За грехи мои тяжкие

В путь я отправился сразу, не мешкая, не желая терять ни минуты. Баронесса, провожая меня до двери, сотворила защитный четверной знак, и приложив руку к губам, так и стояла на пороге до тех пор, пока я не оседлал Сону и, спрятав лицо под широким капюшоном солдатского плаща, не сорвался с места в карьер. Спасибо вам за все, милая Марианна… Город медленно проваливался в сумерки, и я гнал мориску, зная, что очень скоро зазвонят колокола старого аббатства, после чего все ворота Олларии будут заперты на ночь. Старая традиция, которую не нарушали при Олларах, но которую презрел мой друг Альдо. Нужно было спешить. И я спешил, летя словно на чёрных вороньих крыльях. Знакомые улицы, свистящий в ушах прохладный, пахнущий цветами воздух и несколько преждевременный пока запах свободы. Все это пьянило меня не хуже лучшего кэналлийского, что хранилось в погребах Рокэ. Сона резво дробила по мостовой подковами и несла меня к Западным воротам, к выходу из Олларии, самому ближнему от площади Каштанов. Только сейчас, дурея от счастья и почти позабыв о грозящей мне опасности, о засаде на улице Мимоз, о том, что на меня открыта королевская охота, я по-настоящему почувствовал, насколько засиделся в застенках гнезда своего эра. А ещё в груди рос и ширился щенячий восторг при мысли о том, что очень скоро я смогу увидеть Рокэ. Впрочем, патруль, перегородивший дорогу почти у самых ворот, в один момент вернул меня на грешную землю. Закатный Альдо! Их было четверо. Гвардейцы коменданта… Ощутив холод в груди, я осадил Сону и послушно остановился, подавляя в себе желание положить ладонь на эфес шпаги. Вместо этого, вспомнив о том, что главная отличительная черта Ричарда Окделла — немота, я, чуть приоткрыв лицо, вежливо улыбнулся и громко поинтересовался: —  Добрый вечер, господа. Чем могу служить? На меня глядели почти без интереса. Похоже, служивые уже не первый час несли свою вахту, и тот, что был у них за главного, пожилой, грузный и уставший, буднично сообщил, что ввиду военного положения в стране им надлежит проверять всех выезжающих из столицы и въезжающих в неё. Таково, мол, распоряжение цивильного коменданта. Военное положение, значит? Ну-ну, так я вам и поверил, господа! И всё же со всей возможной уверенностью и спокойствием, которых никоим образом не ощущал, я кивнул и вынул из сумки документы, присланные мне Эмилем. —  Теньент Джон Стоун, — отрекомендовался я, глядя на гвардейца и вручая ему бумаги с подорожной. — Следую в распоряжение генерала кавалерии Савиньяка. Несколько минут я ожидал, пока тот разглядывал документы, чувствуя при этом, как сердце бьётся у меня где-то в горле, и приготовился идти на таран, если вдруг у господ появятся подозрения, мысленно рисуя себе прелестную картину того, как буду штурмом брать закрывшиеся ворота. Однако все обошлось, и гвардейский капрал с лёгкой усмешкой вернул мне подорожную: —  Что-то вы не больно торопились в ставку, господин теньент. Ворота, того и гляди, закроются. Я с облегчением вздохнул и, потупив взор, вроде как смущённо произнёс: —  Прощался с девушкой, вот время и пролетело… —  Эх… — вдруг сочувственно вздохнул капрал, отходя с дороги и меняя тон, — да разве ж это дело — посылать мальчишек на войну? Поезжай, сынок, и пусть помогут тебе Четверо вернуться к своей голубке живым. —  Спасибо, — ответил я, густо краснея за свой обман, ощущая укол совести и пришпоривая Сону. Неожиданное и совершенно незаслуженное сочувствие резануло по-живому. Мне-то эта война была в радость, я ждал её как подарка небес, и о том, что очень скоро погибнут люди — такие вот, каким увидел меня гвардеец — желторотые, едва оперившиеся мальчишки, я не давал себе труд задуматься ни разу. Для меня Варастийская кампания прежде всего была возможностью оказаться рядом с Рокэ, для других она была бедой. Но и углубляться в подобные мысли сейчас было ох как не ко времени. Пообещав себе вернуться к этому позже, я поспешил к выезду. К воротам я подлетел в то время, когда над городом тревожно и неприятно поплыл звон колоколов старого аббатства. Я успел и, махнув бумагами перед носом привратников, вылетел в черно-синий сумрак пригорода, когда створки ворот уже начались сходиться. Лайе Литэ! — хотелось крикнуть в голос, когда под копытами Соны зашуршали камешки, покрывавшие дорогу, но я благоразумно сдержал в себе этот порыв, не рискуя привлечь к себе постороннее внимание. Ни к чему мне это. До благополучного завершения путешествия нам было ещё далеко: предстояло проскакать около десяти хорн по ночному тракту, прежде чем мы с мориской доберёмся до ставки Савиньяка. Южную дорогу, идущую через Фрамбуа, я помнил хорошо, но на неё от Западных ворот нужно было ещё как-то попасть, не сбившись в темноте с дороги.