваш вопрос, — раздался спокойный и ровный голос клирика, — позвольте мне узнать ваше личное отношение к унару Ричарду, и почему он появился утром в вашем сопровождении. В отсутствие капитана я имею на это полное право. Паоло, стоявший рядом со мной, весело фыркнул. — А наш-то святоша не промах, в обиду себя не даст даже маршалу, — прошептал он мне почти на ухо. И, тут же получив локтем под ребра от Валентина, ойкнул и замолк. — В своем отношении к унару Ричарду я еще не разобрался до конца, — честно признался Ворон, — потому и задал свой вопрос. Но могу заверить вас лишь в одном — зла я ему не желаю. Более того, я задолжал юноше. Именно потому я сейчас здесь. Как говорится, услуга за услугу. Мне очень не хотелось бы, чтобы Арамона наказал герцога за эту невольную задержку или, переломив его шпагу, отправил с позором домой. — Позвольте спросить, это, конечно, не мое дело, но для меня важно узнать, чем вы оказались обязаны герцогу Окделлу? — Этой ночью Ричард Окделл спас мне жизнь, рискуя своей, — просто ответил Ворон. Услышав эти слова, я вновь почувствовал омывающую мое сердце радость, просто от того, что он жив и сидит сейчас где-то внизу, наверняка привычно закинув ногу на ногу, и с прищуром, а может напротив — серьезно, смотрит на отца Германа. Но главная причина этой радости была в том, что сейчас эр Рокэ испытывал ко мне некое подобие благодарности. Паоло, осознав сказанное маршалом, громко присвистнул. Да так, что это вполне могло быть услышано внизу. Валентин, чуть слышно ругнувшись и помянув закатных тварей, зажал кэналлийцу рот ладонью и зашипел, делаясь похожим на дикого кота. Я не обратил бы на этот момент никакого внимания, если бы через секунду Придд не охнул. Как-то сдавленно. Обернувшись, я узрел совершенно удивительную картину. Валентин все еще зажимал своей ладонью рот Паоло, но лицо у него было такое… Рот удивленно приоткрыт, глаза широко распахнутые, и зрачки почти залили чернотой всю радужку. Спрут, не отрываясь, глядел на свою ладонь, лежащую поверх губ Паоло. А тот каким-то шальным взглядом, не отрываясь, скользил по растерянному лицу Валентина. Глядя на них, я позабыл даже о Вороне. Мгновение словно застыло в этом темном и пыльном сумраке. А эти двое… Вдруг Валентин отдернул свою руку, и я увидел скрывшийся между смыкающимися губами кэналлийца кончик острого языка. Так вот оно что… Разрубленный змей! Понимание происходящего меня едва не сбило с ног. Валентин и Паоло… И после этого у наглецов хватило совести обвинять нас с Алвой в том, чего не было и быть не могло! Вы только поглядите на них! И все же я деликатно отвернулся, делая вид, что ничего не заметил. И сквозь взволнованный шум собственного сердца снова прислушался к разговору внизу. Отец Герман, похоже, удивленный не меньше моего друга Паоло, расспрашивал Алву о случившемся. Тот, не вдаваясь в детали, коротко описал покушения и мою роль в чудесном спасении. Закончил свой рассказ эр Рокэ так: — Мальчишка, падая, ударился головой и потерял сознание, поэтому мне пришлось отнести его в дом моей знакомой, а когда он очнулся, настоять на том, чтобы он не возвращался в Лаик ночью, а дождался утра. — А вы не спрашивали его, каким образом герцог оказался на месте взрыва? — спросил отец Герман. — Видите ли, — мне почудилось, что Алва вздохнул, — Ричард не может говорить, потому объясняться с ним весьма непросто. Я удивился. Эр Рокэ утаил от клирика тот факт, что ему удается понимать меня лучше, чем кому бы то ни было. Впрочем, у Алвы на это могли быть свои причины, например, возможно, он не хотел, чтобы по Олларии разнеслась информация о том, что потомок Леворукого умеет читать по губам. Хотя мои приятели после нашей беседы в коридоре могли поверить, что Алва способен услышать чужие мысли. — Могу ли я  теперь попросить вас ответить на заданный мною ранее вопрос? Как видите, святой отец, я был с вами предельно честен, — в голосе эра Рокэ послышалась мягкость. — Что заставило вас покровительствовать этому юноше? Я замер в ожидании. Этот вопрос и меня тоже очень интересовал. Отец Герман выручал меня не один раз, может быть, неявно, но я неизменно чувствовал его влияние на менторов и возможно даже, что и на слуг. А уж об усыплении Арамоны и говорить нечего. — Поначалу я приглядывал за герцогом по просьбе Его Высокопреосвященства. Кардинал выказал взволнованность тем обстоятельством, что наследник Окделла был откопан из недр своего дикого Надора и отправлен в Лаик. Это вроде бы весьма безобидное событие заставило оживиться кансилльера и его приспешников. Еще бы, новая фигура на шахматной доске, да ещё воспитанная Мирабеллой Окделл. Очень нехороший расклад. Так считал кардинал. Я, признаться, тоже сначала ожидал от герцога заносчивого высокомерия и бурлившей в крови вражды ко всему, что не укладывалось в схему мира, навязанную ему матерью. Однако… Присмотревшись к юноше, я удивился. Совершенно не таким я ожидал увидеть сына Окделлов. И дело не в его немоте. Я присматривался к тому, как он учится, что читает, кого выбрал себе в друзья. — Да, я имел честь видеть сегодня его избранников, — весело отозвался Ворон, — кэналлиец, марикьяре… кто бы мог ожидать такого выбора друзей от представителя семейства Окделл, зацикленных на Чести. Только Придд более или менее мог бы вписаться в ожидаемую схему. — То, что вы рассказали о вчерашнем вечере, окончательно убедило меня, что кардинал напрасно хочет убрать Окделла из столицы. Кроме того, у этого мальчика есть еще пара очень заинтересовавших меня черт, — подвел итог своей речи отец Герман, — я буду просить Его Высокопреосвященство, чтобы тот не чинил препятствий для унара Ричарда в его стремлении стать оруженосцем. Лучше, если юноша будет у нас на виду, в Олларии. Вот на этих словах олларианца сердце мое бухнуло и упало в пятки, а перед глазами все поплыло. Это было ужасно! Если Дорак не запретит Людям Чести брать меня в оруженосцы, то… Создатель сохрани! Моим эром спокойно может стать Килеан-ур-Ломбах или, что много хуже, Ги Ариго.