За грехи мои тяжкие

Не успел я прийти в себя после визита моих «доброжелателей», как эр Рокэ завел довольно серьезную беседу о наших с ним планах на будущее. Началось это с того, что маршал, совершенно естественным образом, велел мне оставаться жить в его особняке на улице Мимоз. В этот раз все было несколько иначе, ничего похожего на: «Вы должны будете жить в моём доме до истечения срока службы — ну и живите себе…». — Точно знаю, что кроме моего дома, остановиться в Олларии тебе больше негде, и учитывая известные нам обоим обстоятельства, полагаю, что самым разумным вариантом для тебя будет остаться у меня, — сказал маршал, как только пара Честных и озабоченных моим благополучием ызаргов убралась прочь. — Надеюсь, тебя не смущает то, что так сильно разволновало нашего любезного кансилльера? — Что именно? — по мне, так старый больной человек был озабочен всей ситуацией в целом, но сейчас его лживая тревога меня не волновала вовсе.  — Тот факт, — Алва, чуть сузил глаза, — что ты остаешься жить под крышей убийцы отца? — Эр Рокэ! — воскликнул я со всем возможным возмущением. Нет, ну в самом деле, что это он такое говорит?! Я мечтал об этом с самого Лаик, давно любя этот особняк и считая его Домом со времён возвращения из Варасты. А потом, быть рядом с Рокэ для меня уже счастье — видеть его, слышать, просто находиться под одной крышей. — Я так и думал, — маршал глянул на меня, дрогнув уголками губ, и черты его разгладились, — прости… Решил соблюсти формальности. — Я с радостью останусь у вас, — ответил я и не без ехидства за эту формальность, заметил: — если, конечно, моё присутствие не будет вам в тягость. Эр Рокэ фыркнул: — В таком случае считаю, что тема закрыта. Тебя устраивает комната? — Вполне, — я ничуть не покривил душой, мысленно поклявшись, что в этот раз я отплачу герцогу за гостеприимство совсем не так, как в прошлый. — Вот и отлично. Мне подумалось, что в этот момент маршал выглядел до неприличия довольным. Впрочем, наверное, я смотрелся немногим хуже, однако, если со мной было все ясно, по крайней мере мне самому, то вот на его счёт я уверен не был. И в самом деле, почему эр Рокэ так добр и заботлив? Эта мысль раньше меня не беспокоила, и все же, почему? Долг жизни здесь был ни при чём, и, мне отчаянно захотелось в это верить, что память об отце тоже. Тогда что? Откуда эта мягкость во взгляде? В прошлой жизни маршал вел себя совершенно по-другому. Прежде я заметил в монсеньоре что-то человеческое лишь после войны, когда из его отношения ко мне почти исчезла вечная насмешка. Или дело было совсем не в нем, а в том, кого я видел перед собой? Глядя в эти же синие глаза, я видел Ворона — убийцу и подлеца. Тогда я свято верил Штанцлеру, помнил заветы и наставления матушки, хоть и нарушал их на каждом шагу, мечтал о мести и без памяти любил Катарину. Он же, несмотря на этот прелестный букет, помогал мне, регулярно вытаскивая из всех луж, куда я постоянно падал, терпел едва прикрытое хамство со стороны заносчивого и глупого щенка… А ведь он занятой и гордый человек. — Не стоит искать подвох там, где его нет, юноша, — вернул меня на землю голос маршала. — Все мои поступки вытекают из того простого обстоятельства, что ты мне нравишься, Ричард. Однако кроме этого есть еще и другие, например, пока ты живёшь в моём доме и находишься под моей официальной защитой, никто не осмелится причинить тебе вред открыто. И уберечь тебя от удара в спину мне будет значительно проще, если ты будешь у меня на виду. Кажется, все сказанное про выпады и угрозы я пропустил мимо ушей, уловив лишь главное — ты мне нравишься. И еще… Великий Лит! Неужели все мои мысли настолько очевидны?! Вот ужас! Но даже накативший на меня страх не смог остановить то, что случилось в следующее мгновение. — Нравлюсь? — услышал я свой, какой-то незнакомый и слегка осипший голос. Молчал бы уж, дурень! — Нравишься, — подтвердил эр Рокэ. — Кажется, это было очевидно с момента нашей первой встречи. Однако не стоит делать такое испуганное лицо, юноша. Как я уже говорил, у меня нет привычки питаться младенцами. — Эр Рокэ, я… — пролепетал я, чувствуя, как покрывается пятнами моё лицо и вспыхивают уши, — ничего подобного не думал… — Врешь, — вполне твердое убеждение. — У тебя все написано на лице, Дикон. Всегда. Очень неудобное качество для придворного, коим ты, по счастью, пока не являешься. Так вот, именно так ты и подумал. Потому мне хотелось бы прояснить ситуацию… — Эр Рокэ, — взволнованно перебил я его, опасаясь услышать нечто вроде небрежно кинутого когда-то очень давно: «Спать с собственным оруженосцем пошло». Раз уж разговор зашёл столь далеко, я, сходя с ума от самой его возможности, решил обозначить свою позицию в данном вопросе. Сейчас сомнений в том, что я люблю этого невозможного человека, у меня уже не осталось, и потому я, зажмурившись, выпалил: — Вы… Я люблю вас! Воцарившаяся в комнате тишина звенела у меня в ушах. Под зажмуренными веками разбегались разноцветные круги, в висок стучала только одна мысль, но настойчивая и справедливая: «Ну вот, ты сам все испортил, идиот надорский!» Рокэ молчал. Несколько секунд, минуту… Не выдержав, я открыл глаза. Он смотрел прямо на меня, смотрел с нечитаемым выражением, от которого впору было удавиться. А потом тихо и как-то обреченно произнёс: — Меня нельзя любить, Дикон. Четыре слова. Невозможные в своей простоте. Они напомнили мне мое собственное безысходное: «хочу, очень, но это невозможно, так как принес присягу коменданту». Он хотел. Сейчас это было очевидно даже такому… как я. Но не мог переступить через что-то. Понимание нахлынуло подобно ледяной волне. Я захлебывался им, теряя остатки осторожности и шалея от возможной взаимности: — Я знаю про ваше проклятье! Я вскинул голову, выдержал его взгляд, вспоминая в этот миг Дорогу королев и его, моего слепого, но не менее прекрасного, чем обычно, проводника которого я в третий раз предал, уже после смерти.  — Хотите, я поклянусь кровью, что не предам больше вас, эр Рокэ? — Нет, — голос его звучал так же глухо, как мой сейчас звенел, — я не приму от тебя подобной клятвы, перед силой древней обиды ты окажешься бессильным… Постой, откуда тебе известно о проклятье? И что значит «больше»? Ну вот и все… Я тяжело вздохнул, понимая, что сам загнал себя в ловушку, стремясь получить взаимность. Что ж, может, оно и к лучшему. Жить в этом доме, постоянно быть рядом с эром и бояться выдать себя каждым словом — подобная перспектива меня угнетала. Как оказалось — молчать я не научился, думать прежде, чем слова сорвутся с языка, тоже… Чего теперь бояться? Я только что признался маршалу в своих чувствах и не провалился при этом обратно в Лабиринт. Рокэ даже не высмеял их. А потому… — Вы мне не поверите… — Не берись делать поспешных выводов, никогда. — Хорошо… Рассказ мне давался совсем нелегко, особенно некоторые моменты, вспоминать о которых было мучительно стыдно и больно, но я ничего не утаил, разве что лишь вскользь упомянул факт войны в Варасте, заметив, что мы ее выиграли, но не вдаваясь в детали. Меня куда больше волновали другие события, и я подробно рассказывал об отравлении и о том, как влился в отряд анакса, и чем дело закончилось. Чуть не плача, рассказал о Багерлее и суде. Надо отдать эру должное, он слушал внимательно и не перебивал, иногда хмурясь, иногда качая головой, иногда удивленно поднимая брови, и когда я закончил, признавшись в своём третьем его предательстве, день перевалил уже за середину. — Вот такая история… — я боялся поднять на него глаза. — Вы с самого начала были правы, во всем, но чтобы понять это и поверить, мне пришлось заглянуть в глаза Закатной твари. — Занятно… — маршал был задумчив, но признаков неверия на его лице я не заметил. — Вы мне верите? — Отчего же нет? — маршал на миг прижал к лицу ладони. — Я подозревал, что с тобой не все чисто, почти с самого начала. Уж больно ты был хорош для воспитанника герцогини Мирабеллы. Мне казалось странным, что такой здравомыслящий юноша мог вырасти во враждебном Олларам Надоре, особенно после того, как не стало Эгмонта. Я был заинтригован поведением юного герцога Окделла, когда ты очнулся в доме Марианны, в день нашего знакомства. Да и то, что во время отлучки из Лаик ты оказался один, посреди недоброго к Окделлам города, в который должен был выехать в первый раз, мне показалось любопытным. К этому списку интересностей можно добавить твой выбор друзей: кэналлиец и марикьяре, которые вряд ли стали бы рисковать, усыпляя Арамону, если бы не сочли тебя достойным этого, и тот же отец Герман… И уж конечно я не мог не поразиться тому, как ты, Ричард, управляешься с моими приемами фехтования. Наш поединок в королевском парке был устроен именно с целью убедиться в том, что Лионель не ошибся, узнав мою руку у новообретенного оруженосца коменданта. И это твое обращение… Эр Рокэ. Теперь оно тоже вполне понятно. Эр Рокэ говорил… Я глядел на него, слушая в полуха, и ждал, когда же он доберётся до главного. — Скажи мне вот что… — Алва поднялся из кресла и налил вина в два кубка и, один из которых протянул мне. Я, поблагодарив его, сделал большой глоток Чёрной крови, а он, опустившись на место, продолжил: — Что, в большей мере, повлияло на изменение твоего отношения к моей персоне? Я пожал плечами. Разве ж так просто на это ответишь? И все же произнёс: — После возвращения из Лабиринта у меня было много времени, чтобы подумать и сопоставить все, что я узнал, с окружающей меня действительностью. Я старательно пересмотрел историю, которую в первый раз учил предвзято и посредственно, в основном полагаясь на слова матушки и дяди Эйвона, исключил все, что касается эсператизма, так как воочию убедился в его ложности, а кроме того, я очень хорошо помнил, до чего довел страну Альдо Ракан и, снова видя прежнюю Олларию, было совсем не трудно сравнить её с Раканой, где я… Я сделал ещё один глоток вина, пальцы мои дрожали. — Я… столько подлого сделал! А вы… Вы были добры ко мне до последнего, даже в Лабиринте, когда вели меня, спасали. И когда Лит подарил мне шанс все поправить, вы стали для меня главным ориентиром. Но про покушение я узнал совершенно случайно, не представлял, что спасаю именно вас, до того момента, пока не ухватил Моро за узду. А ещё… О своём к вам отношении я узнал в тот момент, когда услышал, как отец Герман сказал, что будет просить за меня кардинала, когда мне стало очевидно, что вы не возьмете меня своим оруженосцем, и это вдруг причинило настоящую боль. Рокэ хмыкнул. — Значит, Придд действительно не был причиной твоих покрасневших глаз, — маршал улыбался, — но в главном я не ошибся. — Да… Не ошиблись, я тогда сам ещё не знал… — дышать стало трудно. Я залпом допил оставшееся вино. — Я буду любить вас, эр Рокэ, пусть вы будете хоть трижды прокляты. Он молчал, рассеянно глядя куда-то сквозь стену, никак не отреагировав на мои последние слова. А потом, опустив кубок на подлокотник кресла, вдруг неожиданно бодро и почти радостно произнес, сбивая меня с толка: — Так значит, нас действительно ожидает война… Могу я кое о чем тебя попросить, Ричард? — О чем угодно, монсеньор, — я вздохнул с облегчением, трусливо радуясь, что разговор ушел в сторону от эпизода с отравлением. — Не рассказывай мне ничего о том, как нам досталась та победа, — Рокэ, улыбнувшись, рывком поднялся из кресла. — Я хочу сделать это сам.