За грехи мои тяжкие

Проснулся я ближе к вечеру, что, впрочем, было неудивительно, учитывая, что в кровать мне довелось попасть лишь на рассвете. Проспал целый день… Усевшись одним рывком, я осмотрелся по сторонам, внимательно изучая и без того прекрасно знакомую комнату. Тут все было так, как мне запомнилось: большая кровать под тяжелым балдахином, письменный стол, на котором сейчас стояла лишь чернильница, пара удобных кресел, шкаф, зеркало, в котором отражалась моя до неприличия счастливая физиономия. Стоп… Слишком счастливая! Я спрятал лицо в ладони и постарался успокоиться. Все случилось столь стремительно, и накануне я был так рад произошедшим в моей жизни переменам, что совершенно позабыл о подстерегающих меня в этом доме опасностях. А в особенности о самой главной — я совершенно не умел контролировать свои вспыхнувшие и такие неуместные чувства к хозяину дома. Любить Алву и мечтать о нем, когда того не было рядом — это одно, а вот сидеть с ним за одним столом или в уютной интимно-замкнутой темноте его кабинета и не обнаружить своих позорных мыслей и постыдных желаний, — совершенно другое. Ко всему прочему, как показывала жизнь, я до сих пор так и не научился правдоподобно врать. Изображать молчаливого дурачка перед комендантом или, не краснея, кивать, слушая чушь, которую мне втолковывает кансилльер, было нетрудно, но обмануть эра Рокэ… Маршал удивительно тонко улавливает даже оттенки моего молчаливого сопения, лгать ему или просто недоговаривать — это уже совершенно другой уровень. Я к подобному, определенно, не готов. А не врать нельзя. А не чувствовать того, что я чувствую, невозможно. Настроение мгновенно испортилось, и я со стоном снова рухнул на подушку. Может, и не вставать? Впрочем, разве я для того так желал попасть в этот дом, чтобы остаток жизни прятаться от Алвы в постели? Вдруг вспомнилось то отчаяние, которое я испытал в Лаик, когда понял, что мне не стать оруженосцем Ворона… Как тогда было больно, почти так же, как сейчас страшно. — Не трусь, Окделл, — прошептал я тихо, вслушиваясь в неуверенный, но все же свой собственный голос, — просто держи себя в руках и не теряй головы, особенно если очень захочется ее потерять. У тебя нет права на ошибку. А если станет совсем уж невтерпеж, просто нужно безжалостно напомнить себе о том, что эр Рокэ — друг отца. Похоже, единственный среди прочего мусора, который окружал Эгмонта Окделла. Ну почему все так сложно?! Неужели мне на роду написано безумно влюбляться в тех, кто никогда не ответит? Может, это мое проклятие? Я закрыл глаза и подавил в себе желание накрыться одеялом, из-под которого еще не успел выбраться, до самой макушки. Но подобное бегство от действительности мало того что проблемы не решало, было еще и довольно позорным. Я же герцог, и на моем гербе изображен вепрь, а не страус… Впрочем, поваляться еще немного и пожалеть себя мне никто не запрещал. Во всяком случае, так я думал до тех пор, пока в дверь не постучали. Я вздрогнул и решил… не отвечать, а просто притвориться спящим и постараться не краснеть, невольно думая о… золотом страусе на бордовом фоне. Пошла прочь, гадкая птица! А что? Я же еще не вставал с постели, так что вполне могу и спать. Стук повторился, а потом дверь отворилась, и кто-то вошел в комнату. Луис? Хуан? Разве поймешь с закрытыми глазами-то? — Я вижу, что ты уже не спишь, можешь не притворяться. — Доброе… вечер, монсеньор, — я открыл глаза и посмотрел на стоящего рядом с постелью маршала, и сдержал-таки опять набежавшее желание укрыться с головой. — Ну и? — глаза эра Рокэ весело поблескивали. — Мне показалось, накануне вы излучали завидный энтузиазм, герцог, и рвались с места в карьер. — Вино, монсеньор… — я с удивлением понял, что даже не покраснел и решил закрепить результат, добавив ко лжи немного правды, — и радость от неожиданного избавления от эра Килеана. — Я так и подумал, — хмыкнул Алва, сложив руки на груди. — А что заставляет тебя до сих пор валяться в постели? — Признаться, я слегка робею, а еще как подумаю о том, что скажет матушка, узнав о том, что я сменил дом и службу, так хоть стреляйся! — оказывается, не так уж это и трудно, как мне представлялось в начале. Я покосился на Алву и хлопнул пару раз ресницами. — Даже твоя матушка должна понимать, что ее сыну не место под крышей человека, который проиграл своего оруженосца в карты, — мне показалось, что в голосе эра Рокэ зазвенела сталь. — Советую тебе не медлить и написать ей обо всем самому. Это будет лучше, нежели она узнает о случившемся от господина Штанцлера. Я отправлю в Надор гонца, и он будет там уже через двое суток. Уверен, что почта кансилльера не столь проворна. — Спасибо, эр Рокэ, — промямлил я. Писать в Надор не хотелось, но маршал был прав, кансилльер тот еще мастер переворачивать все с ног на голову. — Вот и отлично. А теперь поднимайся, и я жду тебя в кабинете. Одежду, подходящую тебе во всех смыслах, найдёшь в шкафу, — сказав это, эр Рокэ повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Проводив его взглядом и выждав несколько минут, я нехотя поднялся и, мягко ступая босыми ногами по мягкому ковру, подошел к шкафу. Открыв дверцу, я охнул. Вместо ожидаемого чёрно-синего колета я обнаружил добротно сшитую одежду своих родовых цветов — багряный, черный, золотой… Пальцы коснулись мягкой дорогой ткани, и под ложечкой засосало от недопустимого. Я оделся и обнаружил, что вещи сидят идеально, а стало быть, сшиты на заказ. Что и говорить, герцог Алва весьма обстоятельно подошел к вопросу моего переезда. Как и обещал эр Рокэ, он ожидал меня в кабинете. Когда я вошел, он окинул мою фигуру внимательным взглядом и, по всей вероятности, остался доволен тем, что увидел. — Не думал, что скажу это, но родовые цвета вам определенно идут, юноша, — усмехнулся маршал, указывая на пустое кресло. — Присаживайтесь, герцог. — Благодарю, монсеньор, — я сел, стараясь по возможности на него не пялиться, а смотреть на пляшущие в камине языки огня. — Итак, возвращаясь к злобе дня… — начал эр Рокэ, и я вынужден был посмотреть на него. Синие глаза смеялись, соперничая блеском с играющими на скрещенных пальцах оправленными в серебро сапфирами. — Учитывая сложившуюся ситуацию и то, что ваш болван эр позволил втянуть себя в столь некрасивую историю, позвольте снова предложить вам, коль уж вы более не связаны клятвой оруженосца, стать моим порученцем. В мирное время эта должность не более чем формальность, но в случае войны придется побегать, ну и, само собой, вам надлежит находиться при моей персоне большую часть имеющегося в вашем распоряжении времени. — Я согласен, монсеньор, — мой ответ прозвучал решительно, но вместе с тем появилось чувство, что я загоняю себя в ловушку. Ну и плевать! Зато я буду с ним рядом, на расстоянии вытянутой руки, каждый день. Конечно, мне будет непросто, возможно, когда-нибудь и очень скоро, я сойду от всего этого с ума, но… Оно определенно того стоит. — Вот и славно, — мурлыкнул эр Рокэ, поднимаясь и подходя к письменному столу, — будем считать, что вы приняты в должность, юноша. И еще я, пользуясь полномочиями Первого маршала Талига, присваиваю вам звание теньента. Добро пожаловать в ряды королевской армии, Ричард. Он протянул мне бумагу, и, развернув ее, я увидел приказ о моем новом назначении. Славно… — Ну вот, а теперь, когда мы покончили с формальностями, садись и пиши письмо матушке, — неожиданно оставив официальный тон, скомандовал маршал. Я тяжело вздохнул и направился к письменному столу, совершенно не представляя, что буду писать. За время, прошедшее после моего возвращения из Лабиринта, я не написал в Надор ни единой строчки. В Лаик это было запрещено правилами, а после было как-то не до того. Стыдно признаться, приняв свою новую жизнь и осознав, что несчастья в родном замке еще не случилось, я и думать о них позабыл, зная, что матушка и сестры живы и здоровы. Меня так сильно закрутила принявшая новую окраску жизнь, что вспоминать о матушкиных заветах и взглядах совершенно не хотелось. Вот и теперь я — человек, прошедший через Лабиринт, заглянувший в лицо Твари, разговаривавший с Литом, до дрожи в пальцах не желал и боялся ожидающей меня экзекуции, и все потому, что Ворон — негодяй и убийца, а я, герцог Окделл, оставив Честного графа Ур-Ломбаха, согласился у него служить. Но что делать, что-то написать было необходимо. Сколько я так сидел, рассеянно уставившись на лист бумаги и покусывая чужое роскошное перо, сказать затрудняюсь. От невеселых мыслей меня отвлек подошедший почти вплотную монсеньор. Он вздохнул и вдруг опустил на мое плечо руку, заставляя вздрогнуть всем телом и покраснеть до самого загривка. Закатный Альдо! — Так, вижу, с письмом возникли трудности, — прозвучал прямо у меня над ухом мягкий баритон, лишая остатков самообладания, в паху напряглось и горячо потяжелело. — Что ж, придется тебе писать под мою диктовку, — лежащие на моем плече пальцы дрогнули и чуть сжались, я подавил почти сорвавшийся с моих губ вздох. Эр Рокэ же совершенно спокойно продолжал издеваться: — Пиши: «Дорогая матушка…» Я, чуть дыша, с усилием водил пером по бумаге, совершенно не вникая в то, что пишу. Слова, произносимые герцогом Алвой, гладко и правильно сплетались в сообщение для суровой матушки от любящего, но робкого сына, которое очень скоро быстрый курьер повезет на север. Но думал я в данный момент совершенно не об этом, а о том, что при подобном раскладе выдержки моей и благих намерений хватит ой как ненадолго. О Великий Лит, помоги мне продержаться хотя бы до Варасты, а там, на войне, возможно, станет легче.