За грехи мои тяжкие

Я вслушивался в голос, который сейчас совершенно не походил на хорошо знакомый мне бархатистый баритон. «Стою твердо, тело привычно держит отработанную стойку, шпага — игла смерти, лежит в руке идеально, как всегда… — В позицию, господа… — слышу глухой тревожный голос, но до него сейчас мне дела нет, ни капли. Внутри все окаменело. Я знаю, что должен сделать. Ты тоже знаешь… Злой осенний ветер рвет волосы. От проклятого болотного духа уже тошнит. Разве может быть, где-то на этом свете более мерзкое место? Разве виновато проклятое болото в том, что так больно?» Сейчас голос эра был надтреснутый, глухой и отдавал болью о которой Рокэ говорил. Надрыв, с которым было произнесено каждое слово, я потрясенно ощущал физически. Неужели это тот самый день? Внутри меня все остыло и появилось желание немедленно захлопнуть тетрадь. Не слышать. Не знать… «Не смотрю тебе в глаза — просто не могу. Губы кривятся в фальшивой усмешке. Знаю ты простишь меня за нее, это рефлекс, не более. Ты дышишь тяжело. Пусть линия, пусть создается иллюзия того, что шансы наши с тобой равны. Знаю ты не боишься смерти, Эгмонт, ты до дрожи в руках боишься оставить своего мальчонку, одного, с таким чудовищным грузом на плечах и скверным наследием. Поднимаю глаза, ловлю твой взгляд. Затравленный… «Не бойся, я не оставлю его…» — обещаю так же глазами, не говоря ни слова. «Обещаешь?» — спрашиваешь… «Клянусь!» — заверяю. Ты смотришь на меня с проблеском надежды и мне от этого горько. Неужели думал оставлю? Не выручу? Забуду частичку твоей души?» С трудом до меня доходит, что Алва говорит сейчас… обо мне. И сердце болезненно сжимается. Даже в ту минуту, находясь на самой кромке жизни, отец думал обо мне. Просил, без слов, одними лишь глазами. Рокэ видел это, обещал ему. Поклялся… Я зажмурился, стискивая в руках переплет. На бумагу с тихим шлепком упала капля. Проклятье! Не хватало только испортить текст. Я торопливо, но осторожно растер воду по странице, не позволяя ей растечься до чернил. Алва продолжал говорить, громче, больше не сдерживая чувства… «Мгновение растянувшееся на века… Вот бы так и застыло. Смотрю и любуюсь, стараясь запомнить каждый штришок твоего лица, твой запах, твой редкий, но невозможный, как вкус лесного северного меда, смех. Запомнить навсегда. «Люблю тебя…» — это кричит мой взгляд. «Я знаю… всегда знал. Прости…» — ты отводишь глаза. Не смей! Смотри на меня! «Ты будешь жить в моем сердце» — так хочется крикнуть во весь голос, чтобы растревожить проклятое болото, чтобы оглохли собравшиеся вокруг люди. «Не оставь Ричарда» — почти умоляешь… Пора. Считают… Медленно поднимаю шпагу. И стискиваю зубы, чтобы не завыть. Проклятое НАДО, проклятая ЧЕСТЬ… Проклятье!!! Ты отстаешь. Сознательно. Подаешься навстречу моему удару, лишь для вида взмахнув своим оружием. Удар. Четкий. Выверенный. Прямо в сердце. Ты его даже не почувствовал. Вокруг болотная хмарь стягивается густой тишиной. Даже птиц не слышно… Или может быть я оглох? Ты падаешь медленно, и единственное, что мне хочется — подхватить, прижать к груди, сорвать с еще теплых губ, таких мягких и таких желанных, таких недостижимых ранее, последний твой выдох. Хотя бы так, раз не суждено было в жизни. Ты бы меня простил за это, я знаю. Но… Не глядя, разворачиваюсь и ухожу. В ватную тишину, мимо что-то кричащих людей, которые поровну проклинают и радуются за меня. Плевать на них всех. Сапоги мерзко вязнут в грязи, по лицу течет вода, это мелкий паршивый дождик. Но отчего теплый и соленый? Словно кровь, алеющая на кончике моей шпаги… Ухожу, унося в сердце боль, затаив в груди ненависть к тем, кто позволил подобному случится, раскаленным тавро выжигая на сердце данную тебе клятву. Не забуду. Эгмонт, клянусь. Оставь свои страхи в этой трясине и уходи в Рассвет спокойно.» Захлопнув книгу я долго сидел потрясенный. Теперь мне было совершенно ясно, что это была не дружба, во всяком случае, со стороны Рокэ. Не слышь я всего этого, не мог бы даже представить, что монсеньор способен на такую глубину, что бывает ТАК больно! Закатный Альдо! Он поклялся… Он любил… Он вонзил шпагу в сердце того, кто был ему дороже собственной жизни, спасая. Он играючи встал между сыном того, кого любил и грозящей мне бедой. Не раздумывая, отправился в Багерлее. Он спасал частичку души Эгмонта, любил которого, должно быть, до сих пор. Без надежды на взаимность, без возможности будущего, не думая о том, что ожидает его самого.